Ф а б у л а (от лат. Fabula — рассказ, басня) — состав событий, лежащих в основе сюжета фильма. 7 страница

Егор Прокудин в «Калине красной» В. Шукшина решил, несмотря ни на что, вернуться к родной земле, на которой он вырос, и он стремится на этом пути преодолеть все — и свое воровское прошлое, и неприятие его деревенскими жителями, и далеко не миролюбивые черты своего характера, и смертельные угрозы со стороны бывших «друзей».

Чем же связываются действия в драматическом виде сюжета?

Действия в драматическом виде сюжета связываются по причинно-следственному принципу: каждое действие в нем является следствием предыдущего действия и причиной последующего.

Действие (поступок) героя само по себе вызывает контрдействие со стороны его антипода, что вызывает, в свою очередь, контрдействие героя, и так далее…

Подобный жесткий принцип связи действий легко проследить на примере любого по-настоящему драматического сюжета, начиная от «Ромео и Джульетты» В. Шекспира и кончая мелодраматической линией в фильме «Титаник». Вспомним и хрестоматийно выстроенный драматический сюжет в картине «Полет над гнездом кукушки».

Итак, действия в драматическом виде сюжета сменяют друг друга:

- без подсказки со стороны автора,

- без его объяснений,

- без его непосредственного вмешательства.

В эпическом сюжете

Не отдельный персонаж, не его индивидуальная воля движут и связывают действия в эпическом сюжете, но история, ее события вовлекают в свой ход персонажей, сталкивают и ведут их.

В фильме «Мы из Кронштадта» (1936, сценарий Вс. Вишневского, режиссер Е. Дзиган) судьбы главных героев полностью подчинены историческим событиям гражданской войны в России. Моряки идут на смерть ради защиты революционного Петрограда. События заставляют даже такого «бунтаря», как Артем, отказаться от своих личных антипатий и стать в ряды героев.

Ход исторических событий независим от воли отдельных людей, он предопределен.

Гектор в «Илиаде» говорит:

«Время придет и погибнет священная Троя,

С нею погибнет Приам, и народ копьеносца Приама».

Предопределенность — одно из главных свойств движения эпического действия. Эпическое слагаемое в сюжете фильма «Титаник», например, состоит в том, что огромный корабль и тысячи людей, находящихся на нем, движутся к гибели. И ничто не может предотвратить этот исход.

Но кто движет самими историческими событиями?

Почему вдруг в начале XIII века где-то в монгольских степях из разрозненных племен образовалась под началом Чингисхана могущественная империя, чьи орды подвергли завоеванию и опустошению страны Азии и Восточной Европы?

А Наполеон с его завоеваниями? А революция в России в начале ХХ века? А зарождение и победа фашизма в Германии с его претензией на мировое господство? А разгром Германии в 40-х гг. прошлого столетия?

А древние, властвующие в мире государства: Египет, Вавилон, Персия, империя Александра Македонского, Рим? Их смену еще в эпоху могущества Вавилона предсказал пророк Иезикиль.

Кто и что стоит за этим?

Ответ мы находим в Библии: «Кто сделал и совершил это? Тот, Кто от начала вызывает роды; Я — Господь первый и в последних — Я тот же»[135]. И комментарий к этим словам: «Вот единственно разумный ответ на предшествующий вопрос; конечно, все исторические передвижения народов, гибель одних, некогда могущественных наций, и появление на исторической сцене других, прежде неизвестных, все это — дело не слепого случая, а какой-то Всемогущей разумной воли (Втор. XXII, 8; Дан. II, 21; Деян. XVII, 21»[136].

Каков же способ связи действий в эпическом сюжете?

В нем, конечно, не главенствует причинно-следственный принцип. Когда в «Войне и мире» немецкие генералы докладывают план предстоящего сражения, Кутузов у Л. Толстого не внимает им, ибо он знает, что победа и поражение в битве зависит от чего-то более высокого — духа народа, участвующего в нем.

В эпическом сюжете мы наблюдаем нарушения причинно-следственных связей. Действия в нем связываются:

а) хронологией — движением большого исторического времени, поэтому так часто мы в эпических картинах видим надписи с датами исторических событий («Александр Невский», «Огнем и мечом») или слышим закадровый голос автора, прослеживающего смену лет («Освобождение»).

б) Божьим промыслом, который предстает в эпических сюжетах часто в форме «чуда»: победы, поражения, успехи, спасения — все события происходят чудесным образом — вопреки причинно-следственной логике.

Так, действия в эпической по своему сюжету новелле «Колокол» (фильм «Андрей Рублев») совершаются именно как чудо: подросток Бориска, не знающий секретов колокольного литья, находит именно ту глину, какая нужна, подбирает верный состав металла, определяет сроки отливки и готовности колокола; раздался колокольный звон, и безумную Дурочку мы видим идущую теперь с просветленным и ясным лицом, а в эпилоге перед нами предстают иконы Андрея Рублева, которые явлены в фильме тоже как чудо: как могло быть сотворено такое гениальное, мирового значения искусство во времена полнейшего разорения земли русской?

В повествовательном сюжете

Действия движут:

- с одной стороны, стремления персонажей, их чувства, их отношения,

- с другой — время, его течение;

- с третьей — авторское осмысление событий и поступков героев.

И принцип соединений действий в повествовательном киносюжете тоже тройственен:

- в нем сохраняются в какой-то мере причинно-следственные связи; так, например, героине сценария В. Черных «Москва слезам не верит»[137] Катерине не удается сделать аборт, вследствие чего ее любимый человек — телеоператор Рудольф Рачков — разрывает с ней отношения;

- но в повествовательном сюжете действия связываются и хронологией; в фильме «Рассекая волны» речь идет о том, что прошла зима, прошло три недели — Ян все работал на буровой;

- в еще большей степени ощутима в связи повествовательных действий авторская воля; так в картине «Мой друг Иван Лапшин» сцены следуют друг за другом, ничем иным, как авторским произволом не связанные: «День рождения Лапшина», «Знакомство работников Уголовного розыска с артистами», «Актриса Наташа и проститутка», «Жизненный быт работников УГРО: один из них — Окошкин зеркало разбил» и вдруг: из какого-то погреба выносят замерзшие трупы, грузят их на машину, а за кадром голос автора рассказывает нам историю банды Соловьева; в «Криминальном чтиве» — под яростный монолог Джулса идет расстрел в номере гостиницы, и вдруг — разговор двух новых персонажей о предстоящем боксерском поединке; фильм мексиканского режиссера А.-Г. Иньярриту «21 грамм» (2004) весь построен на хронологических сбивах — сам режиссер объяснил это обстоятельство в интервью (телепередача «Магия кино» — 27/III-2004) следующим образом: «Мне нравится именно так строить рассказ, а не идти по истории… тут совпадения, случайности, за которыми что-то есть… например: «В Австралии убита бабочка, и в Нью-Йорке пошел дождь(!)», — классическая формулировка способа связи действий в повествовательном виде сюжета». И тот же способ ведения сюжета мы находим в следующем фильме А.-Г. Иньярриту «Вавилон» (2006, премия «Оскар»).

В лирическом сюжете

Действия, как это мы наблюдали и в сюжете драматическом, тоже самодвижущиеся, не зависящие впрямую от воли автора.

Ибо ни автор, ни представляющий его в фильме лирический герой не может управлять своим подсознанием — чувства, видения, воспоминания, мистические созерцания возникают в его душе как бы сами собой, спонтанно, вопреки любой логике. И поэтому автор, порой сам не может объяснить их возникновение и развитие на экране. Это хорошо видно в фильмах «Земляничная поляна», «Час волка», «Восемь с половиной» и особенно в «Зеркале». Уже говорилось о том, что сам А. Тарковский не мог объяснить, почему в его картине лежащая в постели молодая мать поднимается и зависает в воздухе. Столь же и необъяснимы появление в квартире автора-героя темноволосой женщины, а также ее действия: она просит мальчика Игната прочитать отрывок из письма Пушкина к Чаадаеву, затем странным образом пропадает, оставив после себя на столе только исчезающий след от стакана горячего чая.

Отсюда и способ связи действий в лирическом сюжете: он… бессвязен. Его можно определить как причудливую смену душевных состояний героя-автора, выраженных в его поступках, словах, видениях. «Фильм для меня, — говорил И. Бергман, — начинается чем-то неопределенным — случайным замечанием, обрывком разговора, неясным, но приятным событием, не связанным с определенной ситуацией… Это душевное состояние, не само повествование, а нечто, изобилующее богатыми ассоциациями и образами. Больше того, это яркая цветная нить, протянувшаяся из темного мешка подсознания. Если я начну наматывать эту нить, и сделаю это осторожно, получится целый фильм»[138].

И тогда понятно, почему так долго не складывалась в монтаже у А. Тарковского картина «Зеркало». Было сделано несколько вариантов ее монтажа — целого не получалось, пока режиссер пытался сложить фильм, исходя из тех или иных логически объяснимых предпосылок. Только когда эти попытки были отброшены, картина сама, как вылеченный гипнозом в ее эпиграфе заика, «заговорила», стала складываться по системе смены душевных состояний и подсознательных ассоциаций.

Ошибки в восприятии подобного рода картин, основанных на лирических действиях, часто происходят из привычного желания зрителей установить между действиями какую-либо — логическую, причинно-следственную или хронологическую связь; только освободившись от этого желания, можно воспринимать подобного рода фильм, как свободную исповедь человека.

6.4. Конфликты в разных видах киносюжета

В драматическом сюжете

Конфликт в этом виде сюжета по определению не может не быть драматическим (смотри раздел о драматургическом конфликте и его видах). Ведь драматическое действие основано на стремлении героя к труднодостижимой цели. На пути к ней герой встречает препятствия, главные из которых — контрдействия его антипода. Отсюда — возникновение и развитие драматического конфликта, который

ведет к прямой борьбе противонаправленных сторон, заканчивающейся победой одной из них — физической или духовной.

Вспомним и второе важное свойство этого вида конфликта:

драматический конфликт предстает в произведении как конфликт единый: он возникает в начале фильма, развивается по ходу его движения, достигает высшей точки напряжения и заканчивается в самом его конце.

В эпическом сюжете

мы находим конфликт, тоже по своему характеру являющийся драматическим. Но он выступает в данном виде сюжета

как столкновение противонаправленных сил исторического процесса, как глубинное духовное противоречие, которое лежит в основе всех изображаемых в фильме событий.

Это глубинное противоречие выражается в эпической кинокартине в форме ряда конкретных конфликтов:

- между человеческими массами — сцены битв и восстаний;

- между отдельными персонажами;

- в виде внутренних конфликтов в персонажах.

В фильме М. Гибсона «Храброе сердце» (1995) мы можем найти все подобного рода конфликты. В картине есть развернутые сцены сражений шотландских отрядов с войсками английского короля. Есть острейший конфликт народного героя Вильяма Уолесса с английским судьей, казнившим любимую девушку Уолесса — Марен; его же конфликт с претендентом на шотландский престол Робертом Брюсом; развернутый внутренний конфликт в самом Роберте Брюсе.

Единого конкретного конфликта в эпических произведениях мы, как правило, не наблюдаем. Конфликтное наполнение их сюжетов составляется из ряда более или менее развернутых столкновений. Так, «Илиада» начинается с конфликта между двумя греческими вождями — Ахиллом и Агамемноном. Но он быстро сходит на нет — на это указывал еще Гегель. Конфликт между матросами и офицерами на «Броненосце «Потемкине» заканчивается одновременно с убийством последних. Возникает новый конфликт: восставшего корабля с городом; а в городе — между народом и правительственными войсками («Одесская лестница»).

Все локальные, разные по своему характеру и по степени развития конфликты объединены в эпическом фильме тем глубинным духовным противоречием, о котором шла речь выше.

Обычно это глубинное тематическое противоречие разрешается в картинах важным историческим событием. В «Броненосце «Потемкине» — восставший корабль, идущий под красным флагом, приветствуют моряки царской эскадры; в «Храбром сердце» — после казни Уоллеса, объединенное шотландское войско под командованием Роберта Брюса, но с криками «Уоллес! Уоллес!» идет в бой против англичан, а за кадром звучит голос автора: «И в году 1314 от Рождества Христова патриоты Шотландии бросились на превосходящие силы англичан и завоевали свою свободу».

Фильм «Освобождение» завершается грандиозной картиной штурма советскими солдатами Берлина — окончательным разгромом фашизма.

В повествовательном киносюжете

конфликты тоже

основаны на глубинном тематическом противоречии, но на противоречии не исторического процесса, а того времени, в каком живут герои картины и каким видит его автор фильма.

Это тематическое противоречие в повествовательном сюжете объединяет то или иное количество локальных конфликтов разного вида, по большей части повествовательных, но, как мы помним, порой и драматических (см. «Драматургический конфликт»).

Но есть кинопроизведения высокого класса, построенные только на повествовательных конфликтах. К ним относятся, если брать примеры из истории кино, такие картины, как «Аталанта», «Долгая счастливая жизнь», а если вспомнить сравнительно недавние фильмы, то чрезвычайно красноречивыми примерами повествовательности конфликтных построений могут служить замечательно тонкие фильмы: американца Джима Джармуша «Кофе и сигареты» (2003) и русского режиссера А.Сокурова «Александра» (2007). В этих работах мы находим крайние случаи чистой повествовательности.

В лирическом виде сюжета

мы тоже находим конфликты как повествовательные (работы Г. Шпаликова, М. Хуциева), так и драматические (в фильмах Бергмана, Феллини, Куросавы, Тарковского), но здесь важнее подчеркнуть — то, что специфично именно для данного вида сюжета:

Конфликт в лирическом сюжете строится на:

1) столкновении героя с враждебной ему средой и

2) на борьбе с самим собой.

В первом случае — окружающий мир не понимает героя, стремится подавить его личность, стереть ее уникальность. Чаще всего этот конфликт неразрешим, герой сопротивляется и гибнет (судьба М. Лермонтова и отражение этого конфликта в его романе «Герой нашего времени», фильмы И. Бергмана «Час волка» и А. Тарковского «Зеркало»).

Вторую составляющую рассматриваемого конфликта мы можем найти во всех произведениях, принадлежащих к лирическому роду. В них борьба героя с самим собой основана на осознаной им своей раздвоенности. Такое мучительное состояние героя мы находим в фильме «Восемь с половиной» Ф.Феллини, в «Часе волка» и в «Сарабанде» И.Бергмана и, конечно, в том же «Зеркале».

Здесь перед нами не просто внутренний конфликт, когда в душе персонажа сталкиваются два начала. Тут конфликт глубже – он основан на раздвоении личности. Вот как подобное раздвоение выглядит в сценарии «Зеркало» (авторы А. Мишарин и А. Тарковский; данная сцена не вошла в фильм):

«Я успокаиваю ее (скорее всего имеется в виду бывшая жена режиссера — Л.Н.), с трудом засыпаю и тоже вижу сон:

Будто я сижу перед большим зеркалом, рама которого растворяется в темноте, незаметно переходит в бревенчатые стены… Лица своего я не вижу. А сердце мое полно тоски и страха перед совершившейся непоправимой бедой.

Зачем я это сделал (курсив здесь и далее мой — Л.Н.), для чего, зачем так бессмысленно и бездарно я разрушил то, ради чего жил, не испытывая ни горя, ни угрызения совести?..

Пространство, отраженное в зеркале, освещено свечным светом. Я поднимаю голову и вижу в теплом золотистом стекле чужое лицо. Молодое, красивое в своей наглой и прямодушной глупости, с пристальными светлыми глазами и расширенными зрачками. Оглянувшись, я вижу в стороне того, другого, того, с кем я поменялся своим лицом. Он стоит, спокойно прислонившись плечом к стене, и не глядит в мою сторону… И у него мое лицо.

Зачем я это сделал? Теперь уж ничего не вернешь. Уже поздно, слишком поздно! Пусть мое, то есть теперь уже его лицо, не так уж красиво, немолодо, ассиметрично, но все же это мое лицо. И не такое уже оно глупое, даже, наоборот, скорее оно умное, это старое, перепроданное и ненавистное мне лицо.

Зачем я это сделал? Зачем?»[139].

Герой лирического произведения вступает в прямой и беспощадный конфликт со своим зеркальным отражением (со своим вторым «я»). Х.Л. Борхес в одной из своих бесед вспоминал о неком Франсиско Лопесе Мерино, который «покончил с собой, глядя в зеркало… в подвале жокей-клуба Ла-Платы», и приводил в связи с этим страшное высказывание французского поэта Бодлера: «Жить и умереть перед зеркалом»[140].

Подобная смертельная борьба личности с собой может даже выражаться в двух воплотившихся ее ипостасях: в фильме Д.Фингера «Бойцовский клуб» мы наблюдаем острейший конфликт двух самостоятельных фигур, наделенных разными именами и характерами, но представляющих одну и ту же личность!

6.5. Способы раскрытия личности в разных видах сюжетов

В драматическом сюжете

личность героя раскрывается прежде всего в характере той цели, которую он ставит перед собой.

Чем более цель (или то, что влечет героя) труднодостижима, тем ярче может раскрыться личность драматического героя. Эта цель чаще всего находится вне героя, но может лежать и внутри него, когда герой стремится преодолеть некую страсть, овладевшую им.

Цель может быть только внешней — как в фильмах «Пролетая над гнездом кукушки» или «Возвращение». А может сочетать внешние и внутренние устремления героя. Драматург Ким Есенин в «Теме» пытается преодолеть снисходительное неуважение к его персоне со стороны провинциальной интеллигентки Саши, но главное для него — уничтожить в собственной душе нарост приспособленчества, вернуться к истинному творчеству, заслужить самоуважение.

Личность персонажа в драматическом сюжете выявляется и в той неуклонности, с которой герой движется к своей цели. Он готов пойти на смерть ради достижения намеченного, ради утверждения своих идеалов. Герой кинокартины Ф. Циннемана «Человек на все времена» (1966, пр. «Оскар») — Томас Мор идет на плаху, но не признает правоту короля, нарушающего христианские заповеди и священную присягу. Именно в таких пограничных, экзистенциальных ситуациях — между жизнью и смертью — до конца раскрывается личность драматического героя.

В образе героя драматического вида сюжета очень важна определенность его характера — именно наличие сильного характера дает возможность герою вступать в борьбу ради достижения своей цели.

В эпическом сюжете

личность героя раскрывается не столько в подчеркнутости черт его характера, в отдельности цели, сколько в его человеческой общности — в том, что причисляет героя к определенной духовной или исторической силе.

Можно ли говорить о разработанности характера в образе главного героя романа Б. Пастернака «Доктор Живаго»? Сила этого образа в другом — личность Юрия Живаго представляет собой тот слой русских людей, которые в кровавые времена торжества ненависти в нашей стране остались верными своим нравственным и духовным идеалам.

Личность эпического героя, следовательно, выражается:

- в его неизменности, в стойкости к ударам судьбы;

- в степени выявленности в его образе духовных свойств той исторической силы, которую он представляет, — порой всей нации, всего народа: Александр Невский и Андрей Рублев в одноименных фильмах, Вильям Уоллес в «Храбром сердце»;

- в бессмертии, ибо даже если эпический герой гибнет, общее дело, к которому он был причастен, побеждает: разве не бессмертен Рублев в своих иконах, а Бориска в отлитом им колоколе; и разве не с именем на устах — «Уоллес! Уоллес!» идут в бой и побеждают шотландцы.

В картине С. Параджанова «Легенда о Сурамской крепости» (1984) юноша замуровывает себя в стену, дабы крепость не разрушалась и ограждала его народ от вторжения врагов. И в финальном кадре фильма — на фоне возвышающейся крепости и людей, пропалывающих виноградник, — женский голос поет:

«О, Сурамская крепость,

Здесь сын мой замурован, -

Храни его бессмертный покой!»

Личности эпического героя присуща анонимность; на памятнике неизвестному солдату, погибшему в Отечественной войне, как известно, высечена надпись: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен»; а шведский режиссер Ингмар Бергман завидовал, как вы помните, неизвестности строителей Шартрского собора.

Видимо, не случайно Борис Пастернак отнес свои стихи под авторством доктора Живаго за пределы сюжета романа, а Андрей Тарковский, явно следуя примеру поэта, вынес творения Андрея Рублева тоже за скобки фабулы фильма, придав им хотя и условный, но все же читаемый вид анонимности.

В повествовательном киносюжете

личность персонажа раскрывается прежде всего в отношении к другому персонажу как к личности –

суверенной, во всем комплексе ее составляющих:

- как личности уникальной,

- как личности, представляющей человечество,

- как образу и подобию Божию; пусть образу порой чрезвычайно искаженному: будь то «бомж», преступник, даже убийца.

Исходя из этого, персонажей повествовательных сюжетов можно делить на тех

- кто уважает в другом персонаже личность,

и на тех,

- кто вообще не видит в нем ее.

Конечно, это схематично-условное деление: в герое могут смешиваться и возникать переходные формы данных личностных возможностей.

Посмотрите, с каким уважением к чужой личности ведут себя герои фильма «Мой друг Иван Лапшин» — Лапшин, Наташа, Ханин — в том напряженном любовном треугольнике, который возник между ними. Никто из них не только не вступает в борьбу, но даже опасается помешать другому. И в таком отношении друг к другу этих персонажей проявляется личность каждого из них.

Но вот возникает экстремальная ситуация — взятие банды Соловьева, и в ней личности Лапшина и Ханина раскрываются по-разному.

Ханин, обращаясь к убегающему Соловьеву, говорит: «Товарищ, вернитесь…»

А Лапшин стреляет в уже бросившего пистолет, сдающегося Соловьева и убивает его.

Казалось бы, содеянное Лапшиным — справедливо: Соловьев погубил немало невинных душ. Но этот поступок героя фильма — существенный удар по его личностному духовному началу.

В одной из первых сцен «Криминального чтива» главный герой фильма Джулс убивает в номере гостиницы молодых людей так, как прихлопывают мух на обеденном столе, не различая в каждом из парней не только личность, но и просто человека. В последней же сцене картины — в кафе — Джулс, в котором произошел духовный перелом, говорит парню, попытавшемуся ограбить его: «Может, ты праведный человек, а я — пастырь»; отпускает его с миром, а сам размышляет о своем выходе из банды.

Человек — герой повествовательного сюжета, находясь в преступном сообществе или просто в толпе, охваченной владеющими ею первобытными инстинктами насилия, страха, алчности или идолопоклонства, может во многом растерять свои личностные качества, стать единицей, «одним из…». Об этом свойстве человеческой массы писал еще З. Фрейд. Но, конечно, нельзя согласиться со знаменитым доктором-психоаналитиком, что подобное свойство полностью относится, например, и к церковному сообществу — мол, «связь в церкви основана на любви каждого не друг к другу, а к Богу (курсив мой — Л.Н.) при условии, что Бог любит каждого в равной степени»[141]. В этом соображении по какой-то причине забыта вторая часть главной заповеди, данной человечеству: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею и всем разумение твоим»: сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (курсив мой — Л.Н.)[142]. Обе части заповеди взаимосвязаны друг с другом — ни одна из них не мыслится без другой. Исполнение их поддерживает личностный духовный потенциал членов церковного сообщества; любовь людей друг к другу — сущность истинной религии.

В фильме Л.фон Триера «Рассекая волны» - в эпизоде «Жертвоприношение Бесс» героиня по благословению свыше идет на самопожертвование ради спасения другого человека, тем самым восходя на самую высокую ступень раскрытия своих личных человеческих качеств.

В лирическом киносюжете

личность героя раскрывается прежде всего в отношении к самому себе как к личности.

«Вглядывание в себя» — в этом главная особенность положения героя в лирическом сюжете. Она выражается не только в особых свойствах лирических действий и конфликтных построений, но и впрямую — в использовании некоторых возможностей киноизображения. Так, недаром в фильмах такого рода мы часто видим героя, рассматривающего себя в зеркале. В фильме Г. Шпаликова «Долгая и счастливая жизнь» герой и героиня, расставшись, смотрят ночью каждый на свое отражение в зеркале. Персонажи в сочетании с зеркалом постоянно фигурируют в картинах А. Тарковского «Зеркало» и «Ностальгия», в его сценарии «Гофманиана».

В фильме И. Бергмана «Персона» (1966) портреты двух его героинь сливаются в одно изображение в зеркальном стекле. Героиня картины того же режиссера «Осенняя соната» (1978) — Ева, будучи еще девочкой, рассматривает себя внимательнейшим образом в зеркале, а ее мать — стареющая пианистка Шарлота, вглядывается в свое отражение в темном стекле железнодорожного вагона. Герой фильма «На игле» Рентон прежде, чем в кульминационном моменте картины украсть у своих друзей вместе «заработанные» деньги, тоже смотрит на себя в зеркало. И так далее…

Герой-автор лирического произведения хочет как бы со стороны понять себя, разобраться в том, каким он является на самом деле. Это то, что называется рефлексией.

Р е ф л е к с и я (от лат. reflexio — отражение (!) — анализ собственного психического состояния[143].

Именно стремление личности утвердить себя, свою «самость» и приводит к тому, что в лирических сюжетах активно используются архетипы (от греч. arche — начало и tipos — образ — первичная форма) — в виде снов, видений, ритуальных действий, мифологических и религиозных мотивов.

6.6. Время и пространство в видах киносюжета

В драматическом киносюжете

действия разворачиваются и сменяют друг друга, как правило, в настоящем времени.

В книге «Кино между адом и раем» А. Митта использует для обозначения этого признака драматического сюжета очень удачное обозначение: действие в нем происходит «здесь и сейчас».

В отличие от прозы, фильм — не рассказ, а показ. Но в других видах киносюжета развитие его в настоящем времени существенным образом нарушается:

- большим количеством ретроспекций и даже перемежением разных временных пластов («Зеркало», «Форест Гамп»);

- закадровым голосом рассказчика, повествующего о прошлом («Приговоренный к смерти бежал», «Мой друг Иван Лапшин»);

- исторической датировкой происходящих на экране событий («Андрей Рублев» А. Тарковского, «9 рота» Ф. Бондарчука).

В драматическом же виде сюжета даже если он построен на историческом материале, действие все равно целиком происходит «здесь и сейчас».

Вторым важным свойством драматического времени является его

концентрированность: оно не растянуто, не разорвано большими временными перерывами.

Положительным качеством хорошо «сделанного» драматического сюжета является его временная сжатость: всего несколько дней, а лучше — один день. В картине «12 разгневанных мужчин» Сиднея Люметта действие происходит в течение одного дня, в фильмах «На последнем дыхании» и «Тема» — в течение двух дней.

Известно, что главным источником для пьесы «Ромео и Джульетта» послужила для Шекспира, кроме итальянских новелл, одноименная поэма Артура Брука, но если в поэме «действие длится девять месяцев и влюбленные целых три месяца наслаждаются своим счастьем», то «у Шекспира действие уложено всего в пять дней (по точным, заботливо им расставленным указаниям, от воскресения до пятницы) и блаженство влюбленных длится лишь несколько часов (курсив мой — Л.Н.)»[144].

Пространство в драматическом виде сюжета отличает те же качества, что и время (действие происходит «здесь») — с которым оно образует единый «хронотоп».

Х р о н о т о п (от греч. chronos — время и topos — место) — сочетание пространственно-временных характеристик действия.

Пространство в чисто драматическом сюжете также тяготеет к концентрированности места действия и к его неразорванности. В фильме «12 разгневанных мужчин» режиссер всячески подчеркивает локальность хронотопа — он не дает даже вида из окон комнаты, где заседают присяжные. То же самое мы можем наблюдать и в картинах: «Веревка» (1948) А. Хичкока, «Мари-Октябрь» (1959) Ж. Дювивье и «Без свидетелей» (1983) Н. Михалкова.