Глава двадцать четвертая 6 страница

- А ты, молодчик? Что у тебя на уме, кроме гибели от сабли своего товарища? Хочешь присоединиться к моей команде капером или предпочтешь умереть пиратом от руки этого человека или же в родимой Англии?

- Я никогда не хотел быть пиратом, сэр, - быстро ответил я. (Хватит улыбаться.) - Я просто хотел подзаработать для жены, сэр, вернуться с честно заработанными деньгами домой, в Бристоль.

(В Бристоль, из которого меня изгнали, и для жены, с которой мне запрещалось видеться. Но я решил не загружать Тэтча такими мелочами.)

- Само собой, - рассмеялся Тэтч и взмахом руки указал на толпу захваченных моряков позади него, - и, полагаю, точно так же можно сказать за любого выжившего из вашей команды. Каждый поклянется, что никогда не собирался становиться пиратом. Скажут, что был приказ капитана, что их вынудили пойти на это против воли.

- Он правил железной рукой, сэр, - сказал я. - Любой, кто сказал так, говорил правду.

- Соизволь ответить, как же вашему капитану удалось вовлечь вас в пиратство? - требовательно спросил Тэтч.

- Он сказал, что мы всяко станем скоро пиратами, сэр, когда подпишут договор.

- Ну, он, скорее всего, прав, - задумчиво вздохнул Тэтч, - я не отрицаю. Но это все же не оправдание. - Он улыбнулся. - Не пока я капер, поклявшийся защищать и помогать флоту Ее Величества, а это включает

защиту кораблей вроде «Галеры Амазонки». А теперь, ты же не фехтовальщик, парень?

Я мотнул головой, мол, нет.

Тэтч сдавленно посмеялся.

- Ага, это очевидно. Хотя это и не помешало тебе броситься здесь на этого человека, да? Ты же знал, что ты встретишь свой конец от его сабли. Зачем полез?

Я ощетинился.

- Блейни предал нас, сэр, это привело меня в ярость.

Тэтч вонзил конец своей сабли в палубу, положил свои руки на гарду и перевел взгляд с меня на Блейни, который добавил осторожность к привычному выражению злобного непонимания на лице. Я знал, каково ему было. По поведению Тэтча невозможно было определить, к кому он был расположен. Он просто смотрел то на меня, то на Блейни, снова и снова. На меня, на Блейни - и опять.

- У меня идея, - прорычал он наконец, и все на палубе, казалось, облегченно вздохнули. - Давайте решим это дело дуэлью. Что скажете, ребята?

Подобно чаше весов, настроение команды возросло, а мое - упало. Я умел просто махать саблей. Блейни, напротив, был умелым фехтовальщиком. Он мог решить это дело за один удар сердца.

Тэтч хихикнул.

- Но не на саблях, ребята, потому что мы уже видели, что этот малый определенно умеет обращаться с саблей. Нет, я предлагаю кулачный бой. Никакого оружия, ножей в том числе, а, как тебе такое, парень? Подходит?

Я кивнул, мол, да, и подумал, что мне бы подходило больше всего избежание драки вообще, но такой бой был наилучшим из того, что могло мне выпасть.

- Прекрасно. - Тэтч хлопнул в ладоши, и его сабля дрогнула в доске. - Тогда давайте начнем. Вперед ребята, встанем в круг, пусть эти два джентльмена займут его.

Шел год, и я был уверен, что вот-вот умру.

Так подумать, это ведь было девять лет назад, да? Должно быть, это был тот год, когда ты родилась.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

- Тогда начнем, - скомандовал Тэтч.

Все вскарабкались на снасти и забрались на мачты. Моряки расположились на канатах и верхних палубах всех трех кораблей - каждый вытягивался, пытаясь увидеть происходящее получше. Работая на публику, Блейни снял с себя рубаху и остался в одних штанах. Зная, что мой торс был тощим, я сделал то же самое. Затем мы подняли кулаки, опустили локти и уперлись друг в друга взглядами.

Мой противник широко улыбнулся за поднятыми предплечьями - его кулачищи были вдвое больше свиной ляжки и во столько же раз тверже. Костяшки пальцев напоминали носы статуй. Нет, это был далеко не бой на саблях, которого так хотел Блейни, но он был не сильно хуже. Это был его шанс стереть меня в порошок с согласия капитана. Шанс избить меня до смерти не рискуя отведать девятихвостки.

С палуб и снастей донеслись крики членов экипажа, жаждавших увидеть зрелищный бой. Под «зрелищным» я имею в виду кровавый. Одних улюлюканий не хватало, чтобы определить, был ли у них фаворит, но я попытался подумать, как они: что бы я хотел увидеть на их месте? Я бы хотел увидеть спорт.

«Значит, - подумал я, - покажем им спорт». Я поднял кулаки и подумал о том, какой же занозой в заднице был этот Блейни с самого момента, как я ступил на борт. Никто, кроме него. Только он. Этот тупой, как свиное дерьмо, кретин. Все время, что я провел на корабле, я потратил на то, чтобы избегать Блейни, и гадать, почему же он меня ненавидел,

потому что я не был тем противным выскочкой, каким был дома. Жизнь в море укротила эту часть меня. Даже осмелюсь сказать, что я немного вырос, помудрел. Что я этим хочу сказать: у него не было реальных причин меня ненавидеть.

В тот момент до меня дошло, почему он меня ненавидел. Он ненавидел меня потому. Просто потому. Он бы точно так же ненавидел любого другого, не окажись меня рядом. Какого-нибудь юнгу, возможно, кого-нибудь из чернокожих. Ему просто нравилось ненавидеть.

И за это я, в свою очередь, возненавидел его, и я направил эту ненависть в русло. Недоумевал, откуда пришла его враждебность? Я обратил это в ненависть. Пытался не оказаться у него на пути день за днем? Я обратил это в ненависть. Приходилось терпеть эту глупую, тупую рожу? Я обратил это в ненависть.

Поэтому первый удар был за мной. Я сделал шаг вперед, и меня будто прорвало. У меня было преимущество в скорости и росте, я наносил удары из-под его кулаков, выставленных в защиту, и бил изо всех сил в солнечное сплетение. Он охнул и нетвердо попятился. Скорее от удивления, нежели от боли, он ослабил стойку, и я занес левый кулак в то место над правым глазом, ударить куда, как я думал одну сладкую секунду, было бы достаточно, чтобы прикончить его.

Раздался рев одобрения и жажды крови. Удар вышел хороший, его хватило, чтобы открыть рану, из которой начала течь по лицу стабильная струя крови. Но, увы, его не хватило, чтобы завалить Блейни. Напротив, то злобное непонимание, что он всегда

носил на лице, стало еще более глухим. Еще более злобным. Я нанес ему два удара, а он - ровным счетом ноль. Он даже с места не сдвинулся.

Я быстро шагнул назад. Я никогда мастерски не маневрировал ногами в бою, но на фоне Блейни я был шустрым. Плюс к тому, у меня было преимущество. Первая кровь осталась за мной, и меня поддерживала толпа. Давид против Голиафа.

- Ну же, жирный ублюдок! - задиристо произнес я. - Ну же, ты же этого хотел с той самой минуты, как я оказался на корабле. Посмотрим, каков ты, Блейни.

Члены экипажа услышали меня и крикнули в знак одобрения, возможно чисто за смелость. Краем глаза я увидел, как Тэтч откинул голову назад и захохотал, придерживая живот рукой. Блейни пришлось действовать, чтобы сохранить лицо. И стоит отдать ему должное. Он действовал.

Пятница как-то сказал мне, что Блейни искусно владел саблей, и что он был бесценным членом в абордажной команде. Но Пятница не упомянул, что Блейни и в кулачном бою был не промах, и я по каким-то причинам никогда и не предполагал, что он что-то смыслил в боксе. Но одна из крупиц морской мудрости гласила «никогда не предполагай» и, по крайней мере в тот раз, я забил на нее. Моя самоуверенность в очередной раз причинила неприятности.

Как быстро толпа поменяла своего фаворита, стоило Блейни нанести удар. Никогда не падай в бою. Это - единственное золотое правило. Но у меня особо не было выбора, когда я почувствовал его кулак. У меня зазвенело в голове, я упал на палубу на четвереньки и

сплюнул зубы, нанизанные на нить из крови и слизи. Картина перед глазами затряслась и размылась. Само собой, меня били до этого, причем много раз, но никогда, никогда так сильно.

Посреди прилива острой боли и ревущих зрителей - ревущих в жажде крови, которую Блейни намеревался им дать с большим удовольствием - он склонился ко мне и поднес свое лицо так близко, что до меня донеслось его зловонное дыхание, которое разносилось подобно густому туману поверх почерневших и прогнивших зубов.

- Жирный ублюдок, да? - спросил он, и его рот изогнулся в улыбке. Я почувствовал влажный слизистый плевок на лице. Если что и стоит сказать о словах «жирный ублюдок», так это то, что они всегда срабатывают.

Затем он выпрямился, и его сапог оказался так близко к моему лицу, что я cмог разглядеть паутинообразные трещинки в коже. Все еще силясь стряхнуть боль, я приподнял руку в жалкой попытке защититься от неизбежного пинка.

Но Блейни целился не в лицо, а в живот, и он пнул так сильно, что меня подбросило в воздух, после чего я снова оказался на палубе. Краем глаза я увидел Тэтча, и, возможно, я позволил себе помечтать, что он был на моей стороне, но он хохотал так же громко над моей неудачей, как когда я бил Блейни. Я еле-еле повернулся на бок и увидел, что Блейни шел ко мне. Толпа хотела крови, они кричали об этом. Он поднял ногу, чтобы добить меня, и спросил Тэтча:

- Сэр?

Пошло все к черту. Я ждать не собирался. С хрипом я схватил его ногу, крутанул ее и отправил его валяться на палубу. По рядам зрителей пронесся трепет возобновленного интереса. Свистки и крики. Вопли одобрения и недовольства.

Им было плевать, кто выиграет. Они просто хотели зрелища. Блейни лежал, и, чувствуя свежий прилив силы, я бросился на него с тумаками, надавливая в то же время коленями на пах и диафрагму. Я боролся как ребенок в приступе истерики, надеясь, что мне удастся прикончить его удачным ударом.

Но мне не удалось. В тот день обошлось без удачных ударов. Блейни схватил меня за кулаки, вывернулся из-под меня и ударом ладони по лицу отправил меня в полет. Я услышал, как сломался мой нос и почувствовал струю крови на верхней губе. Блейни тяжело встал на ноги, и на этот раз он не собирался дожидаться разрешения Тэтча. На этот раз он собирался убить меня. В его руке сверкнуло лезвие...

Раздался выстрел пистолета, и в его лбу появилась дырка. Его рот открылся, и этот жирный ублюдок замертво упал на колени и затем, мертвый, на палубу.

Как только мое зрение прояснилось, я увидел Тэтча, протягивающего мне руку. В другой - у него был кремневый пистолет, от которого еще исходило тепло.

- У меня тут появилось свободное местечко на корабле, парень, - сказал он. - Не хочешь его занять?

Я кивнул, стоя глядя на тело Блейни. Нити дыма струились из кровавой дырки во лбу. «Следовало убить меня, когда был шанс», - подумал я.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

МАРТ, .

В милях оттуда, в месте, в котором меня никогда не было и не будет - хотя, если честно, все бывает в первый раз - кучка представителей Англии, Испании, Португалии и Голландии уселись вместе, чтобы начиркать кипу договоренностей, которым предстояло изменить наши жизни, задать нам новый курс и разрушить наши мечты.

Но это было потом. А вначале я свыкался с новой жизнью - жизнью, которая мне очень нравилась.

Пожалуй, мне повезло, что Эдвард Тэтч принял меня. Называл он меня задирой, и мне кажется, ему нравилась моя компания. Он, бывало, говорил, что во мне видел надежную опору, и так оно и было, ведь это Эдвард Тэтч не дал мне скатиться по скользкой дорожке пиратства под началом капитана Долзелла, вместо которой мне оставалось только опуститься на дно океана вслед за теми беднягами. Благодаря его вмешательству, благодаря тому, что он взял меня под свое крылышко, мне подвернулась возможность сделать что-то путное из себя, вернуться в Бристоль и к Кэролайн знатным человеком, с высоко поднятой головой.

И, да - то, что мы оба знаем, что жизнь сложилась иначе, не делает это утверждение менее справедливым.

Жизнь в море в общем и целом была такой же, как и прежде, за исключением некоторых приятных моментов. Для начала, не было Блейни, конечно же. Когда я в последний раз видел эту надоедливую вошь, он погружался на морское дно, подобно мертвому

киту. Не было так же и капитана Александра Долзелла, позже я узнал, что его приговорили к смерти британцы в . Без этих двоих жизнь на корабле заметно улучшилась. Это уже была жизнь капера. Мы палили по испанцам и португальцам, когда могли, и забирали трофеи, когда оказывались победителями. Я стал совершенствоваться не только как моряк, но и начал оттачивать бойцовское мастерство. От Тэтча я научился искуснее обращаться с саблей и освоился с пистолетами.

И еще от Эдварда Тэтча я научился определенной жизненной философии - философии, которую он, в свою очередь, позаимствовал у другого буканьера постарше, у человека, под началом которого Эдвард служил и который впоследствии станет и моим наставником. От человека по имени Бенджамин Хорниголд.

И где же еще мне было повстречать Бенджамина, если не в Нассау?

***

Портовый город Нассау на острове Нью-Провиденс для нас был чем-то вроде рая. Я не уверен, что мы когда-либо думали о нем, об этом крошечном кусочке Багамских островов, как о том, что действительно «принадлежало нам», потому что это было не по-нашему. Нассау отличался грядой крутых скал, обрамлявшей его длинный, косой берег, который уходил в мелководное море - слишком мелководное, чтобы позволить линейным кораблям Ее Величества

подойти достаточно близко для обстрела. Местный форт с холма надзирал за пестрой россыпью из хибарок, лачуг и крошащихся деревянных веранд и за пристанью, на которой мы разгружали награбленное и запасы. Там был Бенджамин Хорниголд, - а иначе и думать не приходилось, - он помогал укреплять гавань вместе с Томом Бэрроу. В Нассау была чудесная пристань, в которой наши суда наслаждались покоем от стихии и наших врагов. Еще больше затрудняло атаку с моря корабельное кладбище, на котором посаженные на мель галеры и мановары - корабли, воды для которых были слишком неглубоки - выброшенные на берег, разграбленные, часто сожженные, обнажали свои почерневшие скелеты, словно предупреждая тех, кто не знал этой ловушки.

Само собой, мне понравился Бенджамин. Он приходился наставником Черной Бороде так же, как и тот - мне, и не было на свете моряка лучше, чем Бенджамин Хорниголд.

И хотя ты, наверное, думаешь, что я говорю так только из-за того, что случится потом, тебе придется поверить мне, когда я клянусь, что это правда. Я всегда думал, что в нем было что-то чуждое, не нашего прихода. У Хорниголда была военная выправка, соколиный нос, напоминавший об английских генералах, и он одевался скорее как солдат, нежели как буканьер.

Но несмотря на это он мне нравился, и даже если не так же сильно, как Тэтч, что ж, то тогда я его ровно столько же уважал, если не больше. В конце концов, это Бенджамин помог обустроить Нассау. Он мне нравился хотя бы за это.

В июле я плавал с Тэтчем, когда квартирмейстера убили на берегу. Через два месяца мы получили письмо, и меня позвали в каюту капитана.

- Читать умеешь, сынок?

- Да, сэр, - ответил я, вскользь подумав о жене, оставшейся дома.

Тэтч сидел не столько за навигаторским столом, сколько сбоку от него. Его ноги были сложены крест на крест, на них красовались высокие черные сапоги, красная повязка была обмотана вокруг его пояса, а на грудном ремне держались четыре пистолета. Перед ним валялись разные карты, но что-то подсказывало мне, что не их нужно было прочесть.

- Мне нужен новый квартирмейстер, - сказал он.

- О, сэр, я не думаю...

Он разразился хохотом и хлопнул себя по ногам.

- Ага, сынок, я тоже не «думаю». Ты слишком молод, да и опыта у тебя никакого для того, чтобы быть им. Так же?

Я уперся взглядом в свои сапоги.

- Иди сюда, - сказал он, - и прочти это.

Я сделал так, как он и сказал, и прочитал краткое сообщение о сделке между Англией, Испанией, Португалией...

- Это значит?.. - спросил я, когда закончил.

- Это и значит, Эдвард, - ответил он (и это был первый раз, когда он обратился ко мне по имени, а не по прозвищам типа «сынок» или «парень» - более того, я не припомню, чтобы он с тех пор обращался ко мне по прозвищам вообще). - Это значит, что твой капитан

Александр Долзелл был прав, и каперство как таковое накрывается медным тазом. Я сделаю объявление для экипажа позже. Пойдешь за мной?

Я бы пошел за ним хоть на край света, но об этом решил умолчать. Я просто кивнул, будто у меня было много вариантов.

Он взглянул на меня. Все эти черные волосы и борода придавали его глазам какой-то особенно проницательный блеск.

- Ты станешь пиратом, Эдвард, тебя будут разыскивать. Ты уверен, что хочешь этого?

Сказать по правде, не хотел, но был ли у меня выбор? Я не мог вернуться в Бристоль. Я не мог осмелиться явиться туда без золотых гор за спиной, а единственным способом добыть эти самые золотые горы было пиратство.

- Мы направим курс на Нассау, - сказал Тэтч. - Мы обещали встретиться с Бенджамином. если такое когда-нибудь случиться. Осмелюсь предположить, что мы объединим силы, так как мы оба потеряем членов экипажа сразу после объявления этой новости.

- Я бы хотел, чтобы ты остался рядом, Эдвард. Ты храбр, у тебя большое сердце и ты умеешь драться, и я всегда смогу найти место для знающего грамоту.

Я, польщенный, кивнул.

Но когда я вернулся к своему гамаку и остался один, я закрыл глаза от страха, что у меня могут покатиться слезы. Я ушел в открытое море не для того, чтобы стать пиратом. Да, конечно, я видел, что у меня не было выбора, кроме как ступить на эту стезю. Остальные собирались ступить, включая Тэтча. Но

даже если так, я не хотел такой жизни для себя. Я хотел стать знатным человеком, а не преступником.

Но, повторюсь, я понимал, что альтернативы не было. С того момента я бросил всякие планы о возвращении в Бристоль человеком достоинства. Наилучшее, на что я мог уповать - это вернуться в Бристоль человеком с достатком. Теперь мне надо было сколотить состояние. С того момента я стал пиратом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ИЮНЬ, год.

На свете нет ничего оглушительнее звука залпа пушек на лафете. Особенно, когда он раздается прямо возле твоего уха.

Ощущения, как будто бы в тебя ударило ничто. Ничто, которое словно хочет раздавить тебя, и ты не можешь понять, то ли тебя обманывают глаза, шокированные и ослепленные взрывом, то ли мир и вправду качается. Может, это даже не имеет значения. Может, верно и то, и другое. Но суть в том, что мир и вправду качается.

Где-то ударяет снаряд. Доски лодок разбиваются вдребезги. Люди с оторванными руками и ногами и люди, которые за несколько мгновений до смерти успевают посмотреть вниз, чтобы увидеть, что другую половину их тела разнесло выстрелом, начинают кричать. Всё, что ты слышишь сразу после - это громкий скрежет поврежденного корпуса и крики умирающих.

Твоя реакция будет зависеть от того, как близко ты оказался к месту взрыва. Я бы не сказал, что можно привыкнуть к залпу пушек, к тому, как он словно оставляет дыру в твоем мире, но суть в том, что надо очухаться быстро. Быстрее, чем твой противник.

Мы были у берегов мыса Буэна-Виста на Кубе на корабле под командованием человека, известного как капитан Брама, когда на нас напали англичане. Мы звали англичанами любых моряков на бригантинах,

несмотря на то, что наша команда состояла в основном из тех же англичан. Я и сам был англичанином по рождению, по духу. Но для пирата это не имело значения. Ты был врагом Его Величества (король Георг сменил на троне королеву Анну), врагом Короны, а, значит, врагом флота Его Величества. Поэтому, когда мы видели флаг с красным крестом на горизонте, фрегат, несущийся к нам по волнам океана, и людей, метавшихся туда-сюда по палубе, то кричали: «Вижу корабль! Англичане атакуют! Англичане атакуют!», не вдаваясь в детали относительно нашей национальности.

Остаться в живых было важнее.

Этот настиг нас быстро. Мы пытались развернуться и установить расстояние между нами и его пушками с шестифунтовыми ядрами, но он налетел на нас, обрезав нос судна. Фрегат был так близко, что мы могли разглядеть глаза членов экипажа, отблеск их золотых зубов, отблеск серебра в их руках под лучами солнца.

Пушки фрегата дали залп, и по бокам корабля заклубился дым. В воздухе раздался свист стали. Когда ядро нашло свою цель, корпус нашего корабля громко заскрипел. То был дождливый день, но дым пороха превратил его в дождливую ночь. Порох заполнял легкие, мы задыхались и кашляли, пытаясь отхаркнуть эту гадость. Паника и беспорядок на корабле разрастались.

А потом наступило чувство, будто мир вокруг тебя рушится, затем - шок, и начинаются секунды, когда ты гадаешь, может, в тебя попали, и ты умер, и, наверное, вот так и выглядят небеса. Или, скорее всего -

по крайней мере, в моём случае - ад. И, наверное, это и впрямь должен быть ад, ведь именно в аду дым, пламя, и боль, и крики. Так что не так уж и было важно, умер ты или нет. В любом случае, ты был в аду.

Когда прогремел первый взрыв, я закрылся руками. Удачно. Я почувствовал, как в руки вонзились осколки раздробленного дерева, которые, не защитись я руками, впились бы мне в лицо и глаза. Сила удара была такой, что я попятился назад, споткнулся и упал.

Они воспользовались книппелем - большим железным зарядом, способным проделать дыру на фактически любой поверхности при нужном расстоянии. Они делали свою работу. Англичанам было незачем брать нас на абордаж. Будучи пиратами, мы старались причинить нашим целям как можно меньший урон. Нас интересовал абордаж и грабеж, который мог длиться несколько дней, если была необходимость. Трудно было грабить тонущий корабль. Но англичане - или именно этот экипаж, по крайней мере - либо знали, что у нас на борту не было ничего ценного, или им было все равно, они просто пытались нас уничтожить и делали это чертовски хорошо.

Еле поднявшись на ноги, я почувствовал, как что-то теплое потекло по моей руке и, когда посмотрел, увидел кровь, сочившуюся от щепки на палубные доски. С гримасой боли я, потянувшись, вырвал из руки деревяшку и бросил ее на палубу. Едва-едва осознавая всю боль, я прищурился сквозь дым пороха и хлеставший ливень.

Английский фрегат проплыл мимо правого борта, и волна ликования прошлась по его экипажу.

Раздались выстрелы и свистки мушкетов и кремневых пистолетов. На палубу дождем полетели химические шашки и гранаты, которые, взрываясь, усугубили беспорядок и повреждения, удушающий дым накрыл нас, как саван. Особенно отличились шашки - они источали отвратительный серный газ, опустивший моряков на колени и превративший воздух в густой черный дым, сквозь который стало трудно смотреть, оценивать расстояние.

Несмотря на это, я увидел его, человека в капюшоне, стоявшего на баке их корабля. Его руки были сложены, он стоял смирно в своем одеянии, всем своим поведением демонстрируя полнейшее безразличие к происходящему вокруг. Я понял все это по его осанке и по глазам, которые блестели из-под капюшона. По глазам, взгляд которых на секунду застыл на мне.

Потом наших противников поглотил дым - корабль-призрак, окутанный туманом из клубов пороха, шипящего дождя и удушающих паров химических шашек.

Меня окружал треск древесины и крики людей. Мертвые были везде, валявшиеся обломки досок были омыты в их крови. Сквозь мусор на главной палубе виднелась вода, заполнявшая нижнюю палубу, а сверху раздался жалобный скрип древесины и разрыв вант. Я взглянул наверх и увидел, что наша главная мачта была полуразрушена цепными ядрами. Мертвый дозорный, большая часть головы которого была снесена, свисал на ногах с марсовой площадки, и моряки уже сдирали канаты, чтобы попытаться отодрать поломанную половину мачты, но они

опоздали. Корабль уже кренился, погрузившись в воду, словно толстая женщина, принимавшая ванну.

Наконец, достаточная часть дыма исчезла, и мы увидели, что британский фрегат возвращался, описывая длинное кольцо, чтобы воспользоваться орудиями правого борта. Но затем удача отвернулась от него. Не успел корабль спуститься под тот же ветер, что разогнал дым, как он стих, и пухлые паруса распрямились, а фрегат остановился. Нам предоставили второй шанс.

- К пушкам! - крикнул я.

Те члены экипажа, что еще держались на ногах, с трудом пробрались к орудиям. Я занял позицию у фальконета, и мы дали бортовой залп, защититься от которого у напавшего фрегата не было возможности, и наш выстрел нанес почти такой же урон по ним, какой их - по нам. Настал наш черед ликовать. Поражение обернулось, если не сказать, что победой, то хотя бы удачным побегом. Возможно, среди нас появились и те, кто задумался о том, какие сокровища лежали на борту британского судна, и я увидел пару наших ребят - тех еще оптимистов - с абордажными крюками, топорами и свайками, готовых притянуть корабль и начать бой на корабле.

Их планы разрушило то, что случилось в следующий миг.

- Боеприпасы, - крикнул кто-то.

- Корабль взлетит на воздух.

За этой новостью последовали крики, и я, взглянув со своей позиции у фальконета на носовую часть, увидел пламя у пробоины корпуса. В этот

момент с кормы раздались крики капитана, а с противоположной стороны корабля, с полуюта, человек в робе бросился в бой. В буквальном смысле. Он расправил руки, и одним прыжком оказался на леере, а в следующий миг - скачком пересек его поперек.

В какой-то момент в воздухе он - с расправленной робой позади, с руками, вытянутыми, как крылья - напомнил мне об орлах.

Затем я увидел, как капитан Брама упал. Склонившись над ним, человек в капюшоне отстранил руку, и в его рукаве промелькнул скрытый клинок.

Этот клинок приморозил меня к месту на секунду. Языки пламени с горевшей палубы оживляли его. А потом человек в капюшоне вонзил его глубоко в капитана Браму.

Я стоял и смотрел, моя рука держала саблю. Я едва слышал крики экипажа, доносившиеся позади, они пытались потушить огонь, подползавший к боеприпасам.

«Они взорвутся», - отвлеченно подумал я, рисуя в воображении бочки с порохом, хранившиеся там. «Боеприпасы взорвутся». Корабль англичан подплыл достаточно близко, и взрыв запросто мог сделать дыры в корпусах обоих кораблей. Я думал обо всем этом, но эти мысли были далекими. Я был заворожен тем, что делал этот человек в капюшоне, загипнотизирован этим посредником смерти, который, не замечая резни вокруг, терпеливо дождался нужного момента и нанес удар.

Капитан Брама умер - убийство завершилось. Ассасин перевел взгляд с мертвого тела капитана, и вновь наши взгляды встретились, но на этот раз что-то вспыхнуло в его чертах лица, и в следующий миг он уже вскочил на ноги, одним гибким прыжком оставив труп позади, и двинулся на меня.

Я поднял саблю, полный решимости не прощаться с жизнью так просто. Затем с кормы - со склада с боеприпасами, у которого очевидно нашим людям не удалось потушить огонь, пальцы которого добрались до запасов пороха - раздался оглушительный взрыв.

Меня подбросило с палубы прямо в воздух, и в какой-то момент я нашел покой, не зная был я жив или нет, не оторвало ли мои конечности, и в тот момент меня это и не волновало. Я не знал, куда я упаду: либо разобьюсь о корабельную палубу и сломаю спину, либо меня проткнет мачта, или я окажусь в самом сердце адского пламени со склада.

Или случится то, что и случилось - меня выбросило в море.

Может, я был жив, может - мертв, может, в сознании, а может - нет. В любом случае, я упал не слишком глубоко, но я смотрел на море снизу, на плывущие пятна черного, серого и огненно-оранжевого - от горящих кораблей. Мимо меня ко дну шли тела мертвецов, их глаза были раскрыты, будто смерть застала их врасплох. Они меняли цвет воды, в которую погружались, оставляя за собой кишки и нити сухожилий, напоминавших щупальца. Я увидел сломанную бизань-мачту, вращающуюся в воде, тела, захваченные в снастях, уходящие на морские глубины.

Я подумал о Кэролайн. Об отце. Потом вспомнил мои дни на «Императоре». Подумал о Нассау, на котором царило только одно - пиратский закон. И, конечно, я подумал о том, как я из капера превратился в пирата под руководством Черной Бороды - Эдварда Тэтча.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Я думал обо всем этом, погружаясь все глубже, осознавая все, что происходило вокруг меня - тела, обломки... Осознавая, но не беспокоясь. Будто все это случилось с кем-то другим. Вспоминая это, я понимаю, что я испытал в тот короткий - и он был коротким - момент, когда я шел ко дну. В те мгновения я потерял волю жить.

В конце концов, Тэтч предостерегал меня от этой экспедиции. Он отговаривал меня. «От этого капитана Брамы хорошего не жди, - сказал он. - Помяни мое слово».

Он был прав. И я собирался расплатиться за свою жадность и глупость собственной жизнью.

Затем я обрел ее вновь. Волю идти дальше. Я ухватился за нее. Я встряхнул ее. С того момента и по сей день я держу ее близко к сердцу, и я не собираюсь отпускать ее снова. Мои ноги оттолкнулись, мои руки стрелой устремились вверх, и я поплыл к поверхности. Выскочив из воды, я раскрыл рот - чтобы глотнуть воздуха, и от картины разрухи, развернувшейся вокруг меня; остатки английского фрегата, все еще горя, пошли ко дну. По всей поверхности океана колыхались мелкие язычки пламени, которые скоро поглотит вода, везде плавали обломки и, конечно, выжившие.

Как я и опасался, начали нападать акулы, и раздались крики - сперва крики ужаса, а потом, когда прежде кружившие акулы взялись за изучение корма упорнее, - крики агонии, которые лишь усиливались по мере приближения все новых голодных хищников. Крики, которые я слышал во время сражений, какими