Мое положение в обществе ухудшается
Когда колени достаточно зажили, я получил двухмесячный отпуск. Каждое утро меня выпускали на небольшой луг, и я мог там пастись, лежать или неспешно прогуливаться, смотря по тому, что мне больше хотелось. Это было почти как в детстве. Сначала я наслаждался свободой. Однако за все годы сознательной жизни я настолько привык служить, что вскоре без общества и без дела почувствовал себя скверно. А особенно мне не хватало Горчицы.
Когда становилось совсем тоскливо, я ржал. Но лошади, которые проезжали по каким-то делам близко от луга, по большей части не откликались. И вот как-то утром я был щедро вознагражден за недели своего одиночества. Калитка вдруг распахнулась. На лугу стояли Горчица и конюх Роберт.
Как я был благодарен Роберту! Он догадался, что мы с Горчицей друг без друга скучаем! Однако стоило конюху удалиться, как дорогая моя подруга обрисовала мне истинное положение дел. Оказалось, заботой тут и не пахло. Просто Горчицу направили на этот луг тоже для поправки здоровья.
— Юный лорд Джордж надорвал мои силы, — горько пожаловалась она. — Теперь я вся состою из одних болезней.
Выяснилось, что лорд Джордж, который был слишком самоуверен и молод, чтобы прислушиваться к советам опытных конюхов, вздумал непременно участвовать в состязаниях по стипльчезу. Но Горчица была еще слишком плохо натренирована. Конюх об этом знал. Он предупредил лорда Джорджа, что от такого сильного напряжения лошадь наверняка заболеет. Но лорду Джорджу не было дела до здоровья Горчицы. Ему очень хотелось выиграть скачку.
Во время заезда лорд Джордж заставил Горчицу бежать наравне с самыми сильными и хорошо тренированными лошадьми. Она была кобылой горячей, самолюбивой и умудрилась пройти состязание вместе с тремя лучшими лошадьми. Но это стоило ей здоровья. С тех пор Горчица страдала одышкой. Мышцы спины у нее тоже болели, потому что лорд Джордж оказался слишком тяжел для нее.
— Поэтому, Черный Красавчик, мы с тобой вместе теперь будем прохлаждаться на лугу, — с горечью проговорила Горчица. — Они считают, что мы с тобой вроде бы тут поправляем здоровье. Только на самом деле уже ничего не поправишь. Загубили нас в самом расцвете лет. Тебя пьяница, а меня дурак! Очень обидно!
Она говорила правду. От нашей недавней прыти почти ничего не осталось. Как мы бегали и резвились, когда нас пускали на волю у сквайра Гордона! Теперь мы просто ходили, лениво пощипывая траву. Или устраивались под тенистым деревом. Или склоняли друг к другу головы и думали. Нас связывало столько общих воспоминаний и радостей, что о скуке и речи быть не могло.
Потом хозяин, хозяйка и Йорк возвратились из города. На второй день по приезде граф У… вместе с Йорком пришел к нам на луг. Мы стояли под деревом. Хозяин и старший кучер внимательно нас оглядели. Хозяин стал очень мрачным.
— Три сотни фунтов на ветер выбросил! — в сердцах проговорил он. — И Гордону как я теперь в глаза посмотрю! Он продал мне этих двух лошадей, чтобы устроить в хорошие руки, а их у меня погубили. Кобылу, пожалуй, еще на годик оставим, а Черного придется продать. Очень, конечно, жаль, но конь с такими безобразными шрамами на коленях никак не годится для людей моего положения. У нас не принято держать лошадей с изъянами внешности.
— Разумеется, сэр, — с сочувствием поглядев на меня, отозвался Йорк. — Но конь-то по-прежнему хорош для работы. Может быть, стоит определить его к какому-нибудь заботливому хозяину, у которого не такое уж положение, чтобы переживать от дефектов во внешности лошади? Если позволите, сэр, у меня есть на примете один неплохой владелец платной конюшни в Бате. Уход у него заботливый. И такого коня, как наш Черный Ветер, за умеренную оплату, несомненно, возьмет. Тем более следствие подтвердило, что Черный Ветер в смерти Рубена невиновен. И я от себя коню дам хорошую характеристику.
— Пожалуй, это идея, — немного приободрился граф У… — Скажи своему владельцу конюшни, что денег я много не попрошу. Для меня гораздо важнее получше устроить Черного Ветра.
На этом они ушли. Горчица долго не отводила от меня глаз.
— Скоро они тебя продадут, — с тоской проговорила она. — Теперь я останусь совсем без друзей. Боюсь, мы больше уже никогда не увидимся. О, жестокий, жестокий мир!
Неделю спустя конюх Роберт явился на поле с моей уздечкой. Он надел ее на меня, и мы с ним вместе ушли. Произошло все так быстро, что мы с Горчицей не успели даже как следует попрощаться. Уходя, я громко заржал. Горчица ответила мне, а потом еще долго звала меня издали, до тех самых пор, пока я не скрылся за поворотом.
Мне предстоял переезд в Бат. Туда надо было ехать на поезде. Никогда прежде меня не сажали в вагон. Но я уже вам рассказал, как приучил меня еще в ранней молодости к поездам самый первый хозяин. Поэтому я не очень боялся. Правда, сначала от стука колес, свистков паровоза и тряски я все-таки вздрагивал. Но, убедившись, что это ничем мне не угрожает, я даже вздрагивать перестал и в достаточно уравновешенном состоянии добрался до места.
Новый хозяин меня поместил в сносный денник. Уход, в общем, тоже меня устраивал. Но, конечно, размах был совсем не тот. Из-за наклонного пола в конюшне головы наши оказывались выше, чем туловища. К тому же здешние конюхи привязывали лошадей к кормушкам. Стоять под уклон да еще неподвижно было весьма утомительно. Тут явно никто никогда не задумывался, что лошадям для полноценного отдыха нужно предоставлять в деннике хоть немного свободы. Словом, я сразу почувствовал: как бы в дальнейшем тут все ни сложилось, это уже другой уровень. Прежнее мое положение было безвозвратно утрачено.
Тем не менее нас хорошо кормили и чистили. Хозяин к нам тоже достаточно прилично относился, насколько позволяли ему обстоятельства и дело, ради которого он держал эту конюшню. Тут было множество лошадей и огромное количество экипажей. Хозяин нас сдавал напрокат. Иногда наниматели арендовали нас вместе с каким-нибудь кучером из конюшни. Но часто случалось и так, что они предпочитали управлять сами.
Глава XXVIII
СУДЬБА ЛОШАДИ НАПРОКАТ
До сих пор мною правили только крупнейшие знатоки лошадей. На новом месте мой опыт по части кучеров и наездников изрядно обогатился не в лучшую сторону. Как многим из вас ни покажется удивительным, произошло это из-за моего покладистого и ровного нрава. Хозяин просто считал, что я скорее, чем кто-то другой, выдержу управление человека неопытного. Вот и доставались мне часто самые ужасные из нанимателей.
Если бы я хотел описать каждого, с кем столкнулся, мне не хватило бы книги. Поэтому просто позволю себе их разделить на две основные категории. Были такие, которые правили мною с коротким поводом. Они очень много рассуждали о достоинствах своего метода.
— Мы постоянно держим лошадь в повиновении! — важно повторяли они.
Как будто мы, лошади, уж совсем ничего не смыслим! Возможно, тем из нас, у кого рот и манеры с детства испорчены плохими кучерами, короткий повод и нужен. Но лошадь с нормальной психикой в таком управлении не нуждается. Для меня, например, короткий повод — настоящая мука. Кучер зачем-то постоянно тянет на себя вожжи. Движения мои от этого скованы, а удила больно врезаются в губы. Странно, как эти люди не поняли, что короткий повод просто расшатывает лошадям нервы!
К другой категории относятся неумелые кучера, которые вообще лошадью не управляют. Они едут с опущенными вожжами, и тут уж приходится самому проявлять осторожность. Случись на дороге что-нибудь непредвиденное, подобный кучер не успеет ничего сделать. Конечно, из этих двух зол я все же предпочитаю отпущенный повод. С ним, по крайней мере, свободен в движениях, да и губам не больно. Но все-таки на особенно трудных участках пути приятно, когда тебя легонько подбадривает умелый кучер. Например, если лошадь везет экипаж под гору, она очень хорошо чувствует легкое подрагивание вожжей. По нему убеждаешься, что человек на козлах не спит и в непредвиденной ситуации готов разделить с тобой тяжесть ответственности.
Плох отпущенный повод и по другой причине. Лошади, привыкшие ездить с ним, становятся очень ленивыми. А потом другой наездник выбивает из тебя лень плеткой. Потому-то сквайр Гордон никогда не позволял распускать лошадей.
— Лошади — все равно что дети, — часто повторял он. — Не воспитаешь, как нужно, потом им всю жизнь не будет житья.
Но вернемся к кучерам, которым неведомо зачем существуют вожжи. Особенно мне запомнился один из таких джентльменов. Он посадил в фаэтон даму с двумя детьми. Потом, взяв вожжи, он ими несколько раз тряхнул. Я тронулся. Но джентльмену этого показалось мало, и он пару раз огрел меня кнутом. Я еще никогда с таким управлением не встречался, но покорно перешел на легкий галоп. Кучер же мой, не обращая больше никакого внимания на дорогу, начал беседовать со своей соседкой. Они обсудили все деревья и все травинки вокруг, в то время как следовало уделить внимание дороге, по которой мы ехали. Как раз на этом участке пути ее ремонтировали, и галька, не утрамбованная катком, попадала в копыта. Любой профессиональный кучер тут же направил бы лошадь по самой гладкой части дороги. Но моему джентльмену это в голову не пришло. Он продолжал развлекаться беседой с дамой и ее милыми отпрысками, а я, проклиная судьбу, тащился по острым камням. Наконец один из них застрял в копыте. Он относился к самому неприятному виду камней, который только можно придумать для лошади. Он колол меня своим острием. Снаружи же камень был гладким, и я с каждым шагом мог поскользнуться.
Будь на месте легкомысленного джентльмена сквайр Гордон, Джон или даже кто-то из кучеров, которые работали при лошадях напрокат, мне бы и трех шагов не дали пройти с этим камнем, настолько разительно изменилась моя походка. Но джентльмен ничего не заметил. То ли у него было плохо со зрением, то ли он вообще наблюдательностью не отличался ни в чем, но я прохромал еще добрых полмили. Только тогда джентльмен, прервав беседу со спутницей, удивленно воскликнул:
— Какой обман! Нам подсунули в этой конюшне хромого коня!
Но и тут ему не пришло в голову остановиться. Наоборот, он снова изо всех сил огрел меня кнутом.
— Можешь не корчить из себя раненого солдата, — сварливо проговорил он мне. — Нам нужно быстрее двигаться.
Не знаю, что этот джентльмен предпринял бы дальше, не поравняйся с нами в этот момент фермер на гнедой лошади.
— Прошу прощения, сэр! — вежливо поднял он шляпу. — Мне кажется, с вашим конем не все в порядке. Ему явно в копыто камень попал. Позвольте-ка, я посмотрю. А то, знаете, острые камни с таких дорог очень опасны для лошадей.
Осадив свою лошадь, фермер спешился и, надев повод на руку, аккуратно поднял мою несчастную ногу.
— Это конь напрокат, — ворчал тем временем джентльмен. — Не знаю уж, что с ним произошло. Но сдавать подобную лошадь людям порядочным — настоящее издевательство.
— Ну вот же он, камень! — не обратил внимания фермер на слова джентльмена. — Конечно же он захромал. Это все равно, сэр, что вас попросить идти, когда в вашем ботинке торчит огромный гвоздь.
Фермер хотел вытащить камень пальцем. Но у него ничего не вышло. Слишком уж крепко засела острая галька в копыте. Тогда фермер порылся в кармане, вынул какое-то приспособление, которое помогло вынуть камень из копыта, и в следующее мгновение я был избавлен от боли.
— Вот что было в копыте у вашего бедняги коня, сэр, — с упреком потряс фермер камнем перед самым носом у джентльмена, — я бы на его месте, сэр, давно бы споткнулся от этой боли.
— Необычайно! — воскликнул с искренним изумлением джентльмен. — Значит, лошади умеют подбирать копытами камни с дороги! Но, скажите, зачем это им надо?
— Ни за чем им это не надо! — не слишком приветливо отозвался фермер. — Просто так уж у них получается, когда плохая дорога. Тут уж, сэр, тот, кто правит, должен вовремя заботиться о копытах, пока ваша лошадь окончательно не охромела.
Фермер бережно опустил мою ногу на землю.
— Вы бы на первых порах поосторожней с ним, — поглаживая меня, посоветовал он джентльмену. — Копыто у него сильно побилось, и хромота все равно так уж сразу теперь не пройдет. Ну, теперь до свидания.
Вежливо поклонившись даме, фермер снова уселся на свою лошадь и поскакал дальше. Мой джентльмен выждал, пока он скрылся из виду, а потом затряс изо всех сил вожжами. Я понял, что должен продолжать путь. Нога еще немного болела, но идти уже было легче.
Именно в тот день я понял: как ни тяжела судьба лошади напрокат, пока на твоем пути встречаются добрые люди, в жизни еще не все потеряно.
Глава XXIX
ГОРОЖАНЕ
Существовал и еще один вид нанимателей, которые совершенно в нас ничего не смыслили. Это были горожане из тех, у которых никогда в жизни не было своих лошадей. Они больше привыкли передвигаться на поездах и, может быть, именно потому нас всех путали с неодушевленными механизмами. Попасть к подобному человеку внаем — настоящее наказание. Заплатив деньги, он гонит вас с одинаковой скоростью по сухой дороге и по раскисшей от грязи, по ровной местности и по острым камням.
Сопротивляться подобному управлению бесполезно. Только получишь пару лишних ударов кнутом. Эти люди не понимают, что мы тоже можем устать. Видимо, лошади им представляются паровозами, разве что меньших размеров. С подобным кучером и не рассчитывайте, что на крутом подъеме он спустится с козел. Зачем облегчать работу какому-то механизму!
Еще хуже с такими людьми на крутых спусках. Они или вообще забудут поставить колеса на тормоз или не снимут с тормоза после спуска. Однажды я, выбиваясь из сил, втаскивал экипаж на тормозе в гору, и только на середине подъема человек, который тогда мною правил, догадался, отчего мы так медленно едем. Думаете, это его хоть немного смутило? Сняв экипаж с тормоза, он ударил меня изо всех сил кнутом и крикнул:
— Шевелись, ленивая тварь!
Мой личный опыт подсказывает: если подобные наниматели правят тобой слишком часто, здоровье можно подорвать окончательно. С места они никогда не тронутся плавно. Они почитают хорошим тоном пустить лошадь галопом от самой конюшни. Тормозят они еще хуже. Ну, скажите на милость, зачем взбадривать лошадь кнутом перед тем как останавливаться? Однако тот, кто путает лошадей с паровозами, поступит именно так. Сначала на тебя обрушится кнут, а когда рванешь вперед, кучер натянет поводья. Лошадь от неожиданности едва не садится на задние ноги, трензель режет ей губы, а эти вульгарные люди уверены, что «умеют с шиком остановить экипаж».
Мое счастье, что, в бытность лошадью напрокат, я не слишком уж часто сталкивался с подобными кучерами. Впрочем, они могут принести вред не только лошадям, которыми управляют. Как-то мы с моим напарником Рори возвращались после рабочего дня. Правил нами тогда, по счастью, хороший и ласковый кучер из нашей конюшни, которого наняли вместе с нами. Дорога была настолько широкой, что разъехаться со встречными экипажами не составляло труда. Поэтому кучер не сбавлял скорости даже на поворотах. Внезапно прямо на нас вылетела лошадь с двуколкой. Кучер в двуколке несся не по той стороне дороги, деваться нам было некуда. Я, к счастью, отделался испугом, а бедному Рори оглобля встречного экипажа ударила прямо в грудь. Он попятился и так закричал, что я до конца своих дней не забуду.
Наш кучер потом говорил, что еще немного, и удар пришелся бы Рори в сердце. Кто знает, может быть, для несчастного моего напарника так было бы даже лучшее. Все равно он сделался инвалидом. В паре мы уже больше не ездили. После выздоровления этот умный, добрый и очень талантливый конь попал к угольщикам. Условия работы там просто ужасные, а уход и питание никуда не годятся. Добавьте к этому, что Рори приходилось свозить с горы тяжелые телеги с углем, и вам станет ясно, сколь незавидная ему выпала доля на старости лет. А виноват в этом был один из тех молодых людей, которые не обращают внимания ни на лошадь, которой правят, ни на что-то другое в пути.
После того как Рори продали угольщикам, напарницей моей стала бурая кобыла в яблоках по имени Пегги. Хвост и грива у нее были коричневыми и выглядела она, по-моему, очень мило. Кроме того, она отличалась большим добродушием и любовью к работе, что мне всегда в лошадях импонировало. Вот только я удивился ее странному шагу. Она шла то рысью, то кентером. Три-четыре нормальных шага, потом — прыжок вперед, и снова обыкновенная рысь. Идти с ней в паре из-за этого было не очень легко. Я немного занервничал, но за работой ей ничего не стал говорить. Только когда мы вернулись домой, я осведомился:
— Почему ты так странно ходишь?
— Эх! — горестно выдохнула она. — Всему виной мои слишком короткие ноги. Я ведь не чистокровка. Вот и выходит, что роста с тобой мы почти одинакового, а ноги мои на целых три дюйма короче. Конечно, ты можешь двигаться гораздо быстрее. От этих коротких ног в моей жизни одни несчастья.
— Не понимаю, — ответил я. — Почему же из-за коротких ног нужно так странно ходить?
— Потому что люди хотят двигаться как можно быстрее! — топнула Пегги в сердцах копытом. — Если тебя запрягли в пару и ты отстаешь, кучер обрушивает удары кнута. Вот я и стала так безобразно двигаться, чтобы не отставать от других. Было время, и я ходила, как все нормальные лошади, — мечтательно глядя куда-то вдаль, продолжала Пегги. — Какой замечательный у меня был хозяин тогда! Работал он молодым священником в двух приходах, но никогда не жаловался, ни разу меня не ударил и позволял ехать, как мне удобно. Потом он перебрался жить в большой город, а меня продали фермеру.
Ты, наверное, знаешь, Черный Красавчик: бывают фермеры, из которых получаются отличные хозяева для лошадей. Мне, увы, в лице фермера досталась натура не только низменная, но и лишенная всякого вкуса. На качество лошади ему было полностью наплевать, на красоту управления — тоже. Волновала его только скорость. Как я ни старалась бежать, он все равно был недоволен. Просто не помню дня, чтобы у нас с этим фермером обошлось без кнута. С тех пор я и стала сбиваться с рыси на кен-тер, чтобы бежать быстрее.
Однажды фермер погнал меня с такой скоростью, что телега перевернулась. Признаюсь тебе, Черный Красавчик, я ничуть не жалею, что он сперва сильно разбился, а потом продал меня. Теперь, полагаю, тебе все ясно с моим странным шагом? Это просто реакция расстроенной психики. Фермера со мною давно уже нет, но стоит кому-то взмахнуть кнутом, и я начинаю подпрыгивать самым что ни на есть безобразнейшим образом.
Рассказ Пегги произвел на меня очень сильное впечатление. Я давно уже замечал, сколь тяжело ходить в паре лошадям разного роста. Искушенные люди, наподобие сквайра Гордона, Джона или фермера Грея, знают это не хуже нас. Но в конюшнях для лошадей напрокат на такие вещи не обращают внимания. Когда же лошадь меньших размеров хоть чуть-чуть отстает, ее бессовестно лупят кнутом.
К счастью, Пегги в конце концов повезло. Ее начали запрягать одну в легкие фаэтоны. Тут она проявляла свои способности в полной мере. Спокойная манера езды этой лошади в особенности импонировала пожилым людям. И вот однажды две такие дамы решили купить Пегги.
Как-то мы встретились за городом. Пегги бежала спокойно и весело. Я очень порадовался тогда за нее.
Новым моим напарником снова стал конь с неблагополучной судьбой. При малейшей неожиданности он шарахался, а иногда даже лягался. Из-за этого он и потерял очень хорошую службу.
— Когда я все вижу вокруг, то ничего не боюсь, — начал однажды рассказывать он. — Если бы прежний хозяин мне позволял на ходу разглядывать все вокруг, мне бы совсем не было страшно. Например, я еще жеребенком пасся в одном загоне с оленями. С тех пор я нисколько их не боюсь. Другие же лошади, которые никогда оленей не видели, от них часто шарахаются. Мне главное как следует разглядеть, когда что-нибудь необычное появится сбоку. Но как только я поворачивал в упряжи голову, мой прежний хозяин хватался за кнут. Смелости он этим мне не прибавил, только характер теперь у меня совершенно изломанный. Одно время я думал, что все хозяева так поступают, когда лошадь от страха шарахается. Но однажды с моим хозяином ехал один пожилой джентльмен. Я как раз бросился в сторону от чего-то белого сбоку. Хозяин меня начал бить. А пожилой джентльмен закричал: «Так нельзя! Так нельзя! Он шарахнулся, потому что боится. За это не бьют!» Тогда я и понял, что не все хозяева столь жестоки и равно душны, как мой. Конечно, в этих конюшнях совсем не тот уровень. Но я даже, пожалуй, рад, что меня сюда продали.
Я вполне верил, что мой новый напарник ничего не преувеличивает. Ему просто не повезло с хозяином. Далеко не каждому выпадает счастье получить воспитание от таких крупных личностей, как сквайр Гордон и фермер Грей. Они заложили в меня столь прочные принципы, что, даже став лошадью напрокат, я смог не утратить своих лучших качеств. Именно это и принесло мне в конце концов неожиданную удачу.
Однажды утром кучер из нашей конюшни подал меня в легкой двуколке к дому на Полтни-стрит. Оттуда вышли два джентльмена.
— Вы уверены, что ему обязательно нужен подгубный ремень? — внимательно глядя на мою морду, осведомился тот джентльмен, что повыше.
— Вообще этот конь запросто без него обойдется, — уверенно отвечал кучер. — Он, конечно, горяч, но совершенно без норова. И губы у него очень чуткие. А подгубный ремень у него для легкости управления со стороны неумелых наших клиентов.
— Снимите! — тут же велел джентльмен. — Нам с ним предстоит длинный путь, — с нежностью похлопав меня по шее, продолжал он. — И облегчать ничего мне не надо.
Стоило ему взять в руки вожжи, как я сразу почувствовал руку мастера. На меня повеяло давно забытыми временами. Мне, наконец, повстречался настоящий ценитель езды, и я проявил себя в полном блеске. Джентльмену я очень понравился. Наняв меня еще несколько раз, он купил меня у владельца конюшен для близкого друга, которому требовалась спокойная лошадь для верховой езды. Коню в моем положении лучшего и пожелать было нельзя.
Глава XXX
БЕЗЗАСТЕНЧИВОЕ ВОРОВСТВО
Мистер Барри, мой новый хозяин, оказался молодым бизнесменом. Семьи у него еще не было, и он слишком много работал. Это забеспокоило доктора. Однажды он посоветовал Барри ежедневно ездить верхом. Так вот и был куплен я.
В лошадях мистер Барри смыслил не много. Правда, это ему не мешало очень ласково со мной обращаться. Денник он мне нанял тоже отличный. Расплачиваясь с конюхом, он заказал мне самое лучшее сено и превосходную пищу, в состав которой входили овес, вика, дробленые бобы, отруби и райграс.
— Еды, пожалуйста, не жалей, — велел конюху мой хозяин. — Корми его досыта, я все оплачу.
Услыхав это, я очень обрадовался. О такой пище, как он мне заказал, любая лошадь может только мечтать.
Первые дни конюх со мной обходился прекрасно. Однажды он при мне рассказал знакомому, что много лет был конюхом в самой большой гостинице города. После этого мне стало ясно, откуда у него такая сноровка и совершенно верный подход к лошади. Но к тому времени, как мы с ним познакомились, он из гостиничных конюшен ушел. Теперь у него появилось собственное дело. Сам он выращивал для продажи на рынке фрукты и овощи. А его жена с той же целью разводила кроликов и домашнюю птицу.
Некоторое время спустя я вдруг стал ощущать, что моему организму катастрофически не хватает овса. Всем остальным конюх кормил меня по-прежнему много. Но овес… Ни одна лошадь на свете не сохранит без него надолго здоровья. Через несколько недель такой жизни я стал ощущать, что слабею. Я пытался хоть как-нибудь намекнуть на это хозяину. Но при всей доброте мой мистер Барри чересчур мало знал лошадей, и ему было попросту непонятно, что творится со мной.
Так продолжалось целых два месяца. Я уже был близок к серьезной болезни от истощения, когда хозяин поехал на мне верхом в гости к близкому другу. Друг жил на ферме и хорошо понимал в лошадях. Едва поздоровавшись с мистером Барри, этот джентльмен начал внимательно меня оглядывать.
— Что-то твой конь выглядит хуже, чем раньше, — с тревогой произнес он. — Может быть, чем-нибудь болен?
— Вроде нет, — пожал мой хозяин плечами. — Вообще-то я тоже в последнее время стал замечать в нем какую-то вялость. Но конюх, который за ним ухаживает, мне все объяснил. Оказывается, даже самые горячие лошади начинают осенью хуже двигаться.
— Полная чушь! — возмутился друг. — Во-первых, сейчас разгар августа. До осени еще далеко. А потом, лошади ведь не впадают в спячку. При нормальном питании и хорошем уходе они будут одинаково бодрыми в любой сезон. Кстати, чем ты его кормишь?
Хозяин тщательно перечислил все замечательные продукты, которыми распорядился меня кормить.
— Уж не знаю, кто там ест овес, за который ты платишь, — тщательно ощупывая меня, проговорил друг-фермер. — Но этому бедняге его явно не достается. Скажи, Барри, ты очень гнал по дороге ко мне?
— Гнал? — удивился хозяин. — Да мы ехали совсем медленно.
— Положи-ка руку сюда, — велел этот наблюдательный джентльмен.
Хозяин послушно положил руку на мою шею.
— Видишь, какой он горячий и потный, — продолжал фермер. — Можно подумать, ты несся во весь опор от самого дома. Я бы на твоем месте заглядывал к нему в денник почаще. Не хотелось бы думать плохо о твоем конюхе, но проверить, по-моему, не мешает. К сожалению, есть негодяи, которые воруют даже у бессловесных животных. Хорошо хоть своим конюхам я вполне могу доверять.
В это время к нам как раз приблизился конюх, который должен был отвести меня на конюшню.
— Дай этому коню побольше овса, — велел фермер. — Пусть ест, сколько хочет.
Друг Барри был человеком умным и проницательным. На своем языке я часто рассказывал своему хозяину все, что видел в конюшне. Не моя вина, что он не понял меня. Если бы он смог меня выслушать, ему было давно бы известно, что сын нашего конюха каждый день заходил вместе с отцом в помещение, где среди хомутов и упряжи находился ларь с овсом. Закрывать дверь они не считали нужным, и я прекрасно все видел. Наполнив мешок овсом из ларя, сын отправлялся домой, а мне перепадали лишь жалкие крохи.
Так продолжалось еще неделю. Потом в конюшню неожиданно вошел полицейский, который тащил за собой сына конюха. Следом появился второй полицейский.
— Говори, где твой отец держит овес? — строго спросили они у мальчика.
Тот сперва делал вид, что не знает. Кончилось тем, что его все же заставили показать ларь. Филчер, мой конюх, в это время как раз меня чистил. Увидав полицейских, он попытался сбежать, но его поймали. Вначале он сидел в полицейском участке. Затем состоялся суд. Мальчика оправдали, а конюху пришлось два месяца просидеть р тюрьме. Очень хотел бы надеяться, что он с тех пор перестал воровать пищу у лошадей.
Глава XXXI
ПРОЙДОХА
Несколько дней спустя хозяин нашел мне нового конюха. Звали его Альфред Смирк. Внешне он выглядел весьма импозантно. Высокого роста, приятной наружности. Однако за всю свою жизнь я не встречал среди конюхов второго такого пройдохи.
Как он при хозяине меня ласково гладил! Как старательно прочесывал мне гриву и хвост перед выходом из конюшни! Когда хозяин собирался верхом, этот конюх не забывал натереть мне маслом копыта, и казалось, что я просто сияю от чистоты. Однако, находясь без свидетелей, Альфред Смирк поступал совсем по-другому. Ему даже не приходило в голову почистить меня как следует после прогулки. Хозяин-то все равно не увидит. Вскоре я с горечью убедился, что этого конюха совершенно не интересую. Для него я был обыкновенным домашним животным, вроде коровы или гуся.
Зато о себе Альфред Смирк заботился неустанно. Он был убежден в неотразимой своей красоте. Помещение для седел и сбруи превратилось при нем в настоящую гардеробную. Мой молодой конюх часами простаивал там перед зеркалом, то примеряя разные галстуки, то причесываясь, то завивая щегольские свои усы. Видел бы это хозяин! Но при хозяине Альфред Смирк вел себя совсем по-другому. Все указания он выслушивал очень внимательно, а на вопросы умел ответить так вежливо, что скоро прослыл «замечательным молодым человеком».
Знал бы хозяин, что «замечательный молодой человек» столь редко меняет солому в моем деннике, что глаза у меня слезятся от дурных запахов, а аппетит готов пропасть окончательно. Правда, пару недель спустя мистеру Барри все же стало казаться, что в деннике пахнет не так, как надо.
— Мне не нравится этот запах, Альфред, — сморщил нос мой хозяин. — По-моему, надо тебе тут почистить как следует и промыть водой.
— Воля, конечно, ваша, сэр, — ничуть не смутился нахал, — но позволю себе заметить, такое мытье очень опасно для здоровья коня. Если я слишком сильно полью тут водой, он может легко простудиться.
— Простужать его, конечно, не надо, — поспешил ответить хозяин. — Но все-таки в деннике пахнуть так не должно. Может быть, что-то случилось со стоками?
— Вполне вероятно, сэр, — обрадовался Альфред Смирк. — Я сам тоже иногда чувствую, как тянет какой-то вонью.
— Вот и вызови мастера, пусть проверит, — велел мистер Барри.
— Слушаюсь, сэр, — почтительно поклонился конюх.
Разыскав мастера, он привел его ко мне в денник. Мастер внимательно все проверил. Разумеется, никаких неполадок со стороны обнаружено не было. Мне, однако, от этого не сделалось легче. Альфред ухаживал за мною все хуже и хуже. Наконец у меня от сырой соломы стали болеть ноги. Кроме того, он меня проезжал очень редко. Если хозяина не было, я иногда простаивал без движения в деннике по нескольку дней подряд. Кормил же меня Альфред столь сытно, как при нормальной нагрузке. От этого я тяжелел, нервничал и все заметнее терял форму.
Во время одной из прогулок с хозяином у меня так заболели ноги, что я два раза споткнулся. Мистер Барри был столь поражен, что на обратном пути счел своим долгом заехать к ветеринару. Выслушав мистера Барри, ветеринар осмотрел мои ноги.
— У вашего коня воспаление стрелки, — укоряюще произнес он. — Не понимаю, как вы столько времени не замечали! Болезнь очень запущена. Поглядите! Он у вас еле стоит на ногах.
— Как же Альфред мог не заметить? — всплеснул руками хозяин. — Он так хорошо смотрит за ним!
— Хорошо смотрит? — произнес с сомнением ветеринар. — Должен вас огорчить: эта болезнь как раз следствие плохого ухода. Почти убежден, что ваш конюх очень редко менял в деннике подстилку. Коня завтра пришлите опять ко мне. Надо заняться как следует его копытами. А конюху вашему я дам с собой мазь и объясню, как ею пользоваться.
На другой день Альфред привел меня к этому ветеринару. Врач как следует прочистил мои больные копыта, а потом обложил их паклей, пропитанной каким-то едким лекарством. Процедура была не из самых приятных, но я, разумеется, терпеливо сносил ее. Ведь все это делалось исключительно мне во благо.
Ветеринар очень строго поговорил с Альфредом. Он велел ленивому конюху каждый день убирать начисто мой денник. Кроме того, мне стали давать силос и отруби. Эта пища настолько укрепила мой организм, что вскоре здоровье вернулось. Однако у мистера Барри я все равно не остался. Мой молодой бизнесмен страшно был раздосадован, что два конюха подряд обвели его вокруг пальца. Рисковать с третьим конюхом он не захотел. Может быть, мистер Барри, со своей точки зрения, поступил правильно. Нельзя держать породистых лошадей человеку, который настолько не понимает в них. Короче говоря, вскоре я был опять продан.
Глава XXXII
ЯРМАРКА ЛОШАДЕЙ
Если вас ни разу не продавали на ярмарке лошадей, вы наверняка сочтете ее интересным и красочным зрелищем. Пройдя длинные ряды молодых лошадей, полюбовавшись уэльскими пони, ростом не выше дорогого моего Меррилегса, миновав разные породы тяжеловозов с кокетливыми ленточками на длинных хвостах, вы, наконец, попадете туда, где стоят чистокровные жеребцы и кобылы, карьера которых пошла на убыль из-за чьей-то преступной неосторожности.
Удивительно, но какого-нибудь шрама на вашем теле или совсем немного испорченного дыхания оказывается вполне достаточно, чтобы чистокровную лошадь перевели из высшего класса в средний. Почему-то при этом никто не принимает в расчет, что мы еще полны сил и по-прежнему не только хотим, но и можем отлично служить. Чем больше я думаю об этой несправедливости, тем сильней удивляюсь людям.
После нас, лошадей, хоть и подпорченных, но благородных, на ярмарке были выставлены совсем уж несчастные существа. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: они сломлены непосильной работой и невыносимыми условиями, в которых оказались по вине нерадивых хозяев. Одни из этих бедняг едва были в силах ходить, другие тоскливо отвесили нижние губы или, плотно прижав к головам уши, с грустью озирались по сторонам. Они были настолько истощены, что можно было пересчитать все их ребра. Кожа их была испещрена язвами и старыми шрамами. Все радости жизни остались у таких лошадей в прошлом, настоящее же не сулило ничего, кроме горя. Их вид наводил на меня тоску. Любому из нас вполне может быть уготовлена такая ужасная старость!
Торговцы на ярмарке изо всех сил завышали цены. Покупатели, напротив, старались их сбить. Подобные ухищрения создавали очень нервозную атмосферу, которая не улучшала наши характеры и самочувствие.
Меня поместили вместе с вполне приличными лошадьми. Издали я привлекал внимание самой изысканной публики. Однако, едва заметив, что у меня на коленях шрамы, покупатели из джентльменов пренебрежительно морщились и уходили. Люди, чье положение было немного пониже, не упускали случая осмотреть меня от зубов до копыт. Я безошибочно определял их душевные качества. Иные обращались со мной так грубо, словно перед ними стоял не конь, а механизм из железа. Другие, наоборот, ласково похлопывали меня. А некоторые из них даже вежливо обращались ко мне, спрашивая, не позволю ли я как следует себя осмотреть. Иметь дело с подобными покупателями — наслаждение. Они исполнены настоящего благородства.
Среди них мне особенно приглянулся один человек. Он не принадлежал к джентльменам, однако в нем не было ничего от плохо воспитанных простолюдинов или горластых выскочек, которые почему-то воображают, что туго набитый деньгами карман и благородство происхождения — одно и то же. Он был хорошо сложен и, без сомнения, в лошадях разбирался великолепно. Разговаривал он со мной очень ласково, а в серых его глазах я без труда уловил доброту и веселый нрав. К тому же от этого человека не разило ни табаком, ни пивом. Как я мечтал после всех неприятностей достаться именно этому человеку! Он предложил моему продавцу двадцать три фунта. Увы, того цена не устроила, и замечательный человек с сожалением удалился. Я с грустью смотрел ему вслед.
Следом за ним ко мне подошел субъект с пренеприятнейшим голосом. Сердце у меня екнуло. Вот уж кому не хотел бы принадлежать ни под каким видом! Но они с моим продавцом тоже не сговорились. Затем меня осмотрело еще несколько человек. Эти явно околачивались на ярмарке просто, чтобы убить время, и волноваться по их поводу не приходилось. Куда хуже почувствовал я себя, когда передо мной вновь возник мужчина с этим ужасным голосом. Он немного повысил цену. Как я боялся, что он меня купит!
— Погодите-ка! Погодите! — вдруг подбежал ко мне покупатель, который мне показался столь симпатичен. — По-моему, мы с этим конем подходим друг другу, — поглаживая меня, продолжал он. — Так уж и быть, даю двадцать четыре фунта.
— Двадцать пять, и он ваш, — ответил торговец.
— Двадцать четыре и десять шиллингов, — прибавил еще немного милый мой покупатель.
— Идет, — сдался торговец. — Вы потом сами поймете: в этом коне прямо уйма хороших качеств. А уж кеб и вовсе лучше него никто не сможет возить.
Мой новый хозяин расплатился наличными, и мы пошли с ним в гостиницу. Там мне дали прекрасный овес. Пока я ел, хозяин со мной беседовал. Когда я насытился, хозяин принес седло и уздечку, и мы с ним пустились в путь по направлению к Лондону.
Приехали мы лишь к вечеру. На улиц<