Глава седьмая, в которой герой приезжает в Трискелион и встречает там того, кого никак не ожидал встретить

«Если ты хочешь выжить в этом городе – будь терпелив и осторожен как лань на водопое. Хочешь преуспеть – будь быстр и безжалостен, как тигр, охотящийся на лань. Входя в самый дешевый трактир, будь учтив, иначе будешь битым. А в дорогом заведении забудь об учтивости, иначе будешь унижен. Привыкай, что здесь не мясо прячут в овощах, а овощи ютятся по ободу блюда, на котором правит жареный кабан. Не ищи в этом чудовищном городе гармонии, не жди от него порядка. Просто останься здесь пообедать – ты останешься здесь навсегда».

Так сказал о Трискелионе суртонец.

«Да услышит Вседержитель голос твой, когда ты будешь молить его о спасении из цепких лап этой блудницы, этой обольстительницы, этой скверной и безрассудной! Пусть подобна она бесценному алмазу, пусть сладок голос ее и приятны речи - яд под языком ее, да и сам язык – змеиный. Все силы юности своей ты отдал ей безоглядно, без счета сыпал наследное золото, душу свою расстилал как ковер ей под ноги. Чего только не делал ты ради нее – разве что не торговал честно. И когда ты заплачешь, взывая к Всесильному, то посмотрит он на тебя, и скажет: «Сын мой, разве для того создавал я самум, чтобы поливать сады?» У этого города, как у продажной женщины, нет для тебя жалости – есть только любовь».

Таково было слово шаммахита.

А сыновья Эригона, Маноры, Арзахеля и Одайна говорили так громко и торопливо, перебивая друг друга, что даже сами не все поняли.

-Ваш королевский дворец – жалкая копия нашего! Гораздо легче сделать колонны целиком из мрамора, чем раскрашивать под мрамор оштукатуренный кирпич. И что может быть вульгарнее полов из оникса, сердолика и агата? Разве что гобелены с золотыми нитями!

-Никто не смел сказать о гобеленах – «они вульгарны!» - пока вы не украли их у нас! Наши картоньеры знали свое место и лишнего завитка в арабеске себе не позволяли. А у вас? Разве это порядок, когда невозможно отличить, где вышитый цветок, а где живой?!

-Да куда вам до наших цветников! Что с того, что наши розы мельче, бледнее и пахнут не так сладко – зато они цветут как полагается, один раз в году, а не два, как ваши пышные, роскошные, столепестковые сокровища…

И, не сговариваясь, они дружно стонут, исходя восхищенными проклятиями.

Таков Трискелион, столица Тринакрии.

Город окружен крепостной стеной, местами уходящей в рыжие скальники, и попасть в него можно либо через охраняемые ворота, либо потайными путями. Несколько горных речек текут по склонам Трискелиона, а вокруг простираются обширные предместья.

На восточном склоне горы, на первых ярусах расположились ратуша, рыночная площадь с лавками и харчевнями, мастерские ювелиров, портных, гобеленщиков, мебельщиков и обойщиков, лавки менял и скромные конторы денежных воротил; тут же расположилась гордость Тринакрии – академия художеств, в спину ей дышит университет, с бока подпирает медицинская школа. От богатых особняков шумные кварталы отделяют сады и храмы мелких богов, в которые школяры бегают отдыхать от полуденного зноя. Еще выше – королевский парк с фонтанами и озерами, и сам королевский дворец, со всеми службами и угодьями. Вершина же горы опоясана крепостью, в которой со времен Аригетто Первого стоит гарнизон из солдат-альмугавари, несущих службу во дворце и на улицах Трискелиона. Эту половину города называют Полдень.

Что же касается западного склона, не столь пологого и удобного для строительства (хотя и на восточном хватает насыпных террас), то большую его часть занимают трактиры, множество мастерских и лавочек всякого рода и разбора, а также веселые дома. Есть даже небольшая больница для бедных, которую по традиции патронирует королева-мать. Здесь же селятся те, кто не в состоянии платить за жилье в Полудне, так что местами склоны похожи на муравейник. Однако ошибочно предполагать, что все дома здесь грязные и неустроенные; напротив, многие здешние хозяйки одну половину своей жизни проводят за мытьем полов, а другую половину – за побелкой стен. Конечно, если постоялец – свинья, то грязь по себе он найдет с легкостью. Самый же мрачный ночлежный притон, в насмешку прозванный «Благодатью», расположился на краю огромного обрыва на месте бывшей каменоломни; число вошедших в него людей и число вышедших не сойдутся даже у слепого привратника. В самом низу квартала - застава ночной стражи и тюрьма. Нетрудно догадаться, что имя этой половины – Полночь.

Однако же Полдень и Полночь не разделены безоговорочно, как части Ирема или Аль-Джелы. Местами они переходят друг в друга незаметно, как сумерки уходят в ночь или утро расцветает в день. Так же и жители столицы – кто-то начинает во тьме и выходит на свет, кто-то рождается в самом сердце Полудня, но умирает в больнице для бедных, а то и в «Благодати». Почти все студенты Полудня, а вместе с ними подмастерья и конторщики живут в полуночных наемных комнатах, самый лучший в городе театр расположен отнюдь не в богатом квартале, и некоторые полуночные лавочки могут похвастать постоянными клиентами с противоположного склона.

Чем ближе подъезжал Амадей к городу, тем невыносимее становилось его ожидание, смешанное со страхом. Возможно, именно так чувствует себя человек, стоя у клетки хищника, который несказанно прекрасен – и при этом разрывает в клочья любого рискнувшего войти. У высоких, окованных железными полосами ворот толпились люди – пешие, конные, на телегах и в дорожных возках, молодые, старые, богатые, нищие… Все они переговаривались, перекрикивались, поторапливали стражников, мусорили, ругались и спорили… Мутная, бурлящая людская река вливалась в ворота и обрушивалась в город как вода с плотины.

-Это Рассветные ворота. Если хочешь попасть на самый верх, лучше входить в них. – Рейнар осадил коня, обращаясь к Амадею.

-А еще какие есть?

-Навозные. – Цатх не упустил случая сбавить высокий тон Рейнара.

-А куда без них? – Возразил рыжий. – Нечистоты вывозить надо, не все реки смывают. Да и на виселицу не из Королевских же провожать.

-Эй вы! – Окликнул спутников Дионин. – Присловье не забыли?

-Как можно? – Рыжий даже руками всплеснул. – Вот что, Цатх, шепни ему на ухо, а ты – повтори, да улыбнуться не забудь! Трискелион кислых рож не любит. И хорошо, что у тебя есть свои деньги. Расплатись за вход сам.

Амадей выслушал слова, произносимые по давней традиции желающими испытать удачу в столице, и повторил их:

-Полдень – прими.

Полночь – возьми.

Он не стал спрашивать смысл присловья, и так все было понятно. У одного нужно просить, чтобы взял, а вот другой лучше дать самому.

Когда они подъехали вплотную к людскому потоку, Цатх приподнялся на стременах и взревел:

-Дорогу его высочеству! Дорогу принцу Тринакрии! А ну, посторонись, кому сказал!

И въехал на мощеную дорогу, расталкивая конем недостаточно расторопных; вслед за ним ехали Дионин и Рейнар. Амадей поднял голову: серые громады городских стен нависли над ним, закрывая небо, шум и запахи толпы оглушали. Цатх окликнул одного из стражников и указал на сидящего позади юношу. Амадей спрыгнул с коня и подошел к страже.

-Полдень, прими. Полночь, возьми. – И он опустил в два небольших ящик с прорезью на крышке по монете, из тех, что дала ему ки Стафида.

-Щедро. – Отозвался на монетный звон один из стражников. – Однако в свите тебя и без мзды пропустили бы.

-Это традиция, - ответил ему другой. – А кому ее соблюдать, как не им, - и он кивком указал на ожидающих юношу всадников. – У них-то всяко на это деньги найдутся. Ну, парень, проходи. Будь как дома, путник.

И вся привратная стража дружно заржала.

Мощеная круглым булыжником дорога вела всадников вверх, мимо ратуши, украшенной башней с часами и ажурной галереей, мимо небольшого храма, через площадь с фонтаном. Едущему верхом Амадею столица представлялась серым морем, неспокойно ходящим у его ног. За годы, проведенные в «Копченом хвосте», он несколько подзабыл о том смятении, какое способен вызывать город, однако закалка, полученная им в Шэлоте, никуда не делась. Амадей смотрел в оба, стараясь одновременно уловить душу города и запомнить, где у этой души слабые места. В нем вновь проснулся уличный мальчишка, недоверчивый и бессовестный; убаюканный безлюдьем отдаленного пригорода, он оставил на время все свои хитрости и повадки. Теперь же пришло время вспомнить о них и пустить их в ход.

-Мой тебе совет, - негромко сказал Рейнар, подъехав вплотную, - во дворце держи себя так же, как с нами поначалу. Всем и сразу ты не понравишься, кое-кто держит своих претендентов на место мэтра Панфило. Постарайся избегать серьезных ссор, но если почуешь неладное – не тяни, ищи или меня, или Цатха. И дверь на ночь запирай. Мне не улыбается найти тебя с перерезанным горлом и потом оправдываться перед принцем. Все понял?

Миновав распахнутые перед ними ворота, они остановили коней на широком дворе; со стороны конюшен уже спешили слуги, из боковых дверей вышел высокий, широкоплечий мужчина, одетый богаче обычного слуги, с серебряной цепью на груди.

-Ваше высочество! Ее величеству уже доложили о вашем прибытии, она настоятельно просит вас проследовать в охотничий зал!

-Не замедлю. - Дионин улыбнулся управляющему. – Бабушка сердита или опечалена?

-Скорее опечалена, мессер, - тот укоризненно посмотрел на принца. – Пока вас не было, ни разу не брала в руки виолу, и хронику не диктовала. – Он сокрушенно вздохнул.

-Это недопустимо. – Дионин покачал головой. – Поспешим, друзья мои.

-Ага, поспешим, - буркнул Рейнар. – Удрал-то он, а влетит нам.

Они так быстро прошли по дворцовым покоям, что Амадей почти ничего не успел рассмотреть, кроме того, что дворец велик, немноголюден и очень красив. Миновав череду покоев, они вошли в небольшой зал. Стены здесь были расписаны сценами охоты – сквозь лесную чащу мчались всадники с арбалетами и дротиками, впереди них заливалась звонким лаем пестрая свора гончих, где-то позади трубили в рога ловчие и не спеша ехала кавалькада нарядных дам. Из высоких окон со свинцовыми переплетами лился холодный свет зимнего утра. У жарко пылавшего камина в высоком кресле сидела королева, высокая, сухопарая женщина, одетая с тонко выверенной роскошью. Верхнее платье цвета темного янтаря, отороченное по вороту золотистым мехом, ложилось мягкими складками, скрадывая старческую худобу. Волосы ее прятал белый вдовий чепец, глубоко запавшие глаза смотрели недобро и внимательно. На коленях королевы, свернувшись клубочком, спал циморил – домашнее животное, разводимое исключительно в Суртоне и почти не встречающееся за его пределами. Циморилы похожи на кошек, только вместо шерсти у них теплая, сухая на ощупь чешуя, меняющая цвет в зависимости от чего угодно: погоды, времени года, настроения самого циморила или его хозяина; эти зверьки умны, капризны и самолюбивы.

-Ваше величество. Бабушка… - Принц опустился на колени возле королевы, покаянно опустив голову. – Простите меня…

-Ах ты негодник. – Королева вздохнула, жестом подзывая Дионина к себе, приглашая его сесть в кресло напротив; циморил на ее коленях проснулся, и, едва повернув голову, одним глазом глянул на принца и, решив, что дело не стоит его вмешательства, вновь уснул. – Ты же знаешь, я не могу на тебя сердиться. Надеюсь, твои спутники не позволили тебе оставаться одному? – И она коротко взглянула на друзей принца; Амадею показалось, что в их сторону выстрелили из арбалета, он отчетливо слышал, как глухо просвистел мимо его уха тяжелый королевский взгляд.

-Теперь ты дома, и я спокойна. – Фьяметта погладила циморила по спинке пшеничного цвета. – Я так понимаю, на это раз ты прятался в лесной глуши? Однако же не испытывай мое любопытство и ответь – кто это прячется за спиной Цатха?

-Ваше величество, это… - тут Дионин понизил голос до шепота, и никто, кроме королевы, не услышал его слов. Говорил он довольно долго.

-Вот как? Тогда пусть подойдет поближе.

Рейнар подтолкнул Амадея в спину, и юноша подошел к сидящим у камина. Он низко поклонился им и отступил на шаг.

-Ваш верный слуга, ваше величество.

-Как тебя зовут, юноша?

-Амадей.

-Мой внук сказал, что избрал тебя, Амадей, на место нашего мастера ритуалов. Итак, ты готов занять его?

-Простите, но - нет, ваше величество. – Амадей поклонился еще раз. – Было бы бессовестной похвальбой с моей стороны утверждать обратное.

-Вот как. Значит, мой внук обманулся? Или это ты обманул его?

-Ваше величество, мессер Дионин увидел во мне то, что скрыто пока и от меня самого. Чтобы стать достойным его прозорливости, я должен многому научиться, ибо только природных дарований для исполнения воли принца мало. И поверьте мне, ваше величество, я не пожалею жизни, чтобы мессер Дионин не разочаровался в своем выборе. - Амадей посмотрел королеве в глаза: они изучали его, пристально и недружелюбно.

-Принц сказал, что тебя учил Ибн-Сина. Это правда? – Шаммахитский королевы оставлял желать лучшего, в ее произношении последний вопрос прозвучал как «это пыравыда».

-Да, ваше величество. Это была незаслуженная честь для меня и это правда. – Амадей постарался говорить так, будто сам Ибн-Сина стоял рядом и мог дернуть его за ухо за неверный выговор. «Да что ж такое, - подумал он, - неужто говорящий не только на всеобщем такая редкость, что каждый норовит подловить меня, перейдя на шаммахитский?»

-Ты молод. – Это прозвучало как обвинение. – В чем ты знаешь толк, кроме как в прислуживании за столом? И не надо так часто повторять «ваше величество», я и без тебя знаю свой титул.

Амадей изо всех сил старался почувствовать хоть что-то, что могло помочь ему понять королеву, но все его усилия пропадали втуне; на этой старухе, похожей на древний, тускло и холодно поблескивающий клинок в пятнах ржавчины, будто броня была надета. То ли она не чувствовала уже совсем ничего, то ли прятала свои чувства так далеко, что и сама забывала, где они есть.

-Ваше величество, мой недостаток легко исправить со временем. Принц нашел меня в безвестности, оставленного отцом, отвергнутого семьей… - И вот тут в безучастных глазах королевы блеснул намек на тепло. – Позвольте мне служить, ваше величество, позвольте хотя бы попытаться воздать принцу за его доброту. Я сделаю все, чтобы стать таким, каким он увидел меня.

-Похвальное стремление. Удовольствуемся пока и этим. – Королева поджала и без того тонкие сизые губы. – Будь по-твоему, Дионин. Я прикажу, чтобы твоего слугу отвели в покои Панфило. Я призову тебя позднее, юноша. А пока ступай.

Амадей отвесил поклон и отошел за спасительную спину орка. Там он выдохнул и украдкой глянул на Рейнара. Тот одобрительно кивнул ему – мол, все хорошо.

Королева еще недолго побеседовала с внуком, затем взяла со столика колокольчик и позвонила в него. Вошедшему слуге, тому, что встречал их во дворце, она дала несколько негромких распоряжений, тот выслушал их, поклонился и жестом пригласил Амадея следовать за собой.

-Амадей, - окликнул его Дионин, - захочешь меня увидеть – спроси, где покои принца. Удачи тебе.

-Благодарю. Ваше величество, с вашего позволения…

Королева жестом отпустила его. Юноша поклонился и вышел вслед за слугой, с трудом переводя дыхание.

Окна комнат, отведенных мастеру ритуалов, выходили на северную сторону, в сад; покои располагались на втором этаже, занимали целых три комнаты, не считая крохотной ванной. Размерами они были невелики, в спальне и вовсе с трудом помещалась одна кровать, но зато в кабинете были огромный стол, несколько массивных шкафов и сундуков, портновский манекен, мольберт, модели театральных машин. Сейчас в нем царил строгий порядок, все было расставлено вдоль стен и загнано в углы, однако же чувствовалось, что это в корне неверно и хаос здесь намного предпочтительнее порядка. В небольшой приемной, обставленной более богато, внимание Амадея привлекла каминная доска – на ней резчик изобразил сцену из старинной баллады, привезенной на остров северными мореходами: стоящая на коленях с протянутыми в мольбе руками безобразная горная троллиха и отвернувшийся от нее статный рыцарь, жестом отвергающий ее просьбы. И выбор сюжета, и манера резчика живо напомнили юноше большой зал в «Копченом хвосте» и каминную доску с танцующими зверями. Балладу о троллихе и рыцаре Амадей знал, ее часто пели моряки, останавливавшиеся погостить лишний вечерок; он немало удивился, увидев этих персонажей в покоях королевского дворца, уж слишком они напоминали историю самой королевской семьи.

-Мессер, я принес ваши вещи.

Амадей обернулся. В дверях стоял мальчишка лет двенадцати, чисто одетый, держащий в охапке амадеевы пожитки, включая аккуратные тючки, упакованные самим Дамиано.

-Благодарю. Клади на стол. И «мессера» я пока не стою, достаточно и «ка». – Амадей помог слуге избавиться от вещей. – Я Амадей. Тебя как зовут?

-Лукас. Я сын управляющего. – И парень приосанился.

-А я сын старьевщика. – И Амадей подмигнул слуге, отчего тот малость опешил. – Можешь рассказать об этом своему папаше. Слушай, не в службу, а в дружбу – я так проголодался, что готов ножку стула обглодать.

-Понял, - кивнул слуга. – Я мигом.

Амадей не успел даже толком распаковать все свои книги, как Лукас вернулся. В руках он держал поднос с дымящейся миской. Амадей уселся за стол, потирая руки, склонился над подносом… и медленно повернулся к стоящему у порога мальчишке.

-Неправильно стоишь, Лукас. Если рванешь с места, зацепишься за порог ногой и растянешься носом в пол. В следующий раз вставай на шаг дальше, чтобы было место для первого прыжка.

Дернувшийся было Лукас остановился.

-Это ты сам меня так угостил или на кухне постарались?

-На кухне. – Буркнул слуга. - Сказали, мол, невелика птица, чтобы тебе в покои еду носить.

-Так то еду. А это даже вон та троллиха – и Амадей кивнул в сторону камина - едой не назовет.

И правда, в миске пузырилась неаппетитная масса зелено-бурого цвета, к тому же холодная.

-Пошли, проводишь меня.

-Куда?

-Как куда? На кухню. Хочу поблагодарить за угощение.

Спорить Лукас не стал. Они прошли длинным коридором, миновали пару поворотов и спустились на первый этаж. Распахнутые двери кухни исторгали грохот, запахи и крики – все, как положено. Амадей вошел и огляделся. Все так же, как у госпожи Стафиды, только намного, намного больше. А так – ничего особенного.

-Государи. – Амадей с грохотом поставил поднос на ближайший стол. – Я пришел лично поблагодарить того повара, который готовил это.

В кухне стало почти тихо, только где-то в углу постукивал по доске нож.

-Ему пришлось постараться, чтобы превратить обычные горох с брюквой в такое отвратительное варево, от которого и свинья отвернет рыло. Моя прежняя хозяйка, ки Стафида, говорила мне: если не можешь определить первоначальный вид того, из чего готовили твою еду – пусть ее ест кто-нибудь другой. А она давала мне только хорошие советы.

-Влихадская школа. – Вместо приветствия ответил Амадею невысокий, коренастый повар, не поворачивая головы – он наблюдал за тихо кипевшим в котле соусом. – Они берут куски мяса, грубо крошат овощи, швыряют это на огонь и называют едой.

-Но это вкусно, господин. И никто не скормит мне кошку под видом поросенка. – Амадей краем глаза заметил, как навострили уши повара и служки.

-Это примитивно и не вызывает почтения. – По-прежнему не поворачивая головы ответствовал повар. – Такой подход хорош на охоте или на войне. Но во дворце он неуместен.

-А что вы скажете о вечном котле, господин?

Повар еще раз перемешал соус длинной ложкой, вынул ее и отложил в сторону. После этого он повернулся в сторону незваного гостя. И Амадей увидел, что это женщина. Суртонка примерно пятидесяти лет, опрятная и аккуратная, лицом же похожая на новую садовую лопату, в которой неизвестно для чего гвоздем прокололи две дырочки. Голос у нее был низкий и хрипловатый, сила в руках ощущалась незаурядная, а складки на ее головной повязке были образцом гармонии и порядка.

-Скажу, что это стоит всех усилий. Твоя хозяйка держала вечный котел?

-Да. И я шесть лет ей в этом помогал.

-Да ниспошлет Небесный Старец долгие годы благополучия этой достойнейшей женщине. Ты голоден, юноша? Так приготовь себе все, что захочешь. – И суртонка повела рукой, приглашая Амадея в кухню. При этом все остальные повара отступили на шаг назад, будто освобождая арену новому смертнику.

Амадей же сделал шаг вперед и оглянулся. И хотя королевская кухня была весьма обширна, и открытых очагов в ней было целых три, а в хлебной печи можно было спрятать не одного человека, и столов было больше десятка, и от припасов ломились полки и лари, и одних служек путался под ногами целый выводок, - это была кухня. Хорошо знакомое, прирученное место. Амадей поклонился суртонке и принялся за дело. Первым долгом он как следует вымыл руки - висящий у входа рукомойник оказался как нельзя кстати, тщательно подвернул рукава и надел снятый с одного из подмастерьев фартук.

-Ну что, Лукас, ты, поди, тоже проголодался, пока таскал мои сокровища? – Амадей взял с полки кастрюлю и заполнил ее горячим бульоном из отдыхавшего на столе котла. – Погоди чуток, я тебя накормлю.

В кастрюлю отправились кусок, отрезанный прямо от оленьей туши, шипевшей на вертеле, и огузки со спинками от пары жареных куропаток, приготовленных для паштета. Амадей вымыл, вычистил и сноровисто связал в пучок коренья, добавил к ним несколько мелких клубней сладкого картофеля и осторожно опустил все это в начинающий закипать суп.

-А пока готовится наш суп, я напишу тебе письмецо. – Лукас с довольным видом принюхивался, глаза его горели; как и полагается нормальному мальчишке, он вечно был голоден.

Амадей расчистил от посуды часть стола, быстро замесил в миске пресное тесто, одним привычным и от этого изящным движением кисти подпылил стол мукой и раскатал тесто в тонкий квадрат. Вокруг него уже собрались зрители.

-Смотри, Лукас, берем мягкое масло, смазываем наше тесто и заворачиваем как письмо к милой. Потом раскатываем потоньше, снова умасливаем – и опять заворачиваем. – Амадей говорил и делал, и непонятно, что получалось у него быстрее. – И так десяток раз. Ну вот, конверт готов, и положим мы в него молодой мягкий сыр, он получше любых слов будет, поверь мне, Лукас!

Амадей легко свернул два десятка небольших и аккуратных пирожков-писем. Отправив их в печь, он вернулся к кастрюле с супом. Осторожно слив горячий бульон в кастрюлю поменьше, он отбросил в сторону кости и протер мягкие овощи и мясо через сито.

-А теперь, госпожа, мне понадобятся кое-какие пряности. - Амадей понизил голос, подошел к суртонке и перечислил ей на ухо все необходимое.

-Хорошее сочетание. – Она одобрительно и не без удивления кивнула. – Насчет перца ты уверен?

-Розового, госпожа. – Тихо уточнил Амадей. – Другой все испортит.

-Будь по-твоему.

И повариха самолично выдал Амадею пряности из запертого на ключ шкапчика.

-Ну, Лукас, настал момент истины. – И Амадей заправил тихо вздыхающий на огне суп, накрыл его крышкой и поставил на теплую каменную плиту. Потом достал из печи румяные пирожки, поднявшиеся втрое, переложил их на деревянную доску.

Прибрав за собой стол, Амадей поставил на него три миски, доску с пирожками, положил три ложки.

-Госпожа, вы окажете мне честь? Подача, увы, оставляет желать лучшего, но Лукас так сверкает глазами, что я опасаюсь его голодного бунта.

Суртонка прищурила и без того едва заметные глазки, согласно кивнула и села за стол. Тут же заскрипел табуретом и Лукас. Амадей поставил кастрюлю на стол и поднял крышку – и на волю вылетел сотворенный им дух супа, нежный, пряный, соблазнительный дух, щекочущий носы, согревающий сердце. Повара повели носами и одобрительно зашумели. Амадей разлил суп по тарелкам, придвинул поближе доску с пирожками и застыл в ожидании.

Суртонка не спеша проглотила первую ложку супа, и на ее плоском как степь лице не отразилось ровным счетом ничего. Потом последовала вторая ложка – и она едва заметно покачала головой. А после третьей она сказала:

-Отличная работа, сынок. И поешь уже сам, ты белее парадного фартука.

Амадей не заставил себя уговаривать и сел за стол – тем более что Лукас таскал пирожки и уплетал суп как не в себя.

-Напрасно я за тебя беспокоился.

Все бывшие на кухне обернулись и синхронно согнулись в поклоне – в дверях стоял принц.

-Я думал, ты тихо плачешь, забившись в угол после королевского приема, а ты тут пирожками объедаешься. Лукас, а ну подвинься. – И Дионин придвинул табурет к столу, за которым сидели его слуги. – И хватит с тебя, ступай к
ка Амадею, растопи камин и разбери его вещи. С сегодняшнего дня ты его помощник.

Лукас подскочил, отвесил поклон принцу, потом Амадею – выглядел при этом он весьма довольным – еще бы, столько пирожков слопать! – и поспешил исполнять приказанное. Повара и служки разошлись по своим местам, иногда поглядывая в сторону обедавших.

-Госпожа Лю Пин, я несказанно рад вас видеть. Ешь, Амадей, не стесняйся. Только сначала и мне налей, да пополнее.

-Ваше высочество. – Суртонка едва заметно нахмурилась. – Вам не подобает есть на кухне, вы уже не ребенок.

-Разочек можно, - обезоруживающе улыбнулся ей Дионин. – Как вам работа Амадея?

-Если бы не ваша воля, он бы уже стоял под моими знаменами. Разумеется, ему не хватает знаний и опыта, но это исправимо. Однако он наглец, и это,
к счастью, только могила исправит. Мальчишка не пробыл во дворце и дня, как уже явился высказывать свое недовольство! - И, не меняясь в лице, добавила:

- И правильно сделал. Один раз отведаешь помоев – так при них и останешься.

В свои комнаты Амадей возвращался сытый и вполне довольный. Госпожа Лю Пин – а она оказалась той самой старшей сестрой няни принца и в настоящее время старшим поваром на королевской кухне – выспросила у него все подробности касательно вечного котла, в целом одобрила сезонное меню ки Стафиды, посмеялась над амадеевыми познаниями о приправах и, прощаясь, сказала:

-Проголодаешься – приходи.

И выпроводила обоих юношей, поскольку обед сам себя не приготовит.

В комнатах было уже почти тепло, Лукас на дрова не поскупился, затопил оба камина, проветрил комнаты, застелил кровать, разложил вещи. Амадей застал его за разглядыванием картинок в «Великом флорарии».

-Мой дед был садовником, - сообщил Лукас. – Отец тоже в саду начинал, но ему хотелось большего, смотрит он далеко и надолго – так и стал управляющим. То еще хозяйство, скажу я вам, ка Амадей.

-А куда смотришь ты? – Амадей сел поближе к камину.

-Сейчас – куда приказал наш принц. А так я цветы люблю, дед меня с младенчества с собой в королевские сады брал.

-Значит, мне вдвойне повезло: ты сможешь показать мне не только дворец, но и сады. Я хочу отдохнуть с дороги, приходи ближе к вечеру.

-Ваше слово, ка Амадей. – Лукас с сожалением отложил книгу, поклонился и вышел.

Амадей запер за ним дверь, прошел в свою крохотную спальню, разулся, снял верхнюю теплую котту и прилег на кровать. В закрытое ставнями окно стучал зимний дождь, из кабинета тянуло теплом, покрывало оказалось из хорошей мягкой шерсти… Амадей сам не заметил, как задремал.

Проснулся он от того, что вернувшийся Шеш прополз прямо ему по лицу.

-Прохлаждаешшся? – Змей свернулся восьмеркой, неодобрительно поглядывая на хозяина.

Надо сказать, что Амадею очень повезло с Шешем. При ближайшем знакомстве змей оказался настоящим сокровищем: рассудительный, невозмутимый и насмешливый. Даже, пожалуй, насмешшшливый. С хозяином он вел себя не как фамилиар, вынужденно преданный слуга, а как старая нянька. Из тех, что не упустят случая пошпынять питомца, но в решающий момент говорят: «Ты лучше всех, иди и делай, что задумал».

-Шеш, я как-никак человек, и спать мне не возбраняется. Дверь я запер, что не так-то?

-Дверь он запер. – Когда слов у Шеша было немного, он не отказывал себе в удовольствии поговорить своим раздвоенным языком, когда же разговор был из долгих, то переходил сразу на мысли, и Амадей слышал его голос будто внутри своей головы, без шипения и присвистываний.

-Ты должен не дрыхнуть в тепле, как сытый тупой голубь, а искать письмо прежнего мэтра. Или забыл, как принц обмолвился, что тебе такое оставили?

-Почему сразу забыл. Помню. Утром и начну. Не убежит же оно.

Змей молниеносно дернулся и ощутимо куснул Амадея за ногу; не по-настоящему, разумеется, так, пугая.

-Ай! За что?

-За глупость! И за самонадеянность. Слушай, глупый ты мальчишка. Пока ты тут отдыхал, ничего еще не сделав, я малость осмотрелся. Так вот, в первом месте я услышал, как тебя назвали выскочкой и самозванцем. Во втором сказали «принцев урод» и плюнули на пол. А в третьем слов не тратили, а приказали - разберись с ним, чтобы под ногами не путался.

-Ясно. Прости, Шеш. – Амадей окончательно проснулся, сел в кровати, откинув покрывало. – Когда мне его ждать?

Тепло и покой покинули его; сердце заколотилось вдвое быстрее против обычного. Амадей окинул взглядом комнату, соображая, что сподручнее - бежать или притаиться и напасть самому. Шеш прав – он не имел права валяться в кровати, не разведав хотя бы одного пути к отступлению, не обследовав хотя бы ближайшие окрестности своих покоев.

-Не мельтеши, - покровительственным тоном ответил змей. – Никто к тебе не придет. Я дождался его на лестнице для прислуги. Яд у меня сильный, так что он и покричать особо не успел.

Амадей закусил губу, нахмурился; жалости он не испытывал, совесть его невозмутимо молчала, скорее он досадовал на неблаговидность случившегося. Как-то неаккуратно вышло; подумать только, в первый же день во дворце он стал причиной скандала на кухне и трупа на лестнице – а ведь еще далеко не вечер!

-Не хмурься, сделанного не воротишь. Тот, кто его послал, вряд ли поймет все и сразу, но на время остережется посылать к тебе убийц. Так что немного времени я тебе выиграл. Марш искать письмо, сновидец.

И Амадей принялся за поиски. Утро застало его сидящим за столом и без малейшего намека на сон в глазах читающего одну из книг прежнего мэтра. Сначала он просто тщательно перелистывал выстроенные на полках в образцовом порядке фолианты, пытаясь обнаружить письмо, спрятанное между страницами. Однако одна из книг настолько привлекла его внимание, что он и думать забыл о цели поисков. Амадей читал и читал, не сознавая, что стоит, балансируя на хилой приставной лесенке, и чуть не свалился. С пожелтевших, хрустящих страниц на него таращили круглые глаза морские чудеса и чудовища – рыбы, одна другой диковиннее, морские звезды, русалки и тритоны, а в одном из чудищ Амадей узнал гиппокампа – он взлетал над волной, взбивая хвостом пену, яростно молотя передними копытами воздух. Вокруг морских тварей бесконечными лентами вились водоросли, растопыривали крючковатые пальцы кораллы, ползали голотурии, похожие на перезрелые огурцы с щетинкой. Не без сожаления юноша отложил книгу на полку, но лишь для того, чтобы с головой уйти в следующую.

Ее белоснежные страницы пестрели яркими миниатюрами, вкрадчивым, манящим языком рассказывали они о тайном языке цветов и об их магическом использовании, и – попутно – сообщали правила составления цветочных композиций, от малюсенького букета на запястье девицы на выданье до огромных гирлянд, которыми украшали тронный зал в день коронации. Амадей, не отрывая взгляда от изображения столепестковой розы, едва дыша, медленно спустился с уже кряхтящей лесенки, уселся за стол, зажег все пять свечей в подсвечнике, и принялся за чтение всерьез.

-Шшшто за… - Первый солнечный луч скользнул в окно и попал в глаза Шешу, уснувшему в соседнем кресле на подушке. – Эй, ты что, так и читал вссю ночь?

-Что? – Амадей рассеянно отозвался, не отрывая взгляда от страницы. – А, да… слушай, а ты знал, что можно так подобрать цветы и травы для украшения пиршественного стола, что даже ненавидящие друг друга гости смогут мирно сидеть рядом и даже и не вспомнят о лютой вражде? А еще, оказывается, есть такой фрукт, что вкуснее нет нигде в мире, отведавшие его плачут от счастья, спелый персик по сравнению с ним что сырая деревяшка… вот только пахнет он как выгребная яма в холерный год. А вот тут сказано, что неподалеку от Аль-Джелы растет трава, именуемая «красноцвет», так вот ее корень, если его замочить в ягодном уксусе и тонко порезать серебряным ножом на полной луне, заставляет язык забыть вкус знакомого блюда, и можно хоть сто раз есть его заново. Я и представить не мог, что такое бывает! И ты напрасно шипел на моего гиппокампа, он именно такой и есть, я в книге видел… Еще там было про морской шелк, надо потом почитать… мне ведь Дамиано о нем рассказывал, только я ему не поверил.

-Морской шшшелк? – Переспросил несколько озадаченный фамилиар.

-Ну да. Берут водоросли, не любые, разумеется, а особые… голубые, растут на отмелях близ Гринстона, сушат их в тени на ветру, потом прядут. Из телеги сырых водорослей получают нити всего-то клубок с кулачок младенца, так они усыхают. Но зато такого прозрачного и сверкающего шелка нигде на свете не сыщешь. И он не горит. Интересно, что из него шьют?

Амадей перевернул страницу и умолк. Шеш прикрыл глаза и вновь улегся на подушку; он-то знал, куда спрятал Панфило свое письмо, но не считал это хоть сколько-нибудь важным. Главное послание, заключенное в книгах и набросках, было открыто Амадею настежь. И сейчас он читал его, наслаждаясь каждым словом.

Прошло четыре недели с тех пор, как Амадея затянул в свои глубины шуршащий, неодолимый книжный водоворот. Юноша почти не выходил из кабинета, еду ему приносил Лукас (мальчишка выпросил себе «Великий флорарий» и лишних вопросов не задавал, поскольку и сам читал в любую свободную минуту), ни с кем не общался и ни о чем никого не просил. Пару раз к нему заглядывал Рейнар, но, увидев склоненную над очередным фолиантом белоснежную голову, махал рукой и тихо прикрывал за собой дверь.

На стене кабинета Амадей повесил огромную карту Трискелиона; он тщательно изучил ее, ухватив своей цепкой памятью названия всех площадей и проулков, все хитрые повороты и загогулины улиц, все тупики и сквозные дворы. Образ города вставал перед ним, стоило ему посмотреть на карту: сочетание порядка и хаоса, красоты и случайности.

-Ты прекрасен, - шептал Амадей, проводя пальцами по рисунку улиц, обводя контур королевского парка. – Ты прекрасен…

-Откуда тебе это знать? Сидишь взаперти уже месяц, носа на улицу не покажешь.

Это был новый голос, и поэтому Амадей повернулся. За столом сидел старик, одетый в теплую мантию и смешную круглую шапочку, отороченную мехом горностая. Он был не слишком высок, не толст и не худ, с его морщинистого лица смотрели большие, ничуть не выцветшие глаза цвета спелой сливы; он улыбался, и, казалось, от одного его присутствия в нетопленой с утра комнате стало тепло. Старик вздохнул и развел руками.

-Сынок, прежний мэтр собирал эту библиотеку всю свою жизнь, а до него это делал мэтр Калеб, а до мэтра Калеба – мэтр Гэлвин, и он не был первым. Неужели ты хочешь похоронить свою молодость под старыми книгами? Успеешь еще начитаться, уж поверь мне.

-С кем имею честь беседовать? – Осведомился Амадей, усаживаясь в кресло напротив.

-А сам представиться не хочешь?

-Вы сами пришли ко мне, и вряд ли ошиблись покоями. Впрочем, извольте.
Я - Амадей, будущий мастер ритуалов.

Амадей встал, вежливо поклонился и сел.

-Похвальное намерение и правильное именование. – Кивнул в ответ старик. – И все же позволь повторить свой совет – хватит сидеть взаперти, пойди уже погуляй, сын мой. Неужели ты думаешь, что этот Трискелион – и старик указал на карту города – и Трискелион истинный суть одно и то же? Только за вчерашний день в Полуночи, в Облачном переулке сгорело три дома, так что теперь он никак не соприкасается с Благодатью, а в Полудне банкирский дом Квиати открыл новый дом менял. Город живет, Амадей, живет изменениями, он непостоянен и в этом его сила.

-А в чем слабость? – Юноша закрыл и отодвинул от себя окованный сере<