Организация районных показательных процессов

Показательные процессы не были новостью в Советском Союзе 1930-х гг., и процессы районного уровня редко удостаива­лись освещения в центральной печати. Тем не менее весной и летом 1937 г. «Правда» поместила репортажи о нескольких рай­онных показательных процессах, касающихся сельского хозяйства и крестьянских дел. Кажется очевидным, что «Правда» тем самым предлагала определенную модель, неявно поощряя област­ное руководство к организации таких же процессов в своих сель­ских районах. Примерно месяц спустя после репортажей в «Прав­де» показательные процессы состоялись во многих частях страны, и все они в общем следовали одному образцу. Дела слушались на выездных сессиях областного суда и подробно освещались в об­ластных газетах. Это продолжалось несколько месяцев, а потом вдруг резко прекратилось. После декабря 1937 г. уже нет сообще­ний о сельских районных процессах такого типа.

Количество, синхронность и сюжетное единообразие процессов явно исключают возможность проявления стихийной местной ини­циативы, хотя несомненно местные происшествия создавали спе­цифический контекст. По всей вероятности, обкомы и отделы НКВД получили секретные инструкции по организации таких процессов, а в области уже выбирали районы, в которых они должны были быть проведены.

В первом из репортажей «Правды» говорилось о показатель­ном процессе над бывшими партийными и советскими руководите­лями в Лепельском районе в Белоруссии, состоявшемся в марте. Подсудимым вменялась в вину незаконная конфискация имущест-

ва крестьян в счет задолженности по налогам, хотя недавно из­данное постановление прощало недоимки, учитывая чрезвычайно плохой урожай в 1936 г. По сообщению «Правды», лепельские следственные органы обратили внимание на жалобы местных крестьян и прокурор Белоруссии возбудил дело по распоряжению А.Вышинского, Генерального прокурора СССР. Крестьяне высту­пали свидетелями на процессе, проходившем в здании лепельско-го городского театра, и суд якобы пачками получал письма с бла­годарностью за избавление от притеснений³^.

Три месяца спустя «Правда» писала о похожем процессе в Ширяевском районе Одесской области. Там районная верхушка оказалась виновна в «возмутительном» обращении с колхозника­ми и постоянном нарушении прав, данных им Уставом сельскохо­зяйственной артели, включая незаконную конфискацию имущест­ва, вымогательство, ночные' обыски, произвольное установление налогов и принудительную подписку на государственные займы, навязывание непосильных обязательств по госпоставкам в 1936 г. и «издевательство над колхозниками». Эти преступления при­влекли внимание Центральной контрольной комиссии, поручив­шей прокурору Украины возбудить дело. Главными свидетелями против обвиняемых на ширяевском процессе выступали крестьяне, более трети из них были вызваны в суд для дачи показаний³³.

Через несколько недель в «Правде» появились сообщения о подобных процессах в Новоминске, Казачьем районе Азово-Чер-номорской области и Даниловском районе Ярославской области. На новоминском процессе вскрылась картина жестокой экономи­ческой эксплуатации колхозников со стороны местных властей, вынудившей крестьян тысячами уходить из колхозов. На дани­ловском процессе районное руководство обвинялось в незаконной ликвидации колхоза «Новая жизнь» и присвоении его имущества после того, как оно оказалось неспособно разрешить свой кон­фликт с колхозниками³⁴.

В начале августа «Правда» развернула материалы о ширяев­ском и даниловском процессах в редакционную статью, предосте­регающую местных руководителей от плохого обращения с крес­тьянами. Районные власти, заявляла «Правда», смотрят сквозь пальцы на всевозможные нарушения прав колхозников. Они про­извольно распоряжаются колхозной землей и колхозным имуще­ством, рассматривая их «точно свою собственность, свою вотчи­ну»; они даже ликвидируют целые колхозы, как случилось в Да­ниловском районе. При этом они забывают провозглашенный со­ветской властью девиз: «Колхозники являются хозяевами своего колхоза»³⁵.

В результате была создана своего рода «образцовая фабула»³⁶ на тему злоупотреблений и эксплуатации коллективизированного крестьянства советским руководством на местном уровне, поло­женная в основу тридцати с лишком показательных процессов, со-

стоявшихся в сельских районах Советского Союза в сентябре и октябре 1937 г. Фабула в целом такова:

Враги народа, связанные взаимным покровительством и круго­вой порукой, пробрались на ключевые посты в районе и исполь­зовали свое служебное положение, чтобы без зазрения совести грабить крестьян. Из-за глупости и невежества руководителей в вопросах сельского хозяйства их постоянное администрирование и вмешательство в дела колхозов нанесли последним огромный ущерб. Крестьяне, оскорбленные и возмущенные, изо всех сил со­противлялись незаконным требованиям. Они подавали в суд, пи­сали жалобы в высшие инстанции, но в результате круговой пору­ки жалобам не давали хода. Наконец, правда о скандальном по­ведении местных руководителей вышла наружу, и виновные пред­стали перед судом. Простые люди — требовавшие самого сурово­го наказания для своих бывших притеснителей — восторжествова­ли над начальниками, обманывавшими и оскорблявшими их.

Данная фабула в основе своей — продукт творчества правдин-ских журналистов, действовавших, вероятно, по указанию Полит­бюро и сельскохозяйственного отдела ЦК. Однако ее наложение на специфическое обстоятельства в каждом отдельном случае — уже дело местных органов. Несомненно здесь были замешаны действия НКВД, хотя и в меньшей степени, чем в Москве, где признания обвиняемых являлись ключевым моментом и «сцена­рии» основывались на искусном их переплетении. Не будем забы­вать и о вкладе журналистов областных газет, создававших лите­ратурное оформление (под сильным влиянием Салтыкова-Щедри­на), чьи подробные репортажи о районных показательных процес­сах послужили для меня основным источником.

Однако именно жалобы и доносы крестьян — письма «о зло­употреблениях» рассматривались в одной из предыдущих глав — почти наверняка составили фундамент, на котором строились рай­онные процессы. Как мы уже видели, крестьяне в 1930-е гг. не­престанно писали жалобы на свое непосредственное начальство. Они писали руководителям партии и государства, Сталину и Ка­линину; писали в высшие органы власти, союзные и республикан­ские; писали в местные партийные органы, прокуратуру и НКВД; писали в местные газеты; писали в центральные газеты, особенно в «Крестьянскую газету». Они писали жалобы по поводу и без повода, обоснованные и необоснованные и, как правило, посыла­ли их за пределы своего района, в областной центр или даже в Москву, будучи уверены, что начальники в их районе покрывают друг друга. Подобные жалобы зачастую побуждали областные или районные власти начать официальное расследование деятель­ности председателей колхозов и сельсоветов.

Хотя и невозможно доказать, что жалобы крестьян играли важную роль во всех случаях, на целом ряде процессов говори­лось о том, как они подтолкнули к действиям следственные орга­ны, выявившие правонарушения. На местные жалобы как на сти-

мул к началу официального расследования указывалось во время трех из четырех «образцовых» процессов, освещенных в «Прав­де»: в лепельском деле внимание Вышинского привлекли «жало­бы трудящихся Лепельского района»; «жалобы колхозников» упоминаются в ширяевском деле; и в Данилове «письма селько­ров» вскрыли злоупотребления местного руководства, которое, разумеется, всячески зажимало критику в свой адрес³⁷.

Подобными ссылками на жалобы и ходатайства из деревни изобилуют районные показательные процессы, прошедшие осе­нью. В Андреевке, например, свидетели-крестьяне говорили, что они посылали телеграмму наркому земледелия. В Щучьем жалобу посылали во ВЦИК. В Алешках председатель сельсовета напра­вил жалобу крестьян на другого руководителя в Комиссию совет­ского контроля в Москву³⁸.

Как проходили процессы

На показательных процессах обвинение предъявлялось всей районной верхушке, а не отдельным руководителям. Стандартный набор подсудимых включал первое лицо в районе, бывшего секре­таря райкома (иногда обвинявшегося заочно, с указанием, что он уже арестован и ликвидирован ранее), председателя райисполко­ма, второе лицо в руководстве, заведующего райзо и еще несколь­ко руководителей, имевших дело с крестьянами, плюс несколько председателей сельсоветов и колхозов.

Обычной практикой стало предъявлять районной верхушке (хотя председателям колхозов и сельсоветов не обязательно) об­винение по ст. 58 Уголовного кодекса (контрреволюционная дея­тельность)³^ Несмотря на использование ст. 58, обвинения редко имели хотя бы отдаленно политический оттенок. Не говорилось о связях с иностранными разведками или политическом терроризме, не делалось серьезных попыток доказать наличие контрреволюци­онного заговора. Никто из подсудимых никогда не принадлежал к партийной оппозиции, даже контакты с троцкистами и другими оппозиционерами крайне редко фигурировали в обвинительных заключениях, возможно, потому, что немногим руководителям местного, районного уровня могла выпасть возможность встре­титься с такими почти сказочными персонажами⁴⁰.

Подсудимых на сельских районных процессах настойчиво по­буждали признать свою вину, как это было и в Москве. Однако они гораздо меньше были настроены сотрудничать со следствием, нежели их московские товарищи по несчастью, особенно когда дело касалось контрреволюции. А.И.Солженицын рассказал об одном районном процессе (в селе Кадый Ивановской обл.), на ко­тором, по его словам, отказ обвиняемого на суде от своего преж­него признания расстроил все дело⁴¹. Судя по отчетам о процес­сах, имеющимся в моем распоряжении (кадыйского среди них

нет), подобные отказы не были редкостью. Правда, они не произ­водили такого драматического эффекта на ход процесса, как это описано у Солженицына, поскольку ключевым моментом обвини­тельного заключения являлись сокрушительные показания крес­тьян-свидетелей, а не признание обвиняемого.

В Алешках (Воронежской обл.) никто из главных обвиняемых вину свою не признал. Хотя основной фигурант, бывший секре­тарь райкома, признался во время предварительного следствия в контрреволюционной деятельности, на суде он от своих слов отка­зался и с этого момента утверждал, что виновен только в неспо­собности держать в узде некоторых ретивых подчиненных, кото­рые вели себя недальновидно и обижали местное население. Вто­рой по значимости подсудимый, бывший председатель райиспол­кома, проявлял такое же упорство, постоянно ставя под сомнение показания свидетелей и уверяя, что они сводят с ним личные счеты («Он поминутно вскакивает и заявляет суду, что свидетель находится с ним во враждебных отношениях»). Еще один подсу­димый, председатель сельсовета, чье оскорбительное поведение в отношении крестьян едва ли не вошло в поговорку в районе, при­знался в злоупотреблении властью, но упорно отрицал, что вел какую-либо контрреволюционную деятельность⁴².

В Андреевке (Западная обл.) бывший старший инспектор Анд­реевского райзо К.В.Румянцев вступил в яростный спор с проку­рором по поводу своей роли в принудительном слиянии мелких колхозов. Сливать или не сливать — было вечной проблемой для Западной области вследствие непостоянства политики центра по данному вопросу и наличия множества крайне мелких колхозов. Терпение Румянцева истощил призыв прокурора признаться в том, что это слияние представляло собой контрреволюционную политику, направленную на возмущение крестьянства против со­ветской власти.

«РУМЯНЦЕВ. Я не виноват. Я не знал, что принудительное слияние есть контрреволюционная деятельность...

ПРОКУРОР. Вы это преступление совершили сознательно?

РУМЯНЦЕВ. Я сознательно выполнил волю заведующего райзо и райкома»43.

Процессы проходили в самых больших помещениях в район­ных центрах. В качестве публики привозили крестьян из соседних колхозов. Они являлись как на праздник (возможно, в городе продавали водку после представления или даже во время его), ап­лодировали «своим» свидетелям, когда те описывали чинимые им обиды и притеснения, и освистывали, по крайней мере фигураль­но выражаясь, негодяев, пытавшихся оправдать свои действия.

Местные газеты часто сообщали, будто крестьяне требовали для обвиняемых смертного приговора, даже когда прокурор этого не требовал или судья выносил приговор более мягкий. Не стоит принимать все за чистую монету, поскольку подобный глас народа зачастую режиссировался советской властью, но в тех случаях,

когда крестьяне знали подсудимых и имели к ним веские претен­зии, это вполне могло быть правдой. Как бы то ни было, приго­воры на осенних процессах действительно выносились более суро­вые, чем на «образцовых» процессах весной и летом. Десять лет заключения с конфискацией имущества — самый строгий приго­вор на любом из «образцовых» процессов, причем некоторые под­судимые отделывались всего шестью месяцами. Не приговаривали к смертной казни и на двух процессах, состоявшихся в августе (Борисовка Курской обл. и Андреевка Западной обл.). Однако на множестве процессов, прошедших в сентябре и октябре, стали обычными приговоры к высшей мере наказания двум-трем высо­копоставленным подсудимым, остальные получали от восьми до десяти лет лишения свободы⁴⁴.

В Андреевке провели повторное слушание дела с целью ужес­точения приговора после вмешательства Сталина. Вышло это так. Новый секретарь обкома Коротченко допустил ошибку, хвастливо отрапортовав Сталину (перед вынесением приговора) об успеш­ном вкладе андреевского процесса в дело воспитания крестьянства и повышения бдительности. Сталин откликнулся на следующий день кратким указанием расстрелять всех андреевских вредите­лей. Так как суд уже успел приговорить обвиняемых к различным срокам лишения свободы, пришлось немедленно назначить по­вторное слушание⁴⁵.

Обвинения

Многие действия, которые руководителям вменяли в вину на районных процессах, не являлись преступлениями в обычном смысле слова. В каких-то случаях их явно делали козлами отпу­щения после экономических провалов в районе. В других — им приходилось отвечать за поступки, неразрывно связанные с их родом деятельности, и за государственную политику, непопуляр­ную среди местных крестьян. В общем и целом наиболее харак­терной общей чертой «криминальных» деяний, приписываемых обвиняемым, являлось то, что они наносили ущерб крестьянам, задевали их достоинство и чувство справедливости.

Злоупотребление властью — один из основных пунктов обви­нения, и показания крестьян-свидетелей на эту тему наиболее ко­лоритны. Брань, оскорбления, побои, издевательства, запугива­ние, несанкционированные аресты — об этом шла речь повсемест­но, когда говорили о поведении сельских властей по отношению к крестьянам. На одном процессе восьмидесятилетняя крестьянка «со слезами» поведала, как председатель сельсовета избил ее мужа и швырнул его в тачку; муж умер от побоев через две неде­ли. Другой свидетель описывал, как районный руководитель од­нажды загнал четырех колхозных бригадиров на печь и заставил сидеть там четыре часа под охраной деревенского милиционера.

Когда председателя колхоза спросили, почему он допустил такое, тот ответил: «А что я мог поделать? Ведь Семенихин был хозяин, он и меня мог загнать на печь»⁴^.

О безобразном поведении Радчука, председателя сельсовета, говорили многие крестьяне на новгородском районном процессе. Для него обычным делом было физическое насилие и вторжение в дома колхозников (связанное с разного рода вымогательством). Одна свидетельница описывала, как Радчук стал ломать дверь ее дома.

«Сейчас, — кричит, — вышибу дверь топором и покажу тебе. Я испугалась, выскочила в окно и побежала на почту звонить мужу в Новгород. А когда вернулась, Радчук уже ушел, а дверь была разбита топором»⁴⁷.

Произвольные штрафы и прочие денежные поборы (порой именовавшиеся «налогообложением» или «взносами в счет госу­дарственного займа») со стороны местных властей постоянно яв­лялись источником недовольства. В Ширяево, например, как го­ворили, был создан целый «ночной отряд», врывавшийся к крес­тьянам глубокой ночью с обыском и описывавший имущество. С точки зрения крестьян, это было вымогательством независимо от того, шли деньги государству или отдельным руководителям, впрочем, зачастую предполагалось, что последнее вернее. По их словам, Кочетов в Алешках в 1935 и 1936 гг. оштрафовал колхоз­ников в общей сложности на 60000 руб.: «Штрафы он налагал по личному усмотрению и по любому поводу: за невыход на работу, за непосещение занятий по ликвидации неграмотности, за "невеж­ливые выражения", за непривязанных собак»⁴⁸.

Председатель райисполкома Семенихин, подсудимый на том же процессе, по показаниям свидетелей, проявил еще большую изобретательность в сборе средств с населения.

«В 1936 г. из Алешек уезжали на Дальний Восток 200 завер­бованных на стройку колхозников. Они уже готовились сесть в поезд, когда явились три милиционера, прочли длинный список имен и всех вызванных отвели под конвоем в райисполком в ка­бинет председателя.

— А-а, недоимщики! — приветствовал их Семенихин. — Уд­рать думали? А ну, плати живей! Плати, а то из кабинета не вы­пущу и посадку в вагон не разрешу. И сундуки ваши отберем.

Он поставил у дверей милиционера и приказал: выпускать только по предъявлении квитанции об уплате.

Так председатель райисполкома "выжал" из колхозников 700 рублей последних сбережений»⁴⁹.

Во многих местностях денег у колхозников практически не было и вымогалось в основном имущество. Звучало множество разнообразных рассказов о том, как руководители сельских и рай­онных советов вели себя «как в собственной вотчине» и взимали «дань» с населения. Один председатель сельсовета брал 4 —5 кг мяса с каждого забитого теленка или свиньи, да еще и водку,

каждый раз, как посещал деревню. Другой «открыл себе неогра­ниченный и безвозвратный "кредит" на продукты: даже по ночам, случалось, поднимал он с постели заведующего магазином, тре­буя, чтобы ему немедленно были отпущены водка и закуски. А когда ему как-то понадобилась картошка, он просто прислал за ней в ближайший колхоз с сопроводительной запиской на имя за­ведующего хозяйством». Председателей колхозов обвиняли в том, что они обращались с колхозной собственностью как со своей лич­ной, продавали дома, сдавали в аренду землю (незаконно) и клали в карман прибыль⁵⁰.

В одном районе председатель исполкома завел при райиспол­коме так называемое «подсобное хозяйство» с тридцатью овцами, десятью коровами, семью лошадьми и пр., реквизированными в разных частях района, и кормил свое стадо кормами, отобранны­ми у колхозов. Он добился особых успехов в разведении свиней, торговал свининой на местном рынке и сдал на 1500 руб. мяса в заготконтору. Крестьяне иронически говорили: «Райисполком завел у себя кулацкое хозяйство!»⁵¹

Куда хуже, чем регулярное «взимание дани» по мелочам, бы­вало, когда колхозника одним махом обдирали как липку. В одном случае, о котором шла речь на процессе в Щучьем, предсе­датель сельсовета, позарившись на огород одного колхозника, его «немедленно раскулачил и отобрал все имущество». Когда он узнал, что жена его жертвы успела продать кое-какую утварь до конфискации, «он отобрал деньги и своим издевательством довел ее до того, что она была отправлена в психиатрическую больни­цу» 52.

Другое распространенное обвинение заключалось в том, что местное руководство и чиновники выгоняли колхозников из кол­хоза не в установленном законом порядке, а в отдельных случаях даже ликвидировали целые колхозы. Почти двадцать свидетелей из колхоза «Путь к социализму» (Воронежская обл.) показали, что были исключены из колхоза незаконно. Среди них была Мат­рена Окунева, рассказывавшая:

«Меня исключили из колхоза за то, что я вышла замуж за ра­бочего железнодорожника, хотя я и продолжала жить в Липягов-ке и работать в колхозе. Я никуда не жаловалась, потому что ду­мала, что так полагается. Вскоре после этого ко мне во двор за­явились Кашкин и Кабанов [председатель колхоза и парторг] и потребовали, чтобы я шла на прополку свеклы. Я отказалась, по­тому что считалась исключенной из колхоза. Тогда Кашкин за­явил, что сельсовет штрафует меня на 50 рублей... У меня взяли мужнин пиджак, причем Кабанов сказал: "Говори спасибо, мы могли бы сжечь тебя, да соседей жалко"»53.

В других упоминавшихся случаях исключений речь по сущест­ву шла о несанкционированном отъезде колхозников, оказавших­ся на грани голодной смерти из-за неурожая 1936 г. Например, по заявлению свидетелей на островском процессе (Псковская обл.),

более тысячи дворов в районе ушли из колхозов в 1935 — 1936 гг., поскольку не могли существовать на то ничтожное количество хлеба, которое давал им колхоз⁵⁴. В Нерехте (Ярославская обл.) крестьяне обвиняли районное руководство в «массовых исключе­ниях и понуждениях к выходам из колхозов» в тот же период. Эти свидетели, по-видимому, считали, что районные начальники, подобно владельцам поместий при крепостном праве, обязаны по­могать своим крестьянам в трудные времена. К примеру, они с возмущением рассказывали, как «после того, как в колхозе был пожар и сгорело 16 домов, [председатель] обратился к обвиняемо-мому Бегалову [председатель райисполкома] за помощью, заяв­ляя, что иначе колхозники разъедутся. В ответ на просьбу обви­няемый Бегалов сказал: "Черт с ними, пусть разъезжаются"». В результате двадцать дворов вышли из колхоза⁵⁵.

Самым вопиющим преступлением в списке обвинений на рай­онных показательных процессах 1937 г. была ликвидация целого колхоза. В случае с колхозом «Новая жизнь» в Данилове (один из тех, о которых писала «Правда») районное руководство кон­фисковало все колхозное имущество и скот — а потом, в довер­шение всех обид, потребовало, чтобы бывшие колхозники немед­ленно заплатили тяжкий налог, взимавшийся с единоличников. Когда был ликвидирован колхоз «Вперед» в Кириллово, его землю распределили между соседними колхозами, потому что «колхоз... якобы отказался сам от земли», как гласила официаль­ная запись. Районные власти приступили к конфискации колхоз­ных лошадей, сельскохозяйственного инвентаря, запасов семенно­го картофеля и прочей коллективной собственности. С точки зре­ния крестьян, до коллективизации владевших той же самой собст­венностью в своих единоличных хозяйствах, ликвидация колхоза стала вторым и окончательным захватом их имущества. Неудиви­тельно, что кирилловские крестьяне, по словам свидетелей, плака­ли, когда распустили их колхоз⁵⁶.

Известен только один случай ликвидации колхоза в плодород­ной Черноземной полосе страны, и произошел он несколькими го­дами раньше, чем в Нечерноземье. Как показали свидетели на про­цессе 1937 г. в Ивнинском районе Курской области, в 1933 г. — во время голода — колхоз «Ленин» был ликвидирован распоряжени­ем местной МТС, а его земля отдана соседнему совхозу, несмотря на то что 28 дворов из 31 голосовали против. В результате этого крестьяне за одну ночь оказались на положении безземельных сельскохозяйственных рабочих⁵⁷.

И в Данилове, и в Кириллово ликвидации колхоза предшест­вовал конфликт колхозников с местной властью. В Кириллово это была острая конфронтация из-за весеннего посевного плана на 1936 г., который общее собрание колхозников отказалось при­нять, к ярости председателя сельсовета, присутствовавшего на со­брании; в отчете о кирилловском процессе намекалось на то, что ликвидация колхоза стала по сути карательной мерой местной

власти в ответ на неподчинение колхозников. Впрочем, сообщения о даниловском процессе содержали предположения, что районное начальство руководствовалось более корыстными мотивами при ликвидации, возможно, желая завладеть колхозным имуществом для себя или своих друзей.

Сельскохозяйственные неудачи занимают видное место в обви­нительных актах. В том, что советское руководство на селе обви­няли в неурожаях, нет ничего нового. Однако в одном, весьма важном, отношении обвинения на районных процессах 1937 г. от­личаются от прежних. Руководителям не ставили в вину невыпол­нение планов хлебозаготовок, как частенько бывало в начале 1930-х гг. На этот раз их судили за неудовлетворение нужд крес­тьян — то есть за выдачу на трудодни столь малого количества хлеба, что колхозники оказывались на грани голодной смерти.

Большинство дел такого рода связаны с крайне плохим урожа­ем 1936 г., последствия которого проявились наиболее остро вес­ной и летом 1937 г., перед новым урожаем58. Как признался на красногвардейском процессе председатель колхоза Алексеев, он развалил колхоз экономически и, поняв это, реагировал следую­щим образом:

«В 1936 г. колхозники ничего не получили на трудодень. Когда я увидел все это, то решил бежать из колхоза. Я заявил об этом председателю райисполкома Горнову. Он мне сказал: "Беги скорей"».

Алексеев последовал дружескому совету, но недостаточно бы­стро (видимо, он совершил ошибку, пытаясь вывезти семью и ис­пользуя для этого колхозных лошадей). Он был арестован НКВД вместе с Горновым^Э.

В Островском районе из-за неурожая 1936 г. доходы колхозов упали на 20 — 50%, говорилось на островском процессе. Но, по­скольку выполнение планов госпоставок ставилось на первое место по сравнению с нуждами крестьян, многие колхозы гораздо больше урезали натуральные выплаты своим членам. На процес­сах 1937 г. это рассматривалось как преступление. На обвиняе­мых руководителей возлагали ответственность за уход большого числа голодающих колхозников, подавшихся на заработки в горо­да или совхозы, чтобы как-то выжить⁶⁰.

На ряде процессов крестьяне-свидетели утверждали, что рай­онное руководство виновно в бедах колхозников, так как его не­лепые распоряжения вызвали снижение урожайности. Главной темой подобных жалоб служат «нереальные посевные планы». Несмотря на то что в обязанности земельных отделов райисполко­мов входило предписывать коллективным хозяйствам, какие куль­туры, где и когда сеять, крестьяне могли, благодаря атмосфере, в какой проходили процессы, говорить о таких распоряжениях с не­прикрытым негодованием и презрением. В Красногвардейске, по сообщениям газет, показания крестьянина из колхоза «Тридцать

лет Красной Армии» произвели «огромное впечатление» на «всех присутствующих на суде»:

«[Свидетель] говорит о том, как колхозники пробовали про­тестовать против вредительских планов и специально поехали в райзо к Маннинену. Нагло усмехаясь, этот враг народа заявил колхозникам: "Если пойдете в область жаловаться на наши планы, прибавим еще"»⁶¹.

Свидетели-крестьяне приводили много примеров агрономичес­ки безграмотных распоряжений района и МТС. Одному колхозу приказали распахать заливные луга и пустоши, лишив его паст­бищ для скота. В другом — директивы района по посевной исхо­дили из заведомо неверного утверждения, будто данный колхоз располагает более чем 200 га сенокосов, что, по словам крестьян, вдвое превышало их реальную площадь («вредители засчитали как сенокосы пастбища, зыбучие пески и приусадебные участки колхозников »)62.

Еще одно бедствие в сельском хозяйстве, бывшее в центре внимания на некоторых процессах, — большой падеж скота. В Щучьевском районе (Воронежская обл.), где за первую половину 1937 г. пала почти тысяча лошадей, это объясняли нехваткой кор­мов в связи с неурожаем 1936 г. и эпидемией, начавшейся на Щу­чьевском государственном конезаводе и быстро охватившей весь район. Подсудимым в Щучьем вменяли в вину не умышленную преступную деятельность, а преступную халатность⁶³.

В двух других случаях (в Крестцах и Сычевке) руководителей районов, где имел место большой падеж скота, обвинили в умыш­ленном заражении животных. Директор сычевского совхоза (быв­ший член партии эсеров) обвинялся в том, что руководил загово­ром с целью уничтожения совхозного скота и, используя как при­крытие царившие в хозяйстве антисанитарные условия, заразил 80% животных. Затем в дело якобы должен был вступить сычев-ский районный ветеринар и распространить эпидемию на всю страну, послав животных из зараженного стада на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку в Москву⁶⁴.

Сходные обвинения предъявлялись руководителям района на порховском процессе, хотя в данном случае саботажем якобы за­нимались крестьяне — один единоличник, выполнявший приказы секретаря райкома, и бывший кулак, недавно вернувшийся из ссылки и работавший в колхозе конюхом, который действовал по собственной инициативе, из мести⁶^.

На некоторых показательных процессах поднимался вопрос о покровительстве бывшим кулакам. Материалы этих процессов по­зволяют уяснить, сколько проблем возникало в связи с возвраще­нием кулаков и секретным постановлением, разрешающим прини­мать их в колхозы⁶⁶. На первое место выходят конфликты из-за конфискованного кулацкого имущества. О руководителях, каким-либо образом помогавших бывшим кулакам, всякий раз говорили, что они подкуплены, и никто не вспоминал о провозглашенной в

1936 г. государственной политике реинтеграции кулаков. Крестья­не-свидетели жаловались, что кулакам удавалось получить назад отобранные у них дома и лошадей, что им в колхозах давали хо­рошую работу и что, попав в колхоз, они принимались мстить ак­тивистам.

Как заявил прокурор на процессе в Борисовке (Курская обл.), в 1936 и первой половине 1937 г. кулакам вернули 75 домов, и 134 кулака были восстановлены в правах. Свидетели находили это тем более обидным, что партийный секретарь Федосов весьма жестоко обходился с простыми крестьянами в районе: «У населе­ния отбиралось все, вплоть до чулок, а кулакам возвращали за­конно отобранное у них имущество». Кроме того, по словам сви­детелей, когда колхозники пожаловались секретарю райкома на уступки бывшим кулакам, тот «ориентировал присутствующих на заседании на примирение с классовыми врагами». (Это трактова­лось как совершенно очевидное противоречие политике партии⁶⁷.)

Так было не только в Курске. В Сычевке (Западная обл.) двух районных руководителей обвиняли в том, что они извращали политику партии по отношению к кулакам, заявляя, будто пора забыть идею классовой вражды и назначать людей на должности по их заслугам, а не по классовому происхождению. Они не толь­ко приказали председателю сельсовета уничтожить списки кула­ков и прочих лишенцев, но еще и выбрали нескольких бывших кулаков колхозными председателями, ставили бывших торговцев заведовать сельскими кооперативами и назначили сына помещика директором школы. Это, как говорилось на процессе, вызвало не­годование в деревне. По заявлениям свидетелей, кулаки, ставшие председателями колхозов, нанесли огромный вред, преследуя ста­хановцев и убивая лошадей⁶⁸.

«Нарушение колхозной демократии» — одно из стандартных обвинений, выдвигавшихся против районных руководителей на показательных процессах 1937 г. Согласно установкам, принятым на этих процессах, район практически всегда оказывался неправ, если возникал конфликт между ним и колхозниками по поводу выборов или увольнения председателя. По словам крестьян-свиде­телей и прокуроров выходило, будто колхозники пользовались непререкаемым авторитетом в данном вопросе. Например, в Ка-зашкине (Саратовский край) районное руководство обвинялось в том, что оно игнорировало протесты колхозников и навязало им в председатели бывшего чиновника из района. Новый председатель был уличен в расхищении колхозной собственности, что стало до­казательством правоты колхозников⁶⁹.

Были заявления о том, что руководители районных и сельских советов шли на крайние насильственные меры в конфликтах с колхозниками по поводу выбора председателя. Ликвидация кол­хоза «Новая жизнь» в Даниловском районе — один из примеров. В другом случае свидетели Я.Н.Гольцев и В.А.Мишин рассказа­ли, «что, когда на общем собрании в колхозе "1-го Мая" одни

колхозники выступили с критикой работы правления и требовали снятия председателя колхоза за бездеятельность, председатель сельсовета Кочетов разогнал собрание и четыре наиболее актив­ных колхозника, в том числе и свидетели, были арестованы по его провокационному и ложному заявлению»⁷⁰.