Этнографический источник и метод непосредственного наблюдения
| Полевой дневник | |||||
| Полевая тетрадь | |||||
| Тетрадь для работы с документальными источниками | |||||
| Наблюдение | Фотоколлекция и фотодневники | ||||
| Предмет полевой этнографии | Работа с информантом | Фиксация | Кино/видео фильмы | «Этнографический текст» | Этнографический источник |
| Работа с документальными источниками | Фонотека | ||||
| Рисунки, планы, чертежи, копии, схемы | |||||
| Этнографическая коллекция и полевая коллекционная опись |
Само понятие - метод непосредственного наблюдения, предполагает его оценку как инструмента сбора материалов о ныне существующей традиционно-бытовой культуре, которую этнограф может наблюдать в поле. Это ставит перед полевой этнографией важный методический вопрос о хронологических возможностях данного метода и представления о понятии «современность» в этнографии.
Понятие «современность» с точки зрения этнографии имеет полисемантический характер и может трактоваться с одной стороны, как отражение живой функционирующей действительности, то есть это своеобразный синхронный хронологический срез. С другой стороны, при использовании этнографических материалов для реконструкции прошлого, как определенная ретроспектива в диахронном или стадиальном аспекте ее исследования.[40] Иногда понятие «современность» применяется в конкретно-историческом осмыслении, то есть в связи с исторической периодизацией. Так, М.Н. Шмелева, рассматривая современность как результат и продолжение истории, отмечает, что этот период применительно к «современности» культуры и быта народов СССР начался после Великой Октябрьской социалистической революции.[41] Такая точка зрения не противоречит стадиальной оценке понятия «современность» в этнографии, поскольку на любом, даже произвольно выбранном отрезке времени, сама природа этнографической действительности дает нам представление о ее диахронном, стадиальном характере.[42]
Позиция об априорном рассмотрении «современности» как понятия стадиального, несущего в себе элементы прошлого, бытующих в настоящее время и заключающего в себе ростки будущего,[43] порождает мнение, что для полевой работы методологическая опенка этого понятия не столь важна. Главным здесь является необходимость правильного этнографического понимания содержания конкретного исторического периода.[44] Любой этнограф - полевик, какую бы исследовательскую задачу он перед собой не ставил, всегда имеет дело с современностью, это, в частности, определяется объектом полевой этнографии. Такая ситуация с точки зрения методических основ полевой работы, абсолютно не допускает изучения только архаики либо новаций. Подобные крайности приводят к искажению реальности, что противоречит принципу историзма в этнографическом исследовании.[45] Такая установка на организацию полевых исследований сложилась еще в 20-е годы в полевом семинаре В.Г. Богораза.[46] На этой же основе создан первый учебник по организации и проведении полевой этнографической работы.[47]
Полевую работу в современных условиях следует отличать от так называемой «этнографии современности». Последняя определяется в качестве одной из предметных зон современной этнографической науки. Применительно к исследованиям в СССР она базировалась на конкретно-историческом подходе в понимании современности, как отрезка времени от Великой Октябрьской социалистической революции до текущего момента. В этот период новые социально-экономические условия породили особую направленность развития культуры народов населявших Советский Союз. Именно эти обстоятельства, а так же практическое направление этнографических исследований в строительстве нового общества, к настоящему времени позволяют говорить об определенных традициях изучения современности. Оно шло от изучения трансформации отдельных культурно-бытовых явлений, через широкое исследование культуры социальных групп,[48] к осмыслению единства этнокультурных процессов происходящих в настоящее время в рамках современных этнических процессов.[49]
Можно полагать определенную обособленность с точки зрения полевой этнографии данной предметной области современной этнографической науки по сравнению с исследованиями традиционно-бытовой культуры. Но как показывает традиция изучения современности в связи со стадиальным, в определенной мере инерционным способом ее проявления, метод непосредственного наблюдения продолжает рассматриваться как универсальный способ сбора материала в полевых условиях.
Так, в середине 50-х годов, в связи с совершенствованием организации полевой работы полагалось, «что разработка этой тематики (изучение рабочего класса и крестьянства — Авторы) не требует каких-либо принципиально новых методов полевых работ».[50] В середине 70-х годов сохраняется общая установка на значение работы методом непосредственного наблюдения в полевых условиях. В это время этнография продолжает пользоваться традиционным методом, вводя в него некоторые дополнительные приемы, в частности, методики массового сбора материала.[51] При этом было обращено внимание на необходимость осторожного и корректного применения таких методик, которые могут быть обозначены как этносоциологические в собственно этнографическом исследовании.[52] В настоящее время, в связи с первыми имеющимися обобщениями в теории и практике этносоциологических исследований, можно говорить об их специфике. Она находит выражение в целевых установках этносоциологии, как изучение «этнического в социальном и социального в этническом».[53] Такая цель предполагает с одной стороны, более узкой по сравнению этнографией круг проблем исследуемых этносоциологами в полевых условиях, с другой, при наличии одного и того же объекта исследования, предполагается возможность использования этносоциологических методик для сбора массового материала в этнографическом исследовании. Этот подход является универсальным как в исследовании современности в конкретно-историческом понимании, так и применительно к более узким предметным зонам в рамках исследования «этнографии современности». Это, в частности, относится к изучению этнографии города.[54] Существует интересный опыт традиционного описания культуры народа сочетанием традиционных методик с методиками массового (этносоциологического) сбора материала в полевых условиях.[55]
Накопление опыта сочетания методик, к середине 80-х годов позволяет говорить о возможности широкого использования различных методик в полевой этнографической работе, как традиционных, так и включенных из других наук.[56]
Метод непосредственного наблюдения в сочетании с опросными методиками в целом удовлетворяет проблематике «этнографии современности» поскольку здесь исследуются вопросы, связанные с этнографической действительностью, нынешним обликом этнической общности. Но этнографические материалы, собранные этим методом, обычно используются в связи с проблематикой исторической этнографии, занимающейся на междисциплинарном уровне не только историей народов, но и историей человеческой культуры в целом.[57]
Несмотря на то, что методом непосредственного наблюдения собирается материал в современности и в целом о современном облике культуры этнической общности, необходимо иметь в виду его хронологические возможности. Здесь большое значение имеют источники получения фактического информации, а так же ее исследовательское применение. Так, сравнительно-исторический метод позволяет широко использовать материалы, собранные в современности данным методом для реконструкции в исследованиях по истории первобытного общества, исторической этнографии. Это возможно в связи со стадиальной оценкой понятия «современность». Наблюдая и фиксируя в современных полевых условиях архаичные элементы материальной и духовной культуры, традиционные социальные институты, этнография может реконструировать культурные явления далекого прошлого. Например, местонахождения мустьерского времени «погребений» медвежьих черепов, по аналогии с тотемическими обрядами, существующими у народов Сибири в настоящее время, может дать толкование обнаруженному явлению. Можем ли мы в этой связи говорить о хронологических возможностях метода непосредственного наблюдения, проникающего на десятки тысяч лет в глубь человеческой истории? Конечно, нет. Поскольку зафиксированный в полевых условиях факт, используется исследователями в качестве своеобразного языка, объясняющего явления далекого прошлого. Как отмечается, «используемые этнографией методы по своему назначению относятся к трем различным уровням: сбору материала, его обобщению и интерпретации».[58] Поэтому приведенным примером можно проиллюстрировать не хронологические возможности метода непосредственного наблюдения при сборе материала (первый уровень), а исследовательское его применение (третий уровень). Точно также, изучая в поле современную культуру народов, стоящих на низком уровне социально-экономического развития, без исследовательской оценки полученных материалов нельзя чрезмерно архаизировать собранные сведения. Условно такие возможности использования результатов полученных методом непосредственного наблюдения могут быть отождествлены с понятием «относительные хронологические возможности метода непосредственного наблюдения».
Реальные возможности проникнуть в глубь истории культуры этнической общности определяются различными методическими подходами к объекту и предмету полевой этнографии. Во-первых, это датировка объектов материальной культуры — постройки, орудия труда, одежда и т. д., бытующих ныне. Эта методическая установка объясняет практически универсальный вопрос, которым задается исследователь — «Когда это было сделано?» Причем эго обязательно и в отношении предметов, собираемых в этнографическую коллекцию. Во-вторых, определение хронологической глубины метода непосредственного наблюдения связано с работой с информантом. Здесь принято выделять три уровня, каждый из которых требует четкой фиксации. Так, наблюдая какое-либо явление, этнограф сталкивается с сиюминутным хронологическим уровнем, фиксируемым в полевых записях как личное наблюдение, которое может дополнительно объясняться со слов информанта. Углубиться в прошлое помогает память информанта. Здесь можно выделить хронологический уровень, который сам исследователь не наблюдает, но о нем помнит информант, видевший какое-то явление, либо принимавший участие в каком-то событии, вследствие чего он может рассказать о нем. Именно поэтому закономерным является стремление этнографа к работе с информантами старшего поколения, что позволяет проникнуть в глубь бытования этнографического явления.
Последним, хронологически слабо фиксируемым, является третий уровень — то, о чем информант помнит со слов других людей. Причем здесь тоже существует возможность датировки выяснением возраста человека, который рассказывал информанту об интересующем этнографа явлении.[59] В этом случае обычно сталкиваются со значительными сложностями хронологической привязки исследуемого явления в связи с универсальной мотивировкой по информации — «Люди рассказывали ...», «В старину говорили ...» и т. п.
Несмотря на это, в этнографии сложилось методически оправданное представление о том, что методом непосредственного наблюдения можно собирать достаточно надежный материал, характеризующий историю развития культуры этнической общности начиная с рубежа XIX-XX веков. Показательной здесь является градация, применяемая для составления карт в историко-этнографических атласах — 1) до середины XIX века, 2) конец XIX- начало ХХ века, 3) середина ХХ века.[60] Об этом же говорят подзаголовки большинства этнографических монографий, посвященных описанию культуры отдельных этнических общностей.[61] В полевой этнографии существует ряд частных методик, которые позволяют еще глубже проникнуть в прошлое этнической общности.[62] Универсальной составляющей метода непосредственного наблюдения является работа с документальными источниками. Фактический материал, извлекаемый из них, датируется временем происхождения документального источника, либо датировкой событий отраженных в них.
Все выше сказанное позволяет рассматривать хронологические возможности метода непосредственного наблюдения как один из универсальных приемов критики этнографического источника, предполагающего тщательное временное определение описываемого явления. В случае невозможности такого определения необходима приблизительная качественная временная привязка по нескольким вероятным градациям: явление бытует (наблюдается исследователем), бытовало (его видел информант), сохранилось в памяти поколений, либо относится к сфере представлений.[63]
Работа методом непосредственного наблюдения тесно связана еще с одним немаловажным аспектом, который чаще рассматривается с эмоциональной позиции и практически никогда с методической точки зрения. Несмотря на всю его значимость, в связи с отсутствием специальных методических разработок, мы остановимся на нем в самых общих чертах. Речь идет об этнографической этике, которая определяет отношение этнографа к среде исследования. Полевая работа сталкивает этнографа с двумя ситуациями, определяющими ее проявление. С одной стороны это весь комплекс традиционно-бытовой культуры этнической общности, с другой — носитель этнической традиции — человек. Это предполагает возможность деления этнографической этики на два направления. Каждое из них требует от этнографа одновременного сочетания профессиональной и гражданской позиций.
Первое направление определяется отношением к изучаемому явлению и требует умелого сочетания профессиональной и гражданской позиций при определенном приоритете первой. Такая установка налагает запрет на аксиологические суждения по поводу наблюдаемого явления с позиции здравого смысла.[64]
Можно говорить о методических установках этнографии исторически сложившихся в аксиологических исследований культуры. Здесь уместно вспомнить одно из высказываний по данной проблеме, которое, как кажется, наиболее полно отражает суть вопроса. «Да, этнограф имеет право на этическую позицию. Но принцип историзма и системный принцип диктует нам единственную возможную последовательность: сначала конкретное исследование явления во всех связях и отношениях, затем столь же конкретная оценка, если в этом есть необходимость. Социальная, идеологическая позиция исследователя не обязательно требует от него сказать по поводу каждого явления, хорошо оно или плохо. Нередко оно и хорошо и плохо, или ни хорошо, ни плохо. Оно, прежде всего, объективно существует и надо понять почему».[65] Такая установка применима и к полю, когда недопустимо ни активное противодействие, ни поверхностное восхищение, ни тем более безразличие к наблюдаемому и фиксируемому явлению.[66] Подобные крайности чаще всего закрывают доступ к исследуемому факту и в конечном итоге вредят получению объективной информации. Аксиологический подход как один из исследовательских приемов может и должен быть подключен, когда речь идет о сущности явления.[67] В конечном итоге именно он помогает найти пути и средства преодоления негативных явлений в человеческой культуре. Здесь приоритет приобретает не только профессиональная, но и гражданская позиция исследователя
Другое направление, отношение к информанту. Исходя из методических и демократических традиций отечественной этнографии, оно вырисовывается достаточно четко. Вопрос о системе рабочего взаимодействия исследователя и информанта будет рассмотрен ниже. Здесь же уместно отметить, что с точки зрения этнографической этики, не следует рассматривать информанта в качестве абстрактного носителя традиций этнической общности. Это, прежде всего, индивидуальность, чьи знания, жизненный опыт представляют для науки безусловный интерес.[68] Все выше сказанное позволяет оценить этические установки полевой этнографии как один из способов критики этнографического источника при помощи метода непосредственного наблюдения.
Данные установки определяют метод непосредственного наблюдения не только как инструментарий сбора полевого материала, но и как исследовательский прием формирования этнографического источника. Это, в известной мере, противоречит традиционному делению этнографической работы на две части: полевую и кабинетную, поскольку первая является не просто коллекционированием фактов. Это исследовательская работа по их выявлению и формированию этнографического источника, который может быть использован не только впрямую при характеристике этнической общности, но и в качестве источника культурно-исторических исследованиях.
Современное развитие этнографии в направлении расширения ее предметной зоны требует тесного взаимодействия теории этнографической науки и практики работы методом непосредственного наблюдения. Совершенствование методологии требует совершенствования методики формирования фактологической базы. Но это ни в коей мере не означает отрицания традиций метода полевой этнографии, речь идет о его совершенствовании, применении в новых условиях развития этнографической действительности.[69]
ГЛАВА II