Формирование средневековых индийских литератур 10 страница

Поэзия Тао Юань-мина обеспокоена нравственными проблемами. «Бедные ученые», для которых нет ничего выше правды, герои древности, неукоснительно соблюдающие требования долга, — вот чьему образу жизни всегда готов следовать поэт: «А кто говорит, что умерли эти люди? Далекая быль, — но путь их ясней с годами!» Сам Тао Юань-мин повторил и путь жертвенности, и путь бедности. Некогда, в III в. до н. э., храбрец Цзин Кэ пошел на смерть для того, чтобы освободить мир от тирана. Тао Юань-мин совершил свой подвиг разрыва с неправедной, обеспеченной жизнью, предназначенной ему по праву рождения. «Бедные ученые» жили независимо и не марали себя суетой погони за корыстью. «Кто сказал, будто людям примириться с бедностью трудно? Им примером далеким эти прежних лет мудрецы». И Тао Юань-мин выбрал бедность не потому, что она лучше безбедного существования: он тоже предпочел бы не нуждаться. Он выбрал правду, а с нею и бедность, всегдашнюю ее спутницу в этом несовершенном мире. Так стихи Тао Юань-мина служат пояснением его жизни, и о чем бы ни писал поэт, все это — и «Стихи о разном», и «За вином», и «Подражание древнему» — всегда отклик на современность, всегда объяснение жизненной его позиции. А она заключается в том, что человек на протяжении ограниченного малым сроком земного своего существования (ибо смерть означает конец всему) должен быть нравственным и приносить окружающим добро: «Не теряя мгновенья, вдохновим же себя усердьем. Ибо годы и луны человека не станут ждать!» Поэзия Тао Юань-мина, вдохновляя человека на подвиг бескомпромиссной, высоконравственной жизни, учила его спокойному взгляду на смерть как на завершение пути. Последние строки «Поминальной песни» поэта: «Как я смерть объясню? Тут особых не надо слов; Просто тело отдам, чтоб оно смешалось с горой!»

Иллюстрация: Тао Юань-мин

Старинный китайский портрет

В поэзии Тао Юань-мина нашло свое оригинальное выражение все лучшее, все самое нравственно высокое, что было накоплено китайскими поэтами за века до него. И наиболее ярко это проявилось в фантазии «Персиковый источник». Она состоит из прозаического предисловия и стихов, в ней рассказывается о том, как некий рыбак попал в счастливый крестьянский мир людей, пятьсот лет тому назад бежавших от гнета циньского тирана и ныне живущих так, что у них все равны и «государевых нет налогов».

В стихах Тао Юань-мина глубина и ясность мысли всегда соединены с поэтичностыо ее выражения.

104

Стихи небогаты внешними событиями, поскольку последних не так уж много в размеренной деревенской жизни поэта, но любое движение обыденной этой жизни могло бы вызвать интерес и душевное сочувствие даже одной своей безыскусной искренностью. Однако же за простотой этой, за непосредственностью общения с природой сокрыта мысль о самой человеческой жизни в смешении радости ее и горечи. И когда поэт говорит: «Жену я зову, детей мы берем с собою, И в добрый к нам день гулять далеко уходим», — наше впечатление не ограничивается милой этой незамысловатой картинкой, потому что выше рассказано о душевном состоянии поэта, о грусти и веселье его в бедности.

Образцом глубины, многослойности поэтической мысли могут служить многие стихи Тао Юань-мина. Среди ставших хрестоматийными стихотворений такого рода выделяется одно из цикла «За вином». Оно принадлежит к лучшим во всей китайской поэзии:

Я поставил свой дом

в самой гуще людских жилищ,

Но минует его

стук повозок и топот коней.

Вы хотите узнать,

отчего это может быть?

Вдаль умчишься душой,

и земля отойдет сама.

Хризантему сорвал

под восточной оградой в саду,

И мой взор в вышине

встретил склоны Южной горы.

Очертанья горы

так прекрасны в закатный час,

Когда птицы над ней

чередою летят домой!

В этом всем для меня

заключен настоящий смысл.

Я хочу рассказать,

и уже я забыл слова...

(Перевод Л. Эйдлина)

«Отшельник» Тао Юань-мин оказался отшельником особого рода, пришедшим к тем, кто в его понимании и были настоящими людьми. От чиновничьей суеты, от гоняющихся за корыстью и пустой славой он вернулся к труду в поле, к дружбе с крестьянами, к беседе с такими же, как он, «бедными учеными». И к этому воззвал в своих стихах. Влияние Тао Юань-мина на последующую китайскую поэзию огромно. Его творчество можно считать преддверием замечательной танской, а затем и сунской поэзии. Их высокое совершенство было обусловлено новаторскими для своего времени достижениями поэтического гения Тао Юань-мина.

Современниками Тао Юань-мина были Се Лин-юнь и Бао Чжао. Се Лин-юнь (385—433) — крупнейший мастер пейзажной лирики. Формирование этого жанра — одна из характерных черт китайской литературы IV—V вв. Воспевание красоты природы, изображение ее как арены действия сверхъестественных сил и как сферы человеческой деятельности — таковы темы пейзажной лирики. Се Лин-юню наиболее близка первая из них.

Богатый аристократ, он много путешествовал по стране, пристально и зорко всматривался в окружающий его мир. Наряду с живыми описаниями мы порою находим в стихах Се Лин-юня буддийские мотивы непрочности человеческой жизни, идеи ухода от мира, мистические образы. Но даже в мистических стихах поэта возникали яркие картины природы, и именно они определяли широкое распространение этих стихов и силу их воздействия на умы и сердца читателей.

Особенностью поэтической манеры Се Лин-юня было подчас перенасыщение текста словами и выражениями из древних конфуцианских книг, изощренность параллельного стиля, излишняя рассудочность и бесстрастность. В его описаниях реже ощущались настроения автора, чем в поэзии Тао Юань-мина, у которого пейзаж немыслим без человека и его чувств. Се Лин-юню был близок поэт Янь Янь-чжи (384—456), большой любитель древних текстов и загадочных историй и преданий. К группе пейзажистов принадлежал известный поэт Се Тяо (464—499). В его творчестве, обогащенном новыми открытиями в области поэтики, появляются черты, приближающие его к поэзии более позднего времени.

Традиции ханьских юэфу продолжил и развил выдающийся поэт Бао Чжао (ок. 414—466). Вместе с Цао Пи он стоял у истока семисловной поэзии (цикл «Тяготы странствий»), которая достигнет расцвета в творчестве великих поэтов VII—IX вв. Энергичный, мужественный, гневный стих Бао Чжао оказал впоследствии большое влияние на китайскую поэзию. Человек низкого звания, поэт писал о себе подобных, он восставал против того, что народ гибнет от голода и болезней, а кучка аристократов живет в роскоши и богатстве («Подражание древним», «Стихи на исторические темы»). В строках о службе на границе, о воинах, готовых на смерть во имя родины, перед нами предстает поэт, обеспокоенный частыми набегами иноземных племен на северных границах страны.

105

При жизни Бао Чжао не получил признания, но нанес сильный удар придворной поэзии и проделал значительную работу по накоплению «строительного материала» в области форм, имевших значение для дальнейшего развития китайской литературы.

105

ЛИТЕРАТУРНАЯ МЫСЛЬ

Конец V — начало VI в. было временем расцвета литературно-эстетической мысли. Поэтическая практика предшествовавших веков, весь ход развития китайской литературы получают в этот период свое теоретическое осмысление.

В древнюю эпоху, пытаясь анализировать такое сложное явление, как художественная словесность, китайские авторы рассматривали ее прежде всего в этическом плане. Их интересовала общественная роль литературы, ее вклад в дело «исправления нравов», воспитания образцового гражданина. Делая подчас наивно-материалистические выводы о природе творчества, они в то же время недооценивали его специфики. Даже такой выдающийся мыслитель I в., как Ван Чун, по сути дела, не признавал за литературой права на художественный вымысел.

Переломный момент наступил на рубеже Древности и Средних веков, когда взгляды «семи мужей» получили свое теоретическое выражение в трактате Цао Пи «Рассуждение об изящном слове». «Стихи и оды требуют украшенности» — в этих словах был дан критерий оценки, учитывающий особенности поэтического слова.

Цао Пи выделил основные признаки и других жанров. В своем трактате и посланиях он дал емкие и точные характеристики творчества своих современников (Чэнь Линя, Ван Цаня, Жуань Юя, Кун Жуна и др.). Решающим в литературном творчестве он считал одухотворяющую все живое субстанцию ци, которая проявляется в человеке как жизненная сила и одновременно как духовное начало. Иными словами, главным является врожденный талант, без которого нельзя достигнуть ни значительности в содержании, ни формального совершенства.

Возросший интерес к форме художественного произведения был шагом вперед по сравнению с достаточно утилитарной позицией древних авторов. Внимание к ней было необходимым и закономерным: столь совершенная во многих отношениях поэзия VIII в. могла возникнуть лишь на базе постижения внутренних законов поэтического мастерства. Однако с течением времени формалистические увлечения все больше становились препятствием на пути движения китайской поэзии.

Иллюстрация: Се Лин-юнь

Старинный китайский портрет

Знаменитый трактат поэта и ученого Шэнь Юэ (441—513) «О четырех тонах» обобщил опыт поэтической практики и заложил теоретический фундамент более позднего классического стихосложения, основанного на чередовании тонов: «ровного», «восходящего», «нисходящего» и «входящего». Шэнь Юэ не первым прибег в своих собственных произведениях к чередованию слов с различной тональностью и не первым сделал попытку теоретически его осмыслить, но он довел теорию музыкального звучания стиха до уровня законченной системы. Все основные положения, им высказанные, были последовательно подчинены единой цели — разнообразить мелодическое звучание произведения, устранить монотонность и скованность, сделать стих более музыкальным.

В противовес поэзии «старого стиля» (гути ши) Шэнь Юэ, а вслед за ним Се Тяо (464—499) и Сюй Лин (507—583) ввели в практику стихи так называемого нового стиля (цзиньти ши), подчинявшиеся правилу четырех тонов. Впоследствии в них выделялись три формы: цзюэцзюй, люйши и пайлюй. Цзюэцзюй («оборванные строки») — это пяти- или семисловное

106

четверостишие (цезура соответственно после второго и четвертого иероглифа-слова) с определенной системой римфовки и обязательной строго выраженной композицией: 1-я строка — зачин, 2-я — развитие, 3-я — поворот темы и 4-я — заключение. Люйши («уставные стихи») — это восьмистишие, которому присущи те же правила, но в композиционном отношении оно более свободно. Наконец, пайлюй — уставные стихи, не ограниченные количеством строк.

Учение Шэнь Юэ отразило реальные особенности структуры языка, приведя в соответствие с ней музыкальное звучание поэтической строки. Впрочем, излишне регламентированные, возведенные в непререкаемую норму, эти правила в конечном счете не только способствовали абсолютизации формы в ущерб содержанию, но и в сущности наносили ущерб самой форме, стесняя естественную пластику стиха, облегчая ремесленные упражнения эпигонов.

Появившийся в последние годы V в. трактат «Резной дракон литературной мысли» Лю Се представляет собой ответную реакцию на это всеобщее увлечение формальной стороной творчества. Лю Се сумел обобщить в своем труде все лучшее, что было создано китайской литературной мыслью до него, и вместе с тем сделать значительный шаг вперед — произведение его осталось вершиной теоретической мысли Средних веков и оказало большое влияние на последующее развитие литературной теории в Китае.

Лю Се (ок. 466—520?) — фигура примечательная, хотя и мало отмеченная историками. Свою сознательную жизнь он начал в книгохранилищах буддийского монастыря, а закончил монахом. Лю Се многие годы провел при императорском дворе: он был наставником наследника престола, т. е. одной из виднейших фигур в государстве. Правда, его воспитанник, Сяо Тун (501—531), так и не стал императором, но благодаря Лю Се он оставил свое имя в истории культуры Китая как составитель антологии «Литературный изборник», собрания всего лучшего, что было создано китайской изящной словесностью в предыдущие века.

Буддийские взгляды Лю Се почти не проявляются в трактате: в построении литературной теории он следует в русле чисто китайской традиции. Свою теорию литературы он основывает на идее дао. Дао (букв. — путь) — извечный закон бытия и движущая сила Вселенной, сама неизменная в этом движении, подобно оси вращающегося колеса. Дао — это всепроникающая абсолютная идея, находящая полное проявление в духовной жизни человека. Подобно небесным созвездиям и земным пейзажам, которые суть не что иное, как доступный глазу узор, отражающий незримую сущность бытия, дао, письмена литературных произведений — тоже узор, в котором выражает себя эта абсолютная идея. Такую концепцию литературы Лю Се излагает в первой главе своего трактата. Далее он дает глубокий и разносторонний анализ самих литературных явлений, отмечая их связь с окружающей действительностью. Однако литература не просто отзвук происходящих событий, как у наивных материалистов Древности, а такое отображение действительности, в котором значительную роль играет субъективный элемент: авторы «передают дух, рисуют образ, следуя за вещами и явлениями в их изменчивости; но кладут краски, создают звучание, также сообразуясь и со своим сердцем».

Вся его книга направлена против пустого словесного украшательства, за литературу «содержательную». Содержание он представляет себе более сложно, чем предыдущие авторы: Лю Се отделяет внутреннее, «чувственное» содержание, от внешнего, фабульного; произведение предстает перед ним как бы в триединстве: духовной наполненности, композиционной стройности и словесного воплощения. «Мысли и чувства — это душа (произведения), факты и суждения — его костяк, слова и красочность — плоть и кожа»,— так выражает эту мысль Лю Се. Однако основой основ и у него остается движение мировой духовности (фэн — букв. — веяние), порождаемое дао и находящее выход в словесном творчестве.

Рядом с книгой Лю Се обычно ставят трактат «Категории стихов» Чжун Жуна (ок. 469—518). В теоретическом отношении он менее интересен, по охвату материала (только пятисловные стихи) более узок, но ценен для нас тем, что представляет собой редкую для старого Китая разновидность литературной мысли — критику творчества отдельных авторов. Чжун Жун разбирает творения около ста двадцати поэтов и выделяет в развитии китайской поэзии две параллельные линии: одну — идущую от народных песен «Шицзина», другую — от «чуских строф». Всех поэтов по степени мастерства он делит на «низшую», «среднюю» и «высшую» категории. Чжун Жун «не пишет о живых», однако его трактат полон скрытой полемики, ибо он, подобно Лю Се, выступает против всеобщего увлечения изысканной формой, бездумного украшательства, за естественность звучания стиха. Как и для Лю Се, для Чжун Жуна главное — содержание. Он утверждает также идею подтекста и недосказанности в произведении, где «слова не исчерпывают смысла», столь важную для всей китайской поэзии в целом.

Критическая мысль проявлялась и в составлении ряда антологий: в них включались произведения, являвшиеся своего рода эталоном.

107

образцом для подражания. Именно тогда (в частности, Сяо Туном) из понятия «изящной словесности» (вэнь) были исключены сочинения не только исторические, но и философские, что тоже было проявлением движения теоретической мысли. Хотя европейское понятие художественной литературы как литературы вымысла (fiction) осталось чуждым для китайских теоретиков, они тем не менее все более осознавали особую природу художественного творчества и все четче обособляли словесность «изящную» от прочих видов словесности.

107

ФИЛОСОФСКАЯ ПРОЗА

Китайская проза III—VI вв. включает в себя многообразные явления. Прежде всего следует назвать философскую прозу, большей частью ритмическую и близкую поэзии, и новеллистическую, которая опиралась на фольклор и дала впоследствии обильный материал для литературной новеллы. Анализ обеих прозаических традиций показывает, что III—VI вв. — это целостный период литературного развития в Китае, время накапливания художественных приемов, освоения новых тем и форм, подготовившее подлинный расцвет литературы в танскую эпоху.

Ритмическая проза (пяньвэнь) была проникнута философской мыслью. Споры о даосизме и конфуцианстве, споры за и против новой религии — буддизма — создавали атмосферу творчества и поисков нового. Вместе с тем росло влияние народных песен, особенно южных. Конфуцианцы впоследствии отрицали ценность этой литературы. Но всегда в Китае были ее последователи. Пяньвэнь превратилась со временем в признанное средство высокопарного слога, стала языком императорских указов и манифестов. Но, с другой стороны, соответствие этой прозы стилистическим возможностям китайского языка позволило ей войти в арсенал большой литературы: повесть и классический роман спустя столетия вводят пяньвэнь для патетических и возвышенных описаний и портретов.

Среди образованных людей того времени чрезвычайное распространение получили «чистые беседы». Так они назывались потому, что речь обычно шла о философских, отвлеченных вопросах, а не об этико-государственных проблемах, излюбленных конфуцианцами. Каноническими образцами в то время стали «Даодэцзин» и «Чжуанцзы», а также древняя гадательная «Книга Перемен» («Ицзин»), входившая и в конфуцианский канон. «Чистые беседы» приводили своих участников к опасному для жизни свободомыслию. Жуан Цзи в «Жизнеописании некоего великого человека» в даосском духе мечтал о «золотом веке» Древности. Цзи Кан дошел до отрицания деятельности основателей древних династий и пренебрежительно отозвался о Конфуции. Проза Цзи Кана обширна и численно преобладает над поэзией. Для него характерны философские эссе в строго логическом духе. Конфуциански ясная манера изложения у Цзи Кана противоречит развиваемым им идеям, близким даосской философии.

Казнь Цзи Кана не устрашила вольномыслящих; Бао Цзин-янь написал свое эссе «Об отрицании государя» («У цзюнь лунь») уже после казни поэта.

Широкое распространение буддизма вызвало отповедь Фань Чжэня (450—515), выступившего с трактатом «Суждение о смертной душе». Буддисты яростно набросились на него. Среди противников Фань Чжэня были Шэнь Юэ и сам император лянской династии У-ди, верующий буддист.

В IV—V вв. разрыв между изящной прозой (вэнь) и деловой (би) стал особенно резок. Но, прежде чем перейти к деловой прозе, под которой тогда понимали любое сочинение вне стиля пяньвэнь, следует сказать еще о двух авторах, оставивших в изящной прозе значительные сочинения. Одним из них был Ван Си-чжи (321—379), прославленный каллиграф. Его письма и записки сохранились как произведения искусства. Особой известностью пользуется его предисловие к сборнику стихов «Мы в павильоне орхидей». Другим был Тао Юань-мин. Его проза настолько необычна для века, что до сих пор стоит особняком, в ней можно видеть истоки того стиля, который оформился в IX в. «древнего стиля» (гувэнь). Стиль Тао Юань-мина сравнительно прост и оживлен той поэтичностью и настроением, которые проявляются только у больших поэтов. Сохранилось его автобиографическое сочинение «Жизнеописание господина под сенью пяти ив».

Такие эссеистские сочинения теперь называют в Китае саньвэнь (букв. — свободная проза). Она в конечном счете поглотила и те жанры, в которых господствовал пяньвэнь, но это случилось много позже. Саньвэнь — свободный стиль, без обязательного смыслового параллелизма и ритмического — по структуре фразы.

При господстве стиля пяньвэнь сочинений, написанных свободной прозой, было немного. В период раскола на север и юг (IV—VI вв.) так писали чаще всего на севере. На юге саньвэнь применялся в исторических сочинениях. Но и эта свободная проза IV—VI вв. испытала в разной степени влияние пяньвэнь.

Недолго просуществовавшее объединение Китая в конце III в. отмечено в литературе трудом Чэнь Шоу (233—297) «История Троецарствия» в 65 главах. Через сто лет Пэй Сунь-чжи

108

(372—451) прокомментировал «Историю Троецарствия», добавив обильный легендарный материал из новеллистических сборников своего времени. Позднее на основе истории Чэнь Шоу и народных сказаний возникла знаменитая средневековая историческая эпопея «Троецарствие».

Среди историков также следует назвать Фань Е (398—445). Он собрал многочисленные записи и на их основе создал «Историю поздней Хань». Его труд все же уступает сочинениям Сыма Цяня и Бань Гу. Лучшие в литературном смысле разделы истории — биографии. Среди них впервые введены биографии литераторов «Избранные жизнеописания из садов литературы» («Вэньюань лечжуань»).

Оригинален труд Ли Дао-юаня (ум. 527 г.) — «Комментарий к «Книге Вод»», знаменитое географическое сочинение, которое описывает свыше тысячи рек Китая. Автор был человеком начитанным, много путешествовал, и все свои познания вложил в книгу. Она богата историческими свидетельствами, часто нигде более не сохранившимися. Ли Дао-юань собрал также немало народных легенд, поверий и даже строки из песен. Автор любил и чувствовал родную природу. «У гор и вод есть душа, и они с незапамятной древности знают свое», — писал он. Труд Ли Дао-юаня вызывал восхищение у потомков. Его ценили великие поэты танский Лю Цзун-юань и сунский Су Ши.

В середине VI в. появилось сочинение Ян Сянь-чжи «Описание храмов Лояна». Ян Сянь-чжи перемежает описание живыми рассказами о бедствиях войны. «Боясь, что потомки ничего об этом не услышат, написал я эти записки», — говорит он в книге. Ян Сянь-чжи сохранил картинки нравов своего времени: высокое искусство народных мастеров-строителей, безрассудную роскошь беспечных правителей, жестокость кровавых междоусобных войн, наивную веру в чудеса, успех буддийской религии в народе и при дворе.

В конфуцианском духе (нетипичном для того времени) написаны «Семейные поучения Яня». Автор Янь Чжи-туй (531—591) прожил жизнь, полную тревог: он служил четырем быстро сменявшимся династиям и на Юге, и на Севере Китая. В его поучениях немало событий из собственного опыта, метких и остроумных кратких характеристик. Так, об одном «знатном вельможе» он язвительно заметил, что тот во время траура «натирал лицо горохом, чтобы остались на нем полосы, похожие на следы пролитых слез». В «Поучениях» есть раздел «О литературе», в котором Янь приводит суждения многих современников и свое мнение. В целом он был близок ко взглядам Лю Се, автора «Резного дракона литературной мысли».

Литература III—IV вв. подходила к выработке совершенной по форме параллельно-ритмической прозы, которая окончательно сформировалась лишь в конце V в. в период Северных и Южных династий. Классиками «нового стиля» стали Сюй Лин и Юн Синь. Пяньвэнь прежде всего характеризуется параллелизмом, пронизывающим весь текст.

Вторым требованием стиля была иносказательность. На почве иносказательности пышно расцвели исторические отсылки и цитирование. Параллелизм и иносказательность с неизбежностью повлекли за собой высокопарность, пышность слога. Родившаяся еще в ханьских фу торжественность словаря шла рука об руку с вычурностью и причудливостью.

Наконец, классический пяньвэнь немыслим без ритмического благозвучия. В китайской поэтике под этим подразумевается соблюдение правил чередования тонов. Пяньвэнь говорит самим своим существованием, что для литературы иероглифической письменности звучание текста было так же важно, как и для любой другой литературы.

Китайский стих тогда развивался в сторону строгой нормализации. Поэты использовали пятисловный и семисловный размеры, поэтическая проза — пяньвэнь — завладела особым размером — чередованием четырехсловных и шестисловных фраз. Окончательное закрепление этого размера произошло несколько позже, в VII—VIII вв., когда появилось даже выражение «проза из четырех и шести» (сылювэнь), синоним для пяньвэнь. Лучшие образцы стиля пяньвэнь, наиболее эмоционально приподнятые, — это фу, которые так и называют пяньфу.

Сложность стилистических красот, их самодовлеющее значение и обязательность для автора «нового стиля» приводила к пренебрежению смыслом. Даже в лучших сочинениях логическая стройность, определенность и ясность часто теряются за красотами слога. Некоторые исследователи поэтому склонны считать, что в III—VI вв. авторы вообще не заботились о смысле, и все непонятное объясняют погоней за изяществом выражений, ритмическими требованиями и т. д. Трактакт в стиле пяньвэнь требовал от создателя невероятно огромного труда, но не препятствовал глубине мысли. Поэтики Лу Цзи и Лю Се — лучшее тому подтверждение.

В мировой литературе стиль, подобный пяньвэню, — явление редкое. Появление этого стиля и расцвет его, историческая жизнеспособность, распространение в разных жанрах, воздействие на фразеологию — все говорит за его соответствие самой природе китайского языка. В силу этого пяньвэнь специфичен. Как испытанное средство высокого слога он сохранялся всегда.

109

Слабость смысловой стороны в таких сочинениях, казалось, подтверждается тем, что в некоторых родах официальной прозы стиль пяньвэнь не употреблялся. Но из этого не следует, что он не годился для рассуждений вообще. Сохранилось немало философских сочинений в стиле пяньвэнь, начиная от Цзи Кана и кончая защитой буддизма в трактатах Шэнь Юэ. Причина была иной: параллелистический стиль рассматривался в официальных обращениях как прерогатива самого императора. Обращаться к нему в том же стиле считалось недопустимым.

Классики пяньвэнь Сюй Лин (507—583) и Юй Синь (513—581), уроженцы Юга, были связаны общностью знатного происхождения, судьбы и взаимной дружбой. Междоусобные войны вырвали обоих из привычного круга жизни. Юй Синь был задержан во время посольства и не вернулся из плена. Сюй Лин тоже провел на Севере много лет. Лучшие их сочинения полны бессильного отчаяния, тоски по родине, страстных призывов к справедливости. Знаменитая ода Юй Синя «Тоскую по Югу» не совсем обычна: взволнованность нарушает в ней строгий параллелизм. «Неправильности» этой оды стали образцом творческой свободы для танских поэтов (VII—IX вв.). Юй Синь был больше поэтом, чем его собрат.

Вторую половину своей жизни Сюй Лин провел в родном краю, при дворе династии Чэнь. Он составлял манифесты и обращения императора и написал множество высокопарных официальных документов. Литературной славой пользуется предисловие к составленной им антологии любовной поэзии «Новые напевы Нефритовой башни». Задержанный на Севере, в Чанъани, Сюй Лин писал горестные послания, сетуя на судьбу и плен. Несчастье, выпавшее на долю обоих писателей, помогло им в произведениях изощренного стиля заговорить с неподдельным волнением.

109

ПЕРЕВОДНАЯ БУДДИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Следует сказать и о переводной литературе, воздействие которой в это время было еще не литературным, а идеологическим. Первые переводы буддийского канона относятся, несомненно, к I в.: в документе 65 г. впервые встречаются буддийские выражения. Кашьяна Матанга между 58 и 75 гг. написал по-китайски «Канон из 42 глав», впоследствии утраченный. Это было отрывочное изложение монашеского устава и догм буддизма. Во II—III вв. активность буддистов возрастает. Парфянец родом Ань Ши-гао, индиец по происхождению Дхармаракша из страны Юэчжи и другие переводят сутры с помощью своих китайских последователей. Они проникли в Китай северным сухопутным путем из Западного края (так называли тогда китайцы многочисленные государства Центральной и Средней Азии).

«Золотым веком» переводной литературы в Китае можно назвать IV—VI вв. Известны 96 переводчиков этого времени, усердием которых было переведено на китайский язык 1087 сутр из 3437 глав. Сведения эти, конечно, неполны, но дают представление о религиозном рвении буддистов.

Крупнейшим переводчиком считается Кумараджива, индиец по происхождению, родом из Кучи (в Синьцзяне). Последние девять лет своей жизни в столице Китая Чанъани (с 402 г.) он отдал переводам. До этого Кумараджива прожил 18 лет в пограничной области Лянчжоу и овладел китайским языком. Он перевел свыше 300 глав сутр, в том числе полностью «Махапраджняпарамита-сутру», «Алмазную сутру», «Лотосовую сутру», «Вималакирти-сутру» и др. Кумараджива сожалел о потере художественных достоинств канона в китайском переложении и говорил: «В Индии местный обычай высоко ценит литературность сочинения. Стихи пишутся так, чтобы слова их ложились на музыку [...] Когда с санскрита переводят на китайский, потрясающая людей красота исчезает. Остается смысл, но теряется слог. Попробуйте разжевать рис для другого человека: рис потеряет прежний вкус, и тот, кому вы дадите отведать его, испытает тошноту».

Переводчики пытались излагать сутру в привычных Китаю формах. Гатхи они переводили четырех- или пятисловным стихом. В угоду традиционной сжатости китайской прозы переводчики сокращали бесконечные повторения, присущие стилю сутр. Тот же Кумараджива на смертном одре признался: «Из более трехсот цзюаней, вышедших из-под моей кисти, только одно сочинение не было сокращено».

Важным для китайской литературы был стихотворный перевод поэмы Ашвагхоши «Буддхачарита», выполненный индийцем Тамаджамой пятисловным нерифмованным стихом. Это крупнейшее по объему поэтическое произведение в китайской литературе. Тогда же были переведены «Нирвана-сутра», «Аватамсака-сутра», «Ланкаватара-сутра» и др.

Вместе с буддийским каноном в китайскую литературу проникал и его пышный, расцвеченный бурной фантазией стиль, свойственный индийским сочинениям, и сюжеты сказок и народных рассказов, и обычное для сутр чередование прозаического повествования со стихотворными строфами (гатхами). Все это так или иначе усваивалось китайской литературой, но сам процесс вживания чужой традиции был длительным