История с привидением и зубной щеткой

Этот рассказ хорошо иллюстрирует чувствительность японских женщин. Он о зубной щетке, но, разумеется, вполне возможно, все это неправда, чьи-то выдумки от начала до конца, и в таком случае я прошу прощения, что отнял у вас время, но ведь никогда не знаешь точно, правдива или нет та или иная история, не так ли?

Давным-давно в городе Токио повстречались американец и молодая японка, слово за слово, вспыхнула страсть, они стали любовниками, но она относилась к их встречам гораздо серьезнее, чем он. Прошел месяц, может, больше, и много ночей она провела в его квартире, а по утрам уходила домой или на работу.

Как-то вечером она принесла с собой зубную щетку. До сих пор она чистила зубы его щеткой. Спросила, может ли оставить тут свою. Она так часто у него ночует, что лучше бы чистить зубы своей зубной щеткой, а не одалживаться все время у него. Он сказал «да», и она поставила свою зубную щетку в стакан рядом с его. Они, как обычно, занялись любовью, сияя здоровьем молодой страсти. На следующее утро она с удовольствием почистила зубы собственной щеткой и ушла на весь день.

Пока ее не было, он размышлял об их отношениях. Она нравилась ему, однако намного, намного меньше, чем он ей. Он думал о ее зубной щетке. Потом зашел в ванную и стал ее разглядывать. Эта зубная щетка рядом с его собственной совсем его не обрадовала. Ситуация выходила из-под контроля.

Вытащив зубную щетку из стакана, он отправил ее в мусор. Потом в этот же день заглянул в аптеку и купил там самую дешевую зубную щетку во всей Японии. Ее зубная щетка была синей. Эта — красной. Он поставил новую щетку в ванную на то же место, где раньше стояла прежняя.

Тем же вечером она к нему зашла.

Они выпили и немного поболтали.

Ей было хорошо.

Потом понадобилось в ванную.

Ее не было десять минут.

Это больше, чем обычно. Он подождал. Осторожно отпил виски. Подержал во рту, проглотил. Снова подождал.

Она вышла из ванной.

Когда она туда уходила, ей было хорошо и радостно. Вернувшись, она повела себя очень спокойно и сдержанно. Сказала ему, что забыла о важной встрече, дело не терпит отлагательств, ей очень жаль, но придется идти прямо сейчас. Он сказал, что все понимает, и она поблагодарила его за это понимание.

С тех пор он ее не видел.

«Скайлэб» над могилами Эббота и Костелло[3]

В последнее время всякий раз, когда я смотрю на кур — здесь, в Монтане, к северу от Йеллоустоунского парка, — мне приходит в голову одна и та же мысль; дело уже дошло до того, что я просто обязан с кем-то поделиться — неважно, будет от этого лучше или хуже, слушайте.

Ах да, забыл предупредить:

Если вы рассчитываете услышать драму о курах и их месте под сводом небесным, оставьте эти мысли. Все, что я вам сейчас открою, не годится для сценария к фильму-катастрофе с Бёртом Рейнольдсом в роли куриного фермера, который собственными руками наводит порядок, а еще с блистательными эпизодическими ролями Регги Джексона, Лиллиан Картер, Реда Баттонса, Билла Уолтона, Элизабет Тейлор, могилами Эббота и Костелло плюс Чарлтоном Хестоном в роли «Дуба».

Неделю назад я понес курам недоеденные кукурузные початки. Приятно бывает

растормошить их этими объедками, дабы стимулировать кладку духовных яиц, что так похожи на выходы в церковь.

Заметив, что я с чем-то в руках вышел из дому, куры сбежались к забору. Мое появление в курятнике с остатками кухонного добра явилось для них главным событием дня.

Иногда я чувствую себя дирижером хорала, ведь всякий раз, когда я направляюсь к курам, они устраивают своим кудахтаньем страшный гвалт. Интересно, как восемнадцать кур исполнили бы «Мессию».

Я нес им шесть очень больших початков в маленьком полиэтиленовом мешке, но если вы хотите знать правду, вот она: початки были огромными, гигантскими, вы таких в жизни не видали!

Я собирался перебросить их через забор и заняться собственной жизнью. Однако, подойдя к курятнику и увидав, что куры столпились плотно друг к дружке, я понял, что надо бросать осторожно и постараться не попасть кукурузными початками по их куриным головам. Мне представилось, как громадные кукурузные початки валятся с неба, и три, а то и четыре курицы теряют сознание. Эта перспектива меня нисколько не обрадовала.

Я почти видел, как они лежат без чувств, а другие курицы, сгрудившись с серьезными минами вокруг павших товарищей, глядят на меня с антиимпериалистической ненавистью во взорах:

«ЯНКИ-ПЕС, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ!»

Нет-нет, ни в каком виде не надо вешать на мою жизнь еще и эту ответственность, у меня и без того довольно проблем, а потому перед тем, как вытрясти из мешка кукурузу, я чуть-чуть прошагал вдоль забора.

Едва груда кукурузных початков вывалилась из мешка, от паствы отделилась курица, рванула ко мне, и все шесть початков опустились точно ей на голову. Конечно, никакого сознания она не потеряла. Курица отлетела в сторону и на целый фут подпрыгнула в воздух. Затем вернулась на землю, потрясла как следует головой — убедиться, что та на месте, — и присоединилась к трапезе и товаркам, которым было абсолютно по фигу, что секунду назад на эту чугунную башку свалились шесть кукурузных початков.

Я уходил в легкой растерянности, размышляя о вероятных комбинациях шести кукурузных початков с восемнадцатью мишенями, то есть куриными бошками, и о том, как же так вышло, что одна курица получила их все на свою голову. Должны быть и другие комбинации. Например: один кукурузный початок на шесть различных куриных голов; или два кукурузных початка на одну куриную голову, три початка на каждую следующую, а оставшийся кукурузный початок, промахнувшись мимо всех доступных куриных голов, благополучно падает на землю.

Думаю, вы представляете, что творилось у меня в мыслях, — но я пока не признался, зачем рассказываю вам эту историю. Иногда я чувствую себя той самой курицей, что получила на свою голову все шесть кукурузных початков.

Продавец кроватей

Он сидит один в море кроватей. Они плещут вокруг него, как тихие неподвижные волны. В Сан-Франциско зима, идет дождь, и никто не хочет покупать кровати. Ему лет сорок и скучно. Так и сидит, окруженный кроватями на любой вкус и фасон. В огромном зале, наверное, пятьдесят или шестьдесят двуспальных кроватей, а он сидит на одной.

Он понимает, что ситуация безнадежна, — судя по тому, как снял пиджак и просто сидит. На нем парадная рубашка, галстук и полагается быть пиджаку, чтобы продавец имел респектабельный вид служащего, искренне озабоченного продажей кроватей, но сейчас ему на все это совершенно наплевать.

«Никто не будет сегодня покупать кровати, — думает он. — Могу я, по крайней мере, чувствовать себя как человек».

Он также знает, что хозяин не одобрил бы его снятый пиджак, но хозяин ушел к стоматологу вырывать зуб мудрости, так что… с хозяином разобрались.

Дождь все идет.

Будет лить весь день не переставая.

Сквозь огромные панорамные окна кроватного магазина продавец смотрит на дождь, но не видит его. Пару секунд он размышляет, как дошел в своей жизни до торговли кроватями. В колледже он изучал введение в медицину, мечтал стать врачом, но он бросает эти мысли. Слишком они тягостны, лучше выбросить из головы.

Кровати между тем ждут хозяев.

Они ждут покоя сна и подскоков страсти, что калечит пружины. Они ждут тысяч чистых простыней, что станут потом грязными. С парой девственных простыней это произойдет совсем легко.

На этих кроватях люди будут зачинаться и люди будут умирать.

Век спустя кровати превратятся в музейные экспонаты, изумляя и поражая новых людей, которые будут носить странную одежду, а может статься, и говорить на еще не придуманных языках.

Продавец, едва не потерявшийся в безбрежности этих кроватей, не знает, что на самом деле он пастырь будущего, а кровати — его паства.

Мост из колесной цепи

1960-е:

Многие вспоминают, как ненавидели президента Линдона Бейнса Джонсона, а может, любили Дженис Джоплин и Джима Моррисона — это с какой стороны посмотреть. Упокой, Господи, их души.

Я же вспоминаю индианку, искавшую в снегу колесную цепь. Ей было лет пятьдесят, и увидели мы ее не сразу. Дело происходило в Нью-Мексико в 1969 году. Ее брат терпеливо стоял на обочине рядом с синим грузовичком эпохи Водолея. Они с женщиной были примерно ровесниками, но, как я уже сказал несколько слов назад, самой женщины там не было. Нам только предстояло ее увидеть.

Стоял он фактически в чистом поле, и мы затормозили спросить, не нужна ли помощь.

— Нет, — ответил он, — все нормально.

Раз такое дело, мы спросили, доберемся ли по этой дороге до нужного нам невразумительного места — каких-то старых индейских развалин. Нужно добавить, что все происходило в занесенном снегом пейзаже и другой половиной этого «мы» или «нам» была моя с тех пор давно потерянная девушка. Последний раз я слышал, что она где-то в Южной Америке.

Мы просто катались на джипе по Нью-Мексико, рулили сквозь позднюю зиму и раннюю весну, интересуясь пейзажами и редко отвлекаясь на людей.

— Дорога хорошая, — сказал индеец. — Впереди меньше снега. Через три или четыре мили совсем хорошо. Тут хуже всего.

От этих слов нам стало лучше.

Дорога, белая колея неопределенности, исчезала за преждевременным горизонтом. Там, словно бакены, высились над настилом пустыни мощные столовые горы. Дорога исчезала в их бескорабельной настороженности.

Я был почти уверен: этим столовым горам глубоко плевать на дорогу. Дорога для них значила не больше проплывавшего мимо комикса. В конце концов, когда-то на их глазах начиналось время.

— Там моя сестра, — сказал индеец, небрежно показывая на дорогу, так быстро исчезавшую с лица земли.

— Что? — спросил я, не расслышав, а может, просто не поверив его словам.

— Ищет цепь. Я потерял там колесную цепь. А она ищет.

Я смотрел на дорогу.

Я никого не видел.

— Примерно в миле, — сказал он, не опуская руки.

Одной ногой он стоял на подножке грузовичка.

— Там кто-то есть, — сказал я, все так же разыгрывая простака.

— Моя сестра, — сказал он. — Хорошо бы она разыскала эту цепь. Я купил ее за три доллара. Старую.

— Ага, — машинально согласился я. А что еще я мог сказать — ведь совершенно точно не видел на дороге ни индианки, ни колесной цепи.

— Увидите ее, передайте, что я так тут и жду.

— Угм. — Я подслеповато сощурился, и голос прозвучал стуком белой трости по дороге.

Мы попрощались, проехали пару миль, а потом, как и обещал индеец, увидали женщину — она шла по обочине, высматривая в снегу колесную цепь.

Этим поздне-холодным снежно-ясным нью-мексиканским утром она искала ее очень внимательно. Мы остановились, и она подняла голову. Покорность обветрила ее лицо, а глаза отражали вечность.

Английская королева давным-давно потеряла бы терпение, заставь ее кто-нибудь искать в снегу трехдолларовую цепь.

— Ваш брат вас там ждет, — сказал я, словно слепец, мотнув головой на дорогу.

— Я знаю, — сказала она. — Это по нем.

— Не нашли? — Я был похож на крота.

Я видел прекрасно, что в руках у женщины нет никакой цепи, значит, она ничего пока не нашла, но надо же было что-то сказать.

— Где-то здесь, — ответила женщина, окидывая взглядом 121 тысячу квадратных миль, составляющих площадь Нью-Мексико.

— Удачи, — сказал я десять лет назад, в шестидесятые, ставшие теперь такой же легендой, как и времена короля Артура, что сидит вместе с «Битлз» за Круглым столом, и Джон поет «Люси в небесах с алмазами».

Мы медленно ехали в семидесятые, оставляя позади ее саму, ее снежные поиски колесной цепи, оставляли ее брата, что терпеливо ждет у синего грузовичка, с которого потихоньку облезает краска эпохи Водолея.

Белизна

Когда бы я ни задумался всерьез о белом цвете, я всегда вспоминаю ее, ибо она и есть предельное воплощение белизны.

Она пришла на нечто среднее между выставкой знаменитого японского писателя-художника и его же раздачей автографов. Она сильно им интересовалась, а он просто сидел за столом и подписывал свою последнюю книгу. За автографами выстроилась длинная очередь. Женщина не вставала в очередь — только ходила, ходила и ходила по галерее, глядя и не глядя на картины.

Она была очень красива, а свои невероятные ноги демонстрировала как настоящее событие, каковым они и были. Их венчали черные туфли на высоких каблуках, чем-то похожие на акул.

Женщина знала, как спровоцировать внимание.

Время от времени она проходила мимо стола, где писатель, точно машина, раздавал автографы. Он подписывал книги, как будто его изобрела фирма «Сони».

Ее он не замечал.

Она умела делать семь или восемь медленных продуманных шагов, затем резко поворачиваться на каблуках, словно акула для атаки.

Прошел не один час, людская очередь постепенно испарилась, осталась небольшая горстка, и тогда она театрально, словно в луче софита, шагнула к столу. Достала из сумочки книгу и принялась ждать, когда стоявшие перед ней люди исчезнут с лица земли.

Настал ее черед.

Представляю, как билось ее сердце, пока она стояла рядом с писателем. Тот взял книгу и подписал, так и не подняв взгляд. Все. Очень медленно она повернулась и отошла от стола. Ни разу не оглянувшись, скрылась за дверью.

На ней было белое платье.