Потребности промежуточные и вспомогательные

В лекциях по эстетике Гегель рассказывает о происхожде­нии в греческой мифологии титанов и богов, связывая эти мифы со становлением человеческих потребностей. Прометей научил людей эгоистической хитрости для удовлетворения биологических потребностей - знаниям чисто эмпирическим. Но люди стали оскорблять друг друга, враждовать и разбе­гаться. Тогда Зевс через Гермеса послал им стыд и право, и Церера снабдила их знаниями, необходимыми для земледелия и разумной общественной жизни (64, т. 2, стр. 170-177).

Можно предположить, что каждая из трех групп потреб­ностей существует вследствие развития нижестоящей по «вертикальному разрезу» нижестоящей недостаточно для продолжения и распространения жизни и для преодоления энтропии неживой природы, но вышестоящая не может суще­ствовать без нижестоящей. Нижестоящие охраняют структуру живого в достигнутом качестве, вышестоящие стимулируют его дальнейшее совершенствование. Сталкиваясь в противоре­чии, те и другие выполняют свои биологические функции -вышестоящая побеждает, если нижестоящая ослаблена, а вся­кая потребность ослабевает по мере ее удовлетворения. В диалектике этой взаимосвязи можно видеть принцип дополни­тельности, выдвинутый Нильсом Бором.

В повседневном обиходе можно видеть и открытую борьбу биологических потребностей с социальными, и тормозящую роль первых, когда их удовлетворение идет ниже нормы, а иногда и их победу - например у детей; постоянно сталкива­ются также и потребности социальные с идеальными, но на современном уровне развития человека социальные столь обычно сильны, что тормозящую роль чаще играют потребно­сти идеальные, а победа в большинстве случаев принадлежит социальным. Впрочем, в отдельных случаях и у отдельных людей идеальные главенствуют и поражение терпят соци­альные; если бы этого не было, наука не могла бы разви­ваться.

Столкновения различных потребностей уже были упомяну­ты, когда шла речь об «этнических» потребностях. «Социаль­ные и этнические процессы, - пишет Л.Н. Гумилев, - различ­ны по своей природе. Теорией исторического материализма установлено, что спонтанное общественное развитие непре­рывно, глобально, в целом - прогрессивно, тогда как этни­ческое дискретно, волнообразно и локально» (84, т. 1, стр.50). Наиболее остро протекают и ощущаются столкновения по­требностей, разных по происхождению, когда они переплета­ются, борются одна с другой и выступают в единстве с пре­обладанием то одной, то другой у разных людей и у того же человека в разное время.

Это дает основание выделить две группы наиболее рас­пространенных и постоянно ощутимых «промежуточных» по­требностей: где социальные накладываются на биологические и где идеальные накладываются на социальные. Тесное пере­плетение двух граничащих одна с другой потребностей - ха­рактерная черта этих групп.

К первой относятся потребности, которые были упомянуты как «этнические». Здесь биологические потребности служат основанием для социальных и выступают в качестве после­дних. Люди объединяются по принадлежности к одной нацио­нальности или образуют внутри нации подгруппу, подобную другим той же национальности, но и отличную от них. Так родственны друг другу великороссы, белорусы и украинцы; так существуют племенные отличия, отражающиеся более или менее и на оттенках потребностей среди грузин, азербайджан­цев и дагестанцев. Определяющей этнической потребностью является потребность в существовании, благополучии данного этноса и в уважении к нему других. Отсюда характерные для него нормы удовлетворения потребностей с привязанностью к оттенкам в их содержании и к форме осуществления. Таковы обряды, обычаи, традиции и привычки людей определенной нации, определенных географических и климатических условий жизни.

Шире круга этнических потребностей национальности можно представить себе нечто объединяющее людей в принад­лежности к определенной расе. Тогда роль национальных привязанностей переходит в привязанность к расе. Но после­дние едва ли бывают так же сильны.

Этнические потребности обладают значительной устойчи­востью и силой; они регулируются соответствующими норма­ми их удовлетворения. А в тех случаях, когда нормы эти оказываются под угрозой, отрицаются или кто-то покушается заменить их другими, этнические потребности решительно обостряются, делаются актуальными и даже превращаются в доминирующие именно в своем этническом качестве.

Другой группой «промежуточных» потребностей можно считать те, в которых социальные выступают под видом иде­альных или идеальные - в виде социальных. П.В. Симонов называет их «идеологическими», их можно назвать и «нравственными». Они непосредственно касаются социального окру­жения. Но содержат в себе (или подразумевают) какую-либо категорическую и окончательную истину и свои требования справедливости ею обосновывают. Эта истина может быть позитивным утверждением - нормой безусловной истины, но бывает и негативным - отрицанием какой-либо другой истины - нормы удовлетворения идеальных потребностей.

Идеальные потребности сами по себе бескорыстны. Это их отличительная особенность. Но возникает множество текущих, более или менее значительных и сильных потребностей, в которых идеальные обоснования необходимы и подразумева­ются как опора требований социальных.

Эта группа потребностей и является областью нравствен­ности (морали, совести). Принадлежность потребностей этой группы к социальным бесспорна: они обращены к людям -определяются требованиями к ним субъекта и их к субъекту. Но они в то же время суть и требования субъекта к самому себе независимо от других людей, они содержат кантовский «категорический императив». Нравственная оценка - совесть -предполагает существование и признание не нуждающейся в доказательствах истины. Происхождение ее нельзя объяснить иначе, как следствием идеальных потребностей. Вслед за нрав­ственностью к этой группе потребностей можно отнести и все, что связано с религией в любых ее вариантах.

Примером сочетания разнородных потребностей можно считать то, что называют любовью. Биологическое происхож­дение ее вне сомнений и в случаях половой любви, и в любви «нисходящей» (родительской), и «восходящей» (сыновней), по терминологии Вл. Соловьева. Но человеческая любовь отнюдь не сводится ни к половому влечению, ни вообще к потребно­сти размножения в любых ее трансформациях; в ней содер­жатся требования справедливости, нужда в правах и ощуще­ние обязанностей, долга, а вслед за тем в той или иной сте­пени - то, что вытекает из потребностей идеальных, - совесть и категоричность оценок самого разнообразного содержания.

Все это хорошо выражено Т. Манном: <«...> проводить в любви совершенно четкую грань между благоговейным чув­ством и страстным значило бы <...> выказать толстокожесть и даже враждебность жизни. Да и как понимать эту «четкость»? Что такое в данном случае «четкость»? Что такое зыбкость и двусмысленность? Нам просто становится смешно. Разве это не прекрасно и не возвышенно, что в языке существует одно слово для всего, что под ним разумеют, начиная с высшего молитвенного благоговения и кончая самым яростным желанием плоти? Тут только единство смысла и двусмысленности, ибо не может любовь быть бесплотной даже при высшем благоговении, и не быть благоговейной - предельно плотская страсть; любовь всегда верна себе и как лукавая жизнерадост­ность, и как возвышенный пафос страсти, ибо она - влечение к органическому началу» (173, т.4, стр.363-364).

Большинство наиболее острых внутренних противоречий жизни человека (тех, например, что привлекают внимание искусства) протекают именно в сфере «промежуточных» и сложных потребностей. Это может служить косвенным под­тверждением их сложнопротиворечивого происхождения, а также самостоятельности и силы потребностей, которые стал­киваются в них, претендуя на безраздельное господство: иде­альных, социальных и биологических. Но то, что называют «любовью», кроме того и в другом смысле выступает явлени­ем более универсальным, чем половая любовь, родительская и сыновняя. Тогда она выполняет, вероятно, функции, касающи­еся самых различных потребностей, если не любых вообще. (К этому мы еще вернемся.)

Также к потребностям любой из трех групп относятся и потребности, которые возникают одновременно с ними в ка­честве одной из исходных, свойственных любому животному организму - потребности в средствах удовлетворения любых потребностей.

Речь идет о мускульной, физической силе, обеспечивающей возможность движения, необходимого для обслуживания лю­бых потребностей движущегося живого существа. На уровне человека эту исходную потребность в средствах можно на­звать потребностью в вооруженности. Она начинает функцио­нировать в непроизвольных, хаотических движениях новорож­денного младенца, тренирующих его мускулатуру. (У хищни­ков она обнаруживается в беспрерывном движении по клетке.) Далее у детей (как и животных) она трансформируется в иг­рах и в потребности подражания, которые подготавливают к предстоящей жизненной борьбе.

У человека трансформации этой исходной потребности чрезвычайно разнообразны, и у разных людей они занимают то или другое -- более или менее значительное - место в структуре и иерархии потребностей. Ее можно видеть не только в самых разнообразных играх, вплоть до спортивных и карточных, но и в стремлении к образованию - в любом накоплении прикладных знаний. Во многих случаях потреб­ность в вооруженности выступает в составе сложного комп­лекса - слитая с трансформациями других - биологических, социальных и идеальных. При этом средства удовлетворения одной потребности могут быть непригодны для удовлетворе­ния другой. Кроме того, средства меняются, так как они не­посредственно связаны с общественно-историческими нормами удовлетворения потребностей.

Средства диктуются объективной природой цели, но, служа потребностям, они принадлежат субъекту и, следовательно, в некоторой степени характеризуют его. Поэтому они сказыва­ются обратной связью на ходе трансформаций потребностей, стимулируя, например, потребности «роста», а не «нужды».

Борьба за существование и развитие живого существа на уровне человека требует и действительно обеспечивается не­большим числом исходных потребностей. Все они были пред­метом нашего предварительного беглого обзора.

Две из них - воля и потребность в вооруженности -вспомогательные. Они служат продуктивности трансформаций трех других исходных - главных. Воля, противостоя соблаз­нам, направляет трансформацию к отдаленным целям; потреб­ность в вооруженности готовит средства их достижения.

Потребности биологические, социальные, идеальные и «промежуточные» - этнические и идеологические - нравствен­ные - определяют содержание жизнедеятельности человека. Любая из них практически существует в самых разнообразных трансформациях самосохранения или развития («нужды» и «роста») и степенях силы, причем эти трансформации и изме­нения силы постоянны - они не прекращаются. Также не пре­кращается и постоянное комбинирование разных трансформи­рующихся потребностей во все новые и новые цели - слож­ные комплексы - объединения в одном предмете различных нужд.

Весь этот сложнейший процесс трансформации и интегра­ции потребностей, может быть, следует назвать «структуриро­ванием человеческих желаний». Через эмоцию, волю и мыш­ление осуществляется он четырьмя структурами, обнаружен­ными П.В. Симоновым, как об этом уже шла речь.

Состав желаний часто объясняют любовью и нравственно­стью. Причем, если нравственность можно назвать потребнос­тью «промежуточной», то в том, что зовут любовью (в самом широком смысле этого слова), можно видеть такую трансфор­мацию и силу любой потребности, при которой негативная сила нужды превращается в позитивную силу влечения, страс­ти.

Конкретное содержание желаний - трансформированных исходных потребностей - в большинстве случаев и в большой степени определяется общественно-историческими нормами их удовлетворения. Значение их так велико, что конкретные же­лания именно и только нормами часто и определяются, а далее через нормы осознаются по распространенной житейс­кой формуле: «как у людей...» Так сама норма выступает как нужда. И это относится к биологическим, к социальным, но, может быть, в наибольшей степени - к идеальным потребнос­тям.

Я полагаю, что могуществом норм удовлетворения идеаль­ных потребностей объясняется факт существования выделенных Гегелем в отдельную группу специфических религиозных по­требностей, которые как раз и являются потребностью в нор­ме истины. Но потребность в норме не может быть исходной, поскольку норма удовлетворения потребности не может ей предшествовать. Потребность в пределах нормы характерна не только для потребностей идеальных, но и для любых других. «Как у людей» может быть требованием к пище, жилищу, семейным отношениям, служебному положению, образованию и т.п.

Итак, бесконечное многообразие текущих человеческих по­буждений, устойчивых пристрастий и неудержимых страстей возникает из небольшого числа исходных слагаемых. Это мо­жет показаться парадоксальным.

«На первый взгляд отрадно, - пишет Г. Селье, - что зако­ны, управляющие жизненными реакциями на столь разных уровнях, как клетка, личность и даже нация, оказываются в существенных чертах сходными. Но такая простота и едино­образие характерны для всех великих законов природы <...>. Почему каждый объект в этом мире состоит из различных сочетаний одних и тех же, числом около ста, химических эле­ментов? Сходство наблюдается и в законах, управляющих жи­вой материей» (236, стр.46).

Убедительной аналогией представляется мне музыка. Л. Берн-стайн в книге «Музыка всем» пишет: «Из устрашающей мате­матической формулы вытекает, что максимальное количество мелодических комбинаций из двенадцати нот составляет сле­дующее астрономическое число: один миллиард триста два миллиона шестьсот одна тысяча триста сорок четыре, без единого повторения какой бы то ни было ноты в каждом примере. Невероятно!» Дальнейшие расчеты количества аккор­дов он завершает словами: «Здесь уже повеяло бесконечнос­тью» (30, стр.22 и 23).

Та же бесконечность и в числе возможных человеческих потребностей.

Глава V

ПОТРЕБНОСТИ «БИОЛОГИЧЕСКИЕ»

(Место в физическом пространстве)

Растительное и животное

В усваивании кислорода легкими человека, а органами пищеварения - питательных веществ, в процессах роста чело­веческого тела, его волосяного покрова и других подобного рода процессах проявляются «растительные» потребности че­ловеческого организма.

Вероятно, это все, что осталось в человеке от растения. Без удовлетворения некоторых потребностей этого уровня он очевидно существовать не может, а отмирание некоторых дру­гих не облегчает его жизни (как, скажем, облысение).

В безусловных рефлексах, включающих в себя мускульные движения, можно видеть существование потребностей «живот­ных». Таковы рефлексы оборонительный, ориентировочный, таковы механизмы, при помощи которых осуществляются сложные действия, например хватания, перемещения в рот и пережевывания пищи, выделения, размножения и т.п. Без этих остатков «животного» жизнь человека, очевидно, также не возможна. Но большинству даже самых сложных «животных» умений он обучается в раннем детстве. В поведении же нор­мального взрослого человека чисто животными остаются, ве­роятно, только механизмы непосредственного потребления и моменты автоматизированных реакций на разного рода ост­рые внешние и внутренние раздражения.

Состав биологических потребностей человека, их зависи­мость от состояния организма и от внешних условий, ход и нормы их удовлетворения - все это, в сущности, область ме­дицины. Медицина, рассматривая их, расчленяет и изолирует для этого от всех других, отдавая себе, впрочем, отчет в том, что практически их полная изоляция невозможна.

Но биологические потребности интересуют, разумеется, не только врачей и физиологов. Болезни занимают многие стра­ницы художественных произведений. Достаточно вспомнить «Чуму» Альбера Камю или «Волшебную гору» Томаса Манна. «Душа без тела, - приходит Т.Манн к выводу, - нечто на­столько же нечеловеческое и ужасное, как тело без души, впрочем, первое - редкое исключение, второе - правило. Какправило, тело берет верх над душой, захватывает власть, зах­ватывает все, что есть жизнь, и отвратительно эмансипирует­ся. Человек, ведущий жизнь больного, - только тело, в этом и состоит античеловеческая, унизительная особенность болезни <...>. В большинстве случаев такое тело ничем не лучше трупа» (173, т. 3, стр.140).

Поэтому в человеческих потребностях главный интерес представляют не биологические потребности сами по себе, а мера их участия в сложных потребностях - их давление на другие потребности человека, их осложняющая роль и прояв­ления этого давления. Разнообразные трансформации биологи­ческих потребностей, то более, то менее осознаваемые, иногда значительно влияют на содержание, силу и ход трансформа­ции других потребностей. В результате могут возникнуть фор­мы поведения, продиктованные целями, в которых трудно вы­делить биологическое, хотя роль его и значительна. Любовь -не единственный тому пример.

Другим примером может служить голод. Наиболее простой, но относительно редкий случай - острая потребность в пище. На какой-то срок она может совершенно вытеснить все дру­гие потребности человека. Каковы вытесненные? Этим опреде­ляется сила потребности в пище данного человека в данный момент, а может быть, и свойственная ему сила биологичес­кого эгоизма вообще.

Так, в «Анне Карениной» Л.Н.Толстого Стива Облонский любит самый процесс еды, а Левин однажды был готов пла­кать от острого голода...

Более острый случай - голодание - систематическое недо­едание при господствующей в данное время объективно недо­статочной норме удовлетворения потребности в пище. Миро­вая война дала множество примеров разнообразия последствий такого постоянного давления биологических потребностей на все остальные - от крайнего обострения индивидуального или семейного эгоизма до полной самоотверженности. Оказалось, что голодание влияет на социальные потребности разных лю­дей по-разному: одни совершенно забывают о справедливости; другие делаются менее требовательны к ней, менее щепетиль­ны; причем у тех и у других вытеснять или ослаблять по­требность в справедливости может и забота о собственной персоне, и забота о своих близких - детях, родителях; биоло­гические потребности (в том или другом варианте) могут вы­теснять социальные потребности (совершенно отвлекать от них) или подчинять их себе; в последнем случае человек до­бивается, например, определенного места в обществе (должности, работы) как будто бы в интересах общества или из честолюбия, а в действительности - чтобы успешнее «выжить»; этому же может быть подчинена и вся последую­щая служебная деятельность.

Но обычно у человека социальные потребности бывают сильнее голода. Поэтому возможны и пренебрежение к по­требности в пище и, парадоксальные на первый взгляд, слу­чаи, когда систематическое недоедание обостряет потребность в справедливости - делает человека бескомпромиссным, может быть, даже жестоким в крайнем субъективизме. Таким бывает аскетизм верующих фанатиков любой веры - они «умерщ­вляют плоть для укрепления духа».

Страх - характерное проявление давления биологических потребностей. К нему относится все то, что относится к опас­ности, физическому самосохранению, как и к голоду и в тех же вариантах: страх за себя, страх за своих близких и полное бесстрашие самопожертвования. Совпадают обычно и сравни­тельные оценки первых двух вариантов: заботы о пропитании и безопасности близких и страх за них воспринимаются как более высокий уровень потребностей, чем забота о себе самом и страх за себя.

Но, в отличие от голода, страх едва ли способен обо­стрять социальные потребности, хотя часто он маскируется ими и с ними как будто бы сливается. Так, скажем, интере­сами общественного благополучия оправдывают иногда пытки, казни и террор вообще.

Страх следует за представлениями об опасности; это мо­жет быть и непосредственная опасность жизни - физическому существованию (так люди боятся боли, инфекции, стихийных бедствий, огня, воды, высоты и т.п.), но чаще - опасность месту, занимаемому в обществе. В этих случаях само «место» выступает в своеобразной роли: не как «место в умах людей», а как место материальное, даже - физическое. Поэтому в бес­страшии проявляется либо пренебрежение к месту, либо пред­ставление о месте именно в умах людей, которое героической смертью не теряется, а упрочивается или приобретается.

Трусость, наоборот, свидетельствует о силе биологических потребностей и о давлении их на социальные. Поэтому во всяком терроре налицо воздействие на социальные потребнос­ти через биологические - использование их силы и страха для захвата власти и для господства над людьми, которые при этом, правда, уподобляются существам скорее биологическим, чем социальным.

Такое представление об управляемых свойственно тем, кто сам находится под давлением страха. Поэтому террор и жес­токость вообще - это не только злоупотребление биологичес­кими потребностями других людей, но и следствие их силы в самом субъекте. Как бы ни были сильны его социальные по­требности господствовать над людьми (его «пассионарность»), само, это господство близко к биологическому примитиву вла­сти вожака в стаде животных.

В условиях террора человек может все свое поведение подчи­нять одной потребности - физически выжить. Так, Ст. Цвейг, объясняя крайнюю жестокость Жозефа Фуше в Лионе в годы французской революции, пишет: «К сожалению, мировая исто­рия - история не только человеческого мужества, как ее чаще всего изображают, но и история человеческой трусости, и по­литика - не руководство общественным мнением, как хотят нам внушить, а, напротив, рабское преклонение вождей перед инстанцией, которую они сами создали и воспитали своим влиянием. Так всегда возникают войны: из игры опасными словами, из возбуждения национальных страстей; так возни­кают и политические преступления. Ни один порок, ни одна жестокость не вызвали столько кровопролитий, сколько чело­веческая трусость. Поэтому если Жозеф Фуше в Лионе стано­вится массовым палачом, то причина этого кроется не в его республиканской страстности (он не знает никаких страстей), а единственно в боязни прослыть умеренным» (304, т.2, стр. 182-183).

В.О.Ключевский рассказывает об Иване Грозном: «Столкнувшись с боярами, потеряв к ним всякое доверие пос­ле болезни 1553 г. и особенно после побега князя Курбского, царь преувеличил опасность, испугался: «за себя семи стал». Тогда вопрос о государственном порядке превратился для не­го в вопрос о личной безопасности, и он, как не в меру ис­пугавшийся человек, закрыв глаза, начал бить направо и на­лево, не разбирая друзей и врагов» (125, т.2, стр.198). Устра­шать целесообразно только опасного: <«...> он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колена» (125, т.2, стр.238). Это должно было устра­шить всех гордых.

Жестокость, рожденная страхом, характерна и для обста­новки при дворе многих римских и византийских императо­ров. Но во всех подобных случаях страх возникает у тех, кто претендует или претендовал не только на физическое суще­ствование, но и на относительно значительное место в чело­веческом обществе.

Между тем испуг перед лицом неожиданной физической угрозы (скажем, при стихийном бедствии) и ответный оборо­нительный рефлекс, ясно вызванные биологическими потреб­ностями, четко противостоят потребностям социальным. В дальнейшей конкуренции побеждают либо те, либо - другие, и обнаруживается их противонаправленность. Но страх как таковой всегда начинается с испуга, а испугать может и появ­ление убийцы, и статья в газете, и собственное умозаключе­ние. Отсюда напрашивается даже общий вывод: чем больше в страхе социального, тем более устойчиво его влияние на по­ведение субъекта. Если же страх остается следствием только биологических потребностей (как, например, при острых забо­леваниях), то он либо вытесняет все другие потребности (так бывает в различных случаях паники), либо какая-то потреб­ность подавляет его. Биологическое не терпит отлагательства; социальное, наоборот, всегда стремится заглянуть вперед.

Паника - одно из ярких проявлений господства биологи­ческих потребностей. «Человек под влиянием толпы находится в состоянии, подобном истерическому, - пишет И.Мечников, -и обнаруживает душевные свойства наших предков. Одним тем, что человек является составной частью организованной толпы, он опускается на несколько ступеней по лестнице культурности. В изолированном состоянии он, может быть, был достаточно цивилизован; в толпе же он стал варваром, способным лишь следовать диким инстинктам» (187, стр.194).