Гом и ответственностью. Какого же долга и какой ответст- венности вы теперь хотите от меня?

Амбивалентность постмодернистского взгляда на эту проблему состоит еще и в том, что здесь в принципе не мо- жет получить разрешение вопрос, считавшийся прежде столь важным: идет ли речь о злой воле — решимости порвать с со- циальными нормами во имя теневых практик или, напротив, о безволии — о предельном морально-психологическом ос- лаблении нашего современника, более не способного ни к каким последовательным усилиям, ни к каким жертвам и связанному с ними напряжению.

Добавим, что эта двусмысленность присутствует во всех революциях — и социальных, и криминальных. Когда боль- шевики соблазняли солдат Первой мировой войны лозунгом

«долой войну» — приглашением к дезертирству, а крестьян и городских люмпенов — лозунгом «грабь награбленное», что здесь преобладало: давление мефистофельской асоциальной воли или асоциального безволия, не способного нести бремя какого-либо долга?

Легче всего развести эти моменты в сторону, одним при- писав мефистофельскую волю, другим — роль ее пассивных жертв. Но, рассуждая строго, мы должны признать, что когда речь идет о жертвах и жертвенности, то эти понятия мы должны скорее отнести не к дезертирам, мародерам и под- жигателям усадеб, а к тем, кто решился на вооруженное со- противление, — волонтерам добровольческой армии. Сопро- тивление остальных надо признать запоздалым и вряд ли принципиальным: они возмутились лишь тогда, когда кри- минальные практики большевистской экспроприации ока- зались прямо направленными против бывших содельников и классовых попутчиков.

Уловка тех, кто ломает устоявшийся порядок в своих ко- рыстных целях, состоит в том, чтобы объявить сам порядок своекорыстным и нелегитимным. Большевики все стесни- тельные для них цивилизованные нормы объявили буржуаз- ными; «демократы», открывшие дорогу великой криминаль- ной революции по имени «приватизация», объявили эти же нормы тоталитарными, а себя — борцами с тоталитаризмом.

Искушение глобализмом 191

И те и другие брали себе в союзники человеческую слабость и греховность, тяготящуюся общественными нормами и дол- гом. В обоих случаях проект освобождения освобождал лишь тех, кто наиболее профессионально подходил к ниспровер- жению порядка и был готов к профессиональному использо- ванию открывшегося беспредела.

Профессионалы же здесь не те, кто увлеченно делают, а те, кто заранее знают, во имя чего это делается. С этой точки зрения надо признать, что демократы постмодернистского пошиба в своей борьбе с «тоталитарной репрессией» не были настоящими профессионалами — их деятельность ниспро- вержения послужила целям, о которых они заранее вряд ли подозревали.

Вероятно, наиболее надежным критерием отличия дейст- вительно продуктивного реформаторства от контрпродук- тивного является последовательный отказ от манипулятив- ной игры на понижение — от потакания низменным инстинк- там и слабостям, которыми легче всего соблазнить массу, ничего не давая ей взамен.

По-видимому, настала пора сформулировать особый за- кон революционно-реформаторских эпох: чем масштабнее провокационный процесс потакания инстинктам, тем боль- ше дивидендов извлекают из него потенциальные экспро- приаторы и узурпаторы собственности. Следовательно, заду- манный в качестве «антибуржуазного» процесс высвобожде- ния «репрессированной чувственности» и асоциальное™ неизменно играет на руку буржуазии наихудшего пошиба — не способной к самоограничению. Эскалация ниспроверга- тельного процесса, направленного против норм, кажущихся

«репрессивными», способствует самой обескураживающей исторической ротации буржуазных собственников: вытесне- нию продуктивного капитализма контрпродуктивным, спе- кулятивно-ростовщическим, так как спекуляции, ростовщи- чество и другие практики теневой экономики лучше всего вписываются в парадигму радикалов «чувственного раскре- пощения».

Теперь поставим вопрос: почему процесс ниспроверже- ния норм столь органично сочетается с тенденциями глоба-

192 А. С. Панарип

Лизации? Здесь нам пригодится еще один концепт пост- структуралистской и постмодернистской «критики» норма- тивных начал. В частности, речь идет о понятии множест- венности текста, предложенном Роланом Бартом. Герме- невтическая теория давно уже установила, что процесс интерпретации любого текста в принципе бесконечен и каж- дый новый интерпретатор воодушевляется неискоренимой множественностью, многозначностью и даже двусмыслен- ностью текста.

Но постструктуралистский текстовой анализ идет даль- ше, настаивая на том, что сама целостность любого текста — не больше чем миф. «Текстовой анализ не стремится выяс- нить, чем детерминирован данный текст, взятый в целом как следствие определенной причины; цель состоит скорее в том, чтобы увидеть, как текст взрывается и рассеивается в

то

межтекстовом пространстве...»

В таком именно горизонте воспринимаются нормы мо- рали и культуры: вместо однозначной интерпретации они подаются как текст, «взрывающийся и рассеивающийся в межтекстовом пространстве». Таким межтекстовым про- странством является глобальный мир сосуществующих, стал- кивающихся и эпатирующих друг друга национальных куль- тур.

Глобальный «гражданин мира», вместо того чтобы зани- мать архаическую позицию верноподданного адепта одного из сталкивающихся друг с другом национальных текстов, предпочитает выступать в роли софистического сопоставите - ля текстов, сознательно эксплуатирующего моменты их вза- имной противоречивости. Современный «гражданин мира» сопоставляет тексты не для того, чтобы отобрать среди них наиболее истинный, а для того, чтобы убедить себя и окру- жающих в том, что проблема истинности вообще не имеет решения и должна быть заменена проблемой «временного контракта» между субъектом и теми из множества норматив- ных систем, которые на сегодня наиболее его устраивают.