Проблема материнства в отечественных и зарубежных исследованиях

Как понятие материнской, так и понятие отцовской роли зависит от самых разных факторов, а биологический фактор не является в дан­ном случае фатальным.

Различия в строении тела мужчины и женщины определяют спо­собность женщины к репродукции. В мужском жизненном цикле нет аналога такому событию, как роды. Женщина-мать значительно тес­нее отца связана со своим ребенком (ребенок развивается в организ­ме матери, мать вскармливает его в первый год жизни). Поэтому со­циологи и психологи склонны подчеркивать биологические детерми­нанты материнской роли.

В отечественной психологии значительное место отводится поня­тию инстинкта материнства и проблеме девиантного поведения мате­ри как нарушению природной функции женщины. Названия публи­каций отечественных авторов говорят сами за себя: «Влияние семей­ных факторов на формирование девиантного поведения матери» (В. И. Брутман, А. Я. Варга, И. Ю. Хамитова); «Некоторые результа­ты обследования женщин, отказывающихся от своих новорожденных детей» (В. И. Брутман, М. Г. Панкратова, С. Н. Ениколопова); «Пси­хологическая работа с женщинами, отказывающимися от новорожден­ных детей» (М. Ю. Колпакова) и т. п.

А. И. Захаров, например, выделяет ряд факторов развития инстин­кта материнства:

• прообраз материнства;

• желание иметь детей, установка на них;

• положительный отклик на беременность;

• нежность к зарождающейся жизни;

• чувство жалости и сострадания к ребенку;

• чувство близости с ним;

• эмоциональная отзывчивость матери [6, с. 20-21].

Очевидно, что такое внимание к роли женщины-матери связано с осо­бенностями русской культуры. Для православия достаточно важен культ Богородицы — святой Марии именно и, прежде всего, как мате­ри Бога, а не в других аспектах этого образа, как видно из самого наи­менования; образ этот не мог не оказывать влияния на восприятие женщины в русской культуре. Причем чем ближе процесс по своему характеру к подвигу, мученичеству, тем выше самоуважение женщи­ны и тем положительнее оценивают ее окружающие — в духе почита­ния святых. В русской культуре в советском ее варианте мужчина отец естественным образом отсутствует, у него другие задачи; материнс­кая же функция всегда подчеркивалась и превозносилась [8]. Ав­тор ряда работ по проблемам социологии культуры А. Левинсон по­казывает следствия такой политики: «огосударствленная и заполнен­ная исключительно женщинами машинерия воспроизводства и социализации создавала все более некачественных мужчин», что не замедлило проявиться в социуме. «Роль отца в позднесоветский пе­риод снизилась до неведомого отечественной истории минимума, — продолжает автор. — Писатели, психологи и педагоги, предрекавшие тяжелые последствия массовой безотцовщины, оказались правы. Такого взлета организованной преступности и организованного наси­лия, который пришелся на начало 1990-х годов, страна не знала пол­века. А новая организованная преступность, заметим, генетически возникла из двух источников — молодежных "группировок" и дедовщины. И то и другое представляет собой механизм социализации под­ростков, заменивший феминизированные институты семьи и шко­лы в деле превращения подростка в мужчину» [14, с. 49].

Создается такое впечатление, что тема отцовства в исследованиях психологической и социологической отечественных школ избегалась, да и сейчас редко встретишь научные работы, посвященные этой про­блеме, несмотря на то что появляются труды, анализирующие тради­ции, особенности культуры, ситуацию в советский и перестроечный периоды отечественной истории. Женский же образ однозначно ассо­циируется с материнским, превращая женщину, таким образом, в «ма­шину» по воспроизводству.

Для западных исследователей внимание к проблеме материнства связано с интересом к психоаналитическим интерпретациям детства и детских переживаний. По словам Н. Л. Пушкаревой, «психоанализ дал исследователям язык, на котором стали общаться многие, изуча­ющие семейные отношения» [17, с. 48]. Особенно интенсивно фено­мен материнства стал исследоваться в послевоенное время: роды, кор­мление ребенка, психика менструирующих женщин становятся объек­том пристального внимания исследователей. Рядом ученых (в том числе Э. Эриксоном, К. Хорни, Д. Пайнз, Д. В. Винникотом и др.) была показана значимость рождения ребенка как кризисного, переломного момента в становлении женской идентичности. Желание иметь ребенка, специфика психологического протекания беременности, особен­ности общения с ребенком связывались со спецификой переживания отношений со значимым взрослым самой женщины. Кроме того, была показана значимость взрослого (в большей степени матери, так как именно она более тесно связана с ребенком в первые годы жизни) на ранних этапах становления ребенка для его интеллектуального и лич­ностного развития.

Начиная с 1980-х годов женщины-исследователи, придержива­ющиеся феминистских взглядов, стремились показать, что именно женская способность к деторождению и была базисной основой со­циальной и культурной дискриминации женщин. Безусловно, на изменение взглядов относительно материнства повлияли теории К. Мангейма, П. Бергера и Т. Лукмана. Два наиболее известных произведения, написанных с позиций социального конструктивиз­ма — А. Рич «Рожденная женщиной» и Н. Чодоров «Воспроизведе­ние материнства», — призваны подтвердить положение о том, что характер материнства во все времена был сложно конструируем обще­ственными ожиданиями [17]. «Пол, — как подчеркивал Н. Чодо­ров, — это действительно биологическая данность, константа, но все, что с ним связано, — это приписанный (аскриптивный) статус» [17, с. 51].

Еще одним источником нового отношения к проблеме материн­ства послужили работы философов-постмодернистов (в особенности французских постмодернистов и постструктуралистов Ж. Деррида, Ж. Ф. Лиотара, Ж. Делеза). Влияние этих новых идей на исследова­ния материнства в философских и психологических концепциях можно рассматривать в различных направлениях. Но, видимо, основ­ным можно считать лингвистический переворот, под которым пони­мается особое внимание к языку, к слову, к анализу содержания по­нятий и категорий. В рамках лингвистического переворота возник­ла и удобная дефиниция «практики речевого поведения» — дискурса. Исследователи материнства 1990-х годов (Ю. Кристева, Л. Иригаре, Дж. Батлер и др.) немедленно заговорили о различии дискурсив­ных ролей материнства доиндустриальной, индустриальной и пост­индустриальной эпох, об особенностях так называемого женского письма.

Подводя некоторый итог, можно сказать, что в западной традиции в последние десятилетия наблюдается тенденция к рассмотрению материнства как социального явления, некоторого социального конструкта, который формируется под влиянием общества, его раз­личных социальных институтов. В западных исследованиях просле­живается важная идея о том, что «фемининность» и «маскулин­ность» — это символические конструкции, не связанные с биологией, что и обусловливает множественность, противоречивость проявлений мужчин и женщин.

Однако, возможно, более справедливым в этом контексте будет замечание М. Мид: «Имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают... Мужчинам надо прививать желание обеспечивать дру­гого, и это поведение, будучи результатом научения, а не врожден­ным, остается весьма хрупким и может довольно легко исчезнуть при социальных условиях, которые не способствуют его сохране­нию. Женщины же, можно сказать, по самой своей природе явля­ются матерями, разве что их специально будут учить отрицанию своих детородных качеств. Общество должно исказить их самосоз­нание, извратить врожденные закономерности их развития, совер­шать целый ряд надругательств над ними при их воспитании, чтобы они перестали желать заботиться о своем ребенке, по крайней мере, в течение нескольких лет, ибо этого ребенка они уже кормили в те­чение 9 месяцев в надежном убежище своего тела» [15, с. 115].

В заключение можно сказать: формирование женщины как мате­ри — процесс достаточно сложного индивидуального и социального развития. Именно особенности индивидуального развития женщи­ны будут во многом определять ее отношение к ребенку.