Демократические практики в Венеции.

В ренессансной Италии Венеция была островком политической стабильности и социального процветания. Даже в начале XVI века, после вторжения иностранных войск и превращения всей Италии в поле сражения между европейскими державами, Венеция, оказавшись в состоянии войны с Камбрийской лигой, объединившей основные силы Европы, после кратковременных неудач смогла быстро восстановить свои владения в Италии, и что самое существенное, сохранить практически без изменений политический строй и международный престиж. Так, когда в 1517 г. турецкий посол Али Мохаммед, разговаривая с одним из официальных лиц Венеции, сказал, что для армии султана не будет слишком сложным построить мост к Венеции со стороны суши и завоевать город, ему ответили, что во время войны с Камбрийской лигой город, сражаясь в одиночку со всей Европой, не потерял ни одного человека убитым - все было достигнуто только деньгами и жизнями нанятых иностранцев⁹.

В Республике культивировался “миф о Венеции”¹⁰, в соответствии с которым она являлась непосредственным наследником свобод времен римской республики, никогда не была в подчинении иностранным государствам и представляет собой наиболее справедливое и свободное общество в мире “третий Рим”¹¹. “Венецианский миф” был широко распространен и за пределами Венеции, хотя политические враги республики много делали для того, чтобы создать и распространить “контрмиф” - т.е. представить Венецию коррумпированной тиранической олигархией, держащей в страхе свое население и широко использующей политический террор и подкуп для осуществления своих целей в других государствах¹².

Здесь не место обсуждать проблемы политической морали и справедливость идеологических обвинений. Нас будет интересовать другая проблема: чем объяснялась исключительная политическая стабильность Венеции, столь сильно контрастировавшая с хаосом и катаклизмами в других итальянских государствах? Чем объяснить тот факт, что Венеция стала местом создания и внедрения множества социальных инноваций, столь характерных для Модерна, и даже определяющих его основные черты, хотя и не очень заметных для нас в силу привычки и очевидности. Свободная журналистика¹³ и газеты, индустриальный конвейер¹⁴, публичные концерты и опера¹⁵, структура дипломатической службы, наиболее распространенные сейчас методы налогообложения и множество других вещей, прочно вошедших в нашу жизнь, и потому незаметных, были изобретены и внедрены в Венеции. Если сравнить ренессансную Флоренцию с Венецией “предмодерна”, то очевидным становится одна вещь - основой расцвета флорентийской ренессансной культуры стала личность творца - достижения Флоренции персонализированы, существует даже какая-то гиперболизация независимости и славы личности: Леонардо, Микеланджело, Лоренцо Великолепный, Макиавелли, даже Савонарола - это прежде всего личности, а потом уже художники, писатели, политические или религиозные деятели. В Венеции личность исчезает под покровом анонимности. Весь образ жизни свидетельствовал об этом - патриции, носящие одинаковую темную одежду, стремление избежать какой-либо публичности даже в литературном творчестве, скрываясь за псевдонимами и постоянное стремление скрыть лицо под маской - не только в переносном, но и в буквальном смысле¹⁷. О личной жизни даже такого, казалось бы, склонного к “титанизму” в творчестве человека, как Тинторетто, известно довольно мало¹⁸. Полководцы, опасающиеся своих побед¹⁹, ибо излишняя известность может стать роковой для человека, за которым бдительно следит всепроникающий глаз власти, купцы и банкиры, избегающие выставлять напоказ свое богатство, исключительная церемониальность и процедурная отрегулированность политического механизма - все это делало Венецию удивительным исключением среди средневековых и ренессансных государств Европы.

После “закрытия” в 1297 г. Большого Совета для всех, за исключением потомков примерно 300 семей в республике образовалось политическое сословие, обладавшее монополией на власть - и этот факт сторонниками венецианского “контрмифа” интерпретировался как олигархическое правление. В то же время общее число членов Большого Совета составляло обычно 2000-2500 человек (все мужчины старше 25 лет, принадлежавшие к патрицианским семьям”), что составляло примерно 5% от взрослого мужского населения Венеции, т.е. примерно столько же, сколько в процентном отношении было полноправных граждан в Афинах в век Перикла. Так что в строгом смысле такой политический режим трудно назвать олигархией. Кроме патрициев, в Венеции было довольно значительное число “граждан” (cittadini), имевших право работать в административном аппарате, не занимая “политических” постов, при этом за “гражданами” был зарезервирован ряд важнейших административных постов республики. Большинство населения принадлежало к “народу” (popolo), не имевшему формальных прав, но мнение которого тем не менее внимательно учитывалось “политическим классом”²⁰.

Особой характеристикой, отличавшей политическое устройство Венеции от устройства современных ей государств, была исключительная институциональная сложность венецианской конституции.

Большой Совет выбирал 60 сенаторов. Еще 60 человек дополнительных членов выбирались Сенатом и одобрялись Большим Советом. Члены Совета Сорока (уголовного Суда) выбирались также Большим Советом и присоединялись к Сенату после 16 месяцев службы. Около 140 человек, представлявших различные политические органы республики, входили в Сенат с правом совещательного голоса. Именно Сенат был реальным “правительством” республики. Руководящий орган Сената из 16 человек назывался Collegio и был ответственен за ежедневные операции правительства. Вместе с Синьорией, состоявшей из Дожа, его шести советников и трех руководителей Совета Сорока, а также с членами Совета десяти, избиравшимися на один год, Collegio составлял так называемый “полный Collegio” и был реальным сосредоточением политической власти в республике. Совет Десяти обладал колоссальной властью в связи с тем, что на него была возложена обязанность следить за политической безопасностью в республике, но в его заседаниях принимали участие и члены Синьории. Совет десяти в экстраординарных случаях мог присоединить к себе от пятнадцати до двадцати избранных ими патрициев (так называемую “Zonta”).

Дож выбирался пожизненно, обычно из числа 12 прокураторов Святого Марка - обладателей исключительно почетных пожизненных должностей, связанных с общественной благотворительностью. Процедура выборов Дожа была невероятно сложна. Установленная окончательно в 1268 г. она предполагала следующее: сначала собирались члены Большого Совета старше 30 лет, которые выбирали 30 человек, принадлежавших к различным семьям. Затем эти 30 выбирали 9 человек, которые выбирали сорок человек. Эти сорок выбирали 12 человек, а эти 12 - 25. Двадцать пять человек выбирали девять, а девять человек - 45; 45 выбирали 11, а эти 11 - выбирали окончательный комитет по выборам 41 человека, которые и выбирали Дожа. Обычно дожем выбирался весьма пожилой патриций, в возрасте 60-70 лет, прошедший все ступени государственной службы. Тем самым ограничивался срок его пребывания в должности - большинство дожей правило 10-15 лет. За 1071 год существования республики правили 119 дожей, т.е. средний срок правления был девять лет²¹.

Несмотря на исключительный почет, окружавший Дожа в “классический” период существования республики после XIV века его власть была очень сильно ограничена, вплоть до того, что контролировалась даже его переписка. Никаких самостоятельных решений Дож принимать не мог, но иногда его влияние на политику Венеции было огромным в силу персонального политического авторитета и высокой компетентности в делах²².

В целом политическую систему республики можно характеризовать как правление многочисленных гражданских комитетов, связанных очень сложной системой сдержек и противовесов. Эти комитеты образовывали не “пирамиду власти” и не иерархию, но сеть горизонтальных отношений с регулярной и частой ротацией персоналий. Именно существование такой горизонтальной сети почти полностью обезличивало власть: для принятия решений Синьория объединялась с Советом десяти, Сенат - с Советом Сорока, Collegio сената с Синьорией и Советом десяти и т.п.

Описание политической системы республики будет неполным, если не включить в него систему гражданских ассоциаций - профессиональных гильдий и религиозных братств, официальной целью создания которых была благотворительная деятельность. К сожалению, до настоящего времени принципы и способы взаимодействия политических органов Венеции с гражданскими ассоциациями изучены явно недостаточно²³, но значительная роль этих ассоциаций в политической жизни республики несомненна, в этом может убедиться каждый, кто побывал, например, в Scuola san Rocco, отделанной с роскошью, не уступающей убранству дворца Дожей.

Прежде чем переходить к анализу политических принципов функционирования столь сложной системы, хотелось бы сделать одно важное замечание. Очень часто Венеция характеризуется как торговая республика, наряду с Генуей, Флоренцией, Пизой. Мне представляется, что эта характеристика не совсем верна. Достаточно обратиться, например, к описанию современником жизни Карло Зено, героя войны с Генуей в 1384 г.²⁴, чтобы убедиться в том, что это - панегирик нобилю, по знатности равному высшей аристократии Средневековой Европы. Стиль обращения к патрициям со стороны их сограждан, необычайный престиж среди европейской аристократии “Золотой книги”, в которую заносились фамилии семей, допущенные к участию в работе Большого Совета (чести быть занесенным в нее искало высшее дворянство многих государств), особое положение патрициев в городе, их полная поглощенность политическими делами, постоянное участие в военных экспедициях на море и служба в колониальных гарнизонах, формирование венецианским патрициям традиционно феодальных форм зависимых от Венеции государств в Восточном Средиземноморье (например, герцогство со столицей на острове Наксос)²⁵ - все это заставляет рассматривать венецианский патрициат скорее как рыцарский орден, чем как торговую республику. Не следует забывать, что и рыцарские ордена активно занимались экономической деятельностью (достаточно вспомнить банкирскую репутацию тамплиеров). Но сама структура отношений внутри патрициата, его почти мистическую поглощенность политикой и служению государству, даже его одежда, почти неотличимая от одежды представителей рыцарских орденов, все это указывает именно на рыцарские ордена как на возможный прообраз политической системы республики, тем более что оформление этой политической системы пришлось на время интенсивного взаимодействия венецианцев с орденами крестоносцев на Востоке. Рыцарские монашеские ордена также по существу были республиками, и правила выбора магистров, например, у тамплиеров имеют удивительные параллели с выборами дожей. Так, для выбора магистра тамплиеров капитул вначале выбирал двух членов комиссии, затем эти два члена выбирали еще двух, затем четверо выбирали еще двух и так до тех пор, пока общее число не достигнет двенадцати, после чего эти двенадцать выбирали еще одного члена (использовалась аналогия двенадцати апостолов и Иисус) и лишь затем комиссия, в которой обязательно должны были быть представлены представители различных стран, 8 рыцарей, 4 сержанта и 1 капеллан, выбирала магистра²⁶. Параллелей такого рода довольно много и потому в качестве социальной метафорой для Венецианской республики скорее подходит рыцарский орден, чем городская коммуна.

Правильная метафора - это довольно много. В сущности для понимания политического процесса в Венецианской республике необходима реконструкция внутреннего мира ее политиков, и то, что здесь обнаруживается, очень далеко от мотиваций представителей флорентийских цехов²⁷ или генуэзских банкиров. Если там - необузданная жажда власти и обогащения, ведущая к непрерывным конфликтам внутри элиты, политической нестабильности, изгнаниям, революциям и нашествиям чужеземцев, то в Венеции - патриотизм, который выше раздоров, солидарность внутри политического класса и солидарность между этим классом и развитым гражданским обществом и политическая стабильность.

Как это было достигнуто? Какова здесь роль политических институтов и культурной традиции? Несомненно, что структура интересов внутри венецианского общества была достаточно сложна. В Венеции жили многочисленные представители различных этнических и конфессиональных групп, имевших свои организованные общины, существовали объединенные в цеха профессиональные группы. Патрициат образовывал высшую страту общества, практически закрытую для вертикальной мобильности снизу. Мы уже отмечали выше, что такая ситуация в силу чисто этологических причин должна способствовать росту гражданских ассоциаций. Параллельные (и отчасти соподчиненные) иерархии в таком обществе совершенно необходимы, иначе социальная стабильность будет разрушена революциями.

В известном смысле можно сказать, что Венеция являлась образцовым обществом “предмодерна”. В отличие от большинства феодальных монархий, где наследственные иерархии постоянно ослаблялись в силу естественного старения и в конце концов просто рушились под давлением со стороны альтернативных иерархий, в Венеции высшая страта общества, будучи “закрытой” снизу, не образовала единой иерархии, напоминая скорее “бульон” из множества небольших иерархий, соединяющихся и разъединяющихся по обстоятельствам. Столь гибкая система наверху позволяла в течение длительного времени сохранять управляемость в обществе. Институциональная сложность венецианской политической системы вполне соответствовала сложности социальной среды, в которую была погружена политическая система, что и обеспечивало стабильность и выживаемость режима на протяжении сотен лет.

Демократические практики - выборы, существование независимых судов, разделение властей и т.п. образовали очень сложную и гибкую конструкцию, снабженную к тому же великолепным менеджментом в области сбора информации (знаменитая венецианская дипломатия и тайная полиция), но внутренний баланс политической системы и ее система сдержек и противовесов не позволяла эффективность спецслужб превратить в террор и тоталитаризм.

Мне представляется, что у сторонников теории гражданского общества, как основного фактора демократизации и модернизации, есть трудность с ответом на вопрос о том, по каким обстоятельствам в одних обществах складывается гражданское общество, а в других нет. Венеция, на мой взгляд, это один из хороших примеров для изучения этого вопроса. “Закрытость” высшей страты общества для выходцев снизу определенно способствует формированию гражданских ассоциаций, что хорошо прослеживается в венецианской истории. Проблема гражданского общества не исчерпывается, однако, самим фактом существования ассоциаций. Эти ассоциации должны становиться местом накопления демократических практик. Если внутри ассоциаций социальные практики будут иерархическими, то вклад в развитие демократии в обществе в целом от существования таких ассоциаций будет проблематичен. Демократические практики в силу тенденции к формированию единой культуры в обществе мигрируют из одной организации в другую, и венецианский пример интересен тем, что здесь миграция демократических практик, по-видимому, происходила сверху вниз - сталкиваясь с исключительно сложными проблемами управления довольно развитым и неоднородным обществом, патрицианская элита увеличивала институциональную сложность управления как ответ на вызовы социальной реальности, порождая новые и укрепляя старые демократические практики, которые затем мигрировали в организации cittadini и popolo, укореняясь там.

Такую миграцию демократических практик можно рассматривать как достижение “демократического равновесия”²⁸, которого не удавалось достигнуть в тех европейских обществах, где нобилитет был организован иерархически. Альтернативные иерархии в обществе с низкой вертикальной мобильностью далеко не всегда демократичны, свидетельство тому в той же Италии - сицилийская мафия и неаполитанская каморра. Эти соображения могут прояснить некоторые неопределенности, остающиеся, например, в замечательном исследовании Р. Пантэма²⁹ о влиянии гражданских ассоциаций на политическую культуру в различных регионах Италии. Но для того, чтобы убедиться в плодотворности предлагаемого нами подхода, одного примера Венеции, конечно, недостаточно. Наиболее интересным предметом для сопоставления могут служить Нидерланды на пороге Нового Времени.