Дети во время второй мировой войны

Миллионы детей потеряли одного или обоих родителей и были вырваны из своего родного дома, из привычной среды, которая до этого времени обеспечивала для них уверенность и безопасность. По приблизительном) определению война разрушила около 30 миллионов родных домов детей, причем много миллионов детей осталось без пристанища. Дети подверглись ужасам бомбардировок, они видели убийства и смерть, страдали от голода и холода, от грубого и унизительного обхождения, они не посещали школы, а многие из них прошли и через ряд концентрационных лагерей.

Уже во время войны, а в особенности после нее, работники в области заботы о ребенке оказались перед совершенно новыми проблемами не­обычного масштаба, с последствиями которых нам приходится встречаться до сих пор. Разнородность материала и отсутствие методологического единства исследований, занимающихся данной проблемой, приводят к мно­гим расхождениям во взглядах и затрудняют сравнение. С другой стороны, определенный, уже истекший период времени все же позволяет теперь сделать оценки.

Из детей, пораженных войной, специальному исследованию подверг­лись две группы: во-первых, дети, эвакуированные из областей, находя­щихся под угрозой, в более безопасные места, причем главным образом с отрывом от своих семей, а во-вторых, дети беженцев и дети из концентра­ционных лагерей.

а) Эвакуированные дети. Эвакуация детей из областей, находившихся под угрозой бомбардировок в особо большом размере осуществлялась в Англии, где почти 3/4 миллиона детей было оторвано от своих родителей и размещено главным образом в опекунских семьях, реже в специальных учреждениях в безопасной области. Сравнение этих детей с детьми, которые оставались со своими родителями и пережили совместно с ними ужасы бомбардировок, с большой вероятностью доказывает, что эвакуация (т. е. сепарация) оказывает более значительное влияние на психическое здоровье ребенка, чем бомбардировка. Так, например, Барбери выявил невроти­ческие признаки у 52% эвакуированных детей, однако лишь у 20% детей, переживших бомбардировки. Подобным образом Кери - Трефзер (1949) обнаруживает более тяжелые и — что касается психотерапии — более стойкие нарушения у эвакуированных детей, чем у тех, которые пережили бомбардировки, в особенности же, если речь идет о детях моложе 5 лет. М. Мейергофер (1949) в Швейцарии приходит к заключению, что тяжелый острый травматизм во время военных событий не вызывает таких глубоких и стойких последствий, как хронические психические лишения и изоляция. Уверенность, которую дает ребенку присутствие родителей, дравновеши-вает, по-видимому, в значительной мере потрясающие военные пережива­ния. Еще в 1952 году Сюттер обнаруживал повышенную эмоциональную ломкость у детей, подвергшихся эвакуации из крупных французских городов по возрастным группам, в отличие от детей, эвакуировавшихся в рамках семейных единиц (мать со всеми детьми или хотя бы все братья и сестры из семьи совместно).

Дело зависит, конечно, не только от уз ребенка с его родителями, но от всей социальной ситуации ребенка и его семьи. Дети, проживавшие в лагерях в отрыве от нормального общества, отличались признаками психической депривации, причем как в случае отсутствия родителей, так и находясь вместе с ними (например, дети в концентрационном лагере в городе Терезин). Ник Вол указывает, что дети, бежавшие во время вой­ны из Норвегии в Швецию, где они жили нормальной жизнью с полным включением в общество, не проявляли признаков депривации, причем безразлично, проживали ли он, при этом с родителями или без них. В отличие от этого, дети, попавшие в Норвегию и проживавшие там в лагерях с полной изоляцией от окружающего мира, были депривированны, причем безразличию, были они или не были в обществе своих родителей, так как и для самих их родителей изоляция была мучительной.

Проявление невротических нарушений у эвакуированных детей боль­шинство* авторов приводит в пределах 25—50%. Ясно, конечно, что часть данных нарушений возникла бы даже в случае, если бы дети не подверглись эвакуации: в приблизительной оценке примерно лишь треть этих нару­шений была непосоедственно вызвана или ухудшена эвакуацией. Наиболее частым невротическим признаком явился энурез (Айсекс, Берт), где воз­растание по сравнению с довоенным положением представляло целых 50%. Помимо этого встречались и тревожные состояния, беспокойство, и в особенности отсутствие сосредоточенности, реже отмечались также диссоциальные проявления и правонарушения. Нарушения поведения мешали иногда приспособлению ребенка в семье опекунов, однако в других случаях •дети даже со значительными нарушениями приспосабливались хорошо: нередко это зависило от качества замещающей семьи (например, тревож­ные дети хорошо приспосабливаются в спокойной, живущей общеприня­тым образом семье; агрессивные и вздорные дети лучше приспосабливались в свободной, не придерживающейся общепринятого семье.) Хотя боль­шинство детей реагировало на эвакуацию ухудшением поведения или невротическими проявлениями, все же имелись и дети, поведение которых, напротив, улучшалось: они стали более самостоятельными, дисциплини­рованными, спокойными (подобно тому, как это отмечалось при госпита-лизме). Данная констатация касается, главным образом, детей избалован­ных и инфантильно требовательных, у которых родители подчинялись ранее всем их капризам.

В целом дети, отношение которых к родителям было уравновешенным и полностью положительным, перенесли' свое перемещение сравнительно спокойно — как будто бы это их отношение представляло ту базу уве­ренности. которая им помогала адаптироваться в новой ситуации (как, впрочем, это представляет опору для всякого ребенка, которого на время помещают вне его семьи). Такие дети о своем родном доме в большинстве случаев вспоминали не слишком часто или только неопределенно, в обще­принятых рамках (К. Волф, 1945). Однако дети, отношение которых к ро­дителям являлось конфликтным, не были способны к подобному при­способлению, и их конфликт, как правило, еще обострялся и прорывался наружу. Особенно тяжело перемещение в новый опекунский дом пере­носили дети в пубертатном возрасте (13—16 лет), которые уже с трудом устанавливали интимные связи в новой семье. Согласно ожиданиям, данные свидетельствуют также о том, что дети дошкольного возраста отличаются большими нарушениями, однако в этом смысле между отдельными ис­следованиями нет полного единства.

Хотя, следовательно, нельзя сомневаться в том, что эвакуация со всеми своими требованиями и последствиями представляет для большин­ства детей довольно значительную нагрузку и приносит определенные неблагоприятные осложнения в поведении, все же число нарушений и не­достаточной адаптации намного меньше, чем можно было бы ожидать. Последнее не означает, однако, что к эвакуации они относились совершенно безразлично и что она не оставила определенных последствий в смысле большей ранимости ребенка, проявляющейся в будущем в случаях его столкновения с иными затруднительными или конфликтными ситуациями.

К сожалению, имеется и новый опыт с эвакуированными детьми. Меи (1974) сообщает о 3000 детей ползункового возраста, которые само­летом были переправлены с театра военных действий в Биафре в Ламбарене и оставались там в течение 2 лет. Эти маленькие беженцы без родителей весьма заметно отличались от местных детей, характеризующихся спо­койным и свободным поведением. Эвакуированные дети в течение многих месяцев отличались нарушениями поведения, они были тревожными, со­сали пальцы (а это у африканских детей из семей встречается вообще очень редко), не держали мочу и стул, страдали невротическими рвотами, ночными страхами и т. д. Примечательным также было, что эти дети длительно и упорно занимались игрушками, тогда как африканские дети в нормальных условиях игрушками не интересуются или даже от них отказываются.

б) Дети беженцев и дети из концентрационных лагерей подвергались, понятно, намного более тяжелым условиям жизни, и их отклонения, поэтому, являлись значительно более глубокими. Наибольшие же пораже­ния коснулись детей, которые, кроме того, подвергались расовому пре­следованию. Несмотря на это, они нередко удивляли высокой способностью реадаптироваться со сравнительно быстрым исправлением нарушений в лучшей среде.

Лишь через терезинский концентрационный лагерь прошло в целом около 15 ООО еврейских детей, причем меньшая часть из них проживала с матерями, а большая часть в разлуке с ними. Многие из них уже при транспортировке в лагерь пережили мучения и ужас, описать Которые можно лишь с трудом. Условия пребывания в лагере делали невозможным любое направленное воспитание, играть с маленькими детьми не было времени, проводить систематическое обучение у старших детей было нельзя. Голод, грязь, холод, тяжелый принудительный труд и унижающее обращение надзирателей представляли каждодневную судьбу детей, так же, как и взрослых. В атмосфере, наполненной страхом смерти, все заставляло стремиться к самосохранению при всех условиях.

Весьма ценные данные и внутренней психологической ситуации в те-резинском гетто приводят как некоторые известные психологи, которые попали сюда уже как взрослые люди (проф. Е. Утитц), так и ра­ботники, прожившие здесь часть своего детства и позднее ставшие психологами (О. Клейн), а также художники (Г. Гошкова-Вейссова) и др. Из их работ вытекает, что дело касалось весьма сложной психологической ситуации, где неудовлетворение основных жизненных потребностей непре­станно сталкивалось с перенасыщением в иных областях. Город, где перво­начально проживало 10 ООО жителей, принял их почти трехкратное число. Терезин при теперешнем послевоенном заселении представляется прежним жителям «пустым городом», «мертвыми кулисами». Люди здесь были бук­вально напиханы, никто не мог остаться в одиночестве. Семейные связи в основном сохранялись, хотя старшие дети и жили отдельно от родителей. Здесь не был сенсорной и эмоциональной депривации, но зато имелась особая смесь депривации биологических и общественных потребностей (потребности в пище, в покое, в свободном передвижении, отдыхе, сне); также потребность уверенности, опоры, интимности, жизненной перспек­тивы, прочных и стойких ценностей, рабочего применения, стойких меж­личностных связей — все это не находило здесь удовлетворения в трагич­ных масштабах. Состояние хронической фрустрации неизбежно проявля­лось у пожилых людей, а через их посредство воздействовало и на умона­строение детей.

В данной среде все дети, включая детей из наиболее благополучных семей, быстро опускались: дети крали, обманывали в свою пользу, не считались со взрослыми, они создавали даже банды, в которых процветали аморальные и асоциальные позиции. Собственно психические заболевания, причем даже истинные невротические затруднения, — в концентрационных лагерях частыми не являлись — наоборот, там исчезали прежние невроти­ческие проявления. Однако интенсивные аффекты, которые в тот период накапливались в душе ребенка, гнев, мстительность тревога, унижения, отражались на последующем развитии этих детей во многих случаях даже слишком выражено.

После освобождения данные дети (подобно тому, как дети сосланных и казненных родителей) объединялись главным образом в специальных детских домах и только оттуда — после некоторого периода реадаптации — включались в адоптивные семьи или в постоянные детские дома, многие репатриировались, некоторые были отправлены в Израиль и в другие государства. В диагностических детдомах было, таким образом, собрано большое количество материала, который, конечно, в зависимости от усло­вий в учреждении и от методологического подхода сотрудников, весьма различен. Мы попытаемся здесь разобрать определенные выводы из сооб­щений сотрудников отдельных учреждений и, в частности, из обзорной публикации Нелли Волффгейм (1958—1959).

Хотя большинство детей претерпели значительные физические по­ражения, все же их выздоровление было удивительно быстрым. Уже после 2—3 месяцев лечебной помощи в лагере в Чехословакии, где были с -средоточены эти дети, состояние их питания и здоровья улучшилось так, что при поступлении в «перевалочные» дома у них был вид вполне здоровых детей (если не считаться с большей склонностью к инфекциям и сравни­тельно частым кожным заболеваниям). Однако психическое поражение проявилось вскоре почти у всех детей и было по-видимому, значительно более глубоким, как это показывает Е. Гейлова (1947).

Маленькие дети, поступавшие в детские дома, производили впечатле­ние крайне беспокойных «анимальных существ»: они были очень раз­дражительны, большую часть времени они бесцельно бегали, визжали, все разрывали и уничтожали. Что касается их развития, то оно было явно всесторонне задержанным, больше всего в социальном отноше­нии: они не умели есть, не соблюдали чистоты тела, не умели играть. К. Франсуаз (1948) установила у 4 — 5 -летних детей, разлученных с родителями до достижения 3-его года жизни и принятых в детское учреждение «Le Renouveau», тяжелое физическое, психомоторное и ум­ственное отставание. Дети были небольшого роста, большая их часть вообще не говорила, и задержка умственного развития соответствовала дебильности.

Процесс социализации у детей из концентрационных лагерей про­двигался лишь медленно. А. Фрейд и С. Данн (1951) описывают развитие шести таких детей, которые с грудного возраста в течение целых трех лет находились в концентрационном лагере в Терезине. После помещения в детский дом с индивидуальной заботой семейного типа они сначала вели себя но отношению ко всем людям и событиям отрицательно, лишь по­степенно сживаясь, причем им помогало особенно то обстоятельство, что они воспитывались все совместно. Отношения этих детей друг к другу, что было заметно в их взаимопомощи, а также в том, как они подра­жали друг другу, во многом способствовали образованию отношений к взрослым. Долго проявлялись нарушения в области чувств: паничес­кий страх перед животными, непрестанная боязнь, что кто-нибудь у них

■

что-то отберет (игрушки, еду), тревожность при уходе человека и вооб­ще явное недоверие к окружающему и к людям. Несмотря на это, у всех этих детей произошла далеко идущая и удивительная регуляция поведения и развития. Подобную картину наблюдали у 25 детей, которых насильно отобрали у матерей в рабочих лагерях и воспитывали в одном тайном месте в Австрии, где они жили в тесном старом доме среди лесов, без возможности выходить на двор, играть с игрушками или увидеть кого-либо иного, чем своих трех невнимательных воспитательниц. Эти дети после своего освобождения также сначала кричали целыми днями и ночами, они не умели играть, не улыбались и лишь с трудом учились соблюдать чистоту тела, к которой их ранее принуждали только грубой силой. По истечений 2—3 месяцев они обрели более или менее нормальный вид, причем и им при реадаптации сильно помогало «групповое чувство».

Нарушения у детей школьного и пубертатного возраста были внешне менее заметными. -Некоторые из этих детей в новых лучших условиях быстро приспособились, и их поведение нормализовалось. Однако почти у всех этих детей в структуре их характера обнаруживаются глубокие следы их переживаний. Самую, пожалуй, серьезную черту в их пора­жении представляет недоверие к людям: они потеряли веру в человека, они не доверяют его обещаниям, сомневаются в его искренности, постоянно

Рис. 30. «Мир за изгородью.» Дерево и небо, обсыпанное звездам», символизируют вероятно красоту свободного мира, от которого отделяет ребенка чрезмерно высокая стена.

ждут, что их застанут врасплох — поэтому они ко всему сверхкритичны, завистливы, они не умеют быть благодарными. Многие из-них отличались более хорошим отношением к детям, разделявшим ту же судьбу, в осо­бенности к братьям и сестрам — что иногда можно (как мы это уже видели у младших детей) использовать в перевоспитании более благоприятно, чем непосредственный контакт со взрослыми.

Несмотря на все явное недоверие к своим новым воспитателям и не­желание принимать проявления их благорасположения, у этих детей также имеется сильная потребность в любви, проявляющаяся часто при чрезвычайных обстоятельствах, причем скорее косвенным образом. Так, например, общим явлением было преувеличение физических жалоб, по­средством чего дети обеспечивали для себя повышенное индивидуальное внимание. Для многих детей представляло желанную цель пребывание в комнате изолятора с особой сестрой.

Уже данные типичные нарушения межчеловеческих отношений сви­детельствуют о том, что дети больше, чем от физических лишений, страдали от потери семьи и родного дома. Интересные свидетельства об этом при­носят и произведения детей —их сочинения, стихи и рисунки.

Рис. 31. Фантастический рисунок сумрачного характера.

Особые ноты звучат для нас и в стихах детей периода их интерниро­вания в Терезине; они трогательным образом отображаются также в их рисунках, которые в психологическом аспекте рассматривал у нас О. Ба­не у чек. Мотивы родного дома, дорог, далей и ухода здесь полностью преобладают. В них можно распознать страстное желание бегства от не­удовлетворительного настоящего, возвращения к безопасности прошлого или ухода в фантазию обнадеживающей будущей жизни. Рисунок — так же, как словесное проявление — являлся для многих детей не только средством выражения их мечтаний в период тяжелых лишений, но и пред­ставлял, очевидно, некое замещающее удовлетворение. Если мы слышим в свидетельстве взрослых лиц, что страдания в концентрационных лагерях скорее подкрепляли художественные дарования, то можно, по-видимому, высказать предположение, что психическая депривация при определенных условиях (у личностей в определенной степени уже сформированных) может углублять дарования и художественное вдохновение.

Если во времена лишений дети находят опору в более счастливом прошлом, то после своего освобождения они в большинстве случаев — преднамеренно или непреднамеренно — избегают мыслей о прошлом. Они как будто не хотят касаться еще живых ран. И именно эти лишь поверх­ностно затянувшиеся раны обусловливают большую чувствительность де-

тей к фрустрации, в особенности же к любым переменам ситуации, к пере­мещению и повторному сепарированию, которые в послевоенных детских домах часто имели место на основе репатриационных соглашений. При­мечательно, что несмотря на свое большое и живо осознаваемое стремление попасть в действительно родной дом, многие из этих детей тяжело пере­носили уход из коллективных диагностических домов-проиускников в адо­птивные семьи и лишь медленно и с трудом там приспосабливались.

Особого упоминания заслуживает интересное наблюдение, что между детьми, проведшими даже длительное время в концентрационных' лагерях, отмечалась после освобождения лишь незначительная склонность к пря­мым правонарушениям. В домах-пропускниках, хотя и происходили покражи продуктов питания (дети по прежней привычке собирали и запрятывали их в постели), проявлялись тенденции обогащаться за счет других, обманывать и «давать взятки», однако данные черты вскоре, как правило, исчезали, причем из них не развивалась настоящая пре­ступность. Недостаток нравственных ценностей постепенно уравновеши­вался, так же, как улучшались способы поведения в обществе.

В целом можно утверждать о детях, лишенных семейной жизни в кон­центрационных лагерях или в беженских пунктах, что их поражение гораздо более глубоко и серьезно, чем то, которое наблюдается у эвакуировапиых детей, остававшихся все-таки в контакте с собственными семьями, а также — но большей части - в сравнительно хороших жизненных условиях. У детей, проживших в лагерях самые ранние года, поражение захватывало обычно глобальным образом все развитие физическое и, в особенности, иевропсихическое. Старшие дети отличались, скорее, нарушениями характера, где главную черту представляло нарушение от­ношения к человеческому окружению, а также к собственному я (иными словами: недостаток доверия к другим людям и к самому себе). Удиви­тельно то, что большинство тяжело депривированных детей в сравнительно короткое время в общем успешно приепособливались и что эти дети не отличались (согласно одному статистическому обследованию в 60°о) ника­кими непосредственными признаками психического расстройства. Практи­чески, однако, тяжелые лишения оставили определенные следы у всех детей, причем прежде всего в их повышенной ранимости: их равновесие не­устойчиво, малые изменения в их жизненной ситуации легко приводят к крушению.

Однако индивидуальные различия, очевидно, весьма значительны. Дети из устойчивых семей, счастливо прожившие свои ранние годы и бывшие долностыо душевно «здоровыми», в целом переносили эти условия лучше. Свойства характера, приобретенные в раннем детстве (несмотря на внешний

нанос запущенности), устояли в определенной мере и перед самой тяжелой нагрузкой. Дети, воспитание которых укрепляло их самостоятельность, также лучше переносили трудности. Определенная тревожность, сохраня­ющаяся \ всех пораженных детей, может однако представить основу для возникновения невроза в более позднем возрасте. Собственно неврозов в течение пребывания в концентрационных лагерях было, очевидно, мало, однако л чувствительных индивидов вспыхивали нередко выраженные неврозы после освобождения и переведения в лучшие \ слови я.

Последствия райнений «лагерной депривации» проявляются зачастую только в более поздние стадии развития, как это убедительно описывает в нескольких казуистиках Бирманн (1974). Неспособность этих людей взять на себя обязанности взрослого периода, оправдать себя в любви и в браке, удовлетворить психические потребности собственных детей на приемлемом уровне все то снопа подготовляет почву для эмоциональной депривации их собственных детей. Нарушения личности могут, таким образом, передаваться от поколения к поколению. , Iипковиц (1974) говорит о таком переносе трудностей па последующее поколение как о «лагерной психопатологи и второго поколения».