Онтологизм историко–культурного дискурса

Особым онтологизмом наделяется Слово, которое активно участвует в воспроизводстве культуры как целостности. Д.С.Лихачев неоднократно подчеркивал, что Слово в русской культуре – это нечто большее, чем имя вещей[42]. Это нечто, предваряющее саму действительность, это Логос, идея, определяющее ее воплощение. На этой мировоззренческой основе впоследствии родилась идея целостности культуры и природы, которая, считал Дмитрий Сергеевич, должна стать основой экологии и культурологии. И та, и другая наука должны изучать всю взаимосвязанность системы, понимая мир природы и культуры как целое, видя это целое как Логос, который предшествует бытию, определяя все его реальные проявления. Поэтому онтологизм культурологической мысли Д.С.Лихачева нередко приобретает проектный характер, когда усилием интеллекта, души и сердца воссоздается целостность культурного мира, а сам образ культуры становится ее идеей, требующем своего воплощения замыслом.

Креативная природа слова получила обоснование у Д.С.Лихачева в его культурологической трактовке концептосферы культуры – как системы смыслов и значений языка, порожденной культурой и непрерывно порождающей ее. Концепто­сфера языка – «это в сущности концептосфера русской культуры»[43]. Академик считал, что «понятие концептосферы .. помогает понять, почему язык является не просто способом общения, но неким концентратом культуры – культуры нации и ее воплощения в разных слоях населения вплоть до отдельной личности». Богатство «концептуального мира», «концептуальной сферы», носителями которой является язык человека и его нации – это богатство культуры народа. «Концептуальная сфера, в которой живет любой национальный язык, постоянно обогащается, если есть достойная его литература и культурный опыт. Она трудно поддается сокращению, и только в тех случаях, когда пропадает культурная память в широком смысле этого слова»[44].

Языковые концепты в системе коммуникации выполняют «заместительную функцию», они «возникают в сознании человека не только как «намеки» на возможные значения, «алгебраическое их выражение», но и как отклики на предшествующий языковой опыт человека в целом», они символическим образом представляют скрывающиеся за словом всевозможные смыслы, которые актуализируются в смысловом контексте ситуации (диалога). Существуя в тексте в роли «заместителей», «потенций» значений, концепт глубины своего смысла открывает в зависимости от возможностей понимающего сознания. «Концепт не непосредственно возникает из значения слова, а является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека. … Потенции концепта тем шире и богаче, чем шире и богаче культурный опыт человека. … И слово, и его значения, и концепты этих значений существуют не сами по себе в некоей независимой невесомости, а в определенной человеческой «идеосфере»[45].

Анализируя функции древнерусского слова в изображении, Дмитрий Сергеевич писал, что слово даже в условной живописи изображает «не мимолетное мгновение, а «вечное». Академик отмечал особую роль слова на иконе, надпись на которой «поясняет не прошлое, а настоящее... Икона изображает не случившееся, а происходящее сейчас на изображении; она утверждает существующее, то, что молящийся видит перед собой». «Молящийся обращался к изображению со словами, он как бы требовал ответа себе, он ждал чуда, действия, совета, прощения или осуждения, он был готов поэтому услышать слова, обращенные к нему от изображения»[46].

Дмитрий Сергеевич сформулировал и осуществил важнейший культурологический принцип, согласно которому сущность культуры проявляется и формируется в Слове. Национальный язык, считал академик, не только средство общения или знаковая система передачи информации, он выступает «заместителем» русской культуры, формой концентрации ее духовного богатства[47]. В научных дискуссиях он неоднократно отмечал, что национальные особенности и идеалы культуры яснее всего выражены в литературе и письменности. При этом текст – это не просто зеркало культуры, в котором она предстает в концентрированном виде, но и мощная духовная стихия, преобразующая саму реальность по законам Слова.

Действительно, Слово в русской культуре не только отражало, но и творило реальность, формируя и удерживая как систему ценностей, так и сам ментальный тип. Например, многие культурологи отмечают такую психологическую особенность русского человека как вера в чудо (недоброжелатели называют это врожденным стремлением россиян жить «на халяву»). Д.С.Лихачев отмечает, что тематика «чудесного» имеет свою специфику в древнерусских текстах. В частности, он фиксирует, что в повестях о купцах «чудо» имеет иной харак­тер, чем в агиографической литературе. «В литературе о купцах чудесный элемент часто – чародейство. Это чародейство иногда не может осуществиться, а иногда сводится на нет усилиями героя или вмешательством божест­венной силы. Чудесный элемент – это и вмешательство дьявола, злой силы..». В житиях святых чудо – это «вмешательство Бога, восстанавливающего справедливость, спасающего праведника, наказывающего провинившегося»[48].

Единство миропонимания и «миро–творения» характерно для всех форм культуры. В частности, рассматривая искусство как важнейшую составляющую культуры, Д.С.Лихачев наделает его важнейшей функцией – «искусством предвидения». «..Всякое искусство, поэзия в особенности, связано с пророчеством», а потому всякий настоящий художник – пророк. Искусство, «отражая мир, вместе с тем его преображало, строило свои «модели» мира, боролось с хаосом формы и содержания, организовывало линии, цвет, колорит, подчиняло мир или части мира определенной композиционной системе, населяло окружающее идеями там, где их без искусства нельзя было заметить, обнаружить, открыть»[49]. Организующая сила искусства направлена не только на внешний мир, «упорядочивание касается и внутренней жизни человека», в которую искусство вносит гармонию и помогает преодолеть душевный хаос. «Антихаотическая направленность искусства» состоит в том, что не уничтожая горя, оно «уничтожает хаотичность душевного состояния горюющего человека»[50]. Подлинное искусство не просто отражает мир, но ищет и фиксирует «символы вечного», некую стоящую «над миром вечную правду» (именно поэтому дольше всего «держалось» Искусство Средневековья, потому что оно «отказывалось от мира», изображало «потустороннее и божественное»)[51]. Подчеркивая анти–хаосную направленность художественного образа и слова, академик отмечает, что «искусство борется не только со смертью, а с бесформенностью и бессодержательностью мира». Памятники искусства – это «разные «модели», разные попытки внесения системы в бессистемный мир». Искусство вносит в мир упорядоченность, которая «однообразна в безличном фольклоре, индивидуальна в индивидуальном творчестве, разнообразна в пределах одного личностного творчества» [52].

Онтологическая направленность и проектный характер исследований академика проявляется и в его анализе культурного диалога настоящего с прошлым. Обращение к прошлому, во–первых, продиктовано не только любопытством исследователя, но и проблемами и болью настоящего, во–вторых, оно носит креативно–онтологический характер, воссоздавая утраченную целостность культуры ушедших эпох. Д.С.Лихачев отмечает, как русская культура XVIII–XX столетий вела «постоянный и чрезвычайно интересный диалог русской современности с Древней Русью, диалог иногда далеко не мирный. В ходе этого диалога культура Древней Руси как бы росла, становилась все значительнее и значительнее»[53]. Это диалог строится на принципе соответствия – значимость и масштаб культуры прошлого возрастает одновременно с расширяющимися масштабами культуры настоящего. «Древняя Русь приобретала все большее значение благодаря тому, что росла культура новой России, для которой она становилась все нужнее. Необходимость культуры Древней Руси для современности вырастала вместе с ростом мирового значения новой русской культуры и увеличением ее весомости в современной мировой цивилизации»[54].

Д.С.Лихачев показывает, как в различные времена, когда надо было определить или скорректировать духовные основания национального возрождения, Русь обращалась к минувшим эпохам. Причем, выбор событий прошлого носил во многом субъективный характер, он был продиктован необходимостью решения проблем современных[55]. В частности, академик отмечает, что в период всплеска национального самосознания и формирования базовых основ русской национальной культуры (вторая половина Х1У– начало ХУ веков) русские в поисках опоры для своего культурного возрождения активно обращались к древности, но не классической, как это делали европейские народы того же периода, решая те же задачи, «а к своей, национальной»[56].

Особую роль Д.С.Лихачев отводит эпохе Предвозрождения (XIV в.), когда крепнет единство русского языка, русская архитектура все сильнее выражает национальное своеобразие, русская литература акцентирует тему государственного строительства, широчайших размеров достигает распространение исторических знаний и интерес к родной истории. «Характерною чертою русского культур­ного подъема было особое внимание к государственным интересам страны. Государственные интересы смягчали крайности монашеского индивидуализма, они внес­ли ряд новых и характернейших черт в самую культуру этого периода. Дмитрий Сергеевич отмечает, что интерес к эпохе былой независимости русского народа связан с борьбой Руси за свою национальную самостоятельность, он имел глубоко народный характер и был характерен для всех сфер русской культуры. Главными особенностями того периода является формирование национального самосознания и «сложение русской национальной культуры» как целостности, в которой все элементы подчинены общей идее[57]. Подчеркивая ключевую роль русской культуры в национальном возрождении, Д.С.Лихачев отмечает ее способности адекватно реагировать на «вызовы» эпохи. «Русская культура конца XIV – начала XV в. несет в себе, с одной стороны, черты уравновешенной, уверенной в себе древней культуры, опирающейся на сложную культуру старого Киева и старого города Владимира, а с другой – поражает гибким подчинением насущным задачам своего времени»[58].

При этом академик отмечал, что «Развитие культуры не есть только движение вперед, простое «перемещение в пространстве» – переход культуры на новые, вынесенные вперед позиции. Развитие культуры есть, в основном, отбор в мировом масштабе всего лучшего, что было создано человечеством. Формы, в которых культура прошлого участвует в культуре современности, очень разнообразны… Не только культура прошлого влияет на культуру современности, вливается в нее, участвует в «культурном строительстве», но и современность, в свою очередь, в известной мере «влияет» на прошлое... на его понимание»[59].

Эти наблюдения академика чрезвычайно актуальны для поиска и корректировки мировоззренческих ориентиров дня сегодняшнего и завтрашнего. В очередной раз Россия снова перед проблемой утраты историко–культурной целостности и духовной независимости нации. В этом плане фундаментальной культурологической идеей Дмитрия Сергеевича, важной для сегодняшнего самосознания историко–культурной уникальности России, является его утверждение о том, что модели национального будущего коренятся в прошлом. Новое – в старом, но не стареющем, в ушедшем, но бессмертном, в забытом, но актуальном.

Основной вопрос в отношении к настоящему и прошлому: где мы у себя дома? Дмитрий Сергеевич давал ответ однозначный – наш дом в прошлом. Оттуда мы будем черпать силы, идеи, веру в свое будущее. «Память – основа совести». В статье «Будущее литературы как предмет изучения» он писал: «Для того чтобы протянуть очень длинную мысленную линию в будущее, нужно иметь ей достаточно длинный же противовес в прошлом – линию столь же протяженную в прошедших столетиях. Если протянуть мысленные линии из прошлого в настоящее, то некоторые из этих линий окажутся столь устойчивыми по своему направлению, что их можно будет продолжить и в будущее». Действительно, для обретения идентичности культура должна, прежде всего, вернуть утраченную целостность, исцелиться, т.е.восстановить историческую преемственность, понять и принять свою духовную самобытность и осуществить ее на деле. Восстановление целостности и органичности национально–культурного мира – задача не менее существенная, чем сохранениеокружающей природы.

Академик Лихачев предлагает нам путь обретения (и осознания) культурной миссии России: это прежде всего понимание и принятие прошлого – всякого, в т.ч. и трагического, постыдного – оно должно войти в актуальное пространство самосознания; это поиск в историческом прошлом пиковых состояний государственного и общественного бытия (т.е. самых «здоровых» периодов развития, когда Россия максимально полно выражала своим бытием свое предназначение). Лишь отыскав их, можно перекинуть мост из прошлого через провалы исторического и культурного небытия в будущее. Характеристике таких периодов русской культуры и истории и посвятил свою жизнь Дмитрий Сергеевич. Такой избирательный подход к прошлому закономерен – отечественная история есть своеобразное коллективное повествование, которое разворачивается вокруг определенных событий и личностей, значимых для самосознания народа.

Более того, сами тексты Д.С.Лихачева выступают своеобразным духовным «зеркалом» русской культуры – они являют наш образ, отстраненный во времени; предлагают нам проект нашего будущего.

«Право» на проектный взгляд ученого – сугубо парадигмальный подход культурологического знания, который исключается методологией классических гуманитарных наук (например, он недопустим в рамках классической исторической методологии). Его суть заключается в поиске «линий сопряженности» между прошлым и будущим – ученый находит в историческом прошлом событийные линии, которые сохраняют свою креативную энергию в историческом времени, т.е. при движении культуры от прошлого через настоящее к будущему. Таким образом, выстраивается своеобразная методология культурно–исторического мышления, связывающая в единое целое прошлое, настоящее и будущее.