Другая точка зрения: воля к власти

До сих пор мы рассматривали проблему этой новой психологии, в основном исходя из позиции Фрейда. Мы, без сомнения, смогли увидеть нечто, и притом нечто истинное, которому, возможно, наша гордость, наше культурное состояние говорит «нет»; но что-то в нас говорит «да». Для многих людей в этом заключено нечто раздражающее и побуждающее к противоречию или, более того, нечто вызывающее страх; и поэтому люди не хотят этого признать. В самом деле, есть что-то страшное в том, что человек имеет также некоторую теневую сторону, которая состоит не только, скажем, из маленьких слабостей и изъянов, а из некоторой прямо-таки демонической динамики. Отдельный человек редко знает об этом; ибо ему, отдельному человеку, кажется невероятным, чтобы он где-либо и как-либо выходил за пределы самого себя. Но если эти безобидные существа образуют множество, то из этого возникает бредящее чудовище, и каждый отдельный человек есть лишь мельчайшая клеточка в теле этого монстра, где ему волей-неволей приходится идти на поводу у кровожадности бестии и даже по мере сил поддерживать ее. Смутно догадываясь об этих возможностях теневой стороны человека, ей отказывают в признании. Благотворная догма о первородном грехе вызывает слепое противодействие, хотя она невероятно правдива. <…>

Но понимаем ли мы, что это значит – сказать «да» инстинкту? Ницше хотел этого и учил этому, и это было для него серьезно. Да, он с необычайной страстностью принес в жертву себя, всю свою жизнь идее сверхчеловека, а именно – идее человека, который, повинуясь своему инстинкту, выходит вместе с тем за пределы самого себя. <…>

Жизнь того, кто учил говорить «да», следует рассматривать критически, чтобы иметь возможность изучить последствия такого изучения на том, кто его выдвинул. <…> Ницше жил по ту сторону инстинкта, в высокогорном воздухе героизма <…>. Он учил говорить «да» жизни, но сама его жизнь была обращением к жизни «нет». Его отвращение к человеку, а именно – к человеко-зверю, который живет инстинктом, было слишком велико. <…>

Однако что же определяло его жизнь, если не инстинкт? <…> Существует не только инстинкт продолжения рода, но и инстинкт самосохранения.

Ницше ясно говорит об этом последнем инстинкте, а именно – о воле к власти. Все прочие инстинкты для него подчинены воле к власти: с точки зрения фрейдовской сексуальной психологии это огромное заблуждение, ложное понимание биологии, ошибка декадентской невротической натуры. Ибо любой приверженец сексуальной психологии легко сможет доказать, что крайняя напряженность и героический характер ницшевского мировоззрения и его понимания жизни есть все же не что иное, как последствие вытеснения и игнорирования «инстинкта», а именно того инстинкта, который эта психология считает фундаментальным.

Случай Ницше, с одной стороны, показывает, каковы последствия невротической односторонности, а с другой – каковы те опасности, с которыми связан скачок за пределы христианства. Ницше, без сомнения, глубоко прочувствовал христианское отрицание животной натуры и направил свои усилия на поиски более высокой человеческой целостности по ту сторону добра и зла. Каждый, кто всерьез критикует основную установку христианства, лишается также опоры, которую оно ему предоставляет. Он неизбежно отдает себя во власть животной души. Это момент дионисийского опьянения, покоряющее откровение «белокурой бестии»[17], которое захватывает иного неподозревающего человека, наполняя его душу неведомым ему трепетом. Одержимость превращает его в героя или богоподобное существо, придавая ему сверхчеловеческое величие. Он и в самом деле ощущает себя находящимся на «6 000 футов по ту сторону добра и зла».

Наблюдателю-психологу это состояние известно под названием «идентификации с Тенью»: это феномен, с большой регулярностью возникающий в подобные моменты столкновения с бессознательным. Против этого помогает только вдумчивая самокритика. Во-первых, и прежде всего, слишком маловероятно, чтобы эта потрясающий мир истина была открыта только что: ибо такое крайне редко происходит во всемирной истории. Во-вторых, надо тщательно исследовать, не происходило ли нечто подобное в другом месте и в другое время. Например, Ницше как филолог мог бы провести некоторые четкие параллели с античностью, что его наверняка бы успокоило. В-третьих, надо принять во внимание, что дионисийское переживание не может быть чем-либо иным, кроме как возвратом к языческой форме религии, что в сущности не открывало бы ничего нового и благодаря чему лишь опять повторилась бы сначала старая история. В-четвертых, нельзя не предвидеть того, что за вначале радостным подъемом духа к героически божественным высотам абсолютно неизбежно последует не менее глубокое падение. Поэтому оказался бы в выгодном положении тот, кто свел бы эти излишества к мере, определяющей характер довольно напряженной прогулки в горы, за которой следуют вечные будни. <…> Жизнь не только протекает в буднях, но и все превращает в будни. Необычное, если оно не должно стать катастрофой, может вкрадываться в будни, но не часто. Если героизм становится хроническим, то он оканчивается судорогой, а судорога ведет к катастрофе или неврозу или к тому и другому. Ницше застрял в состоянии крайнего напряжения. Но в этом экстазе он мог бы выстоять и в христианстве. Проблема животной души тем самым ни в малейшей степени не разрешена: ибо эстетическое животное – это бессмыслица. Животное исполняет свой жизненный закон, не более и не менее. Его можно назвать послушным и благочестивым. Но человек, находящийся в состоянии экстаза, перескакивает через свой жизненный закон и ведет себя в том, что касается природы, непослушно. Непослушание есть исключительная прерогатива человека, чье сознание и свободная воля могут при случае contra naturam[18] отрываться от своих корней в животной природе. Эта особенность есть непременная основа всякой культуры, но также – если она чрезмерна – и душевной болезни. Без вреда можно переносить лишь определенную меру культуры. Бесконечная дилемма «культура−природа» есть в основе своей вопрос меры и пропорции, а не «либо-либо».

Случай с Ницше ставит перед нами вопрос: можно ли понимать то, что открыло ему столкновение с Тенью, а именно волю к власти, как нечто лишенное собственного значения, как симптом вытеснения? Есть ли воля к власти нечто подлинное или нечто вторичное? Если бы конфликт с Тенью вызвал поток сексуальных фантазий, то случай был бы ясен, однако произошло иначе. Дело оказалось не в Эросе, а во власти Я. Из этого следовало бы сделать вывод, что-то, что было вытеснено, не Эрос, а воля к власти. Однако я полагаю, что нет оснований предполагать, что Эрос является подлинным, а воля к власти – нет. Несомненно, воля к власти – это столь же великий демон, как и Эрос, и является столь же древней и изначальной, как и он. <…>

Какая же из двух концепций истинна? Это вопрос, на который не каждый сможет ответить, Оба объяснения нельзя просто накладывать друг на друга, так как они абсолютно противоположны. В одном случае, Эрос и его судьба выступают как высший и решающий факт, в другом случае – власть Я. <…> Кому по душе власть Я, тот восстает против первой концепции; для кого же важен Эрос, тот никогда не сможет примириться со второй концепцией.

Экзистенциализм (философия существования)

Ясперс (Jaspers) Карл

(1883−1969)

Немецкий психиатр и философ. Как психиатр исследовал душевные болезни и попытался выделить из общего фона те, при которых можно вычленить понятие психические связи и те, при которых нельзя этого сделать. Как философ испытывал влияние Кьёркегора и его диалектической теологии экзистенциализма. Философия экзистенциализма К. Ясперса исходит из пограничных ситуаций человека, в которых раскрывается безусловное и неминуемое, например, болезнь, смерть, вина и т.д. Основными категориями этой философии являются: свобода, историчность, коммуникативность.

Основные работы: «Смысл и назначение истории»; «Всемирная история философии»; «Психология мировоззрений» (1919); «Общая психопатология» (1913); «Куда движется Германия» (1967).

Истоки истории и ее цель

История человечества в значительной мере исчезла из нашей памяти. Лишь исследовательские поиски в какой-то мере приближают нас к ней.

Глубина длительной истории – всеобщей основы, − по существу не проясняется тусклым светом нашего знания. Данные исторического времени – времени письменной документации – случайны и неполны, число источников растет лишь начиная с XVI в. Будущее неопределенно, это область беспредельных возможностей.

Между безмерной доисторией и неизмеримостью будущего лежат 5000 лет известной нам истории, ничтожный отрезок необозримого существования человека. Эта история открыта в прошлое и будущее. Ее нельзя ограничивать ни с той, ни с другой стороны, чтобы обрести тем самым замкнутую картину, полный самодовлеющий ее образ.

В этой истории находимся мы и наше время. Оно становится бессмысленным, если его заключают в узкие рамки сегодняшнего дня, сводят к настоящему. Цель моей книги – содействовать углублению нашего сознания современности. <…>

I. Осевое время

На Западе философия истории возникла на основе христианского вероучения. В грандиозных творениях от Августина до Гегеля эта вера видела поступь Бога в истории. Моменты божественного знаменуют собой решительные повороты в потоке событий. <…>

Между тем христианская вера – это лишь одна вера, а не вера всего человечества. Недостаток ее в том, что подлинное понимание истории представляется убедительным лишь верующему христианину. Более того, и на Западе христианин не связывает свое эмпирическое постижение истории с этой верой. Догмат веры не является для него тезисом эмпирического истолкования действительного исторического процесса. <…>

Ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена только эмпирически как факт значимый для всех людей, в том числе и для христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть; где с поразительной плодотворностью шло такое формирование человеческого бытия, независимо от определенного религиозного содержания, которое могло стать настолько убедительным – если не своей эмпирической неопровержимостью, то во всяком случае некоей эмпирической основой для Запада, для Азии, для всех людей вообще, − что тем самым для всех народов были бы найдены общие рамки понимания их исторической значимости. Эту ось мировой истории следует отнести, по-видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э., тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, который сохранился по сей день. Это время мы вкратце будем называть осевым.