Отходники и другие наемные работники

В первые годы коллективизации работа за пределами колхоза часто служила предметом споров, поскольку колхоз считал себя вправе претендовать на часть заработков своих членов. При об­суждении этого вопроса в центральных правительственных орга­нах, ведавших вопросами труда, в январе 1930 г. выступавшие

рассказывали, что между отходниками и остальными сельчанами идет «форменная драка»: «Крестьяне говорят, если входишь в колхоз, дай 50 — 75% от заработка». Колхозцентр предлагал более умеренные отчисления в размере 30 — 40%, и даже работники ве­домства труда и занятости считали, что колхоз может забирать себе 15 — 20% от заработков своих членов, полученных на стороне. Однако решением правительства в 1931 г. колхозу запрещалось взимать какую-либо часть дополнительных заработков его членов, остававшихся полностью в собственности отходников на протяже­нии всех 30-х гг.⁴⁷. Спорили в первые годы и о том, нужно ли колхозникам разрешение колхоза, чтобы уйти в отход или устро­иться на какую-либо работу на стороне. Правительственное поста­новление в марте 1933 г. разрешило этот вопрос в пользу колхоза. С тех пор была установлена формальная процедура, согласно ко­торой колхозники должны были получать справку с разрешением на отъезд из колхоза и затем, подобно единоличникам, обращать­ся за паспортом в сельсовет. Паспорт выдавался только на три ме­сяца, но его можно было продлевать по месту работы без повтор­ных обращений в колхоз и сельсовет⁴⁸.

Как мы уже видели, в 30-е гг. колхозникам почти всегда уйти в отход или даже уехать насовсем было гораздо легче, чем это предусматривалось постановлением 1933 г., потому что практичес­ки при любых обстоятельствах власти отдавали предпочтение нуждам промышленности — в том числе обеспечению свободного притока рабочей силы — перед нуждами сельского хозяйства. Хотя постановление 1931 г. об отходничестве представляло собой попытку взять под контроль государства крестьянскую рабочую силу с помощью системы контрактов между промышленными предприятиями и колхозами, система эта, называемая оргнабором, работала плохо и нисколько не исключала возможности индиви­дуального отходничества. Во-первых, обычно не составляло труда (за плату) получить справку в колхозе и паспорт в сельсовете. Во-вторых, колхозники могли, в конце концов, уехать даже без справки и паспорта. Несмотря на законы, грозившие предприяти­ям строгими взысканиями, если те будут нанимать колхозников у проходной, без справок и паспортов, предприятия систематически нарушали эти правила⁴⁹.

Колхозники — наемные работники (отходники в этой группе составляли две трети) занимались самой разнообразной деятель­ностью: работали в городах и на промышленных стройках, в сов­хозах и МТС, нанимались по контракту на лесоповал и шахты, были служащими в сельсоветах и в районе и т.д. Одни (зареги­стрированные отходники) отсутствовали в колхозе с его разреше­ния. Другие работали по контракту оргнабора, заключенному кол­хозом с промышленным предприятием или трестом. Значительное число людей подрабатывали тут же поблизости, на что официаль­ного разрешения колхоза не требовалось. Бывали периоды остро-

го экономического кризиса, когда практически все трудоспособное население колхоза уходило, чтобы где-нибудь заработать денег.

В большинстве своем колхозники, отправлявшиеся на заработ­ки, считали, что выгоднее всего для них работать на стороне, не отказываясь при этом от своего членства в колхозе. Такая работа давала им твердый доход наличными, а также (тем, кто находил постоянное место работы и вступал в профсоюз) возможность по­лучить пенсию и другие льготы. Членство в колхозе обеспечивало семью хлебом и картофелем (если жена зарабатывала трудодни), а также приусадебным участком больших размеров, чем у дворов, в колхозе не состоящих.

Это «стремление к наибольшей выгоде» отчетливо видно в ре­акции некоторых отходников на ужесточение правительством пра­вил членства в колхозе и введение минимума трудодней в 1939 г.:

«Из города Тбилиси срочно выехал член артели им. Стальско-го. Он благополучно прибыл в селение Тохчар... Дагестанской республики, явился в правление колхоза им. Стальского и заявил, что "приехал отработать полагающийся минимум" — 60 трудо­дней — после этого возвратится на прежнюю работу. Правление пошло гостю навстречу. "Договорились", чтобы он отремонтиро­вал мельницу, за что ему запишут в трудовую книжку 60 трудод­ней. На второй день этот "кустарь" нанимает 5 чел. и через 2 дня заканчивает ремонт мельницы»⁵".

В Центральном промышленном районе большинство отходни­ков работали на государственных предприятиях, как правило, промышленных. На юге, более коммерчески ориентированном, на первый план выступали отходники с предпринимательской жил­кой. В Лакском районе Дагестана-, по-видимому, сложились для них особенно благоприятные условия, судя по газетному сообще­нию 1939 г.:

«В городе Сталинабаде проживает свыше 50 колхозников из Лакского района Дагестанской АССР. Все они имеют справки о том, что являются членами колхоза. Каждый из них имеет кустар­ную мастерскую и имеет десятки тысяч дохода, а сельскохозяйст­венный налог платят больше всего лишь на 20—40 рублей, чем колхозники-односельчане, работающие только в колхозе»⁵¹.

Чаще всего колхозник, ушедший на заработки, был членом кол­хозного двора, обрабатывавшего свой приусадебный участок; жена такого колхозника обычно работала и на колхозном поле. Но так бывало не всегда. Порой отходник забирал всю семью в город. По закону он имел право сдать свой дом, но не участок (даже если под «участком» подразумевался двор возле дома). Тем не менее, как говорилось в правительственном постановлении 1939 г., нередко имели место случаи, «когда приусадебный участок колхозника пре­вращается на деле в частную собственность колхозного двора, кото­рой распоряжается не колхоз, а колхозник по своему усмотрению: сдает его в аренду, сохраняет приусадебный участок в своем поль­зовании несмотря на то, что не работает в колхозе»⁵².

Из всех крестьян наемные работники, особенно отходники, больше всего заботились об отстаивании своих прав. В целом из-за их двойственного статуса вопрос об их правах и обязанностях был сложным. Колхозы и местное руководство нередко игнорировали или неверно толковали закон, да и сами законы далеко не всегда были четко сформулированы и свободны от противоречий. Поэто­му колхозники — наемные работники постоянно писали жалобы, обращались в «Крестьянскую газету» за разрешением запутанных проблем и, по-видимому, даже подавали иски в суд. В своих жало­бах, написанных лучше, чем большинство крестьянских писем, они изображали себя законопослушными гражданами общества, живу­щего по писаным законам. К принципам естественной справедли­вости или обычного права если и прибегали, то редко.

Большинство их проблем было связано с налогами и обяза­тельствами по поставкам. Колхозник из Ярославской области, ра­ботавший на должности служащего, жена которого трудилась в колхозе, спрашивал «Крестьянскую газету», правильно ли мест­ные власти считают, что его семья должна платить сельхозналог и выполнять задания по госпоставкам. По его мнению, это было не­правильно, поскольку глава семьи является работником на посто­янном окладе. Такой же вопрос задавал секретарь сельсовета из Татарской республики, у которого жена продолжала работать в колхозе. (Консультанты «Крестьянской газеты» дали два различ­ных толкования закона на этот счет: жителю Ярославской области ответили, что обязанности по налогам и поставкам определяются занятием главы семьи, а автору письма из Татарской республики сообщили, что семья должна платить сельхозналог, пока хотя бы один член ее занят в сельском хозяйстве⁵³.)

Конечно, в действительности интерес колхозников, работаю­щих по найму, к закону и различным формальностям скрывал под собой желание понять, как можно ими манипулировать. Кол­хозник из Воронежской области в своем письме в «Крестьянскую газету» рассказал такую историю. Двое членов его колхоза обра­тились за справкой, чтобы уйти в отход — работать на сахароза­воде. Колхоз не хотел давать справку, но вмешался секретарь райкома, по-видимому, потому, что на сахарозаводе не хватало рабочих, и эти двое получили и справки, и паспорта. Однако всего через несколько недель оба вернулись в родной колхоз и по­ступили на работу в местную МТС. По мнению автора письма, вся история с сахарозаводом были ими затеяна «из-за паспортов и справок», чтобы обрести свободу передвижения⁵⁴.

Отношения между колхозом и его ушедшими на заработки членами чаще всего нельзя было назвать сердечными. Других колхозников возмущало, что отсутствующие и их семьи пользуют­ся всеми преимуществами членства в колхозе, не внося надлежа­щего вклада в его работу. Иногда колхоз отказывал своим членам в праве на отходничество, пытался заставить отсутствующих вер­нуться или наказывал отходников, исключая их жен и престаре-

лых родителей. Подобные действия почти всегда предпринима­лись в результате местной инициативы, а не распоряжений сверху, и сильно напоминали такие же меры против отходников в дореволюционной деревне⁵⁵. Часто исключенных отходников, после их успешных жалоб в район, приходилось восстанавливать. В общем и целом отнюдь не власти, а сами колхозы стремились держать в узде и контролировать своих уходящих на заработки членов.

Наиболее отрицательно колхоз относился к отъезду колхозни­ков в тех случаях, когда весь доход от работы на стороне шел в карман отдельного лица, а колхозу ничего не доставалось. Но у колхоза было много способов превратить отъезд его членов в до­ходную статью. Если говорить об индивидуальном отходничестве, взятки председателю, а возможно, и членам правления, за необхо­димую справку стали обычным явлением.

«Нужно получить паспорт, а на получение паспорта нужно по­лучить документы и за эти документы нужно сделать запой и свадьбу, как привыкли называть колхозники, вернее, у этого кол­хозника вечера 3 — 4 пьянствуют правленцы и работники сельсове­та».

«Если попросит бедняк справку в отходничество, — жалова­лась в 1938 г. группа колхозников-«бедняков», как они себя на­звали, из Курской области, — [председатель] не даст потому, что с него взять нечего »⁵^.

Контракты по набору рабочей силы из колхоза на промышлен­ное предприятие (оргнабор) могли принести даже большую выгоду.

«Вербовщик приезжает... вербовать плотников... Управление Колхоза говорит, дайте 12 рублей, дадим плотников, вербовщик начинает торговаться, и тогда колхоз просит 7 рублей в день, а когда вербовщик указывает на договор, он совершенно уезжает без людей».

Председатель колхоза мог заработать и на соперничестве между вербовщиками, принимая «авансы» одновременно от не­скольких организаций⁵⁷.

Впрочем, на практике право колхоза отказать в справке обла­дало, по-видимому, весьма ограниченным действием. Правда, кол­хоз мог не давать разрешения на отъезд, по крайней мере времен­но, если там не хватало рабочих рук, и колхозники формально не вправе были покидать колхоз по собственной инициативе, без раз­решения. Но как же тогда множество случаев отъезда без всяких справок? Главный вопрос заключался в том, есть ли у колхоза право воспользоваться единственной доступной ему санкцией — исключением. Разбирая бесчисленные дела об исключениях из колхоза на подобном основании, вышестоящие инстанции в сере­дине 30-х гг. почти всегда выносили решение не в пользу колхоза. Как постановил по одному такому делу заведующий Переслав-ским райзо в 1938 г., «отход на сторону ни в коем случае не может служить причиной исключения из членов, тем более семья остается членами колхоза»⁵⁸.

В то же время исключения такого рода были широко распро­странены. Типичен пример отходника из Калининской области, исключенного, после того как отказался повиноваться распоряже­нию колхоза уволиться с завода и вернуться. Его жену и родите­лей постоянно стали изводить члены колхозной администрации. Исключенный написал письмо с жалобой на то, как обращаются с ним и его семьей⁵^.

Председатели и другие представители колхозной администра­ции часто объясняли свое стремление установить контроль над от­ходничеством экономическими причинами — насущной потребнос­тью в рабочей силе и тем, что обязательства колхоза по госпостав­кам, трудовым повинностям и пр. определяются исходя из числа его членов, зарегистрированных официально, а не находящихся на месте в данный момент. Жалоба, написанная в 1939 г., по-ви­димому, колхозным председателем, достаточно веско обосновыва­ет такую позицию. Из колхоза, где проживал автор письма, столько народу ушло в отход, что колхоз не смог выполнить тру­довую повинность на дорожных работах: в результате он был оштрафован на 2400 руб., которых, естественно, не мог заплатить. По мнению писавшего, несправедливо разрешать отходникам оста­ваться на стороне, сколько им будет угодно, тем самым увеличи­вая финансовое бремя, лежащее на колхозе, и лишаясь их учас­тия в платежах. Вот пример:

«Колхозник нашего колхоза Харламов Г.И. и его жена в 1937 г. подали заявление правлению колхоза о разрешении уйти на побочные заработки. Общее собрание разрешило временно Харламову уйти на посторонние заработки до 1 мая 1938 г. Но Харламов после этого не вернулся в колхоз работать и забрал даже свою жену для работы на льнозаводе. Такая же практика имеет место и в других колхозах. Все это делается с целью укло­ниться от платежей по обязательным поставкам и налогам. Стари­ки родители у него остались в колхозе. Хозяйство облагается на­логом и поставками как хозяйство колхозника. Живет он у роди­телей и ходит работать на льнозавод...»⁶⁰

Бухгалтер из колхоза «Красный Перекоп» тревожился о том же. Он спрашивал «Крестьянскую газету», что делать с отходни­ками, которые ушли из колхоза на длительный период времени, работают на заводах, шахтах и железных дорогах и не хотят воз­вращаться. «По нашему колхозу есть таковых 62 чел., из которых большинство в колхозе не работают 4 — 5 лет. Поэтому по книге учета членов колхоза и их семей числится колхозников очень много, а фактически работает очень мало». Администрация колхо­за хотела исключить отходников, но боялась, что по закону это не положено⁶!.

Колхозная администрация часто вымещала зло на остававших­ся в деревне членах семей отходников. У колхозницы Бересневой «за то, что муж Бересневой является отходником и не возвраща­ется в колхоз, — были отобраны 7 пудов проса и свинья», пред-

седатель забрал даже пальто ее дочери, из-за чего девочка пять дней не ходила в школу. После того как колхозник Казаков из колхоза «Красное знамя» Западной области ушел работать на завод, его сына и дочь исключили из колхоза, в результате сын «в отчаянии бросился под поезд». Из другого колхоза той же об­ласти исключили шестидесятилетнюю женщину, выработавшую 92 трудодня, потому что две ее дочери без разрешения ушли рабо­тать на льнозавод. Колхоз «Красная долина» исключил из своих членов жену и брата колхозника Андрея Маслова, работавшего на железной дороге, после того как тот проигнорировал приказ пред­седателя вернуться⁶².

Не одна только колхозная администрация считала, что отход­ники обязаны подчиняться колхозной дисциплине. Многие, если не большинство, рядовые колхозники придерживались того же мнения. Когда крестьян Западной области в 1935 г. знакомили с примерным Уставом сельскохозяйственной артели и спрашивали их замечания и предложения, по словам должностных лиц, докла­дывавших о проведении обсуждения, наблюдалось «большое стремление что-нибудь записать в устав, ограничивающее отход». Сообщали они и о том, что ввиду острой нехватки рабочих рук в колхозах области на общих собраниях колхозов был принят ряд резолюций, приказывающих отходникам вернуться на летние по­левые работы под угрозой исключения их семей из колхоза⁶³.

Так же как в крепостном и пореформенном селе, в колхозе ощутимо чувствовалось бремя коллективной ответственности по налогам и обязательствам — знаменитой круговой поруки. Созна­ние того, что отходники — дезертиры из колхоза, добивающиеся жизненных благ нечестным путем, превосходно выражено в пись­ме крестьянина из Краснодара, сравнивающего собственное безуп­речное поведение с эгоистичным поведением отходников:

«Я, Скворцов, с 1930 г. в колхозе и не был летуном, перено­сил все невзгоды, лишения и не позволял делать отходничество и гоняться за длинными рублями, показывая собой примерного строителя колхозной жизни»⁶⁴.

Такие же претензии к отходникам, продолжающим пользо­ваться привилегиями колхозников, выражались в письме из кол­хоза «Красный труженик» Свердловской области, где спрашива­лось, может ли колхоз исключить 15 дворов. Члены этих дворов, по словам авторов письма, все свое время работают на лесозаго­товках, однако по-прежнему пользуются правом пасти своих коров в колхозе, «что является очень неприятным для добросо­вестных членов артели»⁶⁵.

Группа колхозников из колхоза «Ленин» Курской области на­писала донос на отходников, без разрешения бросивших колхоз и устроившихся на работу в районе.

«Председатель мер никаких не принимает. Но мы начали сиг­нализировать в район, не дожидаясь председателя и колхоза⁶⁶, и

подан был список в райком о тех лицах, которые самовольно ушли»⁶⁷.

Из колхоза «Пушкин» Воронежской области (называвшегося раньше «Смерть капиталу») тоже жаловались на несанкциониро­ванное отходничество: сначала один колхозник без разрешения стал работать служащим в местной МТС, а теперь пятеро или шестеро собираются сделать то же самое. На общем собрании кол­хозники проголосовали за то, чтобы запретить самовольный уход и потребовать от всех организаций, принимающих ушедших на работу, прекращения подобной практики. Резолюцию собрания правление послало в организации, о которых шла речь, и просило секретаря райкома поговорить с их директорами. Однако пока ре­зультатов это не принесло. Колхоз, подчеркивалось в письме, дей­ствительно остро нуждается в некоторых из этих людей, потому что они умеют чинить сельскохозяйственный инвентарь, необходи­мый для уборочной. Если они не вернутся, все в колхозе потеря­ют в заработке за год68.

Исключение отходника из колхоза с карательными целями могло иметь и другую подоплеку. Некоторые из жаловавшихся утверждали, что их исключили из-за давней вражды с кликой, за­правляющей в колхозе. Именно такую причину своего исключе­ния из колхоза «Красный пахарь» Калининской области в 1938 г. называл отходник А.Кукушкин. Член партии с 20-х гг., Кукуш­кин до коллективизации был рабочим, хотя продолжал жить в родной деревне и обрабатывать земельный надел с помощью своей семьи. Он стал одним из первых активистов колхоза и в этом ка­честве нес ответственность за внесение 8 зажиточных дворов де­ревни в список «твердозаданцев». Потом эти дворы вступили в колхоз, фактически стали там верховодить и принялись мстить прежним врагам. Не удовлетворившись исключением Кукушкина, его немедленно обложили налогом как единоличника, заявив, что он торговал на базаре мясом. (Это было правдой, по признанию самого Кукушкина, хотя продал он не так много, как говорили.) Налог с него требовали дважды, в первый раз 384 руб., потом 107 руб. «Если уплатить весь этот налог, то нарушить надо хозяй­ство, продать корову и дом, только это я имею»69.

Впрочем, колхозы не всегда так плохо обходились с отходни­ками-коммунистами. Некоторые их весьма ценили как посредни­ков между селом и внешним миром, которые могли помочь одно­сельчанам найти работу в городе, дать характеристику, пустить жалобу по инстанциям или представлять интересы колхоза в кон­фликтах с другими организациями. Когда колхозы спорили с рай­оном, желавшим назначить неугодного им председателя, что слу­чалось постоянно с середины и до конца 30-х гг., они иногда пы­тались разрешить проблему, выдвигая кандидатуры «своих» ком­мунистов, которые работали за пределами села, но семьи которых состояли в колхозе. Например, в 1936 г. один колхоз Западной области, сильно пострадавший материально от некомпетентности

¹⁹³

председателя, выбрал нового — местного коммуниста Семена Митрошина, работавшего на цементном заводе. В сходной ситуа­ции в Ярославской области колхоз «Женский труд» попросил В.Е.Сысоева, коммуниста из той же деревни, работавшего служа­щим в районе на хорошей должности, вернуться и занять пост председателя. Стратегическая цель была ясна — заставить район снять свою (неприемлемую) кандидатуру председателя, предлагая альтернативный вариант, который устроил бы и село, и район⁷⁰.

Подведем итоги: если сравнить уровень отходничества в конце 30-х гг., в 20-е гг. и в начале 1900-х гг., мы увидим, что в 30-е гг. он был выше, чем в 20-е, несмотря на отток более 10 млн крес­тьян в начале десятилетия, по всем расчетам, почти исчерпавший избыток сельского населения. Однако число отходников в конце 30-х гг. не достигло показателя предвоенных лет, хотя отчасти это можно объяснить ростом количества рабочих мест для проживаю­щих в селе колхозников поблизости от дома. Во второй половине 30-х гг. примерно в каждом четвертом колхозном дворе в Совет­ском Союзе был отходник и в каждом третьем — наемный работ­ник⁷¹.

Тем не менее, уровень отходничества к концу 30-х гг. доволь­но сильно понизился по сравнению с предреволюционным десяти­летием. Возможная гипотеза, которая еще ждет подтверждения со стороны специалистов по истории экономики, такова, что финан­совое бремя, лежавшее на плечах крестьян, в конце 30-х стало меньше, чем 20 — 25 лет назад. Если и так, оно все же оставалось весьма существенным. Выплаты наличными в колхозе были малы и ненадежны, и заработки на стороне представляли важнейшее подспорье для любого крестьянского хозяйства, неспособного про­дать на рынке достаточно продукции с приусадебного участка, чтобы уплатить налоги, — т.е. для значительной части хозяйств. Даже в урожайном 1937 году весь денежный доход советских кол­хозников, полученный в колхозе, вряд ли превышал доход от по­бочных заработков на стороне⁷².

Крестьяне так же неприязненно относились к отходникам, как и при крепостничестве и в пореформенную эпоху, считая, что те увиливают от своей доли общинных (колхозных) повинностей. Это одно из самых ярких свидетельств того, что колхоз действи­тельно выполнял функции преемника сельского мира с его прин­ципом разделенной ответственности, причем карательная сторона этого принципа и вызываемая им взаимная зависть, возможно, как всегда, проявлялись сильнее, чем взаимная поддержка, кото­рая, по идее, должна была быть его естественным следствием.

Стоит отметить поразительно большое число колхозников, мало или совсем не работавших в колхозе. Из 36 млн колхозников и кол­хозниц трудоспособного возраста (16 — 59 лет), согласно исследо­ваниям, проведенным Госпланом в 1937 г., более 13 млн чел. — 37% — являлись по сути пассивными членами колхоза, вырабаты­вающими меньше 51 трудодня (т.е. работающими в колхозе не

более 45 дней в году), и почти 5 млн чел. из этого числа не выра­батывали трудодней вообще. Примерно половину пассивных кол­хозников составляли отходники (4 млн чел.) и колхозники, жив­шие в деревне, но работавшие на стороне (2,3 млн чел.), осталь­ные — женщины, трудившиеся на приусадебных участках. Ис­пользуя замалчивавшиеся данные переписи 1937 г., можно подсчи­тать, что группа пассивных членов колхоза включала 42% всех женщин трудоспособного возраста и 30% мужчин⁷³.

Выборочная проверка колхозов в 10 областях, проведенная в том же году, подтвердила впечатление, что значительное число колхозников занимались чем угодно, только не работали в колхо­зе. В зимние месяцы, по данным проверки, в среднем колхозном дворе (размеры его не указаны) работал только один его член, принадлежащий к возрастной группе 16 — 59 лет. Лишь на не­сколько месяцев летом средний двор давал двух работающих. Более того, в отдельных регионах степень участия в работе кол­хоза была гораздо ниже. Например, в Киевской и Воронежской областях средний двор — мужчины, женщины и дети — отраба­тывал в колхозе всего около 260 дней в год⁷⁴.

В мае 1939 г. высшее партийное руководство, встревоженное ростом числа сообщений о нехватке людей в колхозах и о том, как колхозы тратят все свои наличные средства, нанимая работни­ков со стороны, провело в ЦК несколько встреч с секретарями об­комов и райкомов, чтобы выяснить, в чем дело. Один за другим выступавшие говорили о том, как велико число колхозников — во многих местах треть и больше, — которые вместо колхозных тру­додней находят иные источники средств существования. На юге они неплохо зарабатывают на жизнь, торгуя продукцией своих приусадебных участков, в Центральном промышленном районе, как правило, становятся рабочими, оставляя семьи в деревне, а в некоторых случаях, как докладывал секретарь Московского обко­ма, в придачу к заработной плате извлекают дополнительный доход, сдавая свои приусадебные участки другим колхозникам и единоличникам⁷⁵.

Результатом вышеописанных встреч стало введение постанов­лением майского пленума 1939 г. минимума трудодней — первая серьезная попытка ограничить для колхозников возможности под­рабатывать на стороне после установления паспортной системы и ограничения отходничества в начале 1933 г.⁷⁶. Вскоре началась война, и потому трудно судить, насколько действенной оказалась эта мера. Пока наличная оплата труда колхозника оставалась крайне низкой, у него был сильнейший стимул, чтобы искать ис­точник дохода на стороне. Положение существенно не менялось вплоть до резкого повышения денежных выплат колхозникам во времена Хрущева, которое, по-видимому, и стало причиной того, что широко распространенная практика отходничества отошла в прошлое.

Власть

Советская власть осуществлялась в деревне насильственными, произвольными, зачастую жестокими мерами. Но, как историчес­ки сложилось в России, представители власти были рассеяны в небольшом количестве на обширной территории, поэтому, по мне­нию крестьян, забывать о них было для советской власти столь же характерно, как и терроризировать их, и первое подчас вызы­вало не меньшее возмущение, чем второе. В начале 30-х гг. в де­ревню хлынул поток горожан, проводивших коллективизацию, затем в 1933 г. последовал уже менее мощный наплыв коммунис­тических кадров для политотделов МТС, которые должны были справиться с волнениями, вызванными голодом. Однако подав­ляющее большинство людей со стороны через несколько лет вер­нулись в город. В обычные времена присутствие коммунистов в деревне было подвержено сезонным колебаниям. Множество их приезжало с различными официальными миссиями осенью, на время проведения государственных заготовок, несколько меньшее число являлось весной на посевную, но зиму с крестьянами про­водили очень немногие¹.

В среднем сельском районе СССР с населением 40 — 50 тыс. чел. в середине 30-х гг. имелось 100 оплачиваемых административ­ных работников, 40 из них работали в райцентре, 60 — в сельсове­тах². В иерархии районной администрации главным человеком был первый секретарь райкома партии, председатель исполкома район­ного совета (РИКа) занимал второе место. Для крестьян еще одной ключевой фигурой являлся заведующий земельным отделом райис­полкома (райзо). К земельным отделам, организованным в конце 1934 г., перешли многие дисциплинарные и контрольные функции, выполнявшиеся раньше политотделами МТС. В сферу их полномо­чий входило утверждение и смещение колхозных председателей, а также составление посевных планов для отдельных колхозов.

В деревне то и дело звучало слово «район» («район прика­зал», «вы за это ответите перед районом»), и районные руководи­тели во время редких визитов в колхозы держались как важные шишки. Крестьяне всячески домогались привилегии быть послан­ными в район, скажем, на курсы животноводов, а получить рабо­ту в районе означало огромное жизненное достижение. Но во всех прочих отношениях «район» не слишком заслуживал названия культурного центра. Печальным примером может служить город Грязовец (население 8400 чел.), центр Грязовецкого района (насе­ление 90000 чел.) Вологодской области, который в 1932 г. мог по­хвастаться железнодорожной станцией, водопроводом в 21 доме,

гостиницей на 30 мест, аптекой и пожарной командой, разъезжав­шей на трех телегахЗ.

В середине 30-х гг. районная администрация в Советском Союзе имела телефонную связь с областью в четырех случаях из пяти и могла дозвониться лишь до двух третей своих сельсове­тов — если телефоны работали, что в то время случалось далеко не всегда. В очень немногих колхозах в 30-е гг. был телефон: если район хотел связаться с колхозом, ему приходилось вызы­вать председателя в райцентр или посылать в колхоз своего пред­ставителя (обычно в двуколке или верхом)⁴.

Сельский совет в середине 30-х гг. являлся административной единицей, на территории которой проживали около 2000 чел. В его юрисдикцию входили от 3 до 10 колхозов в зависимости от местности, в среднем районе насчитывалось примерно 20 сельсове­тов. «Село» исторически означало сельское поселение со своей церковью (в отличие от «деревни», не имевшей церкви), но в 30-е гг. село лишилось церкви, мало что получив от советской власти вза­мен. Сельсовет по сути был организацией, собирающей налоги, вплоть до 1937 г., когда функция сбора государственных налогов (кроме местного «самообложения») перешла к району. По словам очевидца, работа его «сводилась к тому, что председатель сельсо­вета пробегал по деревне, собирая налог, собирал самообложение, заставлял ехать за дровами, следил за выполнением обязательного постановления о трудгужевой повинности». Начиная с 1933 г. сельсовет также выдавал паспорта крестьянам, уезжающим на за­работки⁵.

Сельсовет середины 30-х гг. состоял из председателя на окла­де и секретаря и располагал скромным бюджетом (в размере до половины месячного оклада председателя), который председатель мог использовать для найма дополнительного персонала, как пра­вило, сельского участкового, не имевшего специального образова­ния, и сельского исполнителя. В 30-е гг. председатель сельсовета получал 100 — 200 руб. в месяц, в зависимости от величины райо­на, а секретарь — 80—160 руб. Этого хватало на жизнь, в отли­чие от жалких 20 руб. в месяц, выплачивавшихся в 1926— 1927гг., и, конечно, сам факт постоянного ежемесячного оклада повышал статус должности. Тем не менее, должность председате­ля сельсовета, по-видимому, не слишком отличалась по своему статусу от должности председателя колхоза, судя по частым сооб­щениям о перемещениях кадров с одного из этих постов на дру­гой. Как и колхозный председатель, председатель сельсовета обычно был выходцем из местных крестьян — зачастую из колхо­за, находящегося в юрисдикции данного сельсовета, и семья его продолжала работать в колхозе⁶.

Одна из самых примечательных особенностей советской власти в деревне середины 30-х гг. — слабое присутствие коммунистичес­кой партии. После первых лет коллективизации коммунистов в

сельской местности было немного, и число их на протяжении почти всего десятилетия неуклонно понижалось⁷.

Пик роста членства в партии на селе пришелся на 1932 г., явившийся кульминацией четырехлетнего периода беспрецедент­ного набора в партию среди сельского населения, более чем удво­ившего число коммунистов, входивших в первичные сельские пар­тийные организации. На 1 января 1933 г. в деревне насчитыва­лось почти 900000 членов партии (что составляло чуть меньше четверти от общего числа по стране), две трети из них состояли в партийных организациях колхозов⁸.

Однако после 1933 г. эта цифра стала быстро уменьшаться. Сельские парторганизации особенно пострадали от партийных чисток в 1933 г. Многие из них потеряли тогда от четверти до трети своих членов, что, должно быть, находилось в непосредст­венной связи с повальными арестами в тот же период сельских должностных лиц за «либерализм» по отношению к крестьянству. На Северном Кавказе, разоренном голодом и казачьими бунтами, 26000 чел. были исключены из партии в ходе официально объяв­ленной партийной чистки и еще 13000 чел. — за отдельные про­ступки, в том числе дезертирство со своего поста и бегство из района, — в целом исключенные составили приблизительно поло­вину всех членов региональной партийной организации. По стране почти каждый четвертый председатель колхоза или сельсовета, состоявший в партии, был исключен в 1933 г., а ряды коммунис­тов — простых колхозников поредели еще сильнее. Новая полоса чисток в 1934 г. нанесла даже больший урон, лишив все сельские парторганизации в целом трети оставшихся членов, а колхозные ячейки — почти 40%. Чистки 1935 — 1936 гг. повлекли за собой дальнейшие потери, хотя уже не в таких масштабах, как за два предыдущих года. В результате установленного в 1933 г. морато­рия на прием в партию на место исключенных почти до самого конца десятилетия не приходили новые члены партии⁹.

К началу 1937 г. сельские парторганизации насчитывали мень­ше 400000 коммунистов, в том числе колхозные ячейки — меньше 200000. Коммунисты, занимавшиеся крестьянским трудом, состав­ляли меньшую часть от общего числа членов партии, чем в 1927 г. (соответственно 11% и 14%), и даже в абсолютном выражении эта цифра была ненамного больше (205000 чел. в 1937 г.)¹⁰. В Вель­ском районе Западной области, согласно одному источнику, в 1937 г. насчитывалось всего 239 членов и кандидатов в члены партии¹!.

Оскудение партийных рядов влекло за собой несколько послед­ствий. Во-первых, не находилось достаточно коммунистов для за­мещения высших руководящих должностей в райцентре, не говоря уже о сельсоветах и колхозах. В 1938 г. в Советском Союзе комму­нистом был лишь каждый пятый председатель колхоза, тогда как в начале 30-х гг. — каждый второй, а в начале 1936 г. — еще почти каждый третий. Сельсоветы демонстрировали еще более печальную

картину: в январе 1936 г. коммунисты среди их председателей со­ставляли меньше пятой части¹².

Во-вторых, в деревне второй половины 30-х гг., вероятно, больше было бывших коммунистов. В колхозе, не имеющем в своем составе членов партии, вполне мог жить хоть один бывший ее член, нередко удрученный своим исключением и связанной с этим потерей жизненных благ. По-видимому, этим отчасти объяс­няются неожиданно чуткое внимание к политике на селе (см. гл. 11) и «оппозиционные настроения» (крайне редко связанные с какой-либо организованной партийной оппозицией), постоянно отмечаемые в деревне.

В отличие от 20-х гг., в 30-е и комсомол не перехватил иници­ативу. За исключением нетипичного периода первой пятилетки, комсомольцы не играли сколько-нибудь заметной роли в сельской властной структуре. Почти не было комсомольцев среди председа­телей колхозов (4 — 5% в 1936 г.), так же как среди директоров МТС и их заместителей. Причина этого, несомненно, заключалась в том, что молодые крестьяне, серьезно приверженные комсомоль­скому движению, столь же серьезно были настроены покинуть село. Хотя комсомол в 1935 г. официально стал массовой моло­дежной организацией, что должно было повысить его влияние в среде непролетарской молодежи, на деревне это почти никак не отразилось: общее число сельских комсомольцев в 1938 г. лишь на 36% превосходило показатель 1927 г., когда комсомол был еще элитарной организацией для избранных¹^.

СЕЛЬСКАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ

С точки зрения крестьян, весь государственный администра­тивный аппарат, громоздившийся над колхозом, был создан, чтобы наживаться за их счет. «Сельсоветчики и комсомольцы только и знали — это ходить по деревням и "выкачивать" нало­ги», — жаловались крестьяне из Западной области в 1935 г.¹⁴. Ощущение эксплуатации со стороны властей усугублялось тем, что новые «хозяева» — от района до сельсовета — часто пользо­вались своей властью са