Глава cv. уменьшаются ли размеры кита? должен ли он исчезнуть с лица земли?

Поскольку Левиафан плывет нам навстречу от самых истоков Вечности,

уместно будет спросить, не выродился ли он за бессчетные смены своих

поколений, не уменьшился ли в размерах в сравнении со своими грандиозными

пращурами?

Однако исследования не только показывают нам, что сегодняшние киты

превосходят величиной тех, чьи окаменелые останки обнаружены в третичном

периоде (включая строго ограниченный геологический слой, предшествующий

появлению человека), но также свидетельствуют о том, что в пределах

третичной системы киты, относящиеся к более поздним формациям, крупнее, чем

их предки.

Из всех преадамитовых китов, вырытых на сегодняшний день, самым

крупным, безусловно, является алабамский кит, о котором уже упоминалось в

предыдущей главе, но и его скелет не насчитывал даже семидесяти футов в

длину. В то время как обмеры костяка, принадлежавшего крупному современному

киту, дают, как мы уже знаем, семьдесят два фута. А я слышал из уст бывалых

китобоев рассказы о кашалотах, которые имели в момент поимки чуть ли не сто

футов длины.

Но, может быть, киты нашего времени, превосходя по величине китов всех

предыдущих геологических периодов, успели все же выродиться со времен Адама?

Мы, безусловно, вынуждены будем прийти к подобному выводу, если

намерены отдавать должное свидетельствам таких джентльменов, как Плиний и

прочие натуралисты античности. Ибо Плиний рассказывает нам о китах, чьи

живые туши имели площадь в несколько акров, а Улисс Альдровандус повествует

о таких, что насчитывали в длину восемьсот футов - прямо не киты, а целые

канатные фабрики или темзинскне туннели! Да и во времена Бэнкса и Солэндера

- куковских натуралистов - мы встречаем некоего датчанина, члена Академии

наук, который приписывал исландскому киту (называемому им reydan-siskur, то

есть морщинистобрюхий) сто двадцать ярдов, что дает триста шестьдесят футов

в длину. А французский натуралист Ласепед в самом начале своей подробной

истории китообразных (на третьей странице книги) дает для настоящего кита

сто метров, или триста двадцать восемь футов длины. И ведь его труд был

напечатан не когда-нибудь, а всего только в 1825 году от рождества Христова.

Да только найдется ли такой китобой, который бы поверил этим рассказам?

Нет. Сегодняшний кит столь же велик, как и его предки во времена Плиния. И

если когда-нибудь я попаду туда, где находится Плиний, я, китолов (во всяком

случае, больше китолов, чем он), так и скажу ему прямо в лицо. Потому что я

не понимаю, как это выходит: если египетские мумии, похороненные за тысячи

лет до того даже, как родился Плиний, не насчитывают в своих гробах столько

футов и дюймов, сколько житель нашего Кентукки в носках; и если скот и

прочая живность в изображениях на древнейших египетских и ниневийских

таблицах ясно показывают нам в своих масштабах, что теперешний породистый,

откормленный, призовой смитфилдский скот не только не уступает, но и далеко

превосходит по величине тучнейшую из фараоновых тучных коров, - как же перед

лицом всего этого мог бы я допустить, будто из всех живых тварей один только

кит выродился и измельчал?

Но остается еще один вопрос; его часто ставят наиболее темные из

жителей Нантакета. Быть может, из-за всеведения дозорных на топах мачт

китобойцев, проникающих теперь даже в Берингов пролив и в отдаленнейшие

тайники и секретные сейфы мира; из-за тысячи гарпунов и острог, запускаемых

вдоль всех материковых побережий; - возникает вопрос, быть может Левиафану

из-за всего этого долго не выстоять против такой широкой облавы и такого

беспощадного уничтожения; быть может, он будет в конце концов полностью

истреблен по всем морям и океанам, и последний кит, как и последний человек,

выкурит последнюю трубку и сам испарится с ее последним дымком?

Если сравнить горбатые стада китов с горбатыми стадами бизонов, которые

еще каких-нибудь сорок лет назад, рассыпавшись на десятки тысяч акров по

прериям Иллинойса и Миссури, потрясали железными гривами и грозно метали

исподлобья молнии своих взглядов на месте теперешних многолюдных речных

столиц, где любезный маклер продает вам сегодня землю по доллару за дюйм;

при таком сравнении, казалось бы, мы получим неопровержимое доказательство

того, что и китам не избежать быстрейшего вымирания.

Но следует взглянуть на этот вопрос также и в ином свете. Хотя совсем

еще недавно - всего одно человеческое поколение тому назад - численность

бизонов в Иллинойсе превосходила численность людского населения в

современном Лондоне; и хотя сегодня там не осталось от них ни рога, ни

копыта; и хотя причиной этого чудесного исчезновения послужило копье

человека; тем не менее принципиально иной характер охоты на китов решительно

не допускает возможности столь же бесславного конца для Левиафанов. Сорок

человек на одном китобойце, промышлявшие на кашалотов в течение сорока

восьми месяцев, почитают для себя необыкновенной удачей и посылают хвалу

господу, если им случится привести домой жир сорока китов. Между тем как в

старину во времена канадских и индейских зверобоев Дальнего Запада (где

теперь, наконец, тоже восходит солнце), в те времена, когда там лежала

девственная пустыня, такое же количество людей, в мокасинах и верхом на

коне, а не на корабле, за такое же количество месяцев истребили бы не сорок,

а сорок тысяч бизонов, если не больше; - утверждение это, если возникает

надобность, может быть подтверждено данными статистики.

Точно так же, если подумать, нельзя считать доказательством ожидающего

кашалотов постепенного исчезновения тот факт, например, что в прошлые года

(скажем, во второй половине минувшего столетия) эти Левиафаны - небольшими

стаями - встречались гораздо чаще, чем теперь, и промысловые рейсы

вследствие этого были не столь продолжительны, да и приносили значительно

больше. Дело в том, что, как выше уже было замечено, киты из соображений

безопасности стали плавать теперь по морям обширными караванами, так что

прежние рассеянные одиночки, пары, стаи, косяки и стада в наши дни

объединились в огромные армии, которые, однако, не так часто встречаются.

Только и всего. Равно ошибочным является представление будто и те виды

китов, которые дают так называемый "китовый ус", поскольку они перестали

теперь посещать многие из районов, где раньше встречались в изобилии, также

вымирают. Просто они перебираются понемногу в другие места; и если одно

побережье не оживляется больше игрой их фонтанов, можете не сомневаться, что

какой-нибудь другой, отдаленный берег был совсем недавно поражен этим доселе

невиданным там зрелищем.

Более того, если речь зашла именно об этих, вышеупомянутых Левиафанах,

то у них есть две твердыни, которым, по всей человеческой вероятности,

предстоит навеки остаться неприступными. И как швейцарцы удалились в свои

студеные горы, когда враги вторглись к ним в долины, так и настоящие киты,

вытесненные из саванн и лугов центральных морей, могут уйти в свои полярные

цитадели и, нырнув под последние прозрачные барьеры и стены, всплыть среди

ледяных полей и разводьев; и пусть попробует человек проникнуть вслед за

ними в заколдованный круг вечного декабря.

Однако на одного забитого кашалота приходится, вероятно, штук пятьдесят

настоящих китов, и поэтому некоторые философы кубрика все же полагают, что

такое истребление уже заметно затронуло их боевые ряды. Но хотя за последнее

время только одни американцы на северо-западном побережье ежегодно добывали

не меньше 13 000 этих китов, существуют все же соображения, благодаря

которым даже эти цифры не могут служить доказательством подобной точки

зрения.

Вполне естественно, что, слыша о такой многочисленности самого

грандиозного из живых существ на земном шаре, испытываешь невольное

недоверие; но что бы мы тогда сказали историографу Арто, который, описывая

государство Гоа, рассказывает, что король Сиама добыл как-то за одну охоту 4

000 слонов и что слонов в тех краях такое же множество, как домашней скотины

в странах умеренного климата? И нет как будто бы никаких оснований

сомневаться в том, что если уж слоны, за которыми охотились все эти тысячи

лет и Семирамида, и Пор, и Ганнибал, и все последующие монархи Востока, -

если они до сих пор обитают там в огромных количествах, то тем больше

вероятность для великих китов пережить все людские преследования, потому что

в их распоряжении пастбища, по которым они могут разбрестись, ровно в два

раза превосходящие размерами всю Азию, обе Америки, Европу и Африку, Новую

Голландию и все острова в океане, вместе взятые.

Кроме того, не следует забывать, что благодаря предполагаемой

долговечности китов, которые, как считается, живут до ста лег и более, в

морях постоянно обтает по нескольку поколений взрослых индивидов А что это

должно означать, мы легко представим себе, вообразив на мгновение, что все

погосты, кладбища и семейные усыпальницы вдруг разверзлись и выпустили на

землю живые тела всех мужчин, женщин и детей, умерших за последние семьдесят

пять лет, и прибавив это бессчетное воинство к современному людскому

населению земного шара.

Вот почему мы объявляем кита как вид бессмертным, сколь уязвим бы он ни

был как отдельная особь. Он плавал по морям задолго до того, как материки

прорезались над водою; он плавал когда-то там, где теперь находятся Тюильри,

Виндзорский замок и Кремль. Во время потопа он презрел Ноев ковчег, и если

когда-либо мир, словно Нидерланды, снова зальет вода, чтобы переморить в нем

всех крыс, вечный кит все равно уцелеет и, взгромоздившись на самый высокий

гребень экваториальной волны, выбросит свой пенящийся вызов прямо к небесам.

Глава CVI. НОГА АХАВА

Поспешность, с какой капитан Ахав покинул "Сэмюэла Эндерби", отозвалась

некоторым ущербом для его собственной персоны. Он с такой силой опустился на

корму своего вельбота, что его костяная нога треснула от удара. Когда же,

поднявшись к себе на палубу и вставив ногу в свое всегдашнее углубление, он

вдруг с особой резкостью повернулся, чтобы отдать неотложное приказание

рулевому (как всегда правившему якобы недостаточно твердо), тут ранее

надтреснутую кость так перекорежило, что теперь на нее, хотя она и не

сломалась и сохранила прежний блеск и лоск, нельзя уже было, по мнению

Ахава, вполне полагаться.

И ничего удивительного не было, что Ахав, при всем его безумии и

неистовой опрометчивости, уделял все же внимание этой мертвой кости, на

которой стоял. Дело в том, что однажды, незадолго до отплытия "Пекода" из

Нантакета, его нашли как-то ночью распростертым без чувств на земле; по

какой-то неизвестной и, казалось, необъяснимой несчастной случайности

костяная нога подвернулась с такой силой, что, вырвавшись из-под него,

угодила ему, точно кол, в пах и едва не пронзила его насквозь; и мучительную

рану удалось залечить с огромным трудом.

И тогда уже в его охваченное бредом сознание запала мысль, что всякое

мучение, которое он теперь испытывал, было прямым последствием его прежнего

несчастья; при этом он, должно быть, отчетливо понимал, что подобно тому,

как самый ядовитый гад болотный с той же неуклонностью продолжает свой род,

как и сладчайший певец древесных кущ; равным образом и все несчастья,

пользуясь любой счастливой случайностью, естественно порождают себе

подобных. И даже больше, чем равным образом, думал Ахав; ведь и предки и

потомки Горя уходят дальше во времени, чем предки и потомки Радости. Ибо

если даже не ссылаться на то, что, согласно определенным каноническим

учениям, естественные земные радости не будут иметь детей в мире ином, и,

даже напротив того, сменятся бездетной безрадостностью адского отчаяния;

между тем как некоторым постыдным здешним невзгодам все же суждено оставить

после себя за могилой вечно разрастающееся потомство страданий; даже если

совершенно не ссылаться на это, все равно при тщательном и глубоком

рассмотрении здесь обнаруживается неравенство. Ибо, думал Ахав, тогда как

даже высочайшее земное божество таит в себе какую-то неприглядную

мелочность, в основе всякого горя душевного лежит таинственная

значительность, а у иных людей даже архангельское величие; этому очевидному

выводу не противоречат и самые тщательные исторические изыскания.

Прослеживая генеалогию неискупимых смертных несчастий, мы приходим в

конце концов к самовозникшему первородству богов; и перед лицом всех

радостных, суматошливых летних солнц и вкрадчиво звенящих цимбал осенних

полнолуний, мы неизбежно видим одно: и сами боги не пребывают в вечной

радости. Извечное родимое пятно горести на лбу человека - это лишь отпечаток

печали тех, кто поставил на нем эту печать.

Здесь мы поневоле выдали секрет, который по чести следовало бы,

вероятно, раскрыть еще раньше. Среди прочих подробностей, связанных с

личностью Ахава, для многих всегда оставалось тайной, почему он в течение

довольно долгого времени, до отплытия "Пекода" и после, прятался от всех и

вся с замкнутостью настоящего далай-ламы, словно искал безмолвного убежища в

мраморном сенате усопших. Объяснение, пущенное с легкой руки капитана

Фалека, ни в коем случае не приходится считать удовлетворительным; хотя,

конечно, когда речь шла о сокровенных глубинах души Ахава, тут всякое

объяснение больше прибавляло многозначительной тьмы, чем проливало ясного

света. Но под конец тем не менее все вышло наружу; или по крайней мере вышла

эта подробность. Причиной его временного заточения было все то же его

ужасное несчастье. Дело в том, что в глазах того узкого и постоянно

стягивающегося круга на суше, в котором люди по той или иной причине

пользовались привилегией менее затрудненного доступа к Ахаву; в глазах людей

этого робкого круга упомянутое несчастье, оставленное мрачным Ахавом без

всяких объяснений, было облачено таинственными страхами, позаимствованными в

немалом количестве из страны, где бродят привидения и раздаются вопли

грешников. И потому они от вящей преданности ему единодушно порешили,

насколько это им по силам, скрыть все от людей; вот чем объясняется то

обстоятельство, что на борту "Пекода" долгое время ничего не знали об увечье

Ахава.

Но как бы то ни было - был ли или не был связан земной Ахав с

невидимым, неуловимым синодом воздушных стихий и с мстительными князьями и

владыками пламени, - но в описанном случае с ногой он принял практические

меры - он вызвал к себе плотника.

И когда это должностное лицо появилось перед ним, он наказал ему не

мешкая приняться за изготовление новой ноги, а помощникам своим повелел

проследить за тем, чтобы в распоряжение плотника были переданы все костяные

заклепки и перекладины из кашалотовой челюсти, накопленные на судне за

долгое плавание, для того чтобы тот мог отобрать самый прочный и

доброкачественный материал. Когда это было сделано, плотник получил

приказание изготовить за ночь ногу вместе со всей оснасткой. Мало того, было

приказано извлечь из трюма до сей поры праздный кузнечный горн; и

корабельный кузнец, чтобы не было в деле заминки, спешно принялся ковать все

необходимые железные детали.