Формирование средневековых индийских литератур 29 страница
Абу-ль-Ала аль-Маарри родился в селении Мааррат ан-Нуман (Сирия) в семье мусульманского богослова. Слепой с детства, он все же сумел изучить философию, богословие и мусульманское право, арабскую грамматику, древнюю поэзию и другие науки, т. е. овладеть всем комплексом знаний, обязательных для образованного мусульманина того времени; его произведения насыщены эрудицией и разнообразными реминисценциями из древнеарабских преданий, Корана и хадисов. Большую часть жизни гениальный слепец прожил «узником двойной тюрьмы» — слепоты и добровольного заточения, причем в его дом стекались почитатели и ученики со всех концов мусульманского мира, а многие образованные люди состояли с ним в переписке.
Кроме двух собраний стихов, аль-Маарри принадлежит множество научных сочинений, относящихся к различным областям знаний и посланий научно-литературного характера. К сожалению, лишь немногие из них сохранились до наших дней. Наибольший интерес представляет «Послание о прощении» («Рисалат аль-гуфран»), некоторыми особенностями сюжета напоминающее видения европейской средневековой литературы. «Послание о прощении» сочинено автором в 1033 г. в ответ на письмо богослова
235
и литератора Ибн аль-Кариха, в котором тот высказывается по вопросам догматики с ортодоксальных позиций, обрушивается на еретиков и пытается доказать, что всякие проступки против веры неизбежно влекут за собой наказание как в земной жизни, так и в потусторонней.
«Послание о прощении» начинается серией иронических комплиментов в адрес Ибн аль-Кариха за его «благочестие» и «близость к богу». Далее следует рассказ о путешествии Ибн аль-Кариха в загробный мир и описание жизни в раю, сделанное сатирически на основании буквального понимания текста Корана. Оказывается, после смерти и воскресения Ибн аль-Карих попал в Долину Воздаяния, где долго страдал от жары и жажды, ожидая решения своей участи. Еще в земной жизни он запасся документом, подтверждающим его добрые деяния, и, оказавшись перед вратами рая, он расталкивает толпу страждущих и преподносит хвалебные стихи стражу рая Ридвану.
Последовательно Ибн аль-Карих ведет переговоры с дядей пророка Хамзой, с его двоюродным братом Али и, наконец, с самим Мухаммадом, но пророк требует от Ибн аль-Кариха бумагу, где было бы сказано, что тот раскаялся и получил отпущение грехов. Таким образом, нравы на небе удивительно напоминают нравы современного поэту общества. В конце концов после долгих проволочек Ибн аль-Карих получил из «Большого дивана» свидетельство о покаянии и был прощен Мухаммадом, приложившим свою печать.
Еще беспощаднее осмеивает аль-Маарри традиционные коранические представления, описывая пребывание Ибн аль-Кариха в раю. Здесь, как и в земной жизни, царит несправедливость, многие попали сюда «по недосмотру», а другие были пропущены на определенных условиях. Так, прославлявший вино доисламский поэт аль-Аша в соответствии с хадисом — «кто не отрекся от вина в этой жизни, будет лишен его в той» — вынужден в раю довольствоваться лишь медом, когда все другие обитатели рая «кувшинами достают вино, смешанное с медом, из райского источника». Встречает Ибн аль-Карих в раю и многих доисламских поэтов, причем все они оказались прощенными и попали в рай на основании каких-либо указаний Корана или хадисов, цитатами из которых и грамматическими рассуждениями аль-Маарри ловко уснащает текст, создавая иллюзию как его строгой академичности, так и своей абсолютной ортодоксальности.
Подобно герою «Божественной Комедии» Ибн аль-Карих совершает также путешествие в ад, где беседует с дьяволом-иблисом. Иблис задает ему ряд ехидных вопросов, которые служат косвенной критикой коранических представлений о загробном мире.
Таким образом, «Послание о прощении» не только остроумная пародия на традиционное мусульманское представление о загробной жизни, но и осмеяние придворных панегиристов и лицемеров, рассчитывающих при помощи своих «благочестивых» стихов попасть в рай. Аль-Маарри показывает, как мусульманские богословы-традиционалисты, толкуя буквально коранический текст, создали нелепую и противоречивую легенду о загробной жизни в раю, который они представляют себе как полное и неограниченное удовлетворение своих земных страстей. «Развивая» их учение, аль-Маарри демонстрирует его абсурдность.
Как всякий верующий мусульманин, аль-Маарри не ставит под сомнение основные догматы ислама, но, как образованный философ-рационалист и мыслитель-скептик, он иронизирует над традиционными представлениями о воскрешении из мертвых, о загробной жизни, отрицает учение о предопределении и, объявляя разум единственным критерием истины, считает возможным аллегорическое толкование коранических утверждений.
Отвергая обвинение Ибн аль-Кариха в адрес Башшара ибн Бурда, Ибн ар-Руми, аль-Мутанабби, аль-Халладжа, Ибн ар-Раванди и других поэтов и философов, он доказывает, что там, где богослов-ортодокс видит ересь, следует видеть лишь поэтический прием. Аль-Маарри защищает право литератора на свободомыслие.
Стихи поэта собраны в двух книгах: «Искры из огнива» («Сакт аз-занд») и «Обязательность необязательного» («Лузум ма ла яль-зам», или, короче, «Аль-Лузумийят»). Юношеские стихи книги «Искры из огнива» (панегирики, элегии, самовосхваления) носят еще традиционный характер, в них отчетливо ощущается влияние аль-Мутанабби и других поэтов классического периода. Панегирики, обращенные к официальным лицам, несут на себе следы учености, но и им уже присуща та яркость образов, которая впоследствии отмечает все его поэтические произведения. В самовосхвалениях поэт по традиции прославляет свой род и свои собственные достоинства. Элегии (на смерть матери и некоторых друзей), написанные с большой философской глубиной, содержат грустные размышления о человеческой судьбе.
Наиболее зрелые в философском и поэтическом отношении стихотворения аль-Маарри вошли в сборник «Обязательность необязательного», который по праву считается вершиной арабской философской лирики. Заглавие сборника можно истолковать двояко: некоторые критики
236
предполагают, что оно подразумевает обязательность выраженных в стихах мыслей для автора и необязательность их для других людей, иные же объясняют заглавие использованием в сборнике необязательной в классической арабской поэзии двойной рифмы.
Широк и разнообразен круг вопросов, волнующих аль-Маарри, но доминирующие темы его лирики — это социальная несправедливость, порочность каждого человека и общества в целом, зло и страдание как непреодолимый закон бытия, тайна жизни и смерти. Каждая строка лирико-философских медитаций аль-Маарри проникнута напряженным трагизмом, его мысль полна мучительных контроверз. Гневное презрение к миру сочетается в его сознании с любовью к людям, обличение переходит в сострадание, мизантропия оборачивается страстным призывом к справедливости, защитой униженных и обездоленных, попытка рационалистического постижения миропорядка сменяется ощущением власти хаоса, и всем духовным поискам неизменно сопутствует сомнение. Жизнь представляется поэту цепью бесконечных страданий. Его все время преследует мысль о мировом зле, несовместимом со всеблагостью божества, порой переходящая в критику созданного богом миропорядка.
Когда бы по делам господь судил людей,
Не мог бы избежать возмездия злодей.
А сколько на земле мы видели пророков,
Пытавшихся спасти людей от их пороков.
И все они ушли, а наши беды — здесь,
И ваш недужный дух неисцелен поднесь.
(Перевод А. Тарковского)
Размышляя об «основных вопросах бытия» — о добре и зле, о моральном долге человека, об истинной вере, о тайне жизни и смерти, — поэт как бы перебирает различные доктрины, ничего не абсолютизируя, все пропуская через горнило разума и сомнения. Правоверный мусульманин по воспитанию, аль-Маарри порой доходит до крайних форм свободомыслия, за что даже получил кличку «зиндик» (еретик). Его лирико-философские размышления проникнуты чувством глубокой неудовлетворенности нравственным состоянием общества, ощущением одиночества человека во враждебном ему мире; но истину видит поэт лишь во внутреннем усовершенствовании, в служении людям, в ненасилии. Вольнолюбец и скептик, слепой поэт мудро прозрел трагический социальный опыт смутного времени и общий кризис средневекового сознания.
Поэтический стиль аль-Маарри передает напряженный драматизм мысли, каждая строка его стихов — законченный афоризм. Поэт любит соединять противоположные понятия: жизнь — смерть, радость — страдание, молодость — старость и т. д. В одной строке сталкиваются контрастные пары, воображение движется от понятия к его противоположности, причем своеобразная симметрия поэтической строки как бы объединяет несовместимые начала в единое гармоническое целое.
Бесспорен огромный талант аль-Маарри, очень велика роль этого философа и поэта, завершившего целую эпоху развития арабской классической литературы и синтезировавшего в своем творчестве различные элементы сложной и пестрой арабской средневековой культуры. Значение аль-Маарри далеко выходит за ее пределы. В своей философской лирике и прозе поэт уже в XI в. поднялся до рассмотрения мировоззренческих и этических вопросов, волновавших человечество на протяжении многих последующих столетий.
В X—XII вв. расцвету арабской поэзии сопутствует развитие прозы: нравоучительной литературы адаба, деловых и научных трактатов рисала, а в народной литературе — городской новеллы и эпопеи (о народной новеллистике см. наст. изд., т. III). В большинстве своем прозаические сочинения того периода, особенно деловые и личные послания, писались рифмованной и ритмизованной прозой, часто весьма изысканной. В X в. возникает особый жанр макамы — короткой плутовской новеллы, сатирически рисующей нравы средневекового города. Мастера этого жанра писали особо изощренной, до предела насыщенной сложными фигурами арабской риторики рифмованной прозой, что ограничивало их аудиторию узким кругом знатоков литературы.
Древние арабы словом «макам», или «макама», обозначали место сбора племени, а также беседы, ведущиеся на племенных собраниях. После образования Халифата этим словом стали называть беседы в кругу халифов и эмиров, а также литературные собрания в кружках богатых и знатных меценатов. Со временем содержание слова менялось, и к X в. термин прочно закрепился за жанром изысканной плутовской новеллы, весьма популярным в литературных кружках.
Герой макам — образованный бродяга, слоняющийся по городам Халифата и добывающий пропитание хитрыми проделками, в которых он проявляет необыкновенную находчивость и литературную одаренность. Жизненной основой этого персонажа была распространенная в Средние века в городах фигура нищего литератора, о плутовских проделках и остроумии которого ходило множество анекдотов.
237
Первые дошедшие до нас макамы принадлежали перу Бади аз-Замана аль-Хамазани (970—1007), сочинившего, по его собственному утверждению, около 400 макам, из которых сохранилась лишь 51. В качестве главного героя в его макамах фигурирует некий Абу-ль-Фатх аль-Искандарани, ловкий, предприимчивый, наглый и вместе с тем беззаботный бродяга, из рассказа в рассказ меняющий профессию и добывающий средства существования хитростью, а иногда и мошенничеством. Повествование в макамах аль-Хамазани ведется от лица другого персонажа — купца Исы ибн Хишама, которого торговые дела и судьба забрасывают в различные города Халифата.
Между новеллами (макамами) нет сюжетного единства — их объединяет лишь личность героя, неизменно на каком-то этапе появляющегося в каждом рассказе и поражающего читателя очередной проделкой.
В каждом из рассказов Абу-ль-Фатх имеет свой особенный облик: то он оратор, выступающий в костюме воина и призывающий правоверных подняться на борьбу с византийцами, то фокусник, уверяющий, что он в состоянии оживлять мертвых и обнаруживать пропажу, то нищий-попрошайка, то переписчик бумаг на рынке, то имам, возглавляющий молящихся мусульман, то странствующий факир, призывающий к воздержанию. Грим и костюмы помогают Абу-ль-Фатху делаться неузнаваемым, и лишь его ловкость да удивительный литературный талант выдают мошенника.
Хотя далеко не всегда авантюры героя оканчиваются успешно, веселый нищий не унывает. При всех обстоятельствах он остается бодрым и жизнерадостным. «Судьба, — говорит он, — лживый призрак. Кружись, вертись, как вертится она»; «То судьба причиняет мне зло, то моя бодрость помогает ее победить».
По содержанию макамы аль-Хамазани неоднородны. В одних представлены жанровые сценки из жизни средневекового города, другие приобретают как бы исторический характер благодаря таким персонажам, как поэт Зу-р-Румма или политический деятель Сайф ад-Дауля. В них ощущается прежде всего стремление автора развлечь читателя или позабавить его каким-либо курьезным случаем, свидетельствующим об удивительной сноровке нищих и бродяг, и вместе с тем продемонстрировать литературное мастерство автора.
Дальнейшее развитие жанр макамы получил в творчестве прославленного стилиста аль-Харири (1054—1122). Любитель и знаток классического арабского языка, он решительно выступал против всяких отклонений от классических норм в сторону живой речи. Перу его принадлежит несколько сочинений по филологии, где он обрушивается на писателей, включавших в свои произведения разговорные формы и обороты.
Иллюстрация: Иллюстрация к произведениям Харири
Арабская рукопись
Аль-Харири создал 50 макам, сборник которых автор преподнес везиру халифа аль-Мустаршида. Подражая аль-Хамазани, аль-Харири сделал героем своих макам некоего Абу Зайда из Саруджа (Сарудж — город в Северной Месопотамии) — образованного и предприимчивого нищего-бродягу. Повествование в макамах аль-Харири ведется также от лица путешественника и купца аль-Хариса ибн Хаммама, переезжающего из города в город и неизменно оказывающегося свидетелем очередной проделки героя. В каждом городе судьба сталкивает его с Абу Зайдом, появляющимся в различных местах всегда в новом виде и обнаруживающим в своих проделках ум, великолепное владение литературным арабским языком и мастерство поэтического экспромта.
Образ главного героя макам аль-Харири — Абу Зайда многим напоминает героя макам аль-Хамазани — Абу-ль-Фатха и представляет собой как бы его дальнейшее развитие. Абу Зайд — ловкий плут, сочетающий в своем характере лукавство и доброту, беззастенчивость
238
и великодушие. Каждый раз он появляется в новом виде на различных людских сборищах, рассказывает о своих вымышленных похождениях и, увлекая слушателей своим красноречием, добивается, чтобы его накормили и напоили, собрали ему небольшую сумму для переезда в другой город, где вся история повторяется заново. Свое независимое положение Абу Зайд ценит очень высоко.
«Оставаться бедным и переходить из одной страны в другую, в глазах моих, предпочтительней должности, занятие которой сопряжено с неудобствами. Какое бы значительное место мы ни занимали, мы осуждены переносить чужое высокомерие и упреки».
Отношение автора макам к их главному герою — находчивому бродяге-поэту — выражено тоном, в котором ведется повествование рассказчика-купца. Несмотря на то что Абу Зайду неоднократно удается перехитрить Ибн Хаммама, рассказчик не только не испытывает к нему неприязни, но, напротив, говорит о нем с явной симпатией. Жизнеспособность, находчивость, образованность, остроумие Абу Зайда вызывают восхищение, неблаговидные поступки его и плутни — лишь доброжелательные упреки. Мы не находим в макамах ни назойливой дидактики, ни нравоучений. Тип ловкого бродяги, умеющего овладеть любой ситуацией, вырастает из атмосферы жизни арабо-мусульманского города, В отношении автора к герою уже чувствуется любование индивидуальным началом и богатыми возможностями человеческой натуры, столь характерное для культуры Развитого Средневековья, стоящего на пороге Ренессанса.
Вторжение крестоносцев в пределы Халифата в XI—XII вв. не прошло бесследно для жителей охваченного войной региона. Впервые в истории Западная Европа и арабо-мусульманский Восток пришли в тесное соприкосновение, создавшее возможность широкого культурного обмена. Вместе с тем образование крестоносных государств способствовало в середине XII в. известной консолидации втянутых в войну мусульманских общин Сирии, Палестины и Египта.
В этот период в эйюбидском Египте складывается героико-романический эпос, часто именуемый народным или даже лубочным романом. Изложенные прозой, рифмованной прозой или стихами, а чаще всего рифмованной и ритмизованной прозой с поэтическими отступлениями анонимные сочинения составляли основной репертуар народных чтецов-исполнителей. За многие века формирования этот жанр претерпел значительную эволюцию, вобрав в себя древнейшие эпические сказания, городскую новеллистику, волшебные сказки и разнообразные исторические и псевдоисторические рассказы. Основы таких эпопей начали возникать с VIII в., но дошли до наших дней, как правило, в более поздней версии, со многими наслоениями после многовековой обработки исполнителями и переписчиками.
В отличие от европейского рыцарского романа, пришедшего на смену героическому эпосу и возникшего, как правило, в придворной среде, сложившийся в городах мусульманского Востока эпико-романический жанр и изначально, и на всем протяжении своего развития носил ярко выраженный народный характер. Пережитки языческих верований перемешаны в этих произведениях с мусульманским учением, характерные для горожан этические представления — с куртуазной моралью, мотивы народных сказок — с древними эпическими сказаниями и раннефеодальным эпосом. В результате арабские народные романы с их занимательной фабулой, как и другие жанры народной литературы, в отличие от аналогичных форм на Западе, реально противостояли строго формализованной панегирической поэзии и «ученой» прозе образованных сословий.
Арабский народный роман обычно строится в форме жизнеописания (сира). До наших дней дошло около двадцати таких романов, причем наиболее известный из ранних образцов этого жанра — многотомная эпопея «Жизнеописание Антара» («Сират Антар»), герой которой — знаменитый бедуинский поэт-воин Антар, живший в доисламской Аравии в конце VI — начале VII в. (о других арабских народных романах см. наст. изд., т. IV). Скудные сведения о его жизни, известные нам по комментариям к его стихам в средневековых антологиях, позднее обросли многочисленными легендами и в конце концов сложились в огромную эпопею из 32 частей. Древнейшие части романа, повествующие о жизни Антара в Хиджазе, восходят к рубежу VIII—IX вв., другие же эпизоды, в которых речь идет о приключениях Антара за пределами Аравии на фоне войн с Византией и крестоносцами, относятся к более поздним временам и являются позднейшими наслоениями, отличающимися от древнейших частей эпопеи не только фабулой, но и тоном и всей атмосферой повествования.
Фабула основных частей романа строится вокруг истории любви Антара к своей двоюродной сестре, дочери знатного абсита, Абле, брака с которой он добивается ценой множества славных подвигов, преодолев бесчисленные трудности и козни, чинимые родными Аблы, соперниками и недругами. Далее следует описание нескончаемой цепи подвигов и приключений героя, арена которых от эпизода к эпизоду расширяется,
239
охватывая Иран, Византию, земли франков, острова Средиземного моря, Испанию, Северную Африку, Эфиопию, Египет и другие земли.
Из ничтожного раба в начале эпопеи Антар постепенно становится вождем многих племен Аравии, возглавляет армии Ирана, Византии и других государств, участвует в решении судеб европейских народов. В эпопее отражены доисламские племенные войны, войны арабов с персами, византийско-иранское соперничество, арабские завоевания в Азии, Африке и Европе и крестовые походы. Однако как бы далеко в пространстве и времени ни заносила Антара фантазия рассказчиков, все же после очередной серии походов и множества любовных и других приключений герой возвращается к своей Абле в родной Хиджаз, где соплеменники празднуют его возвращение, а враги и завистники снова принимаются за свои козни. Пестрая ткань эпопеи, ее эпические, новеллистические и сказочно-фантастические элементы сотканы в фабульно-единую историю племенного героя, неразрывно связанного со своим племенем.
Европейские критики часто называют «Жизнеописание Антара» рыцарским романом по аналогии со средневековыми европейскими произведениями этого жанра, основываясь на наличии в эпопее галантных сцен, аксессуаров рыцарского быта и некоторых частных фабульных совпадений с европейскими рыцарскими повествованиями. На такую аналогию наталкивает и сама история Антара, которого называют фарисом (всадником), рыцарем своей «дамы» Аблы, всегда борющегося с несправедливостью, защищающего обиженных (прежде всего женщин), странствующего по свету и неоднократно декларирующего принципы рыцарской чести. Все это дало основание одним исследователям усмотреть в романе прямое влияние европейских образцов, другие, напротив, видят в этом доказательство влияния Востока на европейский рыцарский роман.
Однако «куртуазные» элементы «Жизнеописания Антара» — лишь внешний покров, нечто вроде маскарадного костюма, мало соответствующего как жизненной почве эпопеи — доисламскому родо-племенному укладу, так и эпико-героическому существу ее сюжета и образов. В основе своей Антар — бедуинский богатырь, огромный, могучий, безрассудно-отважный, неистовый и простодушно-доверчивый, подобно другим богатырям, в образах которых многие народы воплотили идеал воина и человека. Антару еще ни в какой мере не свойствен односторонний пафос служения, характерный для героев более позднего рыцарского романа, ему присущи те эпическая полнота и разносторонность характера, которые составляют существо наивного реализма в образах героев архаического родового эпоса.
В фабуле «Жизнеописания Антара» множество эпических общих мест, большинство образов романа соответствует общеэпическим канонам, а поэтика, стилистический и образный арсенал обладают всеми чертами наивно-эпического стиля.
239
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА И ПОЭТИКА IX—XIII ВВ.
Уже в Средние века у арабов возникает литературная критика. Если в Древности арабский поэтический канон предстает перед нами как обычай, как определенная совокупность стихийно сложившихся в процессе поэтической практики приемов, то начиная с IX в. возникает потребность в их осознании и систематизации, а также в выработке оценочных критериев. Чуждые старинным бедуинским традициям жители империи нуждаются в четких дефинициях, чтобы включиться в сложившуюся издревле традиционную культуру. И хотя эти дефиниции вырабатываются на основе арабского поэтического канона, его аналитическое осмысление становится возможным благодаря влиянию греческой философской мысли.
Уже филологи VIII—IX вв. Абу Убайда (728—825) и аль-Асмаи (ок. 739 — ок. 830) положили начало филологической критике. Они собирали и изучали поэтические произведения, устанавливали их подлинность, выясняли старинные значения слов, снабжали текст филологическими и историческими комментариями. При этом в отборе лучших образцов древней поэзии сказывался их вкус и проявлялись их критерии. Часто в основу своих суждений они клали сохраненные традицией оценки древних арабов, современников доисламских поэтов. При этом филологи признавали лишь полезных им в их филологических изысканиях доисламских поэтов, новыми поэтами они не занимались. Куфийский филолог Ибн аль-Араби (ум. 754) вообще отрицал какие-либо положительные черты у новой поэзии.
Однако нападки на новую поэзию имели и политическую причину. В них проявлялся антишуубизм идеологов империи. Древние поэты были чистокровными арабами-бедуинами, в то время как новые поэты были выходцами из арабизированного населения империи (Башшар Ибн Бурд, Абу Нувас, позднее Абу Таммам) и в большей мере испытали влияние неарабских культур. Поэтому провозглашение абсолютного превосходства древней поэзии в то же время означало признание приоритета арабских завоевателей, их языка и культуры.
240
К середине IX в. относится деятельность одного из первых литературных критиков, Ибн Кутайбы (828—889), сформулировавшего свои взгляды на поэтическое искусство с антишуубитских позиций. Ибн Кутайба был первым критиком, попытавшимся выработать критерии художественной ценности произведения. Как всякий классицист, он предпочитал древнюю поэзию, хотя и утверждал, что оценка как древней, так и новой поэзии должна основываться на единых критериях. Тем не менее только древняя поэзия с ее тематикой и композицией могла быть, по его мнению, моделью для подражания. Противостоя стремлению поэтов «Обновления» реформировать поэзию, он попытался навсегда оправдать, узаконить и зафиксировать композицию классической касыды, ее поэтику и стилистику: «Новый поэт, — писал он, — не должен отступать от пути древних, подражая им в частях касыды. Он не должен останавливаться около обитаемого жилья или плакать около сохранившегося строения, ибо древние останавливались у покинутого становища и едва заметных следов кочевья, не должен ехать на осле или муле и описывать их, ибо древние ездили на верблюдице или верблюде, не должен подъезжать к чистым и проточным водам, ибо древние останавливались около мутных и стоячих, не должен пересекать на своем пути сады нарциссов, миртов и роз, ибо древние пересекали заросли полыни, ханва и арака...» (перевод И. Ю. Крачковского).
Иной аспект арабской поэзии анализирует другой выдающийся филолог и поэт — Ибн аль-Мутазз в «Книге о новом стиле» («Китаб аль-бади»), попытавшийся систематизировать используемые поэтами фигуры и тропы и разработать для их обозначения соответствующую терминологию. Ибн аль-Мутазз выявил пять основных и одиннадцать второстепенных фигур и украшений и, опираясь на стихи древних поэтов, Коран и сунну, попытался доказать, что все они не были изобретены поэтами нового времени, но использовались арабами уже в древности. Начиная с Ибн аль-Мутазза, изучение поэтических фигур стало одной из важнейших областей науки о поэзии. Отметим, однако, что уже в Средние века были филологи, занимавшие иную позицию в отношении новой поэзии. Таким был, в частности, филолог ас-Саалиби (961—1038), восхищавшийся новой поэзией и посвятивший поэтам X в. специальный труд «Жемчужина времени» («Ятимат ад-дахр»).
В большой мере под влиянием греческой науки оказался выдающийся литературный критик, грек-христианин, принявший ислам уже в преклонном возрасте, Кудама ибн Джафар (ум. ок. 922). В своей «Критике поэзии» («Накд аш-шир») он сделал попытку изложить основы арабской поэтики. Начав с определения поэзии как «размеренной рифмующейся речи с законченным смыслом», он последовательно проанализировал ее элементы — поэтическую лексику, метрику, рифму, жанры поэзии и ее образную систему. Рассматривая поэтическое творчество как ремесло, Кудама полагал, что знание и строгое применение законов поэтики обеспечивают художественные достоинства произведения. Такой «рационалистический» взгляд на творчество впоследствии прочно закрепился.
Более компилятивный характер имели трактаты по поэтике аль-Аскари (ум. 1005) «Книга двух искусств — прозы и поэзии» и Ибн Рашика (ум. 1070) «Опора в искусстве поэзии и ее критики». В 10 главах своего сочинения аль-Аскари касается почти всех вопросов искусства поэзии, начиная от соотношения поэтических образов, идей (поэтическое содержание), способов их выражения (форма) и кончая перечнем категорий бади и сложного, волновавшего критиков вопроса о праве на заимствование одними поэтами у других поэтических идей и образов. Сочинение Ибн Рашика — самый полный труд по поэтике. Автор во введении говорит, что «собрал все лучшее, что разыскал в трудах предшественников». Понимая задачу книги весьма широко, Ибн Рашик включил в нее все, что должен был знать критик для оценки поэтического искусства, начиная с пространно излагаемой истории поэзии и арабской просодии и кончая фигурами бади.
Окончательное превращение арабской средневековой науки о литературе в стройное учение с теоретической основой и выработанной терминологией относится к X—XIII вв. Заслуга в обобщении трудов средневековых ученых принадлежит ас-Саккаки (1160—1228), который в энциклопедическом труде «Ключ наук» создал стройную классификацию наук о словесном искусстве. Со времени ас-Саккаки средневековые филологи лишь изучали его книги, адаптировали и комментировали их. В эту эпоху окончательно складываются основные понятия поэтики. Филологи начинают различать уровни структуры литературного произведения. Выделяется «Наука о поэтических темах» («Ильм аль-маани») и «Наука о красотах стиля» («Ильм аль-байан»), в которых рассматриваются вопросы художественного стиля и образной системы как в поэзии, так и в прозе.
240
АРАБСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ИСПАНИИ
(АНДАЛУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА) VIII—XIII ВВ.
Значительную роль в развитии арабской средневековой литературы сыграло население арабской Испании (Андалусии). За восемь столетий
241
своего пребывания в Испании арабские завоеватели совместно с берберами и арабизированным местным испано-римским и вестготским населением сумели создать высокую культуру, выдвинувшую Андалусию в один ряд с наиболее развитыми областями арабского мира.
Арабы пришли в Испанию во втором десятилетии VIII в. При поддержке североафриканских берберских племен они за три года (с 711 до 714 г.) завоевали большую часть Пиренейского полуострова. Только на Севере Испании, в горах Астурии, испанцы сумели сохранить независимость и создать небольшое испано-вестготское королевство. В 756 г. на территории завоеванной арабами Испании образовался фактически независимый от багдадских Аббасидов эмират с центром в Кордове, во главе с Абд ар-Рахманом I, выходцем из дома Омейядов. В 929 г. эмир Абд ар-Рахман III принял титул халифа, закрепив этим актом свою независимость от багдадских халифов.