Пир» Платона как первый образец философского дискурса

Реконструкция происхождения античной философии и науки показывает, что становлению последней предшествовали два процесса: изобретение рассуждений, то есть нового способа построения знаний (в рассуждении на основе одних знаний путем умозаключений получались другие, как уже известные, так и новые, как правильные, так и противоречивые) и формирование процесса познания сначала отдельный предметов (любви, души, музыки, движения тел и т. д.), затем более общих вещей (неба, космоса, божества). И рассуждения и познание появляются одновременно и частично в связи со становлением античной личности, то есть человека переходящего к самостоятельному поведению, пытающегося самостоятельно выстраивать свою жизнь. В одной из первых работ Платона его любимый герой Сократ утверждает, что он не простой человек, что сам ставит себя на определенное место в жизни и стоит там насмерть. На излете античности Сократу вторит Апулей. В «Апологии или Речи в защиту самого себя от обвинения в магии» он так формулирует кредо своей жизни: “Не на то надо смотреть, где человек родился, а каковы его нравы, не в какой земле, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь”)[344]. Именно рассуждение позволяло приводить в движение представления другой личности, направляя их в сторону рассуждающего (это было необходимо, поскольку каждая личность видит все по-своему и, как правило, не так как общество в целом). Например, Сократ сначала склоняет своих слушателей принять нужные ему знания, а именно, что смерть есть или сладкий сон или общение с блаженными лицами, а затем, рассуждая, приводит слушателей к представлениям о смерти как блага.

Установка же на познание складывается потому, что античная личность хочет понять, что существует на самом деле (что есть «сущее»), поскольку знание сущего она рассматривает как условие своего спасения. Последнее понимание просматривается в следующих рассуждениях Платона: "Когда душа ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно, и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы называем размышлением»[345].

Иначе говоря, задачу спасения (понимаемую не религиозно, а эзотерически) главные участники нового дискурса (Сократ, Парменид, Платон, Аристотель) связали с познанием, понимаемым как получение знаний о сущем путем рассуждений (размышлений, доказательств)[346]. Однако, как мы уже говорили, рассуждать можно было по-разному, в частности, парадоксально. Если софисты пытались закрепить и оправдать практику получения парадоксов и свободной, ничем не ограниченной мысли, утверждая, что только человек - «мера знания о вещах» (Протогор), то ряд античных мыслителей, начиная с Парменида, выступили против этой практики и попытались преодолеть возникшие проблемы.

Уже Сократ показал, что ошибки в рассуждениях возникают потому, что рассуждающий по ходу мысли меняет или исходное представление или же переходит от одного предмета мысли к другому, нарушая, так сказать, предметные связи. Вот, пример элементарного софистического рассуждения: “у человека есть козел, у которого есть рога, следовательно, у человека есть рога”. Здесь в первой посылке связка “есть” - это одно отношение (имущественной принадлежности, то есть козел принадлежит человеку), а во второй - другое отношение (рога козла - это не его имущество, а часть его тела). Чтобы при подобных подменах и отождествлениях не возникали парадоксы, Сократ стал требовать, во-первых, определения исходных представлений (в данном случае нужно определить, что такое человек, козел и рога), во-вторых, сохранения (неизменности) в рассуждении заданных в определении характеристик предмета[347].

Однако, как эти требования могли выглядеть для античного человека, вглядывающегося в реальность, пытающегося схватить сущность явлений? Вероятно, как выявление в действительности твердых, неизменных оснований вещей. Но это как раз и есть платоновская идея, то есть Платон сузил сущее Парменида до идеального объекта, заданного в определении. С одной стороны, идея - это неизменная сущность, предмет мысли, сохраняющийся неизменным в ходе рассуждения, с другой - это то, что задано определением. Интересно, что Аристотель четко отрефлексировал этот момент[348].

Идеи вводились Платоном, чтобы нормировать рассуждения. В “Пармениде” Платон пишет, что “не допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, человек не найдет, куда направить мысль, и тем самым уничтожит саму возможность рассуждений”[349]. Хотя мысль Платона вращается вокруг вещей и идей, мы должны сказать, что он пытается построить нормы рассуждений. Но решение его онтологическое, ему кажется, что человек будет правильно рассуждать, именно это он и называет размышлением, если будет знать, как устроена подлинная реальность (мир идей) и затем в рассуждении будет исходить из этого знания.

Рассматривая в диалоге Парменид отношения между единым и многим, Платон одновременно решает важную задачу нормирования рассуждений, разворачивающихся по поводу какого-нибудь предмета. До изобретения рассуждений знания, относящиеся к определенному предмету, например любви, объединялись на схемах, задающих этот предмет, чаще же просто относились к этому предмету. Например, в античной мифологии любовь истолковывалась как действие богов любви - Афродиты и Эрота, а также как страсть (умопомрачение). С формированием рассуждений возникла сложная проблема: знания о предмете получались в разных рассуждениях и часто выглядели совершенно различными, спрашивается, как же их объединять, чтобы не получались противоречия? Вот здесь и потребовалась особая норма. С точки зрения Платона, предмет задается как единое, а отдельные его характеристики - это многое, причем «единое есть многое». В данном случае задача нормирования рассуждения и нормирования деятельности познания, ведь единое – это и есть своеобразная норма познаваемого предмета (например, любви) еще не разошлись. У Аристотеля такая дифференциация уже налицо. В первой «Аналитике» он дает нормы для рассуждений, во второй – для познания.

Одной из первых удачных попыток формирования научного предмета можно считать «Пир» Платона. Платон, создавая «Пир», решал две основные задачи: создавал представление о любви, пригодные для становящейся античной личности, и стремился получить непротиворечивые знания. Понимание любви в ранней греческой культуре существенно отличается от того, которое намечает и развивает Платон. Любовь в это время понимается преимущественно как страсть, кроме того, считалось, чтобы возникла любовь, необходимо внешнее действие - или богини Афродиты или ее сына, бога любви Эрота.

Могло ли Платона устроить подобное понимание любви? Вероятно, нет. Идеал Платона как личности, отмечает Мишель Фуко, - забота человека о себе, сознательная работа, нацеленная на собственное изменение, преобразование, преображение (уж если человек, подобно Сократу, действует самостоятельно и противоположно традиции, то он вынужден делать и самого себя). То есть полная противоположность любви-страсти. Опять же такая любовь - полная противоположность представлениям Платона о том, что забота о себе, включая, естественно, любовные отношения, обретает свою форму и завершение в самопознании, что самопознание так же, как и любовь, должно привести к открытию, обнаружению в человеке божественного начала. А раз так, обычная любовь-страсть - это не путь к Благу, не забота о себе.

И вот Платон начинает удивительное мероприятие: с одной стороны, он критикует (блокирует) обычное, распространенное в культуре понимание любви, с другой - создает новое понимание (концепцию) любви, соответствующую его пониманию жизни философа как личности. Для этого он дает любви различные определения: «любовь – это разумное поведение», «это поиск своей половины», «стремление к целостности», «вынашивание духовных плодов» (стремление к прекрасному, благу, бессмертию). Сегодня мы бы сказали, что Платон конструирует любовь как идеальный объект, приписывая ему определенные свойства. При этом Платон решает четыре основные задачи: создает понимание любви для становящейся античной личности, объясняет наблюдаемые факты (например, что влюбленные стремятся друг к другу или что любовь является более прочной, если основывается не на страсти, а на духовных устремлениях), строит о любви непротиворечивое знание, реализует в отношении любви ряд собственных идеалов[350].

Осознает он только третью задачу, назовем ее условно «логической». Поясняя в диалоге "Федр" примененный им метод познания любви, включающий два вида мыслительных способностей, Платон пишет, что одна - «это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому, сделать ясным предмет поучения». Рассуждая об Эроте, Платон именно так и поступил: «сперва определил, что он такое, а затем, худо ли, хорошо ли, стал рассуждать; поэтому-то рассуждение, - говорит Платон, - вышло ясным и не противоречило само себе»[351].

Если «логический» аспект своих построений, как мы видим, Платон четко осознает, то три других, назовем их условно «вызовами времени» (в данном случае, это необходимость создать представления о любви для становящейся античной личности), «дескриптивный» (описание-объяснение фактов, наблюдаемых в любви) и «персоналистический» (убеждение Платона, что для любви необязательна чувственная сторона дела, семья, брак и даже женщина) им не обсуждаются как норма философской работы, хотя обсуждаются по содержанию (иначе, откуда бы я их взял). Естественно, не осознает Платон и то, что все свои построения он предпринимает в рамках и под давлением культурной ситуации, состоящей в том, что идет работа, направленная на создание социальных условий для формирующейся античной личности, а также то, что большую роль в его построениях сыграло разъяснение Платоном новых представлений о любви для непонимающих слушателей, то есть процесс коммуникации. Эти четыре момента (культурную ситуацию, процесс коммуникации, вызовы времени и персоналистические характеристики) выявил именно я, Вадим Розин из далека современности, решая свои задачи, придерживаясь новоевропейского видения действительности.

С точки зрения самого Платона, свойства любви он извлекает из двух источников – «логического» и, условно говоря, «феноменологического» (припоминания идеи любви), с моей же - ситуация значительно более сложная. Создавая новое понимание любви, Платон действует под давлением культурной ситуации, отвечая на вызовы времени, старается мыслить непротиворечиво, стремится реализовать свои идеалы, разъяснить свои взгляды для аудитории слушателей и скептиков, вовлечь их в новое видение и понимание. При этом я допускаю, что какие-то важные стороны дела я еще не увидел.

Поставим такой вопрос: существовала ли в природе любовь, заданная концепцией Платона? Что Платон описывает: существующие в его культуре формы любви и связанные с ними качества человека или...? Очевидно, что к моменту создания «Пира2 платоновской любви и соответствующих психических свойств нового человека еще не было. Но они вскоре появились, поскольку концепция Платона не только приглянулась тем философствующим и просто образованным грекам, которые тянулись к новому, но и стала для них руководством в практике любви. Иначе говоря, мы можем предположить, что платоновская любовь как важный аспект современного платоновскому окружению нового человека была конституирована усилиями самого Платона и других участников нового дискурса. Средствами подобного конституирования выступили философские знания и концепции, диалоги типа «Пир», наконец, практические образцы новой платонической любви, распространившиеся в греческой жизни в пятом и четвертом веках до нашей эры.

Для нашего исследования сухой остаток таков: философское осмысление некоторого явления предполагает построение идеального объекта, который и объективируется как объект изучения; при этом необходимо обеспечить непротиворечивость мышления, ответить на вызовы времени, объяснить наблюдаемые факты, реализовать собственные ценности, учесть взгляды других философов (критически отнестись к ним, с чем-то согласиться или то и другое).

4. «Вопрос о технике» М.Хайдеггера – пример современного философского дискурса

Выше я отмечал, что философ конституирует новую реальность, конституируя по-новому мышление. Как известно, Хайдеггер был феноменологом. По Хайдеггеру, феноменология должна строиться как необусловленное мышление, не предполагающее «ни определенной «точки зрения», ни определенного «направления», это просто метод, то есть по-гречески «путь» мысли. Какой же это путь, спрашивает Гайденко? И отвечает так. Феномен – это то, что показывает, являет себя. А феноменология состоит в открытие того, что «само себя показывает». Последнее же принципиально сокрыто. Феноменология способствует раскрытию «сокрытого феномена». Каким образом? Вскрывая понимание феномена и его обусловленность (то, что в феноменологической традиции обсуждается как «допредикативные структуры сознания», «допредикативное понимание»). В конечном счете, утверждает Хайдеггер, и понимание и обусловленность феноменов задаются языком. Итак, добраться до предмета и феномена можно, вслушиваясь и вникая, что предполагает интерпретацию, в стихию языка. Наконец, открытость человеческого существования Хайдеггер вслед за Гуссерлем и Дильтеем видит во временности и историчности.

«Итак, - пишет Гайденко, - «феноменология» - это метод, сущность которого состоит в открывании того, что само-себя-в-себе-показывает. Предмет же исследования, к которому должен быть применен феноменологический метод, - это бытие сущего, т.е. те трансцендентально-априорные структуры, которые являются «смыслом и основой» эмпирических явлений; феноменология как наука о бытии сущего есть, таким образом, онтология» …

«Хайдеггер видит ограниченность всей прежней философии в том, что она упускала бытие, потому что рассматривала сознание как познание по преимуществу, не имея возможности поэтому выйти за пределы субъект-объектных отношений. Критикуя интеллектуалистскую трактовку сознания, Хайдеггер хочет понять сознание как определенный способ бытия. Сознание как способ бытия, точнее, бытие сознания он и обозначает словом «тут-бытие» (Dasein)»…

«Тут-бытие определяется им как «сущее, которое в своем бытии понимающе относится к своему бытию». Понимание у Хайдеггера тождественно открытости тут-бытия. Именно своей открытости тут-бытие обязано тем, что для него не просто существует мир, но что оно всегда есть бытие в мире… «Онтологически «мир», - пишет Хайдеггер, - это не определение некоторого «сущего», которое есть не тут-бытие, а характеристика самого тут-бытия… Быть-в-мире, быть открытым и обладать изначальным пониманием, т.е. быть герменевтичным, - это, по Хайдеггеру, в сущности одно и то же»[352].

Феноменологический подход и Хайдеггера можно лучше понять, имея в виду следующее.

- Феноменологов не устраивали те способы философского осмысления и объяснения, которые сложились в XVIII, начале XIX столетия. Эти способы были ориентированны на естествознание как идеал науки и предполагали субъект-объектную трактовку познания.

- Философскому осмыслению, с точки зрения феноменологов, подлежали принципиально новые подходы, разные способы научного объяснения одних и тех же феноменов, искусство и другие символические системы наряду с наукой, творчество в широком смысле слова.

- Чтобы преодолеть обусловленность творчества со стороны сложившихся систем философского осмысления (снять своего рода интеллектуальные шоры), а также объяснить возможность открытия новых явлений и реальностей, феноменологи настаивают на необходимости мыслить беспредпосылочно и анализировать опыт творчества, в котором новые реальности конституируются. В этом плане «бытие» Хайдеггера как «сокрытое» можно понять в смысле установки на признание еще не выявленных и нереализованных способов осмысления и объяснения определенных явлений. Понятно, что эти способы разные и большей частью располагаются в будущем, то есть нам они неизвестны и в настоящее время принципиально не могут быть охарактеризованы; впрочем, ситуация не меняется и для мыслителей, идущих вслед за нами - перед ними тоже неизвестное будущее.

- Реальный феноменологический анализ представляет собой не столько реализацию представлений, соответствующих «феноменологической концептуализации», сколько особую методологию и мыслительную работу, позволяющие увидеть новое, конституировать новую предметность и реальность. При этом могут быть использованы самые разные средства и методы, важно лишь, чтобы в результате это новое проявилось и появилось.

- В этом отношении феноменологическая работа принципиально двуслойна: в одном слое феноменолог использует обычные инструменты и способы работы, в другом – он отслеживает свое сознание на предмет становления нового, выявления новой предметности и реальности.

Чтобы лучше понять эти утверждения, рассмотрим известную работу Хайдеггера «Вопрос о технике». В результате этого исследования у читателя, действительно, возникает новое понимание и видение техники или, говоря языком Хайдеггера, феномен техники является нам в своем подлинном виде (как «весть бытия»). Спрашивается, за счет чего? Во-первых, за счет анализа обусловленности способов мышления техники, во-вторых, трактовки техники в рамках более широкого целого (современной культуры), в-третьих, реализации установки на решение проблем, возникших в связи с современной техникой и более широко техногенной цивилизацией. Вот основные идеи этой работы.

В начале статьи «Вопрос о технике» Хайдеггер подчеркивает, что объектом рассмотрения философии техники является не просто феномен техники, а именно сущность техники. При этом он имеет в виду не ту технику, которая сложилась и существует и которая подвергается критике, а "возможную", то есть технику, которая нас может устраивать в ближайшей или более отдаленной перспективе. Поскольку существующее положение дел в отношении техники Хайдеггер оценивает негативно, а также поскольку это положение дел, как он считает, зависит от форм сознавания техники, немецкий философ ставит своей задачей, с одной стороны, блокировать существующие формы мышления техники, с другой стороны, наметить особенности нового понимания техники. Анализируя технику, Хайдеггер прежде всего показывает, что и традиционное инструментальное понимание техники (как средства деятельности) и трактовка техники как нейтрального феномена, закрывает нам возможность понять сущность техники. Например, по поводу инструментального понимания техники Хайдеггер говорит, что оно является "зловеще правильным" и что "худшим образом мы отдаемся во власть техники тогда, когда рассматриваем ее как нечто нейтральное; ведь такое представление о технике, ныне особенно распространенное, делает нас совершенно слепыми в отношении сущности техники"[353].

Вводя трактовку техники как "постав" (когда всякая техника рассматривается как функциональный элемент поставляющего производства - вода Рейна как средство для работы электростанции, электростанция как средство выработки тока, электрический ток как средство для освещения городов или работы электромашин и т. д.), и, показывая дальше, что человек и природа сами превращаются в постав, Хайдеггер блокирует столь привычное для нас убеждение, по которому человек стоит над техникой и природой или что техника не влияет на природу, поскольку создана и действует в соответствии с ее законами. Иначе говоря, Хайдеггер утверждает, что вопрос о технике - это вопрос о человеке и его влиянии на природу планеты.

Другим важным положением Хайдеггера является утверждение о том, что современная техника тесно связана не только с естественной наукой, но и более широко с метафизикой Нового времени; последняя же по Хайдеггеру культивирует идеи субъективизма и господства над миром. "Человеческий субъективизм, пишет Хайдеггер в докладе "Время картины мира", прочитанном в 1938 г., - достигает в планетарном империализме технически организованного человека своего высшего пика: с которого он опускается в плоскость организованного однообразия и обустраивается там. Это однообразие есть самый надежный инструмент полной, то есть технической власти над Землей"[354].

Идея господства субъекта над природой и историей и связанная с ней возможность точного исчисления явлений определяют, по мнению Хайдеггера, отношение между современной наукой и техникой. "Исследование располагает сущим, - говорит Хайдеггер в том же докладе, - когда оно может либо заранее высчитать сущее в его будущем течении, либо пересчитать задним числом в качестве прошлого. В исчислении наперед - природа, а в историческом пересчитывании - история рассматриваются одинаково"[355].

Итак, техника органично связана, с одной стороны, с современным естествознанием и метафизикой, с другой - особым образом организованным (поставляющим) производством. Хайдеггер утверждает, что в рамках "постава" и человек и природа становятся всего лишь техникой, что представляет угрозу для самого существования человечества. Как обусловленный техникой, как часть технической реальности человек уже не может действовать против техники; его решения по природе воспроизводят все те же технические принципы, он не может мыслить какие-то другие нетехнические действия. Важна и негативная оценка техники, как ставящей человека на грань риска и катастрофы. "Опасна, - говорит Хайдеггер, - не техника сама по себе. Нет никакого демонизма техники; но есть тайна ее существа. Существо техники как миссия раскрытия потаенности - это риск. Измененное нами значение слова "постав", возможно сделается нам немного ближе, если мы подумаем теперь о поставе в смысле посланности и опасности"[356].

Хайдеггер подчеркивает невозможность мыслить и решить проблемы техники в рамках соответствующих практик и дискурсов, в которых техника сложилась (была конституирована) и функционирует. Для пояснения своей мысли Хайдеггер старается показать, что техника не является чем-то внешним по отношению к бытию, а совпадает с последним, поэтому наивно, не меняя само бытие, надеяться повлиять на технику в нужном для человека направлении. "Если существо техники, постав как риск, посланный бытием, - пишет Хайдеггер, - есть само бытие, то технику никогда не удастся взять под контроль просто волевым усилием, будь оно позитивное и негативное. Техника, чье существо есть само бытие, никогда не даст человеку преодолеть себя. Это означало бы, что человек стал господином жизни"[357].

Но сразу же за этим Хайдеггер говорит, что и без сознательных усилий человека техника не сможет измениться. Но человек для этой задачи нужен иной. Необходимым условием осмысленного воздействия на технику является, по Хайдеггеру, работа человека в отношении себя: человек должен "открыться существу техники", "опомниться", заново "ощутить широту своего сущностного пространства" (вероятно, вспомнить и понять свои высшие ценности, чтобы подчинить им ценности, менее значимые - комфорта, власти над природой, власти над миром)[358].

Конечно, концептуализируя работу Хайдеггера в духе Гуссерля, можно сказать, что он осуществляет феноменологическую редукцию сознания, сознающего технику, проходит к структурам чистого сознавания техники, но, на мой взгляд, более правильным будет охарактеризовать его творчество как современную философскую мысль, включающую методологические построения, анализ обусловленности концепций техники, сравнительное культурологическое исследование, распредмечивание понятия техники, построение новых реальностей и понятий на основе средств и схем современной философии, методологии и гуманитарных наук. Я согласен, что одним из планов работы является рефлексия Хайдеггером собственного сознания на предмет появления в его «поле» нового представления о технике, но только одним. Вся мыслительная работа ведется для решения по меньшей мере трех задач: дать анализ проблем и затруднений, возникших в области мышления о технике, наметить альтернативные представления, преодолевающие кризис технического сознания, создать одну из предпосылок выводящих культуру в новые горизонты (ради жизни).

Для нашей темы важно обратить внимание на следующие моменты. Как и в «Пире» Платона, Хайдеггер, с одной стороны, блокирует исчерпавшее себя представление о реальности (в данном случае о технике), с другой - намечает новое (техника как «постав» и риск, а конце статьи и как искусное произведение в духе античности). Опять же как и Платон Хайдеггер прекрасно осознает роль при создании своих построений логических требований (в данном случае феноменологического подхода). В отличие от Платона осознает Хайдеггер и вызовы времени (например, требование освободиться от власти техники и снизить вызванные современной техникой риски), а также роль научной коммуникации (именно поэтому он выступает против инструментальной трактовки техники). Нужно признать, что дескриптивная роль философских построений Хайдеггера невелика, но этот недостаток можно объяснить тем, что он хочет прежде всего повлиять на способы мышления, склонить ученых мыслить технику по-новому.