Эллиотт Шарп: игрок с подсознанием
«Они уже давно знали, что в работе имеется Профессиональный Раздражитель».
Джон Ширли{202}
«ВНИМАНИЕ: РАЗДРАЖИТЕЛЬ» гласит наклейка, налепленная на серо-голубую металлическую дверь квартиры Эллиотта Шарпа. Презназначенная для коробок с едкими химикатами, она как нельзя лучше отражает роль композитора, определенную им самим, на шумной нью-йоркской нижне-ист-сайдовой музыкальной сцене и в более широком медиа-пространстве.
Из всех музыкантов, упомянутых в данной главе, Эллиотт Шарп является, возможно, самым достойным титула киберпанка. Лысый, в неизменных ботинках и стандартном одеянии нью-йоркца (варьирующемся по своей цветовой гамме от черного до черного), он сам — живое воплощение одного из гибсоновских персонажей. Его тесная комнатушка в Ист-Виллидж битком забита компьютерами, сэмплерами, странными инструментами и самыми разными непонятными штуковинами, среди которых можно встретить гигантское резиновое ухо непонятного происхождения, муфты канализационных труб и самопальные «шумелки» в духе «Воина дороги» наподобие пантара (стальной крышки от канистры, к которой приделан гитарный гриф со струнами) или найлимбы (маримбы-мутанта, собранной из «огромных гвоздей и обломков вешалки для полотенец, которые я подобрал на улице»). «Я барахольщик,— говорит про себя Шарп.— Вот эти полки завалены инструментами и каркасами для инструментов. Хлам, тонны хлама».
Так и напрашивается сравнение с Рубином — реанимировавшим промышленные отходы авангардистом-робототехником из рассказа Гибсона «Зимний рынок». Его Рубин — это «гоми но сэнесей, повелитель мусора», траулер в «море списанных товаров, среди которых плывет наш век»{203}. Шарп тоже занимается поиском полезных вещей на Свалке общества, но в то время как Рубин мастерит безумные устройства из литиевых батарей, макетов электросхем и оторванных голов Барби, Шарп приспосабливает для своих нужд бедлам большого города, сплавляя запутанные ритмы африканских барабанов, электронные запилы эйсид-блюза и многие другие разрозненные элементы в пронзительную музыку, которая есть нечто большее, чем просто сумма составляющих ее частей. Гибсон как-то сказал, что стремится писать «о мусоре, об отходах промышленного общества», потому что его «истинная цель — не предсказывать технические изменения, а скорее показывать их избыточность»{204}. Таким образом, если считать гибсоновские произведения и киберпанк «близнецами-братьями», то выходит, что киберпанк воспевает «хлам, тонны хлама» — определение, под которое «барахольная музыка» Шарпа попадает как нельзя лучше.
Киберпанком она является и по своему стремлению примирить науку и улицу. Оставаясь верным киберпанковской форме, Шарп является тайным анархистом и упертым рационалистом в одном лице. Подобно «продвинутому тинейджеру с городских окраин», он «любит поднимать все на воздух, программируя взрыватель так, чтобы вы услышали взрывы, хотя я нахожусь в полмили от вас». Лето 1968-го он провел в Питтсбургском университете Карнеги-Меллон по гранту Национального научного фонда, где создавал звуковые коллажи и изменял свое сознание при посильной помощи приятелей с химического факультета, думая, что участвует в экспериментах.
Оппозиционная политика и едкий юмор, заимствованный в равной мере у Джонотана Свифта и Х. Л. Менкена,— постоянные составляющие музыки Шарпа. В «Shredded» (альбом «Bone of Contention», 1987), исполненной сэмплированным вокалом Олли Норта, он скромно признается в том, что его «память раздроблена». В «Free Society» (альбом «Land of the Yahoos», 1987) он фактически напрямую цитирует телепроповедника и бывшего кандидата в президенты США Пэта Робертсона, развенчивая религиозное право: «в свободном обществе полиция и армия — спецпредставители Бога». Вместе со своей группой Carbon он записывает остроумные, обличительные песни со странными называниями вроде «A Biblebelt in the Mouth» («Библейский пояс во рту») или «L.A. Law (Not a TV Show)» (Закон Лос-Анджелеса: не телешоу) c альбома «Truthtable» (1993). Свой стиль он называет «нейрокор»[64]. Во всех своих опусах Шарп говорит о злоупотреблении властью и сетях глобального контроля, а в аннотации к «Abstract Repressionism 1990-99», он пишет:
элементы контроля (со стороны правительства, полиции/армии, религии, индустрии развлечений/медиа, образовательных учреждений, аристократии) продолжают увеличивать свою и без того абсолютную возможность диктовать людям, что им следует думать и делать. Это делается не столько при помощи открытых средств (хотя и таковые идут в ход), сколько посредством подрыва способности людей обрабатывать и обощать информацию. За это нам нужно бороться{205}.
При всем при этом в Шарпе всегда уживались «компьютерный фанат» и агент-провокатор. В середине 1980-х годов он сочинял диссонансные, шумовые инструментальные композиции, чья музыкальная структура, строй и ритмы создавались на основе рядов Фибоначчи (математических последовательностей, где каждое последующее число равно сумме двух предыдущих: 0, 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13 и так далее). Резкая, вихреобразная музыка с альбома «Fractal» (1986), вырастающая, как кристалл, или закручивающаяся, подобно водовороту, была навеяна фрактальной геометрией Бенуа Мандельброта, в которой математические формулы используются для создания на удивиление убедительных изображений снежинок, береговых линий и других природных форм и явлений. А компьютерную музыку Шарпа вообще трудно принять за компьютерную музыку: состоящая большей частью из необработанных скрипов и грохота она в такой же степени жесткая и гранжевая, в какой сочинения большинства академических композиторов-электронщиков являются гладко формалистическими.
Большая часть шарповских произведений несет на себе отпечаток его постоянного увлечения научной фантастикой, мании, которая началась с его первого посещения библиотеки и продолжается до сих пор. На его книжных полках теснятся дешевые издения Гибсона, Брюса Стерлинга, Нормана Спинрада, Пэт Кадиган и Люциуса Шепарда вместе со «всем-что-только-можно-было-достать» Филиппа Дика. Эта мания проявляется как в называниях групп Шарпа (Scanners — в честь фильма Дэвида Кроненберга «Сканнеры» о мутантах-телепатах), так и в названиях его композиций («Kipple» и «PKD» — явный намек на Дика, «Mindsucks» — на «Игроков с подсознанием» Кадиган, «Dr. Adder» отсылает к одноименному роману К. У. Джетера, а «Cenobites» к панковскому фильму Клайва Баркера «Восставший из ада»).
Как это ни странно, в самой сердцевине киберпанковской эстетики Шарпа скрывается гуманизм, кивок в сторону нелинейной динамики человеческого разума, что по сути своей противоречит традиционному киберпанку, который делает акцент на технической стороне киборга. «Я назвал свою группу Carbon, потому что меня привлекает нелинейное, искривленное, непрерывное углеродное мышление, которое я противопоставляю квадратному, логическому, четкому кремиевому сознанию,— говорит Шарп.— Хотя я пытаюсь быть довольно логичным, я стараюсь, чтобы всегда мне было доступно нечто тангенциальное, непредсказуемое, интуитивное… Я изучал компьютерную музыку, но я решил, что компьютеры пишут не слишком интересную музыку, в отличие от людей. Механический разум очень глуп, это скорее искусственная глупость, чем искусственный интеллект. Он бинарен, а мы нет. В нас всегда имеется химическая хаотичность. Некоторые вещи доступны только людям, и сочинение музыки — одна из них. Думается мне, что ключевым словом здесь является слово “душа”».