Тема 2. ГЕРМАНСКОЕ ФИНАНСИРОВАНИЕ БОЛЬШЕВИКОВ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Задание:

Изучите приведенную ниже статью П.В Макаренко и определите:

Почему данная историческая проблема актуальна сегодня?

Какие аргументы приводит автор статьи с целью отрицания связи В.И.Ленина и большевиков с германским правительством?

На каких аргументах строится версия, обвиняющая большевиков в связи с германским правительством и получении от него финансовой помощи?

Какая версия, на ваш взгляд является более реалистичной и почему?

Документ № 2.1

Макаренко П.В. Германский фактор в Октябрьской революции 1917г.

Среди политических партий и течений России большевики были единственными, кто выступал в годы первой мировой войны с пропагандой пораженчества. Еще до Февральской революции их клеймили не только как «пораженцев», но и как изменников. Последующие обвинения их в сговоре с Германией и шпионаже были, скорее всего, следствием распространенного убеждения в их подрывной деятельности, направленной на развал страны и армии, независимо от услуг, оказанных им в возвращении в Россию через немецкую территорию, и «мифического германского золота», поисками которого вот уже многие десятилетии безуспешно занимаются зарубежные, а ныне и российские историки{1}. Эпоха гласности приоткрыла доступ к документам спецхранов и архивным материалам по этой запретной ранее теме. В печати появилось немало материалов, проникнутых единой тенденцией: показать В.И. Ленина и большевиков зависимыми не только финансово, но и политически от имперского правительства и Генерального штаба Германии, по сговору с которыми якобы велось разложение российской армии, а затем был совершен и октябрьский переворот. Эти усилия довольно критически воспринимаются зарубежными историками. По мнению американского историка С. Ляндреса, российские исследователи «совершенно не стремятся разобраться в существе этой далеко не однозначной темы, над которой вот уже ни протяжении многих десятилетий работают зарубежные историки и архивисты Западной Европы и США»{2}.

Одним из первых на Западе, уже в 1940 г., встал на путь критического анализа источников по этой теме С.П. Мельгунов. Он пришел к выводу, что «тайна золотого ключа» большевиков едва ли будет когда-либо вполне разгадана{3}. К аналогичным выводам пришел и Д.А. Волкогонов, тщетно разыскивавший компромат на большевиков в секретных фондах Президентского архива и в конце концов признавший, что проблема «золотого немецкого ключа» представляется ему по-прежнему «дилеммой мистификации и тайны»{4}.

Акцентирование внимания на разлагающей пропаганде ленинцев и их вине в развале русской армии не способствует пониманию всего комплекса причин, связанных с поражением России в первой мировой войне, уяснению того, какое непосильное бремя легло на Россию. Полуголодная, плохо одетая армия теряла дисциплину и боеспособность, и рост пораженческихнастроений в ее рядах совпадал с пораженческими призывами большевиков. Экономическая неподготовленность к войне усугублялась острым социально-политическим кризисом в стране, расколом общества, возникшим независимо от большевистского желания поражения отечества в мировой войне. Военный министр А.А. Поливанов на заседании Совета министров в августе 1915 г. признавал: «На театре военных действий беспросветно. Отступление не прекращается... Вся армия постепенно продвигается вглубь страны, и линия фронта меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры»{5}.

Германские военные круги рассматривали Россию как самое слабое звено Антанты. Они надеялись склонить царское правительство к сепаратному миру. Посланный в феврале 1915 г. с посреднической миссией в Петроград государственный советник Дании Андерсен, вернувшись в Берлин с неутешительными новостями, сообщил, что все – от царя Николая II до министра иностранных дел С.Д. Сазонова – отвергли идею сепаратного мира. Столь же безуспешно прошел и второй визит Андерсена в Петроград{6}.

В последующем германские правящие круги, стараясь склонить Россию к сепаратному миру, пытались вступить в тайный сговор с прогермански настроенными представителями русской деловой элиты, используя для этого случайных посредников и политических авантюристов. А. Парвуса (Гельфанда) 3. Земан и В. Шарлау называют «купцом русской революции», заслуга которого состояла в том, что он предложил германскому правительству идею использовать русских революционеров-эмигрантов в качестве «пятой колонны»{7}.

Меморандум Парвуса произвел сильное впечатление на правителей Германии, но также и на некоторых историков. Наряду с рекомендациями по революционной пропаганде и подготовке восстания в России автор меморандума предлагал оказать финансовую поддержку «группе большевиков в российской социал-демократии, которая борется против царизма всеми доступными средствами»{8}. Это дает иногда основание полагать, что германское правительство еще до Февральской революции поддерживало и финансировало деятельность большевиков{9}.

Грандиозным замыслам и планам Парвуса не суждено было сбыться. Ему не удалось установить прочные контакты с российскими социал-демократами, находившимся в Швейцарии, которые отвергли его услуги и предложения. Ленин назвал Парвуса «авантюристом» революции 1905 года, «опустившимся теперь до последней черты»{10}. Обещание Парвуса правительству Германии организовать в начале 1916 г. в России всеобщую стачку, которая перерастет в вооруженное восстание, не были реализованы. Впустую был израсходован миллион рублей, который Парвус получил от имперского правительства на подготовку русской революции. Ленин и большевики не захотели иметь дела с нечистым на руку человеком, который в годы первой русской революции, действуя как литературный агент М. Горького в Германии, собрал за пьесу «На дне» значительную в то время сумму (более 100 тыс. марок) и присвоил их, вместо того, чтобы, согласно договоренности, передать в партийную кассу социал-демократии. Состоявшийся в начале 1908 г. третейский суд в составе К. Каутского, А. Бабеля и К. Цеткин осудил Парвуса и поставил его вне рядов российского и германского социал-демократического движения. В июле 1916 г. начальник Петроградского охранного отделения К.И. Глобачев, имевший своих агентов практически во всех российских политических партиях и хорошо знавший финансовое положение большевиков, считал, что «Парвус потерял свое влияние среди русских социал-демократов, денежные средства их незначительны, что едва ли имели место... случаи получения немецкой помощи»{11}.

Судя по переписке Ленина со своими единомышленниками, партийный фонд большевиков был очень скуден и о приписываемых им «германских миллионах» приходилось только мечтать{12}. По мнению Г. Каткова, которого[31]нельзя уличить в сочувствии большевикам, «бедность Ленина во время его пребывания в Швейцарии не подлежит сомнению, как в отношении его личных средств, так и в отношении финансирования его публикаций»{13}. По имеющимся свидетельствам, Ленин и его соратники жили в Швейцарии почти без средств к существованию. Ленину иногда случалось получать гонорары за издание своих работ, однако в октябре 1916 г., когда Парвус финансировался правительством Германии, Ленин сетовал в письме А.Г. Шляпникову: «Дороговизна дьявольская, а жить нечем... Если не наладить этого, то я... не продержусь, что вполне серьезно, вполне, вполне»{14}. Несмотря на попытки Н. Валентинова, А.Г. Латышева найти документы о подозрительных источниках финансирования большевиков в эмиграции, таковых пока не обнаружено{15}. В этой связи Г.Л. Соболев, рассмотрев обширный комплекс документов, опубликованных как в нашей стране, так и за рубежом, констатировал, что «достоверными данными о том, что Ленин и другие видные большевики имели какие-то контакты с представителями дипломатических и военных кругов Германии, мы пока не располагаем». Прямых доказательств «контактов Ленина с немцами» не смог привести и американский историк Р. Пайпс. Опубликованный Пайпсом в 1996 г. сборник документов «Неизвестный Ленин. Из секретного архива» не содержит никаких сенсационных материалов, на основании которых можно было бы считать, что Ленин и большевики имели тесные связи с германским правительством в годы первой мировой войны{16}.

Тот факт, что «ленинская позиция по вопросу о войне была объективно выгодна Германии», считает Соболев, еще не значит, что «между ними (большевиками и германским правительством. – П.M.) было оформлено какое-то секретное соглашение». Это означало только то, как объяснял Троцкий, что линии большевиков и правительства Германии по отношению к царскому самодержавию «пересекаются»{17}. Обе стороны стремились, как признавал генерал Э. Людендорф, «повалить» Россию{18}. Это совпадение интересов отдельные историки и публицисты (В.Л. Бурцев, Г.В. Вернадский, Н. Валентинов, А.Г. Латышев, В.И. Кузнецов и др.) пытаются выдать за главный аргумент в пользу того, что Ленин был агентом Германии{19}. Между тем Ленин понимал, что такие подозрения могут возникнуть, и не только сам вел себя осмотрительно, но и советовал в январе 1915 г. Шляпникову не участвовать в копенгагенской конференции социалистов нейтральных стран, выдвигая такой аргумент, что в этом «есть интрига немецкого генерального штаба». Такую же настороженность он проявил и к Парвусу, отказавшись от сотрудничества с ним{20}. Оппоненты Ленина старательно «не замечают», что у него первоначально даже не было и мысли о возможности возвратиться в Россию через Германию. Известие о Февральской революции и свержение самодержавия застали Ленина явно врасплох. «Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, – вспоминала Н.К. Крупская, – и вот, по ночам строились самые невероятные планы. Можно перелететь на аэроплане... надо достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, лучше всего шведа. Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание шведского языка». 18 марта Ленин в письме И.Ф. Арманд просил у нее выискать возможность проезда в Россию через Англию, а на следующий день просил В.А. Карпинского взять документы на проезд во Францию или Англию на свое имя, чтобы ими мог воспользоваться Ленин{21}.

В эти мартовские дни Ленин был «весь в нетерпении»: в России сейчас решается судьба мировой революции, а он не знал, как ему выбраться из Швейцарии. Вскоре он убеждается, что проезд через Англию исключен, так как в этой стране его могут арестовать, как противника войны и сторонника поражения России. В письме Арманд 19 марта он, наконец, выдвинул идею использовать посредничество «русских богатых и небогатых русских социал-патриотов, которые должны бы попросить у немцев разрешения пропуска вагона до Копенгагена для разных революционеров». В тот же день, 19 марта,[32]когда Ленин пришел к идее «немецкого вагона», в Берне на совещании российских социалистов лидер меньшевиков-интернационалистов Л. Мартов предложил план проезда эмигрантов через Германию. Узнав об этом плане, совпадавшем с его идеей, Ленин его одобрил, но выдвинул условие, что большевики не должны за него хлопотать: «Нас заподозрят. Надо, чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к шведским министрам... с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне»{22}.

Все это опровергает точку зрения тех историков, которые инициативу проезда большевиков в Россию приписывают германской стороне{23}. В телеграмме Министерству иностранных дел Германии 21 марта немецкий посланник в Копенгагене У.К. фон Брокдорф-Ранцау (будущий посол Германии в советской России), сообщая о состоявшейся у него беседе с Парвусом, не привел никакой информации о желании русских социал-демократов вернуться в Россию через Германию. Об этом в Министерстве узнали только 25 марта из телеграммы имперского посланника в Берне фон Ромберга. С этого времени немецкая сторона включилась в организацию возвращения эмигрантов-революционеров в Россию. Вскоре об этой инициативе русских узнало верховное главнокомандование, которое информировало Министерство иностранных дел о своем согласии на проезд русских революционеров, если они проследуют в отдельном транспорте{24}.

Характерно, что в это время мнимый «германский шпион» Ленин еще не знал об этом решении и в конфиденциальном письме 23 марта Арманд высказывал свое бессилие, безвыходность положения: «Вот если ни Англия, ни Германия, ни за что не пустят!!! А ведь это возможно!» Подобные сомнения он высказал и позднее (в письме Ганецкому, между 25 и 31 марта): «В Россию, должно быть, не попадем!!! Англия не пустит. Через Германию не выходит»{25}. Будь он действительно связан тайным сотрудничеством с Германией, Ленин вряд ли стал бы проявлять такое беспокойство. По его замыслам, большевикам предстояло стать в авангарде не только русской, но международной пролетарской революции, поэтому он считал для себя «берлинское разрешение неприемлемым»; это значило бы возвратиться в Россию с подмоченной репутацией и дать основания для обвинений в содействии враждебной Германии. Единственно правильное решение этого вопроса Ленин усматривал в обмене швейцарских эмигрантов на немецких интернированных с привлечением к этому швейцарского или русского правительства{26}.

К концу марта он окончательно убедился в невозможности возвратиться через страны Антанты; оставалось лишь одно: проехать через территорию Германии. После заявления министра иностранных дел П.Н. Милюкова о том, что все русские граждане, которые поедут в Россию через Германию, предстанут перед судом, Ленин поставил главным условием проезда гарантию безопасности: проезд без остановок в опечатанном вагоне и без огласки в печати{27}. 30 марта Ленин заявил об отказе от услуг Парвуса и людей, имевших отношение к нему{28}. Стремясь обезопасить отъезжающих от обвинений в шпионаже, он добивался не только конспиративности предстоявшей поездки, но и обеспечения отъезжающим алиби на случай непредвиденных осложнений{29}. Он обратился к швейцарскому социалисту, государственному советнику Р. Гримму с просьбой представлять его интересы в переговорах с немцами, отказавшись, таким образом, от прямых контактов с германским МИД и Генеральным штабом. Затем, видя «двусмысленное поведение Гримма», опасавшегося своим посредничеством нанести «ущерб швейцарскому нейтралитету», Ленин отказался и от его услуг и уговорил швейцарского социалиста Ф. Платтена довести начатые Гриммом переговоры с немцами до конца{30}.

Между тем германское Министерство иностранных дел 2 апреля потребовало от своего посланника в Берне Ромберга ускорить отъезд революционеров, так как «Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии». Германский Генеральный штаб 5 апреля гарантировал безопасный проезд,[33]обязавшись не предъявлять никаких паспортных формальностей на границе и установив максимальное число выезжающих – шестьдесят{31}.

Поспешность в действиях обеих сторон объяснялась стремлением германского правительства поскорее ликвидировать Восточный фронт и перебросить его боеспособные части на Запад до прибытия туда войск США. Нетерпеливость Ленина и его сторонников объяснялась стремлением получить власть и дать толчок мировой пролетарской революции. Ленин считал Февральскую революцию «первым этапом первой (из порождаемых войной) революции, который не будет последним, не только русским»{32}. Он присвоил себе право решать проблему социальной справедливости путем революционного преобразования всего мира в мировое коммунистическое общество. Тот факт, что эту возможность открыл перед ним противник, «классовый враг», для Ленина не играло никакой роли. В качестве юриста по специальности он обеспечил себе и своим спутникам безупречное алиби. Для этого был составлен подробный протокол, подписанный авторитетными социалистами Швейцарии, Франции, Польши, Швеции и Норвегии, в котором оправдывалась представившаяся русским товарищам «возможность проехать в Россию» и выражалась уверенность в том, что они «помогут поднять и пролетариат других стран, в особенности пролетариев Германии и Австрии, против их правительств»{33}. Стараясь не скомпрометировать себя перед «международным пролетариатом» связями с немецким правительством, Ленин и его попутчики все путевые расходы оплатили из собственных средств{34}.

До сих пор документально не подтверждено, что поездку пассажиров «пломбированного» вагона, сулившего немцам немалые выгоды, они финансировали золотом и валютой. Сообщение Ленина Арманд, что собранных на поездку денег хватит на 10-12 человек{35}, не позволяет считать, что партийный фонд большевиков в это время был полон «немецкого золота». Поэтому вместо возможных 60 пассажиров 9 апреля из Берна выехала группа в составе 52 человек, в том числе и 19 большевиков во главе с Лениным{36}. При этом из числа большевиков, ехавших в вагоне вместе с Лениным, серьезное воздействие на октябрьские события 1917 года оказали лишь отдельные пассажиры{37}. По иронии судьбы «пломбированный» вагон до сих пор считается «большевистским» и «роковым» в судьбе России – вероятно потому, что с ним ехал сам Ленин. Между тем после «группы Ленина» в Россию проехали еще две группы, состоявшие в основном из меньшевиков и эсеров, которые воспользовались «ленинским маршрутом» через Германию после того, как выяснилось, что другого надежного пути возвращения действительно нет. Однако это не помешало Бурцеву, прославившемуся разоблачениями немецких провокаторов и шпионов, считать большевиков агентами Вильгельма. Сам император даже не был поставлен в известность о плане «высадки революционного десанта» в Россию и узнал об этой операции только 12 апреля, когда Ленин и его попутчики были уже в Стокгольме{38}. В Берлине благодаря стараниям Парвуса и связанных с ним немецких агентов были хорошо осведомлены о планах Ленина по революционизированию не только России, но и Германии и других стран Европы и осознавали опасность влияния идей большевизма на немецкий пролетариат, уставший от длительной и малоуспешной войны. Транзит Ленина и его группы через Германию совершался с большими предосторожностями, словно перевозился взрывоопасный груз, способный, не доезжая России, потрясти и саму Германию. По образному выражению У. Черчилля немцы транспортировали Ленина и его группу по территории Германии, как «чумную бациллу».

Начальник штаба Восточного фронта генерал М. Гофман писал в воспоминаниях, что «перевозка Ленина через Германию в Петербург» нужна была для того, «что бы еще скорее уничтожить мораль русской армии и отравить ее ядом». Об этом сообщал и генерал Э.П. Людендорф П. фон Гинденбургу, заявляя, что «с военной точки зрения это предприятие было оправдано»{39}. В этой связи заслуживает внимание точка зрения Ю.Г. Фельштинского, который отмечает: «Германия смотрела на русских революционеров как на подрывнойэлемент и рассчитывала использовать их для выхода России из войны. Удержание социалистов у власти после окончания войны, видимо, не входило в планы германского правительства. Революционеры же смотрели на помощь, предложенную германским правительством, как на средство организации революции в России и во всей Европе, прежде всего в Германии»{40}.

При этом германское правительство отнюдь не рассматривало «помощь» Ленина и большевиков в разложении русской армии и выводе России из мировой войны как единственную в то время возможность. Немецкая сторона после приезда Ленина в Россию серьезно изучала возможность переговоров о сепаратном мире с Временным правительством России. Была разработана секретная директива о проведении таких переговоров{41}. По сведениям А.Ф. Керенского, «Гинденбург, Людендорф, Бетман-Гольвег, Циммерман и даже сам кайзер готовились вести серьезные переговоры о сепаратном мире»{42}. Попытка Керенского взвалить на Ленина весь груз ответственности за эти переговоры с Германией и заявление о том, что лидер большевиков якобы взял на себя обязательства перед германскими властями по приезде в Россию заключить как можно скорее сепаратный мир с немцами, необоснованны. Сам Ленин в то время не был сторонником сепаратного мира, так как в этом случае исчезала бы возможность развязать пролетарскую революцию, в которой он усматривал «практическое, немедленное средство для того, чтобы ускорить мир». Заключение сепаратного мира Ленин публично отвергал, заявив 17 (30) апреля на заседании Исполкома Петроградского совета, что «Вильгельма считает кровопийцей, и, конечно, не может быть разговора о сепаратном мире с ним – это бессмысленно». Он также резко отрицательно отнесся и к планировавшейся в Стокгольме международной социалистической конференции, отметив на Всероссийской апрельской конференции РСДРП(б), что «за всей этой комедией... кроется самый реальный политический шаг германского империализма»; прибывшего в Россию в качестве посредника от имени комитета рабочих партий Дании, Норвегии и Швеции датского социал-демократа Ф. Боргбьерга Ленин заклеймил как «агента германского империализма»{43}. Подобные и другие заявления Ленина свидетельствуют, что он действовал совсем не так, как должен был бы действовать, имей он директивы от немцев.

Германское правительство, по-видимому, не возлагало больших надежд на большевиков, которые, судя по переписке Ленина с Я.С. Ганецким и К.Б. Радеком, находились в то время в трудном финансовом положении. В начале 1917 г. партийная касса большевиков в Петрограде насчитывала всего несколько тысяч рублей{44}. 12 апреля Ленин сообщил Ганецкому и Радеку, что «до сих пор ничего, ровно ничего: ни писем, не пакетов, ни денег от вас не получали». 21 апреля он уведомил Ганецкого, что от Козловского получены 2 тыс. рублей{45}. Если даже считать, что это были не последние 2 тыс., которые Ганецкий переслал из Стокгольма на нужды партии, все равно на эти деньги невозможно было учредить и издавать десятки большевистских газет. Партийная касса, согласно приходо-расходной книге и финансовым отчетам ЦК РСДРП(б), была почти пуста, а при наличии «германских миллионов» большевикам незачем было бы делать займы у состоятельных лиц на возобновление издания «Правды» и проводить сборы пожертвований со стороны рабочих и солдат{46}.

Отдельным представителям командных верхов свойственна была тенденция возлагать всю вину за развал армии на левые партии. Верховный главнокомандующий генерал А.А. Брусилов в телеграмме на имя министра-председателя Временного правительства требовал признать «пропаганду большевиков и ленинцев преступной, караемой как за государственную измену»{47}. Военный министр А.И. Гучков, напротив, объяснял развал армии не столько результатом «агитационной работы каких-то злонамеренных людей вроде Ленина и его соратников», сколько результатом отсутствия в массах «чувства сознательного, деятельного и пламенного патриотизма», а также тем. что тягостная война истощила морально и физически народные массы. Командующий Западным фронтом генерал А.И. Деникин также отрицал решающую роль большевизма в развале армии и отмечал, что «большевики нашли лишь благодатную почву для своей пропаганды в «систематически разлагаемом и разлагающемся организме». Зато он подчеркивал вклад германского Генерального штаба, который «поставил это дело широко, организованно и по всему фронту» и выступал «инициатором братания с русскими солдатами и натравливания их против правительства и командного состава»{48}.

К развалу России приложили усилия и ее союзники, которых менее всего волновала ее дальнейшая судьба, а прежде всего интересовала проблема, как удержать ее в войне. К лету 1917 г. русская армия была уже практически небоеспособной, хотя в пассивной обороне она могла держать фронт еще долго, сковывая значительные силы противника. Об этом предупреждали союзников российское командование и Временное правительство. Но такие соображения не были приняты в расчет. Союзники продолжали оказывать давление на Временное правительства, требуя от него активизации наступательных действий на фронте{49}.

Летнее наступление русской армии оказалось роковым, Восточный фронт рухнул окончательно. Неудача и вызванное ею возмущение в стране усугубили катастрофу. Связывая все свои неудачи с деятельностью большевиков и находясь в глубоком убеждении, что Ленин – германский агент и его возвращение в Россию осуществлено в интересах германского Генерального штаба, Временное правительство тем не менее не смогло принять против него репрессивные меры – не только потому, что к тому времени не располагало какими-либо доказательствами «государственной измены» вождя большевиков, но и потому, что не обладало авторитетом и не могло рассчитывать на поддержку широких общественных кругов.

Привлеченная к расследованию обстоятельств дела о связях большевиков с немецкими агентами французская разведка серьезными уликами не располагала и основывала свои «доказательства» на догадках и предположениях. В поле зрения французской разведки на основе собранной по различным каналам информации попал Ганецкий, член заграничного представительства РСДРП(б) в Стокгольме, но конкретных доказательств того, что группа большевиков из окружения Ленина получала «немецкие деньги» получить не удалось{50}.

Для расправы с большевиками нужен был психологический перелом в общественном массовом сознании. Готовившееся в тайне расследование получило огласку в прессе. В начале июня журналист и видный меньшевик Д.И. Заславский в серии своих разоблачительных статей вменил в вину Ганецкому связи с Парвусом. Большевистскому руководству пришлось срочно заняться опровержением, «дело Ганецкого» стало предметом обсуждения на заседаниях ЦК РСДРП(б) 10 и 13 июня 1917 г. и приняло затяжной характер{51}.

Между тем Временное правительство, сидевшее на вулкане недовольства и возмущения солдатских масс, готовилось к процессу против большевиков{52}. Однако события в Петрограде в начале июля развивались так стремительно, что спасительный для Временного правительства процесс пришлось начать преждевременно.

События 3-5 июля послужили водоразделом дальнейшего хода русской революции. С самого начала в оценке июльских событий проявились две диаметрально противоположные точки зрения: для одних они были большевистским восстанием, инспирированным германским Генеральным штабом, для других – стихийным выступлением рабочих и солдат, возмущенных антинародной политикой Временного правительства.

Участие большевиков в «мирной, но вооруженной» демонстрации рабочих и солдат Петрограда, вызванное стремлением придать стихийному выступлению организованный характер, еще не дает основания считать, что эта демонстрация уже была восстанием. Опровергая обвинение в организации вооруженного восстания, Ленин писал, что огромное большинство находившихся на улицах Петрограда вооруженных солдат и матросов, которое было[36]на стороне большевиков, «имело полную возможность приступить к смещению и аресту сотен начальствующих лиц, к занятию десятков казенных и правительственных зданий и учреждений и т.п. Ничего подобного сделано не было». Не предпринималось попыток захватить вокзалы, телеграф и телефонную станцию, как это было сделано в дни октябрьского вооруженного восстания, с которым так часто отдельные западные и российские историки сравнивают июльские события 1917 года. «Будь это событие вооруженным восстанием, – отмечал Ленин, – тогда, конечно, повстанцы стреляли бы не в контрманифестантов, а окружили бы определенные подъезды и здания, перебили бы определенные части войск и т.п.»{53}. Однако Керенский использовал «петербургскую перестрелку» в качестве главного аргумента, чтобы ускорить обвинение Ленина и большевиков в государственной измене, пытаясь свалить на них и всю ответственность за неудачу июньского наступления.

Временное правительство 7 июля в спешном порядке приняло меры для ареста и привлечения к судебной ответственности всех участвовавших в «июльских событиях» большевистских руководителей. Было отдано распоряжение об обыске квартиры, где жил Ленин, его аресте. Изъятые у него документы не представляли для следственной комиссии существенного интереса, а на чековой книжке оказалась совсем не та сумма, чтобы появились основания обвинить Ленина в шпионаже на Германию. Обнаружить Ленина и арестовать не удалось. В связи с этим Н.Н. Суханов писал, что «помимо обвинения в восстании, на Ленина была возложена чудовищная клевета, которой верили сотни тысяч и миллионы людей. Ленина обвиняли в преступлении, позорнейшем и гнуснейшем со всех точек зрения, в работе за деньги на германский Генеральный штаб. Просто игнорировать это было нельзя. И Ленин вовсе не игнорировал»{54}. Известно, что первоначально он не собирался уклоняться от явки в суд и был готов сделать все возможное для своей реабилитации, заявив о своем желании добровольно явиться для ареста. Но когда стало известно об отсутствии гарантий его безопасности, ЦК большевиков совместно с представителями петроградской и московской организации высказались против явки Ленина на суд, и состоявшийся в конце июля VI съезд РСДРП (б) утвердил это решение{55}.

Согласившись с решением большевистского руководства о неявке на суд, Ленин не уклонился от борьбы за свою политическую реабилитацию, выступив 6 июля с рядом статей против выдвинутых в его адрес обвинений. Ленинская аргументация и опровержение выдвинутых Временным правительством обвинений против большевиков имели принципиально важное значение для выработки общественного мнения. Была поставлена под сомнение достоверность составленного Министерством юстиции изобличающего материала против большевиков и показана неправомерность публикации допросов свидетелей в прессе до назначения следствия и ареста подозреваемых{56}. Вместе с тем очевидно, что категорическое отрицание Лениным всяких отношений с Ганецким и утверждение, что «никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали»{57}, ставили его самого в неловкое и уязвимое положение. Что касается обвинений в пособничестве германскому Генеральному штабу, то в их отрицании Ленин был последователен до конца.

Обнаружить реальный «германский след» в июльских событиях 1917 г., по мнению Соболева, даже по опубликованным теперь документам МИД Германии не представляется возможным: они позволяют говорить лишь о «заинтересованности германской стороны в большевистском движении». В сообщении советника германского правительства в Стокгольме Штоббе канцлеру Т. Бетману-Гольвегу содержалась информация, полученная из прессы и «других источников», о том, что «влияние группы Ленина, к сожалению, уменьшилось»{58}, но из этого невозможно заключить об организации восстания в Петрограде на немецкие деньги. В этой связи характерна замедленная реакция немецкой стороны на июльские события в Петрограде. Лишь спустя[37]почти месяц после того, как Ленин и другие большевистские лидеры были объявлены германскими шпионами, германский посланник в Копенгагене Брокдорф фон Ранцау направил запрос в Берлин: действительно ли в Генеральном штабе существуют офицеры Шигитский и Люберс, которые якобы рассказали русскому прапорщику Д.С. Ермоленко, что Ленин – германский шпион, и являются ли Яков Фюрстенберг (Ганецкий) и д-р Гельфанд (Парвус) тоже немецкими агентами, действующими в качестве посредников между большевиками и немецким имперским правительством. Заместитель статс-секретаря иностранных дел Бусше спустя неделю опроверг эти сведения{59}.

Материалы следственной комиссии, назначенной Временным правительством и проводившей в июле-октябре расследование о сотрудничестве большевиков с Германией, не подтверждают схему о немецко-большевистском заговоре против России. И дело вовсе не в том, что Временному правительству не удалось арестовать и допросить Ленина, Г.Е. Зиновьева, Ганецкого и других главных обвиняемых. Несмотря на то, что в процессе следствия показания дали около 200 человек из самых различных социальных и политических слоев российского общества, собранных комиссией материалов оказалось недостаточно, чтобы подтвердить обвинения. Убедительных доказательств не могли представить ни полиция, ни контрразведка. Например, чиновник Особого отдела Департамента полиции И.Д. Зубов заявил, что «из шпионов, работавших против России, он может назвать только Парвуса (Гельфанда), что касается Ульянова (Ленина), то он, как партийный человек, глава пораженцев, проходил по III отделению, ведавшему политическими расследованиями» Прокурор Петроградской судебной палаты 25 июля сообщил судебному следователю по особо важным делам Н.А. Александрову, что не может дать «какие-либо сведения» о происхождении версии «о связях Ленина... и работе его в пользу Германии»{60}.

Единственной уликой (не считая слухов и материалов в прессе Бурцева и других российских журналистов) оставались показания прапорщика Ермоленко, взятого немцами в плен в ноябре 1914 г. и завербованного ими в январе 1916 г. для проведения агитационно-диверсионных действий в России. 25 апреля 1917 г. Ермоленко был арестован и дал показания русской контрразведке о том, что в Берлине его информировали о Ленине как лице, работающем на Германию и для Германии{61}. По признанию начальника контрразведки Петроградского военного округа Б.В. Никитина, утверждения Ермоленко оказались малоубедительными и контрразведка отмежевалась от него. Даже меньшевик Ф.И. Дан, которого нельзя было заподозрить в симпатиях к большевикам, на допросе отрицал возможность их участия в шпионаже{62}.

Не принесли желаемого результата допросы большевистских агитаторов A.M. Коллонтай, А.В. Луначарского, Л.Б. Каменева и др., которые обвинялись в дезорганизации русской армии и призывах к братанию и прекращению войны. За три месяца большевистская агитация еще не успела набрать силу, и генерал от инфантерии Н.В. Алексеев в своих показаниях следственной комиссии отметил, что германцы больше дезорганизуют русскую армию своей антивоенной агитацией в окопах, чем большевики в тыловых гарнизонах{63}.

Следственной комиссии не удалось документально подтвердить и версию об участии германского капитала в издании «Правды», хотя в ее распоряжении оказались не только финансовые документы, но и арестованный контрразведкой главный финансовый распорядитель «Правды» и заведующий ее издательством К.М. Шведчиков. Он доказывал следствию, что «Правда» имеет свой фонд, который состоит не из немецких денег, а из пожертвований рабочих и солдат, собравших более 140 тыс. руб. на приобретение типографии для «Правды». После пяти допросов Швыдчикова следствие было вынуждено его освободить, не предъявив ему никаких обвинений{64}.

В ходе следствия не оправдалась и версия, предложенная контрразведкой и подхваченная прессой, о том, что основным каналом для перевода «немецких денег» большевикам служила экспортно-импортная фирма Парвуса в Стокгольме. Главным доказательством этой версии была перехваченнаяконтрразведкой телеграфная переписка между Стокгольмом и Петроградом; депеши подавались как «закодированные», имеющие скрытое подлинное содержание политического и финансового характера. Эту переписку якобы «шпионского характера» следственная комиссия даже не стала проверять. Но ее проанализировал Ляндрес, который пришел к выводу, что телеграммы не содержат свидетельств о переводе каких-либо капиталов из Стокгольма в Петербург, и отверг предположение о «закодированном» характе