Счастливчик «Холостяк» возвращается домой

Теперь мы находились почти в самом центре промыслового района, и охотничий азарт охватил всю команду «Пекода». Матросы целыми сутками не выходили из вельботов, до полного изнеможения преследуя китов. Но результаты охоты пока еще были невелики.

Однажды мы встретили нантакетский китобоец «Холостяк», на котором уже закупорили последнюю бочку масла и задраили переполненный трюм. Празднично разукрасив свой корабль, счаст-ливые китобои возвращались домой.

Это было действительно веселое зрелище. Дозорные на мачтах повязали свои шляпы длинными красными лентами, развевавшимися по ветру. На вантах трепетали флажки и вымпелы. К бушприту хвастливые китобои подвесили громадную челюсть кашалота. Бочки и бочонки со спермацетом были установлены всюду, где только возможно.

Впоследствии мы узнали, что «Холостяку» сопутствовала редкостная удача, тем более удивительная, что другие китобойцы, промышлявшие в этих же водах, целыми месяцами не могли добыть ни одного кита. А на «Холостяке» не только раздавали запасы говядины и сухарей, чтобы освободить место для спермацета, но еще и выменивали у встречных пустые бочки, и, наполнив их спермацетом, устанавливали в каютах, так как на палубе уже места не было. Говорили даже, что матросы законопатили и просмолили свои сундуки и налили в них спермацет, что стюард заткнул носик кофейника, чтобы хранить в нем спермацет, а кок заполнил спермацетом котел, так что не в чем было варить суп, а гарпунщики налили спермацет в раструбы своих гарпунов, и что вообще на судне спермацетом было заполнено все, кроме карманов капитанских штанов, которые он оставил пустыми, чтобы было куда засовывать руки в минуты особенного самодовольства и благодушия.

Корабль-счастливчик приблизился к мрачному «Пекоду», и мы услышали варварский шум и гулкие удары, а немного спустя разглядели толпу матросов, окруживших огромные котлы салотопки, превращенные в барабаны. На котлы была натянута кожа с брюха черного дельфина, и весельчаки дружно колотили по ней кулаками, извлекая грохочущие дикарские звуки, под которые на шканцах плясали офицеры и гарпунщики с темнокожими девицами, сбежавшими с Полинезийских островов. Капитан «Холостяка» — властелин и повелитель всего этого веселья — гордо высился на приподнятой части шканцев с бутылкой и стаканом в руках.

Ахав тоже стоял на шканцах своего корабля. И когда корабли поравнялись, один — ликующая благодарность за то, что было, другой — тяжелое предчувствие того, что 

будет — то оба капитана олицетворяли глубочайший контраст этой сцены.

— Давай сюда, старик! К нам! Выпьем за удачу! — кричал веселый капитан «Холостяка», потрясая бутылкой.

— Не видел ты Белого Кита? — проскрипел в ответ ему мрачный Ахав.

— Видеть не приходилось, а слышать случалось, да только я в него не верю. Иди сюда!

— Плыви себе! — ответил Ахав. — Что-то больно ты весел. Никто из команды не погиб?

— А, ерунда! Всего лишь двое черномазых! Но что ж ты, старина, стоишь? Иди к нам, у нас весело. Трюмы полны, и мы возвращаемся домой.

— А у меня трюмы пусты и я иду из дому, так что нам не по пути, — еще мрачнее сказал Ахав и крикнул матросам: — На баке! Ставь все паруса! Руль на ветер!

И корабли разошлись. «Холостяк» весело и легко несся к дому, подгоняемый попутным ветром, а «Пекод» шел навстречу ветру, мрачно и упрямо пробиваясь к своей гибели.

Глава пятьдесят восьмая

Ночной разговор

В жизни часто бывает, что стоит нам встретить баловня судьбы, как мы и сами, хотя нам только что смертельно не везло, чувствуем порыв стремительного ветра, который наполняет наши совсем было поникшие паруса. Так, видно, получилось и с «Пекодом». Уже через день после свидания с «Холостяком» было замечено стадо китов и четыре из них убиты, причем одного убил сам Ахав.

Еще до наступления сумерек три подбитых кита были пришвартованы к борту «Пекода», а четвертого ветер отнес так далеко, что до утра его пришлось оставить в море, и команде, добывшей этого кашалота, предстояло провести подле него всю ночь. Это была команда Ахава. 

В дыхало мертвого кита воткнули сигнальный шест. Привязанный к нему фонарь бросал тревожные мерцающие блики на черную лоснящуюся спину туши и потемневшие морские волны, которые с тихим плеском омывали мертвого кита, словно береговую скалу уснувшего острова.

В вельботе Ахава все спали. Только Федалла, сидевший на носу, поджав под себя ноги, следил за хищной игрой акул, кружащихся возле гигантского трупа, то и дело задевая хвостами борта лодки.

Вдруг Ахав вздрогнул и очнулся от дремоты. Прямо против себя во тьме он различил фигуру Федаллы.

— Опять мне снился этот сон, — сказал Ахав.

— Про катафалк? — спросил Федалла. — Ведь я же говорил тебе, старик, что у тебя не будет ни катафалка, ни гроба.

— Я знаю, — ответил Ахав. — Какой катафалк, когда я умру в море!

— Но я говорил тебе, что прежде чем умереть, ты еще увидишь два катафалка, — сказал Федалла. — К одному из них не прикасалась рука столяра. Другой сделан из леса, выросшего в Америке.

— Так, так, — усмехнулся Ахав. — Занятная это будет картина: катафалк с плюмажем плывет по океану, а за ним бегут плакальщицы-волны. Ха! Не скоро мы, должно быть, такое увидим!

— Верь или не верь мне, старик, но ты не умрешь, пока не увидишь этого.

— А ты, Федалла?

— А я отправлюсь впереди тебя твоим лоцманом.

— И чтобы повести меня за собой на тот свет, ты сначала пойдешь туда сам, разузнать дорогу? Так, кажется, ты говорил?

— И еще, старик, запомни вот что, — промолвил Федалла, и глаза его зажглись в темноте, как у кошки. — Лишь петля принесет тебе смерть.

— Ты хочешь сказать, виселица? В таком случае я бес-смертен! — Ахав расхохотался. — Бессмертен на суше и на море!

И оба сразу замолчали, и долго сидели, не произнося ни слова.

Глава пятьдесят девятая

Разбитый квадрант

«Пекод» приближался к экватору. Каждый день незадолго до полудня Ахав с квадрантом в руках забирался на нос своего вельбота, подвешенного на шканцах, готовясь определить наше местонахождение.

Летние дни здесь, вблизи Японии — это ликующее торжество лучезарного света. Ослепительное солнце пылает на раскаленном безоблачном небе, и в этом немеркнущем сиянии мир беспредельно обнажен. Квадрант Ахава был снабжен цветными стеклами, иначе солнечное пламя выжгло бы ему глаза.

Всецело поглощенный ожиданием того момента, когда солнце займет на небе должное положение, капитан сидел в вельботе, слегка покачивающемся в лад с кораблем. А под ним, на палубе, стоял коленопреклоненный Федалла, так же, как и Ахав, устремив лицо к солнцу; только веки его были полуопущены и от этого его лицо казалось лицом мертвеца.

Наконец нужные измерения были сделаны, на костяной ноге, как на бумаге, произведены расчеты, и местоположение корабля определено.

Ахав снова поднял голову к солнцу.

— Ты великий маяк и искуснейший лоцман, — сказал он. — Ты точно указываешь мне, в какой точке земного шара я нахожусь сегодня. Но можешь ли ты хотя бы примерно указать, где я буду завтра? Или где сейчас находится Моби Дик?

Затем он перевел взгляд на свой квадрант и, задумчиво перебирая его мудреные приспособления, забормотал:

— Дурацкая побрякушка! Люди гордятся тобой, твоей непогрешимой точностью. Но что ты можешь? Ни один инструмент, сделанный рукой человека, никакой научный расчет не предскажут мне моей судьбы. Ничтожная забава капитанов и адмиралов! — И он швырнул квадрант на палубу. — Я не стану больше доверять тебе, прокладывая курс своей жизни. Лаг и компас поведут меня в море и укажут, где я нахожусь.

Незамеченный Ахавом Федалла поднялся с колен и молча скользнул прочь. Матросы, напуганные выходкой капитана, столпились на баке, Ахав увидел их, отшвырнул ногой обломки инструмента и вдруг вскричал:

— К брасам! Руль к ветру! Смена галса!

В тот же миг реи пронеслись над палубой, судно сделало резкий поворот и три высокие мачты грациозно качнулись в воздухе.

Глава шестидесятая

Буря

Только что небо было ясным и безоблачным и ослепительно сверкали мирные воды океана, как вдруг, будто бомба разорвалась над мирным городом, налетел страшнейший из штормов — тайфун. К вечеру с «Пекода» сорвало все паруса, море ревело и бесновалось, небо раскалывалось под ударами молний, и сверкающие вспышки выхватывали из темноты дрожащие голые мачты с обрывками парусины и беспомощный корабль, то вздымающийся на гребни пенистых валов, то падающий между ними в бездну.

Старбек, ухватившись за ванту, стоял на шканцах и всякий раз, как вспыхивала молния, задирал голову кверху, пытаясь разглядеть, какой еще новый урон нанесен перепутанным снастям. Стабб и Фласк командовали матросами, которые подтягивали и закрепляли вельботы. Но усилия их были тщетны. Громадная волна, разбившись о борт кренящегося судна, налетела на вельбот Ахава, подтянутый под самые шлюп-балки, и проломила его днище.

— Плохо дело, мистер Старбек! — крикнул веселый Стабб. — Но море есть море, с ним не поспоришь. Мы с вами развлекаемся по-своему, а оно — по-своему. Верно поется в старой матросской песне (поет):

Эх, веселый нынче шторм,

Размахался кит хвостом.

Волны катят за китом,—

Ай да славный старикан —

Наш бездонный шаловливый океан! 

Прямо в небо пена бьет —

Это эль из кружки пьет

Толстый пьяный кашалот,—

Ай да славный старикан —

Наш бездонный шаловливый океан!

Кораблю конец придет —

Кит и глазом не моргнет,

Будет плыть по-прежнему вперед.

Ай да славный старикан —

Наш бездонный шаловливый океан!

— Замолчи, Стабб! — вскричал Старбек. — Достаточно того, что поет тайфун. А ты держи свои песни про себя, я и так знаю, что ты храбрый человек.

— Кто вам сказал, что я храбрый? Я потому и пою, что хочу заглушить свой страх. И еще вот что я вам скажу, мистер Старбек: есть только один способ заставить меня замолчать — это перерезать мне глотку. Но и тогда я еще спою напоследок.

— Безумец! — воскликнул Старбек, — неужели ты не понимаешь, что все это значит? — Он схватил Стабба за плечо и вытянул руку навстречу урагану. — Смотри! Шторм идет как раз оттуда, куда стремится капитан. Ведь именно сегодня, разбив квадрант, Ахав взял этот курс. Теперь взгляни на его вельбот — ты видишь, где он проломлен? Как раз там, где место капитана. Неужели и этих предзнаменований недостаточно?

Опять сверкнула зловещая молния, и вслед за ней мрак сгустился еще больше. Чей-то голос раздался возле Стар- бека, но новый грозовой залп, грянувший с неба, заглушил его.

— Кто здесь? — спросил Старбек.

— Это я, старый Громобой! — ответил Ахав, ощупью пробираясь вдоль борта.

Одна за другой изломанные пики молний вонзались в воду.

Подобно тому, как на суше ставят на высоких колокольнях и башнях громоотводы, чтобы отвести в землю удары молний, так и на море некоторые суда несут громоотводы на своих мачтах. В ясную погоду нижние концы громоотводов поднимают на палубу, а во время грозы сбрасывают в воду.

— Громоотводы за борт, живо! — приказал Старбек матросам.

— Не надо! — крикнул Ахав. — Будь что будет! Играем честно: мне не нужно преимущество!

— Взгляните наверх! — воскликнул Старбек. — Огни святого Эльма!

Все три мачты «Пекода» были увенчаны огненными языками, словно три гигантских свечи. Мертвенно бледные огни горели и на концах реев.

В этот момент Стаббу, пытавшемуся спасти свой вельбот, прижало тросом руку.

— К черту эту лодку! Пропади она пропадом! К дьяволу! — заорал он, но вдруг заметил огни, и голос его совершенно переменился. — Святой Эльм! Смилуйся над нами!

Ругань на корабле — дело самое обычное. Моряки поминают и бога и дьявола и в штиль и в бурю. Но никто не отпустит крепкого словца, если Святой Эльм отметил корабль своим огненным перстом.

Покуда горело на мачтах это мертвенное сияние, на палубе все молчали. Словно околдованные, стояли матросы на баке, теснее прижимаясь друг к другу, и глаза их, освещенные призрачным светом, мерцали, как далекие звезды. Неподвижный Дэггу, огромный черный негр, казался сгустком ночного мрака, застывшим в грозном ожидании чуда. Тэштиго разинул от удивления рот, и акульи зубы его сверкали, будто и они светились в насыщенной электричеством атмосфере. А таинственные знаки, вытатуированные на широкой груди Квикега, озаренные сверхъестественным светом, горели синим пламенем преисподней.

Наконец сияние стало меркнуть, и вскоре весь корабль снова погрузился в непроницаемую ночную мглу. Но не успели люди прийти в себя, как вновь на верхушках мачт увидели белое пламя, еще более таинственное и зловещее, чем прежде.

— Святой Эльм, смилуйся над нами! — опять воскликнул Стабб.

Теперь Ахав стоял у подножия грот-мачты, а возле него опустился на колени Федалла, его неотступный оруженосец.

— Глядите, люди! — сказал Ахав. — Запомните этот божественный свет. Он освещает мне путь к Моби Дику. Подайте мне конец громоотвода. Я хочу почувствовать пульс грозы. Вот так. Теперь наши сердца бьются в унисон.

— Гарпун! Гарпун! — вскричал Старбек. — Взгляни на свой гарпун, старик!

Гарпун Ахава, выкованный Пертом и закаленный в крови гарпунщиков, был накрепко привязан на носу вельбота, разбитого волной. Вода сорвала с него кожаный чехол, и на остром стальном лезвии все увидели дрожащий язычок белого пламени, раздвоенный, точно змеиный язык. Глядя на это пламя, Старбек схватил Ахава за локоть:

— Сам бог против тебя, старик! Это дурное плавание, дурно началось оно и дурно кончится. Вернемся, пока еще не поздно. Этот шторм, грозящий разнести наше судно в щепки, мы обратили бы в попутный ветер, если бы повернули к дому. Вернемся! Посмотри, на востоке, куда мы идем, сплошной мрак, только сверкают молнии, а на западе, там, где остался Нантакет, я вижу свет. Вернемся домой, старик, пока мы все не погибли. Вели брасопить реи!

Ужас Старбека овладел и матросами, слышавшими его слова, и они кинулись к брасам, готовые выполнить при-казание, забыв о том, что наверху не осталось ни клочка парусины. Но, увидев это, Ахав схватил свой пламенеющий гарпун и, взмахнув им, точно факелом, воскликнул, что пронзит первого, кто прикоснется к снастям.

— Мы все связаны одной клятвой, — проговорил он. — Я связан этой клятвой по рукам и ногам. Я поклялся душой и телом, печенью и селезенкой, легкими и сердцем. И если осталась во мне хоть искра страха, я задуваю ее вот так! — И он дунул на огненное острие своего гарпуна и загасил его пламя.

Глава шестьдесят первая

Мушкет

Пока неистовый тайфун играл «Пекодом», нашего кормчего не раз швырял на палубу внезапный рывок костяного румпеля, который хоть и закрепили предохранительными талями, но закрепили не намертво, чтобы оставить ему некоторую подвижность.

В такие свирепые штормы, когда судно, точно мячик, мечется из стороны в сторону под ударами ветра, нередко бывает, что стрелки корабельного компаса вдруг начинают беспорядочно крутиться, словно позабыв, где находятся север, юг, запад и восток. Так случилось и на «Пекоде»: от каждого толчка стрелки начинали вращаться с бешеной скоростью, безостановочно описывая круг за кругом, а такое зрелище смутит и самого опытного рулевого.

Вскоре после полуночи тайфун несколько утих. С от-чаянными усилиями Старбеку и Стаббу удалось срезать трепещущие остатки парусов, которые полетели по ветру, словно перья, вырванные штормом из крыла альбатроса. На их место были подняты три новых зарифленных паруса, поставили также и штормовой трисель, и вот уже наш корабль снова уверенно резал волны, придерживаясь заданного курса: восток — юго-восток. К тому же притихший ветер стал менять направление и постепенно из встречного превратился в попутный.

— Ого! Попутный ветер! Веселей! О-хей! — запели по-веселевшие матросы, радуясь хоть маленькой удаче, при-шедшей на смену зловещим предзнаменованиям.

Выполняя приказ Ахава, в любое время суток докладывать ему обо всех переменах на палубе, хмурый Старбек неохотно пошел к нему. Прежде чем постучать в дверь капитанской каюты, он невольно задержался перед нею. Висячая лампа, то вспыхивая, то угасая, раскачивалась под

потолком кают-компании, бросая неровные колеблющиеся тени на тонкую дверь капитанской каюты. Здесь, в кают- компании, словно в подземной глубине, изолированной от всего остального корабельного мира, всегда царила гудящая тишина, даже если снаружи неистово ревели стихии. В стойке у передней стенки каюты слегка поблескивали мушкеты.

Старбек был человек прямой и честный, но, когда он увидел эти мушкеты, в душе его родилась злая мысль. Однако она была так переплетена с другими мыслями, добрыми и чистыми, что даже сам он не сразу распознал ее.

«Однажды он чуть не убил меня, — думал Старбек. — Да, вот из этого мушкета с серебряной чеканкой. Заряжен? Надо проверить. Да, заряжен… это нехорошо… Зачем я стою здесь с мушкетом в руках? Ведь я пришел доложить Ахаву, что ветер стал попутным. Попутный ветер? Но куда он дует? Не туда ли, где ждет нас встреча с Моби Диком? Не туда ли, где все обещает нам гибель?.. Вот это дуло он направил в мою грудь, вот это… Он готов убить меня, готов убить любого, погубить нас всех. Разве я не знаю, что он сумасшедший? Неужели этот помешанный старик увлечет на дно команду целого китобойца?.. Чует мое сердце, что быть беде. Если он и дальше поведет корабль, то станет убийцей тридцати человек, а если… а если… но это значит — совершить преступление. Ха! Он что-то бормочет во сне. Он спит — там, в углу его койка. Спит? Но он жив и скоро проснется. И тогда мне не выстоять против тебя, старик! Ни уговоров, ни убеждений, ни просьб ты не слышишь — ты презираешь все слова; слепое подчинение твоим безумным приказам — вот что тебе надо… Но нет ли какой-нибудь другой возможности обезвредить его? Может, связать его, запереть и отвезти домой? Какое там! Глупец, кто это замыслит. Если даже удастся связать его, кругом опутать канатами и тросами и приковать цепью к койке, он будет страшнее плененного тигра. Я не мог бы смотреть на него, не вынес бы его воя, я бы и сам сошел с ума. Так что же делать? Разве я стал бы убийцей, если бы был другой выход? Разве господь бог не оправдает меня за то, что я хочу спасти жизнь тридцати человек?.. — Старбек медленно поднимает мушкет, упирает его дулом в дверь. — Вот так, на этой высоте качается койка безумца. Он лежит головой сюда, к двери. Стоит только нажать курок, и Старбек вернется домой, обнимет жену и сынишку. О, Мэри, Мэри! О, мой мальчик! А если я пощажу его, кто знает, в какой бездонной глубине окажется через неделю тело Старбека и тела всех членов экипажа. Так что же делать, научи меня, боже, что делать?»

— Табань! Табань! О, Моби Дик, наконец-то я добрался до твоего сердца!

Эти слова раздались из-за двери. Их выкрикнул забывшийся в тяжелом сне Ахав. Мушкет задрожал в руках Старбека. Мгновение Старбек боролся с собой, потом поставил оружие на прежнее место и поднялся наверх.

— Он спит слишком крепко, мистер Стабб, я не мог его разбудить. Спустись-ка к нему ты.

Глава шестьдесят вторая

Компас

На следующее утро волнение еще не улеглось. Дул сильный устойчивый ветер, и сам небосвод казался громадным надутым парусом. В ярком утреннем небе горело солнце, посылая на землю пронзительные лучи. Море было подобно чаше кипящего золота.

Ахав молча стоял на шканцах. Всякий раз, когда корабль зарывался носом, он устремлял свой взор на расцвеченные солнцем брызги над бушпритом, и всякий раз, когда корабль садился на корму, он оборачивался назад и глядел, как золотые солнечные лучи сливаются с пенными струями кильватерного следа.

Но вдруг он бросился к румпелю и потребовал, чтобы рулевой назвал ему курс.

— Восток — юго-восток, сэр! — ответил рулевой.

— Врешь! — и Ахав ударил матроса крепко стиснутым кулаком. — Идем на восток, а солнце все утро светит в корму?

На палубе все замерли в недоумении; замеченное Ахавом обстоятельство почему-то ускользнуло от внимания других — быть может, сама очевидность его была тому причиной. 

Ахав посмотрел на стрелки компаса и покачнулся. Стоявший с ним рядом Старбек тоже опустил взгляд на компас и — боже мой! — увидел, что обе стрелки указывают курс на восток, между тем как «Пекод» шел прямо на запад. Матросы, находившиеся вблизи, по испуганному взгляду Старбека поняли, что случилось что-то чрезвычайное. Но Ахав, коротко рассмеявшись, воскликнул:

— Ничего страшного! Это случалось и прежде. Ты ведь, наверно, слыхал, Старбек, что сильная гроза иногда пере- магничивает стрелки компаса?

— Да, сэр, слыхал, — хмуро ответил помощник, — только со мной такого еще не бывало.

Надо сказать, что такие случаи действительно иногда бывают на судах в сильную бурю. Притом размагниченная стрелка компаса никогда уже сама по себе не обретает прежней силы, и если грозовые разряды портят на корабле один компас, то испорчены бывают и все остальные, будь они даже врезаны хоть в самый киль. А что значит для корабля оказаться в безбрежном океане без компаса, легко представит себе каждый, так же, как и ту тревогу, которая при этом охватывает всю команду.

С минуту Ахав стоял неподвижно, потом вытянул руку к солнцу и, проследив за тенью, убедился в том, что стрелки повернуты ровно на 180 градусов. Тогда он приказал вести корабль по перевернутой картушке, и снова неустрашимый и обреченный «Пекод» принял удары встречного ветра, ибо ветер попутный лишь посмеялся над ними.

Глава шестьдесят третья

Лаг

Уже много месяцев длилось последнее плавание несчастного «Пекода», но до сих пор лаг еще ни разу не бывал в употреблении. Деревянная вертушка этого инструмента, предназначенного для определения скорости корабля, вместе с длинным линем, на котором лаг опускается в воду, столь долгое время висели без дела за кормой, что по- степенно от солнца и ветра, от дождя и соленых брызг и пенька и дерево сгнили и пришли в полную негодность.

Но вот однажды Ахав обратил внимание на вертушку и внезапно отдал приказ:

— Лаг за борт!

Подбежали двое матросов. Вместе с Ахавом они перешли на подветренный борт и стали там, где палуба накре-нившегося судна была почти вровень с пенящимися валами. Седоволосый Матиас, уроженец острова Мэн, держал в руках вертушку и разглядывал линь.

— Мне кажется, сэр, — сказал он, — линь ненадежен. Он сгнил, сэр. Слишком долго он висел под дождем.

— Ничего, старик, выдержит, — ответил Ахав. — Ты тоже немало времени провел под дождем, однако не сгнил. Ну и он выдержит.

— Слушаюсь, сэр! — ответил старый матрос. — Не при моих сединах спорить с капитаном. Как прикажете.

Вертушка полетела в море и скрылась в волнах. Линь натянулся. В руках Матиаса завертелся маховичок со стрел-кой, указывающей скорость судна. И вдруг — тррах! Линь лопнул. Вертушка осталась в океане.

Ахав горько усмехнулся:

— Сначала я разбиваю квадрант, потом гроза перемагничивает мой компас, а теперь волны разрывают лаг-линь! Плохи дела твои, Ахав! Но ничего, прикажу плотнику сделать новую вертушку, а ты, Матиас, выбери остатки линя, а потом нарастишь новый. А ты, Пип, зачем пришел сюда? Помочь мне?

— Пип? Кого называют Пипом? Пипа здесь нет, он вы-прыгнул из вельбота. Или, может быть, это его ты тянешь из моря, Матиас? Хочешь спасти его? Не надо, брось, брось его, нам не нужны трусишки. Ой, что это там? Его рука показалась из воды! Капитан Ахав! Сэр! Там Пип, он хочет забраться на корабль!

— Тихо ты, идиотик! — воскликнул старый Матиас, хватая мальчика за плечо. — Убирайся отсюда!

— Не трогай его, старик, — сказал Ахав. — Где ты видишь Пипа, малыш?

— Вон он, сэр! Там, за кормой!

— А сам ты кто, малыш?

— Я мальчик-колокольчик, сэр! Дин-дон, дин-дон. Я ко-рабельный колокольчик. Дин-дон, дин-дон. Я тоже ищу 

Пипа, капитан, я бы узнал его с первого взгляда, этого трусишку. Дин-дон, дин-дон.

— Ах ты, бедняга, — сказал Ахав, — дай мне руку. Пока Ахав жив, он не оставит тебя, малыш. Моя каюта пусть будет и твоей каютой. Идем со мной.

— Что это такое? Разве бывает акулья кожа такой мягкой и ласковой? — воскликнул негритенок, поглаживая ладонь Ахава. — Ах, бедный Пип! Если бы кто-нибудь был к нему так добр, он, может быть, остался бы жив. О, сэр! Велите кузнецу склепать эти две руки, мою маленькую черную руку с вашей большой белой рукой. Я не отпущу ее никогда в жизни.

— Ия тоже, малыш, не отпущу твою руку, если только не увижу, что тяну тебя за собой в мир еще более ужасный, чем этот. Идем же в каюту, маленький. Я держу твою черную ладошку и горжусь этим больше, чем гордился бы рукопожатием императора!

Матиас, выбравший из воды остатки линя, посмотрел им вслед.

— Вот идут двое свихнувшихся, — пробормотал он. — Один свихнулся от силы, другой — от слабости. А вот и конец гнилого линя.

Капитан велел его нарастить. Пожалуй, вернее все-таки взять новый линь. Поговорю-ка я об этом с мистером Старбеком.

Глава шестьдесят четвертая

Спасательный гроб

Мы шли пустынными водами, не встречая ни единого судна. Ровные неизменные пассаты наполняли паруса, невысокие волны монотонно вздымались за бортом. Безлюдное однообразие океана словно готовило нас к событиям бурным и драматическим.

И вот однажды, когда корабль в предрассветной мгле неслышно скользил мимо цепи скалистых островков, ночная вахта, возглавляемая Фласком, вдруг услыхала за бортом такой отчаянный, такой жалобный крик, что матросы, все как один, замерли в оцепенении, не в силах шевельнуться от ужаса. Что это было? Может, и правда, это голоса утопленников, как утверждал седовласый Матиас?

Ахав в это время спал у себя в каюте и ничего не слышал. Когда на рассвете он вышел на палубу и Фласк, не скрывая суеверного страха, рассказал ему о ночном происшествии, добавив, что ночные вопли, раздававшиеся за бортом, безусловно не к добру, Ахав рассмеялся. Он объяснил, что островки, возле которых проплывал «Пекод», служат прибежищем стадам тюленей, и, очевидно, ночью детеныши тюленей, потерявшие своих матерей, или, может быть, матери, потерявшие детенышей, всплыли возле корабля и некоторое время оставались поблизости, вопя и всхлипывая, как это делают все тюлени, попавшие в беду. Однако такое объяснение не успокоило матросов, потому что многие моряки относятся к тюленям с каким-то суеверным страхом, отчасти вызванным удивительным сходством их умных глаз с глазами людей. Не раз бывало, что выразительную тюленью морду, выглядывающую из воды, принимали за лицо плывущего человека, неизвестно откуда вдруг появившегося в океане.

Дурным предчувствиям матросов в то утро было суждено сбыться, ибо один из дозорных ценой своей жизни подтвердил, что вопли тюленей не к добру. На рассвете этот матрос вылез из койки и, еще не проснувшись как следует, прямым курсом отправился на фок-мачту. Не прошло и минуты, как вдруг раздался его крик, он полетел в море и с легким всплеском скрылся в волнах.

С кормы сейчас же бросили спасательный буй — длинный тонкий бочонок — но из пучины не поднялась рука, чтобы ухватиться за него, а буй — иссохший и потрескавшийся на солнце, сразу же стал наполняться водой. Сама пересохшая древесина впитывала в себя влагу, и так как буй был обит железными обручами и сколочен гвоздями, то он стал тонуть и пошел ко дну вслед за погибшим матросом, которому мог послужить лишь подушкой, да и то, впрочем, довольно жесткой.

Так был проглочен океаном первый же моряк, взобравшийся на мачту, чтобы увидеть Белого Кита в его собственных владениях. Но тогда это никому не пришло в голову, и команда увидела в случившемся не еще одно предзнаменование дурного будущего, а лишь исполнение дурных предчувствий, связанных с ночными воплями тюленей. И только старый Матиас озабоченно качал седой головой.

Потонувший буй нужно было заменить новым. Заняться этим было поручено Старбеку, однако на корабле не нашлось никакого материала, подходящего для этой цели, и корма «Пекода», наверное, так и осталась бы без спасательного буя, если бы не Квикег, который предложил использовать свой гроб.

— Как, — воскликнул Старбек, — спасательный буй из гроба?

— Да, странная идея, — отозвался Стабб.

— А что ж, — сказал Фласк, — отличный получится буй. Плотник мигом сделает все, что надо.

Принесли гроб, позвали плотника.

— Переделай этот гроб в спасательный буй, — приказал Старбек плотнику. — Ну, чего ты на меня уставился?

— В спасательный буй? — переспросил плотник.

— Да.

— Вот этот гроб?

— Да, этот гроб.

— И крышку забить?

— Да.

— И щели законопатить?

— Да.

— И вы думаете, сэр, что этот гроб сохранит кому- нибудь жизнь?

— Молчать! — прикрикнул Старбек. — Я сказал: оборудовать из гроба спасательный буй — вот и все. Изволь делать!

«Ишь ты, таки зашелся от гнева, — ворчал плотник, когда Старбек ушел. — Ну и работка, что-то не по душе мне она. Спасательный гроб — слыханное ли дело? Вот сделал я ногу капитану Ахаву, так он ее носит, как джентльмен. А сделал гроб этому дикарю Квикегу, так он не пожелал, видите ли, умереть, изволь теперь превращать гроб в спасательный буй. Ну и ну! Хорошо хоть, что дела-то тут немного— приколотить крышку, законопатить швы, просмолить все как следует да приладить пружину, чтобы она сбрасывала этот спасательный гроб за борт. Ну что ж, начнем помаленьку. Это сколько же у нас на «Пекоде»

всего человек? Что-то забыл. Кажется, тридцать. Стало быть, надо нарезать тридцать линьков по три фута каждый и приделать их вокруг всего гроба. Что б каждому досталось по веревочке. А не то хороша была бы картинка: корабль идет ко дну, а тридцать молодцов дерутся из-за одного гроба!

Глава шестьдесят пятая