Глава 16. Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы адаптации вынужденных мигрантов
В 1990-х гг. Северный Кавказ превратился по существу в буферную зону, вобравшую в себя вынужденных мигрантов почти из всех «горячих» точек бывшего СССР (Миграции и новые диаспоры ., 1996, с.24). Одно из первых мест среди северокавказских республик по насыщенности переселенцами со всей России принадлежит Северной Осетии-Алании, где в 1995 г. было сосредоточено свыше 680 вынужденных мигрантов на каждые 10 тыс. жителей (Сравнительные показатели.., 1995, с.43–44).
Вынужденные мигранты Северного Кавказа – одно из самых трагических «человеческих» порождений ситуаций конфликтной и кризисной межэтнической напряженности. Они, как правило, третья сторона в конфликтах, но главные жертвы войн и межэтнических столкновений. Каков их психологический портрет? Что несут в себе эти люди, в одночасье переступившие черту, отделяющую благополучную жизнь от неизвестности, нищеты, унижений? Как трансформируется этническая идентичность у перемещенных лиц в условиях психотравматического воздействия ситуаций конфликтной и кризисной межэтнической напряженности? Каковы перспективы их социально-психологической и этнопсихологической адаптации в кардинально изменившейся для них ситуации?
В этой главе представлены результаты социально-психологических исследований вынужденных мигрантов на Северном Кавказе и с Северного Кавказа, проведенных автором и при его участии в 1991– 1992 и 1994–1995 гг. Среди них две категории перемещенных лиц: переселенцы – вынужденно покинувшие постоянное место жительства на основе принятия решения о миграции, и беженцы – вынужденно покинувшие постоянное место проживания в ситуации угрозы жизни. Психологические исследования вынужденных мигрантов были начаты нами в январе–феврале 1991 г совместно с психологами Московского университета Е.И.Шлягиной и Л.А.Шайгеро-вой Опросы и тестирование беженцев проводились в подмосковных пансионатах. Первые русские беженцы появились в Москве после трагических событий в Баку в январе–феврале 1990 г. Этот опыт стал для нас отправной точкой для развития психологических исследований вынужденных мигрантов (Солдатова, Шайгерова, Шля-гина, 1995). Дальнейшая последовательность исследований не являлась воплощением заранее продуманного плана, а определялась политическими событиями и развитием межэтнических отношений на Северном Кавказе.
В октябре–ноябре 1991 г. совместно с сотрудниками Института языка, литературы и истории г. Орджоникидзе (Северная Осетия) было опрошено 350 вынужденных мигрантов из Грузии, соответствующих по образовательному и возрастному уровням, а также по профессиональному статусу генеральной совокупности всех прибывших. Опрос проводился в основном в местах размещения мигрантов: в санаториях, общежитиях и турбазах. Социологический опросник включал 50 вопросов В качестве психологического инструментария был использован Диагностический тест отношения (ДТО).
В августе 1994 г. в Северной Осетии (г. Владикавказ) было проведено психологическое исследование вынужденных русских переселенцев из Грозного (38 человек). Опрос проводился как раз во время строительства для них на северо-осетинской территории поселка на месте так называемого Попова хутора, входящего в число спорных земель между Северной Осетией и Ингушетией. Русским предлагалось поселиться на «спорной» территории и фактически выполнять роль буфера между конфликтующими сторонами. Опрос вынужденных переселенцев из Грозного проводился по месту их жительства или работы частично в общежитиях Владикавказа, частично в полудостроенных домах их будущего поселка за чертой города.
В марте–апреле 1995 г. было осуществлено исследование русских беженцев из Грозного (36 человек), покинувших республику в разгар военных действий в январе 1995 г. Беженцы из Грозного опрашивались в Москве, где временно проживали у своих родственников и знакомых.
Исследования беженцев и вынужденных переселенцев из Грозного проводились по одной программе. В нее, помимо небольшого опросника, вошли 5 психологических методик: Тест фрустрации
Розенцвейга, ДТО, опросник агрессивности Басса–Дарки, методическая разработка «Типы этнической идентичности», модифицированный тест Куна.
Попытаемся ответить на поставленные выше вопросы, сравнивая эмпирические материалы, полученные по группам вынужденных мигрантов, с данными по контрольной группе и с результатами исследования титульного и русского населения в различных республиках России. Контрольную группу составили 30 москвичей обоего пола русской национальности Они были опрошены по той же эмпирической программе, что и вынужденные переселенцы и беженцы из Грозного.
Социально-психологические проблемы невозможно понять без социального контекста. Представим краткую хронологию событий и общую характеристику наших респондентов, полученную на основе материалов опроса, проводимого перед психологическим тестированием.
Ситуации и респонденты
А. Беженцы и вынужденные переселенцы из Грузии. В конце 1990 г. после объявления о создании независимой демократической республики Южная Осетия и ее выходе из Грузии конфликт между Южной Осетией и Грузией приобретает открытую военную форму В период пика конфликта в феврале–марте 1991 г поток мигрантов в Северную Осетию достигает почти 100 тыс. человек. Последовавший в октябре 1992 г. вооруженный осетино-ингушский конфликт в немалой степени был обусловлен этим фактором Известно, что беженцы из Южной Осетии приняли непосредственное участие в конфликте, так как большинство из них были расселены в спорном Пригородном районе Северной Осетии. По отношению ко всему населению республики это почти 16% В соответствии с принятыми в мировой практике нормативами такое соотношение определяет максимальный уровень социальной напряженности. В сентябре 1997 г. в Северной Осетии-Алании все еще оставалось 28 тыс. беженцев из Грузии (данные миграционной службы Северной Осетии-Алании), что составило почти 90% от всех вынужденных мигрантов в республике.
Конфликт в Южной Осетии определил исход осетин не только с ее территории, но и со всей Грузии. Из всех прибывших в Северную Осетию осетин 70% были жителями самых различных
районов Грузии. Их скорее можно отнести к категории вынужденных переселенцев. Большинство из них не испытало непосредственной смертельной угрозы, не были разрушены их дома или захвачены квартиры. Из выезд из Грузии был обусловлен неудовлетворенностью общественно-политической обстановкой, антиосетинскими публикациями в местной печати, страхом физической расправы. Из опрошенных нами респондентов, прибывших из Грузии, лишь 14% были из Южной Осетии, все остальные – из внутренних областей Грузии. Причем четвертая часть всех опрошенных приехала непосредственно из Тбилиси. В связи с этим мы рассматриваем группу респондентов из Грузии как смешанную, включающую и беженцев, и вынужденных переселенцев.
В качестве главной причины отъезда этих людей с мест постоянного жительства называлось «Преследование за национальную принадлежность» (85% от всего числа опрошенных). Принятию трудного решения покинуть родной дом может быть на длительный срок, а может быть и навсегда способствовало то, что более половины опрошенных жили под «Угрозой увольнения с работы», непосредственно сталкивались с конкретными угрозами физической расправы, переживали случаи физического насилия по отношению к ближайшим родственникам. Кровь, пролитая в грузино-осетинском конфликте, определила основную направленность агрессии внутри Грузии в начале 1990-х гг. в сторону осетин и ускорила отъезд тех, кто лишь подумывал об этом.
Помимо морального и психологического ущерба, вынужденные мигранты, и особенно беженцы, принесли с собой тяжелый груз материальных потерь. Только четвертая часть опрошенных были уверены, что с их домами и имуществом все в порядке. Большинство респондентов либо вообще не имели никакой информации (30%), либо она оказалась крайне неутешительна: их дома с разрешения или без разрешения властей заняты чужими людьми (32%) или же разрушены и сожжены (13%). На прежнем месте жительства практически все респонденты имели либо собственные дома (64%), либо государственные квартиры (32%).
Проблема прописки, как общегосударственный механизм контроля и ограничения перемены места жительства на территории страны, напрямую ударила по вынужденным мигрантам. Отсутствие прописки всегда было причиной отказа в работе и получении жилья. Отсутствие работы определяло невозможность получения прописки. В этот заколдованный круг попадают вынужденные переселенцы и беженцы во всех регионах России. Возможность покупки на новом месте домов и квартир не может исправить положение, так как старое жилье если и удается продать, то за бесценок. Наиболее острыми социальными вопросами для осетинских мигрантов из Грузии были – «Отсутствие жилья», «Отсутствие работы» и «Отсутствие прописки». Спустя четыре года после нашего опроса эти проблемы в определенной степени удалось разрешить. Около 70% трудоспособного населения из числа беженцев-осетин нашли работу, остальные заняты торгово-челночными операциями (Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. Бюллетень. 1997. № 4. С. 15).
В период опроса более 90% наших респондентов имели временное жилье в общежитиях, пансионатах, гостиницах, на турбазах, у родственников, друзей и т.д. Из числа последних половина считали свое жилищное положение нетерпимым и занимались1 поисками другого жилья. Не намного лучше складывалась ситуация с работой. По нашим данным, число неработающих составило практически половину из всех опрошенных нами перемещенных лиц. Причем, их подавляющая часть (77% ) – люди активного возраста от 20 до 59 лет. Кроме этого, во время опроса почти у 40% респондентов никто из трудоспособных членов семьи не работал. В результате 44% опрошенных рассчитывали главным образом на государственные пособия, на помощь благотворительных фондов, родственников, знакомых, 16% использовали еще сохранившиеся накопления, продавали имущество.
Б. Вынужденные переселенцы и беженцы из Чечни. В связи с продолжающимся обострением ситуации из Чечни уже в массовом порядке начинает выезжать русскоязычное население. Только за 1994 г. Чечню покинуло 18% жителей. Среди них подавляющая часть – русские. А общее число беженцев и вынужденных переселенцев из Чечни к концу 1996 г. приблизилось к 400 тыс. человек. Это составило около трети всего населения республики (Миграции и новые диаспоры.., 1996).
С декабря 1994 по апрель 1995 гг. Федеральной миграционной службой России было зафиксировано свыше 320 тыс. беженцев из Чечни, которые временно проживали на территории смежных регионов. Беженцы и переселенцы неславянских национальностей чаще оседали в соседних Дагестане и Ингушетии. Особенно переполненной оказалась маленькая Ингушетия. К 1996 г. здесь на 1000 жителей было 276 вынужденных мигрантов (Сравнительные показатели.., 1995). ,
Такое соотношение уже давно перекрыло любые предельные с точки зрения сохранения некоторой социальной стабильности цифры. Русские мигранты из Чечни стремились дальше: в Ростовскую область, Ставропольский и Краснодарские края. Они пополнили также пестрый состав вынужденных мигрантов Северной Осетии-Алании.
Почти все приехавшие в Северную Осетию из Грозного вынужденные переселенцы оценивали положение русских в Чечне как крайне неблагоприятное. Среди главных причин принятия решения о миграции назывались следующие: «Не вижу будущего для своих детей», «Материальные трудности», «Русских вытесняют из различных сфер жизни», а также опасения за свою жизнь и жизнь детей. Задолго до начала в Чечне боевых действий причины, связанные с угрозой безопасности, оказались существенными аргументами миграции русских из этой республики.
Русские, бежавшие из Грозного в январе 1995 г., за редким исключением, не собирались мигрировать. Об этом свидетельствуют и более высокая по сравнению с вынужденными переселенцами оценка ими уровня безопасности проживания в Чечне. Они бежали главным образом от войны и связанных с ней ужаса и страха за свою жизнь.
Из беженцев, оказавшихся в Москве, две трети приехали к проживающим здесь родственникам. Как показал опрос, именно на их поддержку, да на собственные силы рассчитывала подавляющая часть беженцев. И все же в самом начале своего крестного пути почти треть опрошенных надеялась на помощь федеральных властей, по приказу которых ракетные удары по Грозному в январе 1995 г. вдребезги разбили их и так незадавшуюся жизнь. Но что Москва не ждет их с распростертыми объятиями, осознавали все беженцы. Практически никто из них не ждал и не надеялся на сочувствие и поддержку со стороны москвичей.
С другими мыслями и настроением переезжали в Северную Осетию вынужденные переселенцы из Грозного. Небольшая их часть также мигрировала с надеждой на помощь родственников, но число назвавших в качестве причины переезда такую исключительно важную причину для мигрантов как обещание жилья не намного превосходит число респондентов, для которых наиболее значимыми оказались психологические аспекты. Одной из главных причин сознательного выбора Северной Осетии в качестве места проживания, явились представления о позитивном отношении местного населения. Большинство переселенцев отметило, что «К русским здесь относятся лучше, чем в других республиках Северного Кавказа» и что «Между казаками и осетинами всегда были хорошие отношения». Поэтому новое место жительства психологически устраивало значительную часть русских переселенцев из Грозного, которые оценивали степень безопасности русских в Северной Осетии на «4» и «5» баллов (при наивысшей оценке в «5» баллов). Что касается возвращения обратно в Чечню, то половина всех беженцев и вынужденных переселенцев не представляла себе этого ни при каких условиях. Вторая половина беженцев не исключала возможности вернуться в Грозный при условиях безопасности, возмещения ущерба, «Восстановления прежней жизни». Более негативно к перспективе возвращения отнеслись вынужденные переселенцы, сознательно покинувшие республику. Некоторые из них условием возвращения называли даже «Высылку чеченцев».
Этнопсихологические особенности вынужденных мигрантов
А. Этничность в структуре социальной идентичности вынужденных мигрантов. Сравнительный анализ утверждений по известному тесту Куна «Кто Я?» (Burns, 1979), полученных при опросе у русских вынужденных переселенцев и беженцев и жителей (осетин и русских) Северной Осетии-Алании, выявил определенные различия в видении ими себя в системе жизненных отношений личности. Как и в стандартных случаях, у вынужденных мигрантов объективные характеристики (социальный статус, семейные роли, половозрастные характеристики) доминируют над субъективными (личностные признаки, самооценки, результаты особых жизненных обстоятельств). Но между вынужденными переселенцами и беженцами есть разница (см. табл. 18).
У беженцев, во-первых, число объективных характеристик значимо ниже и, во-вторых, среди них доминируют специфические групповые категории. Среди беженцев никто не назвал себя ни гражданином России, ни гражданином республики (Чечни), никто не вспомнил о своей половой или религиозной идентификации, но почти половина опрошенных отнесла себя к категориям из разряда специфичных: бомж, безработный, нищий, беженец и др. Для сравнения: среди постоянных жителей республик России таких самоидентификаций менее 1% от общего количества характеристик. Причем, для беженцев само понятие «беженец» еще не обрело свой смысл и является менее значимой статусной категорией по сравнению с «бомжом», «бездомным», «нищим».
Опорные в системе жизненных отношений категории частной жизни (базовые) и этнополитические категории составляют всего около 13% в структуре идентичности беженцев. Для сравнения – у осетин и русских Северной Осетии-Алании соответственно около 80% и свыше 90% от всего числа самоидентификаций (см. табл. 18). Основные статусные социально-присоединяющие характеристики, такие как гражданство и национальность становятся для русских беженцев не актуальными категориями. Эта кардинальная
трансформация структуры идентичности – беженцы осознают себя выброшенными за пределы главных жизненных отношений в обществе. Глубинной основой этого процесса является деформация мотивационно-потребностной сферы самосознания, в том числе потребности в идентичности, социальной присоединенности.
Таблица 18
Идентификационные матрицы различных групп населения Северной Осетии-Алании
| Категории | Вынужденные переселенцы | Беженцы | Осетины | Русские |
| Человек | 9,6 | 3,5 | 6,8 | 7,2 |
| Професс. идентификация | 7,0 | 3,5 | 6,4 | 5,0 |
| Семейная идентификация | 37,6 | 4,3 | 33,8 | 28,9 |
| Пол | 5,0 | – | 5,9 | 7,3 |
| Этническая идентификация | 7,6 | 1,4 | 15,9 | 13,1 |
| Религия | 0,6 | – | 3,9 | 8,9 |
| Гражданин России | 8,3 | – | 3,1 | 10,9 |
| Гражданин республики | – | – | 2.0 | 8.8 |
| Казак | 11,5 | – | 0,1 | 1,6 |
| Беженец, переселенец | 2,5 | 6,4 | – | – |
| Бомж, бездомный | – | 17,7 | – | – |
| Безработный | – | 9,2 | 0,4 | 0,2 |
| Нищий, бедный | – | 9,9 | – | – |
| ИТОГО | 89,7 | 55,9 | 78,3 | 91,9 |
Для вынужденных переселенцев потребность в социальной присоединенности, как возможность принадлежать к группам, которые способны защитить, сохраняет свою значимость. Помимо этнической принадлежности, для них актуальна гражданская принадлежность («Гражданин России») и принадлежность к казачеству. Уровень этнополитической мобилизации группового сознания у переселенцев ниже, чем у осетин, которые находятся в ситуации конфликтной межэтнической напряженности, и выше, чем, например, у татар, якут и тувинцев, находящихся в ситуации фрустрационной напряженности. Но главная надежда вынужденного переселенца на свою семью. Это основная группа поддержки в трудной ситуации. В девять раз чаще, чем беженцы, вынужденные переселенцы определяют себя с позиции семейной, супружеской ролевой и статусной идентификации. Таким образом, у вынужденных переселенцев сохраняется основная структура идентичности, где остаются значимыми общечеловеческая, семейная, профессиональная, половая принадлежности. Тем не менее, иерархия идентичностей приобретает свою региональную специфику: на третьем месте по значимости у русского переселенца на Северном Кавказе – принадлежность к казачеству, как к группе, способной защитить здесь русских.
Идентичность беженцев не структурирована, расплывчата и в значительной степени определяется на основе субъективных характеристик и самооценок, отражающих трагический характер их мироощущения. Если у вынужденных переселенцев только десятую часть всех самоидентификаций составляют субъективные характеристики, то у беженцев их почти Половина (44%). Это результаты очень высокого уровня посттравматического стресса. Среди самооценок доминируют депрессивно-пессимистические: «Человек без будущего» (5%), «Никому не нужный» (5%), «Оскорбленный», «Униженный», «Растоптанная личность» (6,4%), «Разбитый», «Морально убитый», «Подавленный», «Растерянный», (5,7%), «Беззащитный», «Бесправный», «Зависимый» (5%), «Ограбленный», «Человек без родины», «Лишний» (2,8%). Эти определения отражают астенические переживания собственной малоценное™, стыда, незащищенности, подавленности и униженности. Причем агрессивный оттенок – «Мстительный, воинственный, злой» имеет лишь небольшая часть определений (2,1%). Выделяется отдельный самоуничижительный комплекс: «Бич, никто, не-человек, дерьмо, с клеймом "Чечня", скот, тень, никчемный человек, убогий, отброс общества» (11,3%). Лишь один из респондентов употребил характеристику в оптимистическом ключе, назвав себя человеком, находящимся в состоянии «Ожидания хорошего».
У беженцев идентичность, как социально-психологический регулирующий механизм, не выполняет свои основные функции: интегрирующую на групповом уровне и адаптивную – на личностном. Разрушение системы жизненных отношений определяет дезориентацию в социальном пространстве: разрушение потребности в социальной присоединенности дополняется неготовностью к разрешению ситуации собственными силами. В то же время у вынужденных переселенцев этническая идентификация, так же как и другие этнополитические категории, остается одним из важных адаптивных и интегрирующих механизмов.
Б. Трансформации этнического самосознания. По сравнению с переселенцами и с контрольной группой для беженцев более характерны трансформации этнического самосознания по типу гиперидентичности при одновременном усилениии этнонигилис-тических тенденций (см. рис. 22). Более негативное отношение русских беженцев из Грозного к собственной этнической группе объясняется ролью России в резком изменении их жизненной ситуации. У беженцев также несколько выше уровень этнической индифферентности. И это отражение не только состояния общей апатии и пассивности как последствий посттравматического стресса. Уже упоминалось, что среди беженцев практически не оказалось лиц, которые собирались мигрировать из Чечни по причине межэтнических проблем. Следовательно, в той или иной степени они приспособились к не простым этническим отношениям в Грозном. Можно предположить, что они в целом более индифферентны к межэтническим проблемам. А вот часть вынужденных переселенцев, наоборот, оказалась очень чувствительна к такого рода вопросам. По сравнению с контрольной группой и беженцами, у переселенцев в целом несколько снижен показатель этнической индифферентности (см. рис. 22). Во время интервью они также активно демонстрировали небезразличие к межэтническим проблемам.
Рис. 22. Трансформация этнического самосознания
Трансформации этнического самосознания у вынужденных мигрантов по типу гипоидентичности и гиперидентичности отражают снижение у них уровня этнической толерантности. Это один из результатов разрушения общей социальной толерантности. По сравнению с постоянными жителями республик, у вынужденных переселенцев и беженцев она существенно снижена. Покажем это через анализ оценок суждений, которые вслед за социологами ВЦИОМа мы использовали в своих исследованиях для оценки жизненной ситуации (см. рис. 23).
Рис. 23. Оценка жизненной ситуации
Оптимистический взгляд на жизнь в сложившейся ситуации: «Все не так плохо и можно жить» свойственен приблизительно пятой части вынужденных переселенцев. Среди опрошенных нами беженцев оптимистов мы не встретили. В то же время среди них три четверти «нетерпимых» («Терпеть бедственное положение далее невозможно»). Среди вынужденных переселенцев таких тоже немало – ровно половина. Терпеливо-оптимистичную оценку жизненной ситуации («Жить трудно, но можно терпеть») дают приблизительно равное число респондентов в обеих группах. Эти данные резко отличаются не только от результатов по такой относительно благополучной республике как Татарстан, но и от результатов по Северной Осетии-Алании – республике с затяжной ситуацией межэтнической напряженности. Они подтверждают большую разницу в психологических возможностях адаптации в критических социальных ситуациях между нормальными жителями и перемещенными лицами. Терпения, которое является одним из важных механизмов реалистического решения фрустрационной, конфликтной или кризисной ситуации (Василюк, 1995) и основой социальной толерантности, у перемещенных лиц явно недостаточно. У беженцев этот механизм практически отсутствует, а среди вынужденных переселенцев каждый второй видит себя на пределе своих возможностей.
В. Автостереотипы и гетеростереотипы. Ситуация, определившая столь быстрое превращение благополучных жителей Грузии и Чечни в униженных и обездоленных людей, трансформировала также и систему их взаимоотношений с окружающим миром, включая и самоотношение. Эти изменения исследовались через эмоционально-оценочные компоненты этнических образов (автостереотипов и гетеростереотипов). Образ своей группы, образы людей, от которых мигранты были вынуждены уехать, и среди которых они надеялись найти себе приют, взаимодействуют в сознании беженцев и вынужденных переселенцев и оказывают влияние на процессы их адаптации.
Исследования эмоционально-оценочных компонентов этнических образов проводились на основе ДТО (см. главу 9). Диагностические коэффициенты отношения, отражающие направленность и выраженность стереотипов, представлены в табл. 19.
По сравнению с контрольной группой у перемещенных лиц завышен уровень личностной самооценки. Это элемент компенсирующей психологической системы, как результата функционального уравновешивания чувства неполноценности, ослабленного чувства собственной значимости. Еще одним элементом компенТаблица 19
Средние показатели диагностического коэффициента отношения у беженцев и вынужденных переселенцев
| Группы населения | Личностная самооценка | Автостереотип | Гетеростереотипы | |
| Основная национальная группа | ||||
| на новом месте жительства | на старом месте жительства | |||
| Вынужденные мигранты из Грузии (осетины) | 0,34 | 0,31 | 0,21 | -0,06 |
| Вынужденные переселенцы из Грозного (русские) | 0,28 | 0,30 | 0,24 | -0,12 |
| Беженцы из Грозного (русские) | 0,35 | 0,17 | -0,02 | -0,01 |
| Контрольная группа (русские) | 0,21 | 0,26 | – | -0,06* |
* Отношение русских москвичей к чеченцам. J
сирующей системы является завышенная, по сравнению с контрольной группой, позитивность автостереотипов у вынужденных мигрантов из Грузии и Грозного. Стремление к позитивной этнической идентичности выражается также в том, что по уровню положительной эмоциональной направленности автостереотипы значимо выше гетеростереотипов (при р<0,05). Но тем не менее образ северных осетин – группы, в культурной среде которой оказались переселенцы, достаточно позитивен, что свидетельствует о благоприятно складывающихся отношениях.
Качества, составляющие стимульный материал ДТО, анализировались также как поведенческие эквиваленты межгруппового взаимодействия. Характеристики, получившие наибольшие веса в автостереотипах – образах собственной этнической группы «для других», рассматривались как эквиваленты социальноодобряемого членами группы внешнего поведения. Качества, доминирующие в гетеростереотипах – образах «других для себя», – как характеристики внешней коммуникативной деятельности оцениваемой группы.
Среди наиболее одобряемых вынужденными переселенцами коммуникативных характеристик оказались «Общительный», «Покладистый», «Находчивый», «Дипломатичный». Это говорит о существовании у переселенцев установки на взаимодействие и их ожидании открытости, деликатности и готовности к контактам со стороны местного населения. В свою очередь, русские переселенцы готовы быть уступчивыми и компромиссными.
Осетины, приехавшие в Северную Осетию-Аланию из Грузии, в меньшей степени ощущают себя здесь гостями. Они как бы вернулись в свой дом, где временно отсутствовали. Их представления о северных осетинах существенно отличаются от их представлений о себе. Но в этих когнитивных структурах с высокой внутригрупповой согласованностью совпадают важные для межгруппового взаимодействия характеристики: «Дипломатичный», «Активный» и «Темпераментный». Это, с одной стороны, предполагает взаимную деликатность и вежливость, но с другой – столкновение «наступательных» стилей коммуникативного поведения.
У осетин из Грузии и русских из Грозного зафиксированы негативные стереотипы по отношению к основным этническим группам на прежнем месте жительства. Русские из Грозного более негативно настроены по отношению к чеченцам, чем осетины по отношению к грузинам. И в том, и в другом случае на уровне самосознания полностью позитивный автостереотип взаимодействует с негативным гетеростереотипом. Образы грузин и чеченцев в глазах вынужденных мигрантов имеют общие негативные характеристики. Осетины и русские видят грузин и чеченцев как «Агрессивных», «Вспыльчивых», «Упрямых», «Высокомерных» и «Лицемерных». Если рассматривать эту совокупность характеристик как модель поведения, которую, по мнению вынужденных мигрантов, грузины и чеченцы демонстрируют по отношению к их этнической группе, то становится очевидной еще одна причина, из-за которой подавляющая часть мигрантов не собирается возвращаться обратно – осознание психологической несовместимости и оценка данных групп как враждебных. Тем не менее, вынужденные мигранты из Грузии продолжали контактировать с грузинами Северной Осетии-Алании, где их число достигает 12 тыс. человек: 12% наших респондентов отметили, что общаются с грузинами, а 9% – что состоят с грузинами в межнациональном браке. Несмотря на осетино-грузинский конфликт, в Северной Осетии не возникло никаких проблем между осетинами и грузинами. И негативизм беженцев по отношению к представителям грузинской национальности не повлиял на осетино-грузинские отношения в республике.
У русских беженцев из Грозного образ собственной этнической группы более негативен по сравнению с автостереотипами других групп в нашем исследовании (см. табл. 19). В среднем он в два раза менее позитивен, чем их самооценка, что подтверждает резкое снижение у беженцев стремления к позитивной этнической идентичности. Это также результат генерализации высокого уровня негативизма в качестве оппозиционной формы восприятия в межэтнических отношениях и его распространения даже на собственную этническую группу. Тем не менее у беженцев из Грозного образ чеченца более позитивен и более амбивалентен, чем у вынужденных переселенцев из Чечни. В образе чеченца негативные характеристики: «Агрессивный», «Вспыльчивый», «Упрямый», «Хитрый», «Высокомерный» переплетаются с позитивными – «Гордый», «Настойчивый», «Активный». Это подтверждает наше мнение, что беженцы в подавляющем большинстве не собирались покидать республику также и по причине того, что меньше испытывали проблем, связанных с межкультурной совместимостью. В 1996 г. их вынудила это сделать война.
Образ «русских-москвичей» в глазах беженцев по уровню негативизма не ниже, чем образ чеченца. Представления беженцев о «московских» русских как «Вспыльчивых», «Упрямых», «Высокомерных», «Осторожных», «Жадных» отражают неадекватно завышенные требования к окружающим, неоправдавшиеся ожидания и разочаровавший беженцев опыт общения с русскими в Москве. Более того, русские беженцы практически не идентифицируют себя с русскими москвичами.
У вынужденных переселенцев высокая позитивность автостереотипа отражает направленность и пребывание большей части этой группы в поисках позитивной этнической идентичности. Однако, в целом, гиперидентичность повышена по сравнению с контрольной группой. Но этнический негативизм у вынужденных переселенцев отличается избирательностью, и толерантность снижена только по отношению к конфронтационной группе.
Г. Особенности реакции на фрустрацию. В регионах с высокой межэтнической напряженностью увеличивается число людей, для которых характерны такие психические пограничные состояния как массовая невротизация и фрустрации. В списке групп риска первыми стоят вынужденные мигранты. Состояния повышенного эмоционального возбуждения продуцируют различные негативные переживания, которые существенно затрудняют у этих людей адаптацию к новым ситуациям. С помощью теста рисуночной фрустрации Розенцвейга (Тарабрина, 1994) и теста агрессивности Басса–Дарки исследовались поведенческие реакции вынужденных переселенцев и беженцев как способов разрешения проблемных ситуаций.
К достоинствам методики теста рисуночной фрустрации Розен-цвейга относится высокая ретестовая надежность и возможность приспособления для исследования различных социальных и этнических групп. Тест направлен на изучение индивидуальных устойчивых особенностей реакции на фрустрацию. Индивидуальными переменными, выраженными в показателях теста, являются доминирующие направления реакции (порицание фрустрирующего фактора или себя, стремление нивелировать конфликтность ситуации, агрессия), пропорция типов этих реакций (подчеркивание фрустрирующего фактора, самозащита, потребность разрешения ситуации), а также степень социальной адаптации (соответствие нормам группы, популяции). Последний показатель характеризует не только особенности поведения, но также косвенным образом и степень личностной толерантности к фрустрации. В российской этнопсихологии накоплен большой опыт использования данного теста в области исследования межэтнических отношений {Шлягина, Ениколопов, 1993).
Таблица 20
Направление и тип реакции на фрустрацию у вынужденных мигрантов
| Реакция | Вынужденные | Беженцы | Нормативы | |
| переселенцы | Здоровые люди | Больные неврозами | ||
| Направление | ||||
| экстрапунитивное | 53,9 | 47,7 | 46–52 | 51–52 |
| интрапунитивное | 24,3 | 23,7 | 25–27 | 27–28 |
| импунитивное | 21,6 | 28,5 | 23–26 | 21–22 |
| Тип: фиксация на | ||||
| препятствии | 21,4 | 21,2 | 32–34 | 28–30 |
| самозащите | 48,9 | 51,7 | 35–39 | 39–40 |
| удовлетворении потребности | 30,0 | 26,8 | 27–30 | 35–36 |
| Степень социальной адаптации | 52,3 | 45,0 | 62–64 | 48,9 |
У вынужденных переселенцев выражены внешнеобвинительные реакции – подчеркивается степень фрустрации и осуждается ее причина (см. табл. 20). Она видится в основном в невозможности
совместного проживания с чеченцами, в осуждении ситуации, вынудившей их к переселению. Вина и ответственность за это перекладывается, главным образом, на чеченцев. В результате выражена враждебность к тем, кто заставил их мигрировать. Повышенный уровень эгозащитных реакций показывает, что ситуация рассматривается как угроза собственному «Я». Поэтому эгоза-щитные реакции носят характер обвинения других людей, что снижает стремление к рассмотрению возникающих конфликтных ситуаций примиряющим образом. Чувство собственной ответственности за происходящее снижено. Ситуация фрустрации рассматривается как неизбежная. Но результаты теста показывают, что вынужденные переселенцы были подготовлены к ней и надеются преодолеть ее со временем. Снижение количества препятственно-доминантных и высокий уровень необходимо-упорствующих реакций отражает у вынужденных переселенцев потребность в самостоятельном преодолении фрустрирующих компонентов ситуации.
Несколько иная картина у беженцев. У них доминирует безобвинительная направленность реакций – они не осуждают ни себя, ни других. Беженцы, также как и вынужденные переселенцы, оказались психологически готовы к фрустрации, они рассматривают ситуацию как неизбежную. Но у беженцев еще в большей степени, чем у мигрантов, повышен уровень эгозащитных реакций. Они не фиксированы на препятствии или на удовлетворении потребностей. Они сосредоточены на