Что делать индюшкам с Днем благодарения?

Что дает выставленная на стол в День благодарения индейка? Может быть, она вкусная, но причина ее присутствия на столе вовсе не вкус — большинство не очень-то часто ест индейку в другие дни года. (Подсчитано, что на День благодарения съедается 18 % ежегодно потребляемой индейки.) И, несмотря на удовольствие, которое мы получаем, съедая прорву еды, суть Дня благодарения вовсе не в том, что мы обжираемся — она совсем в противоположном.
Возможно, индейку ставят на стол потому, что это — основа ритуала, именно так мы празднуем День благодарения*. Почему? Потому что Отцы-основатели ели ее на свой первый День благодарения? Скорее всего, не ели. Мы знаем, что у них не было кукурузы, яблок, картошки или клюквы, и известно только два записанных отчета о легендарном Дне благодарения в Плимуте, где упомянуты оленина и пернатая дичь. Можно, конечно, предположить, что они ели дикую индейку, но мы знаем, что индейка не была частью ритуала до девятнадцатого века. А сейчас историки обнаружили даже более ранний День благодарения, чем праздник в Плимуте в 1621 году, и англоамериканские историки прославили его. За полвека до Плимута более ранние американские поселенцы праздновали День благодарения с индейцами племени тимукуя в том месте, где сейчас находится штат Флорида. Это лучшее свидетельство того, что поселенцы были скорее католиками, чем протестантами, и говорили скорее по-испански, чем по-английски. Они ели фасолевый суп.

* Национальный праздник, который ежегодно празднуют в США в четвертый четверг ноября. Посвящен первому урожаю, собранному пуританами из Плимутской колонии в 1621 году после голодной зимы в Новом Свете. Первый День благодарения отмечали при президенте Вашингтоне в 1789 году. Национальным праздником он объявлен президентом Линкольном в 1863 году.

Но давайте поверим, что День благодарения изобрели Отцы-основатели и ели они индейку. Отбросим тот очевидный факт, что Отцы-пилигримы делали много такого, чего мы не станем делать сейчас (и что мы делаем много такого, чего они не делали); индейка, которую мы едим, имеет столько же общего с индейками, которых могли есть пилигримы, сколько с появившейся в конце концов тофудейкой*. В центре наших столов на День благодарения — животное, которое никогда не дышало свежим воздухом и не видело неба до тех пор, пока его не засунули в грузовик, идущий на бойню. Мы вонзаем наши вилки в животное, которое не могло естественно размножаться. В наших желудках оказывается животное, пропустившее через свой желудок лошадиные дозы антибиотиков. Сама генетика нынешних птиц радикально иная. Если бы Отцы-основатели могли заглянуть в будущее, что бы они подумали об индейке на нашем столе? Навряд ли они опознали бы ее как индейку.

* Фальшивая индейка — хлебец или запеканка из тофу или сейтана

А что произойдет, если на столе не будет индейки? Сломается ли традиция или исказится, если вместо птицы будет просто запеканка из сладкого картофеля, домашние булочки, зеленая фасоль с миндалем, клюквенная подливка, ямс, картофельное пюре со сливочным маслом, тыквенные пироги с орехом пекан? Возможно, стоит добавить и тимукуанского фасолевого супа. Это все не так трудно вообразить. Видеть своих любимых вокруг стола. Слышать звуки, вдыхать запахи. Индейки нет. Неужели праздник исчезнет? Неужели День благодарения перестанет быть Днем благодарения?
Или суть Дня благодарения станет глубже? Может ли отказ от индейки более ясно выразить, какую благодарность мы ощущаем? Попробуйте представить, какие разговоры будут тогда за столом. Вот почему наша семья празднует именно так. Что будет ощущаться в этих разговорах — разочарование или духовный подъем? Больше или меньше ценностей будет передаваться от поколения к поколению? Уменьшится ли радость от неутоленного желания поесть мяса именно этого животного? Вообразите День благодарения в кругу вашей семьи, когда вас уже не будет, когда вопрос: «Почему мы это не едим?» — превратится в более очевидный: «Почему они вообще это ели?» Может ли воображаемый взгляд будущих поколений устыдить нас в кафкианском смысле слова, чтобы мы начали вспоминать?
Закрытость, которая сделала возможным существование промышленных ферм, разрушается. За те три года, что я писал эту книгу, я увидел первый документ, утверждающий, что домашний скот влияет на глобальное потепление больше, чем что-либо еще; увидел первое серьезное исследовательское учреждение (Комиссия Пью), которое рекомендовало положить конец общепринятому правилу держать животных взаперти; увидел первый штат (Колорадо), который через переговоры с индустрией (а не благодаря кампаниям против индустрии) объявил вне закона повсеместную практику промышленного фермерства (клети для беременных телок и телят); увидел первую сеть супермаркетов (Whole Foods), которая приняла обширную программу обязательного прикрепления на товар бирок с указанием условий, в которых выращивалось животное; и увидел первую большую национальную газету («Нью-Йорк таймс»), которая выразила категорический протест против промышленного фермерства как системы, доказывая, что «животноводство превратилось в оскорбление для животных», а «навоз... превратили в ядовитые отходы».
Когда Селия Стил растила взаперти тот первый выводок цыплят, она не могла предвидеть последствий своих действий. Когда Чарльз Вантресс скрестил красноперого корниша и нью-гемпшира, и в 1946 году появилась «Курица Будущего», предок современного промышленного бройлера, он и представить не мог, к чему это приведет.
Мы не можем оправдываться неведением, скорее придется признаться в равнодушии. У тех, кто живет сегодня, более ясное понимание происходящего. По сути, мы живем в тот момент, когда осознание порочности промышленного фермерства стало общенародным. И было бы справедливо у нас спросить: «Что вы сделали, когда узнали правду о животных, которых употребляют в пищу}»