Нэнси: тревога и конфликтные установки по отношению к матери
Мать Нэнси (возраст Нэнси составлял девятнадцать лет) развелась с ее отцом, шофером, когда Нэнси было два года, и двумя годами позже вышла замуж за музыканта, которого Нэнси описывала как «очень интеллигентного человека, как и моя мать». До двенадцати лет Нэнси жила со своей матерью и отчимом на окраине города, где обитали представители высшей части среднего класса, культурный уровень которых, так же, как и «хороший дом, который у нас был, и хорошее воспитание, которое я получила в это время», очень ценился Нэнси. Когда Нэнси исполнилось шестнадцать лет, ее мать, о непоследовательном поведении которой Нэнси говорила, что «это для меня слишком», разошлась с отчимом. Нэнси покинула свою мать, ушла из школы (закончив девять классов) и стала работать клерком, затем кассиром, а позже модисткой. Друзья Нэнси, ее работа и то окружение, с которым она себя идентифицировала, определяли ее положение как представителя среднего класса. Скорее по причине одиночества жизни в Нью-Йорке, чем «любви» или сексуального увлечения, у Нэнси возникла связь с молодым человеком, который стал отцом ее ребенка. Через него она познакомилась с другим молодым человеком, в которого она влюбилась и с которым она теперь была обручена. Высшее образование жениха и хорошая репутация его семьи (его отец был членом преподавательского состава университета) были очень важны для Нэн-
си. Ее жених знал о ее беременности и отнесся к этому обстоятельству с пониманием, выражая желание, чтобы они сами воспитывали ребенка после женитьбы. Нэнси, однако, решила отказаться от ребенка и отдать его для усыновления.
Нэнси, по мнению почти всех, кто общался с ней в Ореховом Доме, была хорошо приспособленным, очень ответственным, добросовестным и тактичным человеком, обладающим способностью улаживать свои межличностные конфликты. Социальный работник описывал ее как «одну из прелестнейших девушек, которые когда-либо были в Ореховом Доме». Физически и социально привлекательная, она держала себя как воспитанный человек; в первых беседах она казалась уравновешенной и свободной, и явных признаков глубокой тревоги, которую мы позже обнаружили, не наблюдалось.
Тестирование по Роршаху показало, что Нэнси являлась интеллигентным, необычным человеком. Ей был свойственен выраженный невроз тревоги того типа, при котором «тревожная установка» по отношению к жизни была ею принята и приведена в настолько упорядоченную систему, что давала ей возможность выглядеть «успешной» в своих межличностных отношениях1. Заметной чертой результата по тесту Роршаха был очень высокий процент ответов, где использовались мелкие детали: в самом деле, ее обычным образом действия было последовательное, по кругу описание периферии пятна; отмечая каждую мелкую деталь в процессе работы, она тщательно держалась края и избегала угрозы лишиться своей манеры поведения, вторгнувшись в более крупные области пятна. Образно говоря, она казалась человеком, который постоянно ходит по краю пропасти и поэтому должен ступать очень осторожно с камня на камень, чтобы не упасть2. Содержанием ее
' Общее количество ответов 41: 6М, 3FM, IK, 22F, 7Fc, 1С, 1CF; популярных ответов 5, оригинальных 8; W 10%, D 41%, d 24, 5%, Dd 24, 5%; (Н плюс A): (Hd плюс Ad) 12:13; процент ответов на полностью цветные карты 29; оценка интеллекта на основе Роршаха: эффективность 115, потенциальность 125.
2 Поведение Нэнси при ответах на тест Роршаха похоже на поведение больных Гольдштейна, которые в гораздо более патологической манере, чем Нэнси, все время писали свое имя только в самом углу листа бумаги, и любая попытка отклониться от ясных границ воспринималась как страшная угроза (ср. гл. 3).
ответов были обычно описания лиц, что говорит о том, что тревога Нэнси была связана с ее большой озабоченностью тем, как люди смотрят на нее и что они о ней думают. Протокол указывал на изолированную личность с почти полным отсутствием дружеской, эмоциональной реакции на других людей. Хотя было представлено много «внутренней» активности, инстинктивные аспекты внутренних побуждений занимали второстепенное положение. (Тест Роршаха, таким образом, подтвердил ее утверждение, что мотивами ее сексуальных отношений, приведших к беременности, было нечто другое, чем «любовь» или интерес к сексу.) В нескольких ответах по тесту Роршаха, в которые она оказалась эмоционально вовлеченной, стремление цепляться за мелкие детали было сломано и появилась значительная тревога. Это указывает на то, что одна из функций ограничения своих эмоций состояла в защите себя от вызывающей тревогу ситуации, которой для нее являлась эмоциональная вовлеченность во взаимоотношения с другими людьми1. В результатах теста проявилось выраженное честолюбие, принявшее форму «самопринуждения» к тому, чтобы давать большое количество ответов, вобрав в свои ответы все детали, какие только можно (как если бы она должна была охватить в своих ответах все свое восприятие, включив в них любую мелкую деталь), стремиться в своих ответах к совершенству и демонстрировать оригинальность. Стремление к совершенству в определенном отношении являлось способом достижения безопасности, которое осуществлялось при помощи застревания в деталях, отбираемых ею крайне тщательно; но стремление к совершенству было также попыткой получить признание и одобрение со стороны проводившего тест человека. Ее честолюбие состояло не в том, чтобы иметь власть над другими людьми (как это было у Элен), но скорее в том, чтобы получить признание; например, она говорила: «Если я выполню задание хорошо, если я буду «интересным человеком», меня не отвергнут». Ее оцен-
1 При появлении яркого цвета на карте II она дала один из немногих целостных ответов, но это был ответ, свидетельствующий о крайнем беспокойстве, и она немедленно бросила эту карту и взяла следующую. Похожая реакция, хотя и не настолько выраженная, появлялась при предъявлении полностью цветных карт (VHI).
ками тревоги по тесту Роршаха были: глубина 3, широта 5, возможность управления 1, что составляет наибольший показатель среди девушек.
Нэнси заполняла опросник по исследованию тревоги так же тщательно и с таким же стремлением к точности, размышляя над каждым пунктом («Я не хочу отмечать их, если у ме-няне будет полной уверенности»), и возвращалась к тому, чтобы вновь подумать над пунктом и поменять свой выбор. Что касается степени выраженности, то она попала в высокую категорию по опроснику, относящемуся к детству, в умеренную по опроснику, относящемуся к настоящему времени, и в низкую по опроснику, относящемуся к будущему1. Все три опросника показали, что главными источниками тревоги были успех и неудача в работе, а также то, что о ней думают люди ее круга.
По поведению и беседам с Нэнси стало ясно, что ее безопасность, и соответственно ее способность держать тревогу на расстоянии, почти полностью зависели от того, могла ли она убедить себя в том, что другие люди принимают ее. Она очень беспокоилась о том, будут ли родители ее жениха продолжать хорошо к ней относиться, и постоянно старалась вселять в себя уверенность, говоря себе, что они, как кажется, сейчас хорошо к ней относятся. Ее постоянное упоминание их, как и большинства тех людей, которые ее восхищали, выражалось
1 Когда она заполняла опросники, можно было наблюдать интересное явление, которое могло частично объяснить, почему опросник по исследованию тревоги, относящийся к «будущему*, показывал меньшую ее выраженность, чем остальные два. Каждое проявление тревоги, которое было описано в опроснике, ставило Нэнси перед дилеммой, которую она выразила в словах, сказав, что она много думала перед тем, как отметить пункт опросника. Для нее было очень трудным отделить себя от своей тревоги в достаточной степени, чтобы понять, испытывает ли она тревогу, связанную с данным пунктом, или нет. Ее критерием, как кажется, был следующий: если она была способна справиться с данным предметом тревоги, она отмечала, что он не является ее источником, несмотря на то обстоятельство, что ее способ управления этим предметом обычно явно сопровождался тревогой. Про тревожные переживания, которые могли быть в «будущем», еще нельзя было сказать, можно ли ими управлять, поэтому они отмечались менее часто. Другое обстоятельство, которое могло частично объяснить, почему она менее часто отмечала пункты, относящиеся к тревоге, на этом опроснике состояло в том, что она хотела идеализировать будущее (что мы увидим ниже).
словами: «Они такие прелестные люди, и я им нравлюсь». Она искала в письмах своего жениха уверений в том, что он еще ее любит, Только потому, как она подчеркивала, что она чувствует себя с ним в безопасности, она могла пройти через теперешние трудности: «Если с его любовью ко мне будет что-то не так, я полностью сломаюсь». Критерием того, любит ли ее жених или другой какой-нибудь человек, был ответ на вопрос: можно ли на него положиться, потому что нельзя было положиться на ее мать и на ее первого друга, и можно было, как она считала, положиться на ее жениха. Хотя Нэнси со всеми имела хорошие отношения, она говорила, что проявляет большую осторожность, выбирая себе близкого друга, так как «на большинство девушек нельзя рассчитывать, что они вам помогут». Она никогда не рассказывала о своих собственных чувствах, которые бы указывали на эмоциональное, дружелюбное отношение к этим другим людям, которые были важны для нее. Ее собственная эмоциональная реакция, даже по отношению к своему жениху, по-видимому, не соответствовала той картине, которую она нарисовала, она только ограничивалась общим утверждением, что его любит. Для нее было важно, «любит» ли ее другой человек, — под этим она подразумевала, что другой человек не отвергнет ее. Таким образом, «любовь» для Нэнси была в основном средством защиты, с помощью которого она могла держать тревогу на расстоянии.
Ее поведение удивительным образом показывало искусно изобретенные средства вызывать одобрение других людей и удерживать их благоприятное отношение к ней. Она экспансивно извинялась, когда опаздывала на беседу, и демонстрировала глубокую благодарность, когда кто-либо помогал ей. Во время одного из интервью с социальным работником Нэнси, чтобы избежать обсуждения ее детства, сделала замечание, которое только в самой незначительной степени было агрессивным; но на следующий день она специально пришла в кабинет социального работника и, демонстрируя сильную обеспокоенность, спросила, не обиделся ли он. При общении с другими людьми она никогда не позволяла себе эмоциональные вспышки, даже со своим отчимом, который часто давал для этого обоснованные поводы; «ты живешь среди людей, —
было формулой Нэнси, — поэтому ты могла бы вдобавок ладить с ними». Ее утверждение — которое она повторяла неоднократно — о том, что мотивацией ее сексуальных контактов с первым другом было одиночество, — теперь получило смысл в том отношении, что сексуальная активность оказалась явно средством задобрить его и таким путем удержать. Она была расстроена необходимостью кого-то обманывать; она говорила несколько раз, что надеется, что когда-нибудь сможет рассказать будущей свекрови о своей беременности, — хотя в то время это, конечно, не было реально стоящей проблемой, — потому что не хочет, чтобы их отношения портил этот обман. Подростком она часто получала деньги на личные расходы от своего отца, но никогда не могла скрыть это от матери, несмотря на то что знала, что мать отберет у нее эти деньги, чтобы потратить их на спиртное. Все вышесказанное рисует нам Нэнси как человека, для которого любое возможное отвержение являлось бы сильной угрозой, и поэтому он должен получать одобрение других людей во что бы то ни стало. Безопасность, которую она чувствовала в межличностных отношениях, была настолько незначительной, что малейшая недоброжелательность, агрессия, разлад или обман (как бы ни были они оправданы) разрушила бы их, и была бы гарантирована трудно поддающаяся контролю тревога.
Ее добросовестность в работе, так же, как и при выполнении теста Роршаха, была методом приобретения одобрения. Хотя объективно у Нэнси никогда не было никаких проблем с тем, чтобы найти и сохранить работу, по поводу своей работы она всегда тревожилась, считая, что ее уволят, если она не будет постоянно внимательна. «Всегда существует кто-нибудь, кто займет твое место, если ты не будешь крутиться». (Это повторяемое выражение «крутиться» очень хорошо выражало данный вид тревоги, при котором индивид считает, что катастрофы можно избежать, только постоянно находясь в напряженном состоянии.)
Теперь мы поищем источники тревожных реакций в детстве Нэнси. Из воспоминаний, которые мы опишем, складывается картина жизни ребенка, которого мать ласкала, но в то же самое время отвергала, оставляя без внимания. Нэнси рассказывала (источником информации была тетя), что мать час-
то оставляла ее одну дома как до развода (который произошел, когда Нэнси было два года), так и после него. Однажды, когда ее оставили одну (это было одно из самых ранних воспоминаний Нэнси, оно относится приблизительно к возрасту трех лет), отец похитил ее из дома матери. Пока они ехали в такси в дом отца, Нэнси постоянно плакала и хотела вернуться назад. Позднее мать пришла с полицейским, чтобы забрать ее домой. Нэнси рассказала о многих других своих воспоминаниях, и во всех них присутствовали следующие элементы: а) мать оставляла Нэнси одну; б) не имея надлежащего надзора, Нэнси постоянно получала травмы (например, упав со ступенек погреба); и в) мать, когда возвращалась домой, всегда оставалась «равнодушной». Нэнси объясняла это следующим образом: «Мою мать больше заботит, как бы сходить в пивную, а не иметь детей». Это отвержение ребенка продолжалось, хотя и не так явно, после1 того как мать вновь вышла замуж. О последующем периоде, когда «у нас был хороший дом в пригороде», Нэнси рассказывала как о чем-то похожем на сад Эдема, где протекало ее счастливое детство. Нэнси считала, размышляя о своем прошлом, что ее истинные несчастья начались с момента потери этого дома, когда ей было двенадцать лет. «После этого моя мать изменилась, она и мой отчим постоянно проводили время в пивной. Иногда они брали меня с собой, но мне это не нравилось. Бывало, что они не возвращались домой всю ночь. Конечно, они оставляли со мной служанку, но я просыпалась утром и не находила их на своем месте. Это несправедливо... Я все время беспокоилась, так как боялась, что с ними может что-нибудь случиться. Затем, когда я достигла шестнадцати лет, моя мать действительно совсем испортилась». Нэнси не осуждала свою мать в моральном плане, но только в том отношении, что на мать нельзя было положиться. В чем состояла «испорченность», Нэнси не пожелала сказать. В этом месте беседы она возвратилась к воспоминаниям: «Но она была такой хорошей матерью, когда мы жили в пригороде».
Нэнси очень не нравилось говорить о своем детстве, в это время она чувствовала дискомфорт, который проявлялся в частом курении и заявлении о том, что такой разговор делает ее «нервной». Она замечала, что может вспомнить прошлые
события, но не сопровождавшие их чувства, и добавляла: «Это странно. Вы думаете, что если мне кажется, что я нуждалась в матери, когда была ребенком, то я вспомню свои чувства к ней». У нее проявлялось стремление не только блокировать эмоции, связанные с отвержением в детстве, но также блокировать непосредственную эмоциональную реакцию, возникавшую у нее во время рассказа о прошлых событиях. То обстоятельство, что она не могла скрыть эмоциональную вовлеченность, «нервность», когда рассказывала об этом происходившем в детстве отвержении, очень ее расстраивало; в следующих двух беседах она все время следила за собой, чтобы не потерять душевное равновесие, и демонстрировала негласную решимость не допустить вновь какую-либо эмоциональную вовлеченность.
Для читателя, должно быть, уже очевидно, что существуют явные противоречия в том, как Нэнси описывает свое детство. Эти противоречия, состоящие в конфликтующих установках по отношению к ее матери, имеют фундаментальное значение. С одной стороны, существовал реальный факт, который заключался в том, что Нэнси чувствовала (и ее чувства в значительной степени основывались на действительном положении вещей), что ее, ребенка, отвергают, и это отвержение для нее было крайне болезненным. Но, с другой стороны, она хотела идеализировать свою мать и обстановку, в которой она существовала1. При рассказе Нэнси о своем детстве снова и снова возникал рефрен о «хорошем доме в пригороде, с маленькой коричневой дорожкой, ведущей к нему», и это сопровождало утверждение, что «моя мать была тогда такой хорошей матерью». Всякий раз, когда Нэнси приближалась к какому-то аспекту своего детства, который был ей неприятен, она вставляла замечание, указывающее на смутную, но сильную надежду: «Но моя мать могла быть такой хорошей матерью». Факты, как кажется, явно противоречат утверждению о том, что мать является «хорошей», даже только часть времени; насколько можно определить, мать многократно оставляла
' Мы считаем, что ее романтические ссылки на «хороший дом в пригороде» представляют собой указание на один из символов идеализации ее взаимоотношений со своей матерью.
Нэнси одну даже в тот период, когда они жили в пригороде, хотя, возможно, не так часто, как в более поздний и ранний периоды. Во всяком случае, утверждение о том, что мать была «хорошей» (в смысле «последовательной») в какой-то период времени и «плохой» в остальное время, с объективной точки зрения является бессмысленным; даже на внешнем уровне изменение говорит о глубокой непоследовательности в поведении матери. Кажется оправданным заключение о том, что идея «хорошей» матери и «счастливого» детства была принята Нэнси, так как она не могла встретиться лицом к лицу с реальностью своего отвержения матерью и своих чувств по отношению к ней. Несомненный факт состоит в том, что всякий раз, когда обсуждение того, как ее отвергали в раннем возрасте, становилось для Нэнси болезненным, возникал повторяющийся рефрен: «Мать могла быть хорошей». Этот факт говорит о том, что идеализация матери использовалась для того, чтобы скрыть, каковы были взаимоотношения с ней в действительности.
Выводы. 1). Что касается общей оценки, то мы обнаруживаем у Нэнси выраженную тревогу. Она явилась примером одного из видов невроза тревоги, который характеризуется принятием «тревожной установки» по отношению к своей собственной жизни, так что практически все, о чем она думала или что делала, мотивировалось тревогой. Цель ее поведения состояла не в избегании тревоги; скорее она стремилась держать тревогу на расстоянии1. Она постоянно предчувствовала что-то плохое и все время пыталась опасно балансировать в своих взаимоотношениях с другими людьми, чтобы не случилось катастрофы (по представлению Нэнси, отвержения).
1 Может показаться непонятным различие между избеганием тревоги и удерживанием ее на расстоянии. Но имеется в виду реально существующее различие, а именно то обстоятельство, что при таком типе невроза тревожная установка настолько органично входит в процесс оценки индивидом стимула, ориентации его относительно каждого впечатления, что человек не может отделить себя в достаточной степени от тревоги, чтобы понять цель избегания, или свободы от тревоги. Если излагать наши мысли образно (что мы уже делали), то Нэнси стремится не упасть, осторожно переступая с камня на камень; мысль о том, что можно не стоять над пропастью, не пришла ей в голову.
2). Ее хорошо структурированные методы удержания тревоги на расстоянии состояли, на объективном уровне, в задабривании других людей, избегании разногласий и добросовестном выполнении работы. Цель этих методов заключалась в том, чтобы к ней относились благосклонно и ее «любили», и в этом состоянии она временно чувствовала безопасность. В случае Нэнси эти методы давали значительный успех, в том смысле, что она добивалась того, чтобы всем нравиться; но безопасность, которую она таким образом получала, была очень ненадежной, и с ее стороны можно было наблюдать ожидание того, что завтра ее могут отвергнуть. На субъективном уровне методы Нэнси удерживания тревоги на расстоянии состояли в том, чтобы избегать эмоциональной вовлеченности, подавлять эмоции, связанные с ее отвержением и тревогой в детстве, и идеализировать вызывающие тревогу ситуации1. Методы избегания эмоциональной вовлеченности не были, однако, успешными для Нэнси, так как в том, что касалось ее безопасности, она почти полностью зависела от того, что думают о ней другие люди2. Из того, что говорилось, ясно, что у Нэнси нет эффективных субъективных средств противостояния вызывающим тревогу ситуациям. Можно сказать, что ее единственная защита от тревоги — это тревожиться, то есть постоянно «крутиться и быть в «постоянной готовности».
3). Чувство того, что мать во всех отношениях отвергает ее, присутствовало у Нэнси одновременно с сильно выраженной тревогой. Это отвержение со стороны матери не принималось как объективная реальность, с ним всегда соседствовали связанные с матерью идеализированные ожидания. Поэтому отвержение вело к субъективному конфликту. Чувства отвержения и идеализация матери взаимно усиливали друг друга. Ощущая себя отверженной, Нэнси сильнее начинала
1 Об этом свидетельствовала не только ее установка по отношению к матери, но также и ее теперешнее положение: она говорила, что всякий раз, когда она чувствует беспокойство, она старается прогнать его от себя, думая о своем женихе и о том, «как прекрасно мы будем жить».
2 В этом отношении можно сравнить истории болезни Нэнси и Филис. Последняя, ценой обеднения личности, смогла справиться с тревогой, избегая эмоциональной вовлеченности во взаимоотношения с другими людьми.
тосковать по идеализированному образу своей матери; а идеализированная картина того, что собой «могла» представлять ее мать, усиливала болезненное восприятие Нэнси своей «отверженности», и чувства, связанные с ее отвержением, имели тенденцию подавляться (и, следовательно, увеличиваться)1. Конфликт, лежащий в основе невротической тревоги, можно изобразить таким образом, что он возникает вследствие пробела между ожиданиями и реальностью, существующими во взаимоотношениях Нэнси с матерью. Конфликт становился хроническим и принимал, с одной стороны, форму крайне выраженной потребности зависеть от других людей (желания, чтобы другие относились к ней благосклонно, чтобы она нравилась другим людям), что было для нее методом защиты; но, с другой стороны, Нэнси было свойственно подсознательное убеждение в том, что другие люди<не надежны и ее отвергнут. Мы наблюдали этот конфликт в его первоначальной форме, когда видели установки Нэнси по отношению к своему жениху точно так же, как и по отношению к другим своим знакомым2.
1 История болезни Нэнси демонстрирует то обстоятельство, что для того, чтобы понять отвержение как источник невротической тревоги, необходимо знать, как все это воспринимает ребенок. В отношении воздействия на ребенка существует фундаментальное различие между отвержением как объективным опытом (который необязательно вызывает субъективный конфликт у ребенка) и отвержением как субъективным опытом. С точки зрения психологии важный вопрос состоит в том, чувствует ли сам ребенок, что его отвергают. Несомненно, что Нэнси чувствовала во всех отношениях свое отвержение, хотя в действительности, с объективной стороны, ее отвергали явно меньше, чем других девушек (Луиза, Бесси), о которых мы расскажем позже; в то же время эти девушки оценивали свое отвержение как менее выраженное, если сравнивать с оценкой Нэнси. Наше утверждение, данное выше, состоит в том, что понимание идеализации Нэнси своей матери важно для понимания того, почему она придавала такое большое субъективное значение своему отвержению.
2 Более конкретное рассмотрение конфликта Нэнси потребовало бы исследования ее бессознательных процессов с помощью психоанализа — используемые нами методы такой информации дать не могут. Конечно, оправдана гипотеза о том, что значительная враждебность будет присутствовать в структуре личности, если эта личность так зависит от других людей и в то же время считает, что эти другие люди ненадежны; и совершенно естественно, что эта враждебность у такого тревожного человека, как Нэнси, будет полностью подавлена.
4. Элен: интеллектуализация как защита от вызывающей тревогу ситуации
Начиная с первого появления Элен в Ореховом Доме, в ее поведении ясно обозначились те аспекты, которые, как оказалось позже, являются очень важными для ее характеристики. Она вошла в кабинет врача, куря сигарету и излучая уравновешенность и беззаботность. Она тут же, без побуждения со стороны, заявила, что не испытывает какое-либо чувство вины по поводу своей беременности. Без колебаний рассказала о том, что с момента своего приезда в Нью-Йорк жила с двумя различными мужчинами, и выпалила единым духом, что «только самодовольных людей волнуют такие вопросы». Но под ее показной дружелюбной и свободной манерой говорить скрывались тревога и напряжение; об этом можно было особенно легко догадаться по тому обстоятельству, что, когда раздавался ее частый живой смех, ее глаза оставались широко раскрытыми, создавая видимость какого-то испуга, даже когда она смеялась. Первым впечатлением как социальных работников, так и психолога было то, что Элен использует в своем поведении манеру отделываться от всего смехом, чтобы скрыть несомненную тревогу, природа которой еще не была нам известна.
Элен было двадцать два года, ее родители принадлежали к среднему классу и являлись католиками, а отец имел итальянские корни. Во время ее детства финансовое положение семьи было неустойчивым и колебалось от очень хорошего до стесненного из-за эксцентричных привычек отца, связанных с работой. Элен посещала приходскую школу и в течение двух лет католический колледж, но ко времени обследования она стала чувствовать, что освободилась от религиозного духа, в котором ее воспитали. У Элен были брат и сестра, брат старше ее на год, а сестра моложе на два года, и с ними у Элен были тесные и дружеские отношения; она говорила, что трое детей научились держаться друг за друга, так как их родители часто ссорились. Родители Элен развелись, когда ей было одиннадцать лет, и каждый из них приобрел себе другого спутника жизни. Элен жила попеременно то с одним, то с другим родителем, вынужденная в какой-то момент уезжать от своего отца, так как ее мачеха «завидовала тому, что я бо-
лее привлекательна», и вынужденная уезжать от матери, так как ее отчим, а позже любовники матери, приударяли за ней. В течение двух лет обучения в колледже Элен получала стипендию и написала блестящее, но беспорядочно изложенное учебное сочинение. После того, как Элен оставила колледж, она занималась рутинной работой, такой, как управление мимеографами. Она бросала свою работу каждые два или три месяца из-за скуки, «и тогда наступало время, когда у меня всякий раз возникала неприятность», под этим она имела в виду свою жизнь с мужчиной. У нее была мечта писать сценарии для радио1. Двумя годами ранее Элен приехала в Нью-Йорк со своей незамужней тетушкой, которая была старше ее на два года и с которой у нее были очень близкие отношения. Тетушка теперь также была беременна и уехала в другой город; Элен прокомментировала это следующим образом: «Она тоже запуталась в своей жизни». Отец ребенка Элен служил в торговом флоте, он был вторым мужчиной, с которым она жила с тех пор, как приехала в Нью-Йорк. Хотя Элен описывала его как интеллигентного человека, который ей нравился, ее чувства к нему резко изменились после того, как она обнаружила, что беременна, и она прервала все контакты с ним2.
Испытание Элен по тесту Роршаха показало высокие интеллектуальные способности, но неровное выполнение заданий; высокую оригинальность и различные интересы; высокую эмоциональную откликаемость, носившую, однако, импульсивный характер и не совмещенную с интеллектуальными функциями3. Во время прохождения теста можно было постоянно наблюдать, что эмоциональная откликаемость на-
1 Сценарии, которые Элен показывала автору, были очень хорошо сделаны технически, но носили искусственный характер и были лишены эмоционального содержания.
2 Медицинское обследование Элен не выявило какого-либо заболевания; ее описывали как «нервную и легко возбудимую», и психиатр прописал ей ежедневный прием фенобарбитала.
3 Общее количество ответов 46: ЮМ, 7FM, 1м, 2k, 1K (с тремя дополнениями), 4FK (с четырьмя дополнениями), 8F, 4Fc, 4FC, 5CF; популярных ответов 7, оригинальных 15; W 66%, D 34%; оценка интеллекта на основе Роршаха; потенциальность 130 (или выше), эффективность 120. (Эта оценка интеллекта соответствует полученным-отчетам, в которых указывались результаты интеллектуального тестирования, которое она проходила в школе и колледже.)
рушает и искажает ее рациональный контроль. Ее реакция на некоторые из цветных карт — «мутные, непрозрачные воды» — была подходящим описанием ее эмоциональной от-кликаемости, когда она не может контролировать ее интеллектуально. Признаками тревоги были: легкий шок на светотень (частично связанный с сексуальными проблемами), большое число расплывчатых ответов и периодически возникающая неопределенность, а также уклончивость. Стремление к целостному восприятию пятен (66%) в протоколе Элен указывает не только на уклончивость как симптом тревоги, но также на ее интеллектуальное честолюбие. Что касается содержания, то тревога по данным протокола была связана с: 1) социальным неодобрением и чувством вины; 2) стремлением к соперничеству; и 3) ее беременностью и предстоящей поездкой в больницу, чтобы родить ребенка. Ее тревога имела, в общем, непоследовательный, прерывистый характер. Она сильно нарушала ее душевное равновесие, но Элен была способна быстро прийти в себя. Ее основными методами противодействия тревоге были интеллектуализация, «смех», отрицание и избегание. Оценка тревоги по тесту Роршаха составила: глубина 4, широта 2, возможность управлять 2. С этим результатом она попадала в умеренно высокую категорию тревоги по сравнению с другими девушками1.
Сначала мы обсудим тревогу Элен с точки зрения того, каким образом она связана с ее беременностью и предстоящей поездкой в больницу с целью родить ребенка. Значительная тревога Элен проявилась в том, что в тесте Роршаха она дала шесть ответов «рентгеновские лучи» и «медицинская иллюстрация». Мы можем сделать вывод о том, что эта тревога связана с ожиданием родов, по двум причинам: 1) при втором проведении теста Роршаха после родов эти ответы почти полностью отсутствовали; и 2) Элен сама связывала эти ответы со своей беременностью. Она извинялась после трех из таких реакций, сказав следующее: «Простите, это, должно быть, из-за
1 По результатам опросника детской тревоги она попала в высокую категорию по критерию количественной выраженности тревоги, при этом главными областями ее проявления были честолюбие и оценка ее друзьями и семьей в приведенном порядке.
положения, в котором я нахожусь». Один из таких ответов она связала с извергающимся вулканом (предположительно символом рождения), и он так ее обеспокоил, что следующий ответ был явно искажен. Следует отметить, что эти тревожные ответы были интеллектуализированными — то есть получили «научное» содержание. Ответы постоянно сопровождались вынужденным, напряженным смехом, замечаниями, свидетельствующими об избегании, и отрицанием («Я не могу знать обо всем этом, я никогда не читала медицинские книги»).
О подобном сосредоточении тревоги на беременности и предстоящих родах, а также на связанных с этим защитах, таких, как интеллектуализация, смех и избегание, можно сделать вывод по беседам с Элен и по ее поведению по отношению к другим девушкам в доме. Она постоянно отказывалась обсуждать свою беременность с социальным работником, настаивая на том, что «мне как раз кажется, что я как будто не беременна, и до тех пор, пока ребенок не родился, я отказываюсь уделять этому внимание». Но было замечено, что Элен тратит много времени, обсуждая связанные с беременностью вопросы в интеллектуализированной, квазинаучной манере с другими девушками в доме. Она им рассказывала, что происходит с плодом на различных стадиях развития, как будто читала лекцию на основе учебного пособия. Однажды она получила письмо от своей тетушки, в котором та писала, что только что подготовилась к тому, чтобы лечь в больницу для рождения ребенка; Элен отреагировала приступом истерического плача. Было очевидно, что она в значительной степени переносит свою собственную тревогу по поводу родов на тетю, но после того, как социальный работник указал на это Элен, она тем не менее отказывалась говорить о своей собственной беременности.
Когда психолог рассказал ей, что ее результаты по тесту Роршаха свидетельствуют о тревоге, связанной с тем, что придется лечь в больницу, Элен ответила:
«Нет, у меня нет ни малейшего страха. Что касается возможной смерти ребенка или необходимости его обеспечивать, заботиться о нем, то я просто думаю, «как это похоже на мелодраму!». Но живущие здесь девушки все время рассказывают ужасные истории о том, что происходит во время родов. Они рассказывают о врачах, стоящих над ними в больнице, и все очень подробно.
Они рассказывают ужасающие истории о том, как женщины кричат. Они рассказывают о кесаревом сечении и щипцах и говорят, «именно это будет с тобой*. Они рассказывают много бабушкиных сказок о том, что каждое сердцебиение отражается на ребенке. Они охватывают и ощупывают животы друг у друга. Они хотели ощупать и мой, но я им не позволила. Я даже не хотела бы ощупывать его сама. (Ее руки были сложены на животе. В этот момент она поспешно и резко их отдернула.) Я догадываюсь, что то обстоятельство, что я не боюсь, в действительности показывает, что я с нетерпением жду, когда меня положат в больницу. Я хочу выстрадать наказание человека, на которого наложено проклятие, чтобы побыстрей с этим покончить».
По-видимому, следует согласиться с тем, как считает автор, что такое сочетание акцента на бедствиях и безотлагательности в процитированном тексте характеризует ее как очень испуганного человека. Элен являет собой типичного индивида, который «храбрится» и воздвигает линии защиты, которые проявляются как театральная бравада по отношению к пугающим перспективам1. Бравада Элен и ее манера отделываться от всего смехом, чтобы ослабить тревогу, были так хорошо развиты, что продолжались до самых родов: собираясь в больницу, Элен оставила записку психологу: «Я убываю, чтобы раздобыть себе новую фигуру», и акушерка рассказала, что ее последними словами перед тем, как ей дали эфир, были: «Это должен быть достойный материал для усыновления».
Что касается проблемы содержания «страха» Элен перед родами, то можно было выдвинуть аргументы в пользу того, что это был «реальный» страх или нормальная тревога, так как она предвидела, что в процессе родов она может испытывать страдания. Но ее мрачные предчувствия были гораздо более выраженными, чем те, которые испытывают другие девушки в аналогичных ситуациях, причем рассказы девушек, вернувшихся из больницы, где роды принимались на современном медицинском уровне, не давали оснований для таких
1 Стремление Элен побыстрей покончить с рождением ребенка напоминает нам об исследовании Р.-Р. Гринкера и С.-П. Шпигеля, которые пришли к заключению, что тревожный летчик, вероятно, будет первым, кто захочет подняться в воздух и столкнуться с опасностью, так как опасность сама по себе менее болезненна, чем ее ожидание. — Человек под действием стресса (