Франкфуртская книжная ярмарка

Едва в Мюнхене я успела распаковать чемоданы, как сама оказалась перед телекамерой. Срок съемки был уже давно назначен. Речь шла о фильме обо мне, который готовил для «Южного радио- и телевещания» режиссер Фритц Шиндлер. Работать с ним было приятно. Ему нужны были не сенсационные разоблачения, а рассказ о моей работе кинорежиссера.

Спустя несколько дней Вольфганг Эберт взял у меня интервью для программы «Аспекты». Редакцию заинтересовал альбом «Нуба из Кау», который Лист собирался представить на Франкфуртской книжной ярмарке в качестве новинки. Этот альбом пользовался еще большим успехом, чем «Нуба». Издатель Уильям Коллинз буквально влюбился в него и после окончания ярмарки пригласил меня в Лондон. К сожалению, это была наша последняя встреча, потому что за несколько дней до моего прибытия в Англию он скончался. Эта внезапная и неожиданная смерть явилась не только для меня, но и для всего издательства и его авторов большой потерей. Такие люди в мировом издательском сообществе встречались крайне редко.

Теперь заботу о моем альбоме взял на себя Роберт Книттель, главный редактор издательства, сын некогда успешного швейцарского писателя Джона Книттеля.[537]Его супруга, писательница Луизе Райнер, устроила в мою честь праздничный прием. Среди гостей присутствовали также Джой Адамсон,[538]всемирно известная своими книгами и фильмами о львице Эльзе, и Мирелла Риккиарди,[539]художница, очень почитаемая мной. Она занималась фотографией, жила в Париже и Кении и привезла после многолетней работы изумительные снимки масаи. Лучшие из всех, когда-либо виденных мной. Ее иллюстрированный альбом — единственный в своем роде. Когда после обеда я впервые показала свои подводные снимки, Мирелла крепко меня обняла. С той встречи возникла дружба, которая, однако, несколько лет спустя из-за недоразумения разрушилась. Американское издательство «Кроун паблишерз» для последнего альбома, который должен был появиться под заглавием «Моя Африка», без моего ведома выбрало заглавие «Исчезающая Африка». Так называлась книга Миреллы Риккиарди об Африке, изданная в Англии Коллинзом несколько лет назад. Когда я получила из Нью-Йорка первый том, то страшно расстроилась.

Я потеряла дар речи, как и бедная Мирелла. Книги напечатаны, и ничего изменить уже нельзя. Но самым непостижимым было то, что Коллинз сам порекомендовал американскому издательству этот заголовок. И хотя Боб Книтгель немедленно уведомил Миреллу, что за этот промах несет ответственность его издательство, а я абсолютно не виновата, нашей дружбе пришел конец.

Ток-шоу с Розенбауэром

В Лондоне БШК — Британская широковещательная компания — сделала передачу о моей последней экспедиции в Африку. Помимо фотографий «Нуба из Кау» здесь впервые были продемонстрированы кадры с нуба, которые также должны были показать в ток-шоу ЗГТ — Западногерманского телевидения в Кёльне. Я уже имела неприятности с немецкими средствами информации и не хотела их повторения. От этого предостерегал меня Хорст, но господин Вульффен, который говорил об этой программе со мной еще на Франкфуртской книжной ярмарке, с такой уверенностью описывал удачу предстоящего ток-шоу, что мое недоверие исчезло.

«Мы обещаем вам, — говорил он на ярмарке, — что не будет вопросов о прошлом. Наше намерение — познакомить публику с вашей работой кинорежиссера и фотографа, и мы хотим показать новые снимки из Африки и в подводном мире. — Заметив на моем лице сомнение, он поклялся: — Вы должны мне верить, это будет интересная передача, в том порукой имя Хансюргена Розенбауэра. Это будет его прощальным ток-шоу».

Журналист за несколько дней до передачи навестил меня на Тенгштрассе. Приятный молодой мужчина понравился мне. Сперва предполагалось, что моим собеседником будет Райнер Барцель,[540]но меня это смутило. Политик вряд ли оказался бы подходящим партнером по ток-шоу. Было решено изменить первоначальный план. Розенбауэр сообщил, что выбрали пожилую женщину из рабочей среды, которая хорошо отзывалась обо мне, и это произвело на него положительное впечатление. Она будто бы говорила, что было несправедливо после окончания войны так обойтись со мной. Разве я могла тогда предположить, что произойдет на шоу?

До начала передачи в студии ЗГТ мне представили собеседников — Кнута Кизеветтера, не известного мне сочинителя песен, и работницу Эльфриде Кречмер. Поначалу беседа казалась вполне безобидной и мирной, но продолжалось это недолго. Уже через некоторое время госпожа Кречмер начала на меня атаку.

— Я не понимаю, — воскликнула она, — зачем эта женщина снимала фильмы, которые были направлены против всего человечества! Такого я никогда бы не сделала.

— А что вы делали? — задал вопрос ведущий.

— Я работала, — гордо ответила госпожа Кречмер.

Раздались громкие аплодисменты группы, которую, как позже выяснилось, привезли на автобусе в поддержку Кречмер. Я была озадачена и почувствовала ловушку. И все-таки постаралась отразить атаку достаточно спокойно. Но это не удалось, особенно потому, что я не получала помощи от господина Розенбауэра. Он отстранился от ведения дискуссии и даже не пытался остановить злобные нападки госпожи Кречмер, выступавшей как коммунистический агитатор на предвыборном собрании.

— Зачем снимать фильмы, которые вводят людей в заблуждение, — повторила она злобно, — этого я не могу понять. Мы ведь уже в тридцатые годы знали, что творилось в окружающем мире, — можете мне поверить, мы очень хорошо знали.

Я разволновалась. Это было уж слишком. Нападки со стороны оппонентов становились все агрессивнее.

— Я буду рада, — сказала я, — если мы закончим. Когда меня пригласили прийти сюда, то обещали, что тема дискуссии творчество, а не политика.

Но на самом деле это был настоящий трибунал. Что бы я ни говорила, все игнорировалось тремя людьми, участвовавшими в ток-шоу. Они задавали мне провокационные вопросы. Когда обсуждали олимпийский фильм, спросили, почему я не снимаю фильмы об инвалидах и почему показываю только здоровых, красиво сложенных людей. Не принимались к сведению мои аргументы, что не я отбирала участников, что их снимали с разных точек 30 кинооператоров и не моя вина, если атлеты выглядят тренированными.

Деловая дискуссия не смогла состояться: предубеждения моих собеседников были слишком велики. К такому повороту событий я не была подготовлена и попыталась, раз уж так получилось, уйти с достоинством. Часто я беседовала с противниками тогдашнего режима, иногда спорила, но всегда с пониманием относилась к инакомыслящим — в 1944 году назначила в собственной фирме руководителем отдела старого коммуниста. И когда за оскорбления фюрера он был арестован, взяла его обязанности на себя. Его звали Рудольф Фихтнер. Жаль, что в тот вечер он не мог быть в студии, тогда нападки госпожи Кречмер получили бы достойный отпор.

Последняя передача Хансюргена Розенбауэра была неудачной и для него. В прессе на следующий день можно было прочитать:

Когда погасли прожектора, в студии воцарилось стыдливое молчание. Ведущий в мгновение остался один, даже рабочие сцены сторонились его. Буфет с холодными закусками, организованный по случаю прощания, мгновенно исчез. Сотни телезрителей протестовали по телефону. Им было стыдно, что с пожилой женщиной обращаются как с преступницей. Телевизионная программа закончилась позорным скандалом. Миллионы зрителей были свидетелями беспардонного судилища. Обвиняемая, женщина с коричневым прошлым — Лени Рифеншталь. Прокуроры: профсоюзный активист — Эльфриде Кречмер и эстрадный певец — Кнут Кизеветтер. Судья — Хансюрген Розенбауэр.

Так было напечатано в различных газетах, многим из которых я была не очень симпатична.

Мне сообщили, что на ЗГТ Кёльна во время трансляции ток-шоу было зарегистрировано две тысячи телефонных звонков. Такого не было никогда. Также сказали, что все позвонившие без исключения приняли мою сторону. Инге и Хорст, находившиеся во время передачи в моей квартире, рассказали, что через несколько минут после начала ток-шоу стали непрерывно раздаваться звонки знакомых и друзей, которые хотели говорить со мной. Они не поняли, что это был прямой эфир и я находилась в Кёльне.

Я получила огромное количество писем и телеграмм. До сих пор сожалею, что не в состоянии была на них ответить, это уникальные документы. Писали люди, которым как жертвам нацистского режима пришлось пережить муки концлагерей. Среди тысяч писем, полученных мною из Германии, Швейцарии, Австрии, нашлось одно-единственное, где меня ругали. Интерес к моей личности был так велик, что два известных издателя предложили тогда же опубликовать эти письма.

Разноголосица в прессе. В «Шпигеле» Вильгельм Битгорф провел параллели между «Нуба из Кау» и моими прежними фильмами. Свою статью он озаглавил «Кровь и мошонки». В ней он писал:

От «Черного корпуса[541]СС» к черным телам нуба — Лени Рифеншталь всегда стремилась к поиску силы и красоты… Молодые нуба с тщательно выщипанными мошонками выставляют на всеобщее обозрение свой «прибор», прямо как на картинке «Плейбоя»… Как припозднившаяся Золушка, оглушенная ядом разочарования и горечью, пробудилась Лени Рифеншталь во второй раз. И вся возрожденная способность восторгаться — мания, с которой она праздновала культы наци и тел олимпийцев, теперь обратилась к культам и телам нуба… И здесь полностью раскрывается, какой неисправимой осталась страсть к силе и здоровью в этой энтузиастке веры и красоты. Нуба для нее в основе своей — лучшие наци, более чистые варвары, истинные германцы.

Мне пришлось только развести руками. То, что фотографии «моих» нуба напоминают СС, — до этого я бы не додумалась. Это означает, что стоит остерегаться при подводных съемках, как бы не сфотографировать «коричневых» рыб? Анализ Битторфа уже тем примечателен, что убежденные национал-социалисты были ведь расистами и никого не ставили рядом с белокурыми арийцами. Как же это соотносится с моей дружбой и любовью к черным нуба?

Таких «аналитиков», как Вильгельм Битторф, Сьюзен Сонтаг и иже с ними, чьи предубеждения не позволяли объективно оценить мою работу, было не слишком много. Вознаграждена я была не только звонками и письмами зрителей, осуждавшими выпавшее на мою долю «судилище над женщиной», но и внушительными статьями с фотографиями в иллюстрированных журналах, опубликованными уже после ток-шоу.

Предложение, которое мне сделал Рольф Гильхаузен — навестить нуба в Кау и запечатлеть все произошедшие с ними изменения для журнала «Гео» — доказало, что провокационное ток-шоу с треском провалилось. Хотя Гильхаузен работал на «Штерн», но его любимым детищем был вызванный им к жизни журнал «Гео».

Как ни заманчива была перспектива возвращения в Африку, но напряжение последней экспедиции было еще не полностью преодолено, я поклялась себе никогда больше не ввязываться в опасные приключения. Теперь я готовила новый проект, связанный с подводным плаванием, потому что, кроме Коллинза, теперь еще и Листу понравились мои снимки, и оба намеревались издать мой следующий альбом. А для этого не хватало материала. Эту работу я предпочитала новой экспедиции в Судан.

Гильхаузену удалось развеять мои сомнения, убедив, что время африканской экспедиции не помешает моей запланированной поездке. С нами отправится первоклассный журналист, который будет писать текст. А я смогу целиком посвятить себя фотографированию. И впервые у меня не будет финансовых проблем. Все это делало предложение весьма заманчивым. Пока раздумывала, пришло приглашение из Хартума. Друзья сообщили: ждет меня нечто «особенное», но не проговорились, что именно. Несмотря на подготовку предстоящей поездки к океану, я решилась немедленно вылететь в Африку. Только там я могла выяснить, состоится ли вообще новая экспедиция — в Судане это всегда под большим вопросом. Ну и, в конце концов, мне стало просто интересно.

В Хартуме

Как славно было вновь оказаться здесь хотя бы всего лишь на несколько дней. Друзья встретили в аэропорту, но никто не хотел говорить, зачем меня пригласили. Я поселилась в доме Инге и Норберта Кёбке. Еще во время нашей последней экспедиции они оказали нам неоценимую помощь. После бурных последних недель я наслаждалась чудесным покоем.

Пока все еще не было известия ни от Нимейри, ни от его сотрудников, и Абу Бакр не мог объяснить причину.

Сообщение пришло в самый неподходящий момент: президент Нимейри будет ждать меня через два часа. Когда позвонил господин Кёбке, я как раз была в плавательном бассейне Немецкого клуба. Вот ведь невезенье. Волосы мокрые, как же быть? Инге запихнула меня под фен, помогла одеться и помчала на машине к Дворцу народов, где меня уже ждали.

Когда я вошла — сердце ушло в пятки. Кроме Нимейри, собрался весь кабинет министров и съемочная группа. Президент обнял меня. Особенное, почти праздничное настроение царило всюду. По знаку Нимейри подали кожаную шкатулку, которую он медленно с улыбкой передал мне. Волнуясь, я подняла крышку и увидела на широкой шелковой розовой ленте орден.

Теперь напряжение у присутствующих спало, все засмеялись и начали говорить, перебивая друг друга. Пока я смущенно рассматривала орден, президент объяснил, почему суданское правительство наградило меня. Он с восхищением говорил о содержании и оформлении обоих альбомов, о том, что даже мусульманам можно показывать неодетых нуба, совершенно не задевая их религиозных чувств. «Поэтому, а также потому, что Судан стал вашей второй родиной, мы награждаем вас этим орденом». Словами «Мы все вас очень любим, да благословит вас Господь» закончил он свою речь.

Растроганная выражением искренней симпатии, я поблагодарила президента. Вечером награждение можно было увидеть по телевидению. Фантастикой показались мне те мгновения у стен суданского посольства в Вашингтоне, когда приходилось вымаливать визу, или в Кадугли, когда плакала, лежа на полу перед маленьким полицейским начальником, который не хотел пропускать меня дальше.

Уже на следующий день я смогла переговорить с Халидом Эль Кхеиром Омером, государственным министром, о новой экспедиции. Он пообещал, что на этот раз больше не будет проблем.

— Напишите, что нужно, и вы получите любую помощь. Впрочем, — добавил он, — думаю, что могу вас обрадовать: мы заказали несколько сотен ваших альбомов о нуба в Англии и Америке. Правительство хочет подарить их к Рождеству иностранным посольствам.

В этот момент я твердо решила, что еще раз встречусь с нуба для журнала «Гео».

В Индийском океане

Полет в Малинди прошел спокойно, но сразу после прибытия мы испытали шок: пропал весь багаж, который еще в Найроби прошел таможню. В нем были бесценные кинокамеры и все оборудование для погружений. К тому же на сей раз из-за высоких ставок мы не застраховали багаж. Хорсту пришлось срочно лететь обратно в Найроби, чтобы возглавить поисковую операцию. То, что он там узнал, было ужасно: таможенники уверяли, что весь багаж прибыл вместе с нами в Малинди тем же рейсом без промежуточной посадки. И действительно, в самолете нашлись соответствующие документы, но это все. Хорст потребовал разрешения осмотреть складские помещения аэропорта. Через несколько часов, когда он уже хотел отказаться от этой затеи, багаж обнаружился спрятанным под одеялами и мешками в углу. Мы были благодарны случаю за это чудо. Ящики были из алюминия, и Хорст разглядел уголок, блеснувший сквозь мешок.

Нам повезло, что Штолли, инструктор по погружению, обучавший нас еще три года назад, все еще руководил базой ныряльщиков вместе с супругой Джени. Он знал лучшие места и, кроме того, был не только хорошим, но и очень ответственным водолазом. Ему мы полностью доверяли. Вода была такой теплой, что можно было погружаться в купальниках — ощущение великолепное. Без водолазного костюма чувствуешь себя свободнее и легче. Правда, в Индийском океане нельзя работать с такими же удобными специальными лодками, как, например, на Карибах, где волны очень высоки. Штолли использовал простую рыбацкую лодку, с ловкостью маневрируя у внешнего рифа. По сравнению с Карибами погружение здесь было намного опаснее.

В следующие дни пришлось сделать передышку. Очень штормило. Когда мы в первый раз спустились под воду, видимость была очень плохой. Тут я обнаружила что-то темное и большое, но смогла различить только очертания. Когда оно приблизилось, я решила, что это большая лодка. Потом увидела, что Штолли и Хорст подплывают к темной гигантской рыбине, под брюхом которой сновали рыбы-лоцманы. Когда мы поднялись на поверхность, Штолли сказал:

— Это была самая крупная манта, которая когда-либо мне попадалась. По крайней мере, метров девяти длиной.

Новое погружение принесло с собой и новый сюрприз. Штолли мечтал о «своей» тигровой мурене.

— Красавица, — восхищался он, — она очень фотогеничная и ласковая, как котенок.

Но, к сожалению, ее не было. Мы находились на глубине двадцати пяти метров, когда на меня быстро поплыло что-то длинное и белое, с виду напоминавшее гигантскую змею. От ужаса меня парализовало на несколько секунд. Животное молниеносно проскользнуло между моим телом и руками и ласково прижалось — это оказалась горячо любимая Штолли тигровая мурена. А так как несколько дней ее не кормили, то она ждала от меня обычной подачки.

Сквозь водолазные очки Штолли я смогла разглядеть его засиявшие глаза. Он был счастлив, что любимица объявилась, и поманил к себе.

На следующий день мне тоже доверили ее покормить, и я смогла убедиться, что мурена берет колбаски с руки очень осторожно. Штолли это снял. Когда позже я увидела ту сцену на экране, мне бросилось в глаза то, чего мы все в воде не заметили: как плотно под моими ногами плавали три крупные ярко-красные рыбины. Их ядовитые иглы почти касались моих колен.

Я вспоминаю еще один совершенно особый аттракцион. На глубине трех метров находился коралловый грот, в котором обитали три или четыре древних гигантских окуня, приблизительно, двухсотлетние. Пробраться в этот грот было не так уж легко. Только дважды в месяц, в определенном положении луны, когда между приливом и отливом около часа, можно без опаски вплыть в грот, иначе даже самый лучший водолаз из-за течения не смог бы туда попасть. К тому же это место располагалось в заповедном морском парке, и каждый, кто хотел там погрузиться, должен был сначала получить письменное разрешение у соответствующих властей. Огромные окуни находились под защитой водной полиции. В конце концов, за час в грот могли заплыть только четыре ныряльщика. А так как каждый, кто погружался, хотел увидеть этот редкий спектакль, то такая возможность была большой удачей — если выпадал жребий.

Нам повезло пережить это дважды. За двадцать минут мы добрались до цели. На водной поверхности ничто не выдавало скрытого под ней входа в пещеру. Сотни крупных рыб прикрывали его живым занавесом. От того, что мы затем увидели, захватило дух. Солнечные лучи, проникавшие сквозь толщу воды, пронизывали грот. Мимо нас на расстоянии вытянутой руки медленно проплывали гигантские окуни. Пол, потолок и стены были пестрыми как персидские ковры, в них прятались мелкие цветные крабы, приросшие раковины, похожие на незабудки или розовый шиповник; разноцветные трубчатые кораллы, морские звезды, устрицы и огненные рыбки. Такой пышности кораллов и яркости морских обитателей я никогда раньше не видела. К сожалению, мы должны были покинуть этот чудесный подводный мир очень скоро.

Оставшуюся неделю нам хотелось провести на острове Мафиа в Танзании. Штолли посоветовал это, но предупредил, что там сильны и коварны течения. На следующий день к вечеру мы были уже на месте. Маленький самолетик доставил нас из Дар-эс-Салама[542]на остров. Незадолго до посадки в самолет произошла сцена с группой итальянских ныряльщиков, которые везли с собой связанные гарпуны. Ненавижу гарпуны. Они уничтожают жизнь на коралловых рифах. Уже в первый день мы вынуждены были наблюдать, как охотятся спортсмены. Возвращаясь на лодках, они швыряли на песок добычу. Это были только мелкие рыбы-бабочки и царские рыбки, которые, почти растерзанные, выбрасывались обратно в море. Победителем соревнования объявлялся не тот, кто загарпунил самую крупную особь, а тот, кто сумел предъявить большее количество рыб. Эти «супермены» отстреливали все, что шевелилось. Видимо, именно благодаря им за короткое время сократился богатейшый фонд рыб коралловых рифов. Чтобы в последний момент спасти этот рай для ныряльщиков, необходимы очень строгие меры: невзирая на возражения производителей гарпунов и союзов гарпунщиков, до сих пор считающих этот вид охоты спортом, необходимо запретить во всем мире подобную охоту. Также преступно разрушение рифов при использовании динамита для взрывных работ. Именно таким образом было уничтожено большинство коралловых рифов, находившихся перед Дар-эс-Саламом.

И все-таки погружение с острова Мафиа было кульминацией нашего путешествия. В других местах мы всегда чувствовали себя как в аквариуме. Здесь же мир под водой выглядел пока еще таким, каким показал его Кусто в одном из своих первых фильмов.

Уникальный шанс

За несколько дней до отъезда в Мюнхен, 9 февраля 1977 года — этот день я подчеркнула у себя в календаре красным, — ко мне пришли трое главных редакторов «Штерна» — Наннен, Гильхаузен и Винтер. В серии из десяти частей, которой предстояло появиться к моему 75-летию, я должна была рассказать в текстах и иллюстрациях о своей жизни. Гонорар был сказочный. Наннен знал, что все попытки написать мемуары до сих пор мне не удавались. Писатель или хороший журналист должен составить текст по магнитофонным записям бесед со мной, для чего в нашем распоряжении только шесть недель. Я понимала, что такой шанс более никогда не представится.

В то время пыталась представить последствия публикации мемуаров, думая о своем возрасте и долгах, от которых никак не могла освободиться, даже в связи с успешным выходом книг и альбомов. Для отказа имелась только одна-единственная причина, более серьезная, чем все финансовые соблазны: я не могла себе представить, как в такой короткий срок смогу рассказать о моей долгой, полной приключений жизни, чтобы ход моих мыслей был понятен всем и не возникло никаких недоразумений. Всего лишь шесть недель. Я вернусь из Судана только в конце мая. В лучшем случае получится формальная биография, которая совершенно обесценит мемуары.

Редакторы «Штерна» и друзья не могли понять отказа. В долгих беседах они пытались развеять мои опасения.

— Просто невозможно, — сказала я, — рассказать за шесть — восемь недель всю жизнь, от этого я физически сломаюсь. К тому же ведь неизвестно, сможет ли кто-то, обработав мои магнитофонные записи, представить Рифеншталь такой, какая я есть на самом деле.

Мы расстались почти в полночь. У меня было тяжело на сердце — не упустила ли я шанс, который никогда не повторится. Жаль, что я так разочаровала друзей.