Формирование средневековых индийских литератур 16 страница
После Ян Вань-ли и Лу Ю окончательно падает влияние цзянсийской школы, наиболее выдающимся последователем которой в эти годы был Цзян Куй (1155—1221), подражавший Ли Шан-иню. На рубеже XII и XIII вв. одна за другой возникают две антицзянсийские группировки поэтов: «Четверо одухотворенных» («Сы лин»), главой которых был поэт Сюй Цзи (1162—1214), и «Скитальцы» («Цзянху»), наиболее видными представителями которых были Дай Фу-гу (1167—1248?) и Лю Кэ-чжуан (1187—1269). Поэты, объединившиеся в эти группы, резко выступали против цзянсийского «классицизма». В то же время ряд поэтов — У Вэнь-ин (1200—1260), Чжоу Ми (1232—1298), Ван И-сунь (1240—1290), Чжан Янь (1248—1320), — работавших преимущественно в жанре цы, продолжая традиции Чжоу Бан-яня, шлифовали и оттачивали форму, не выходя за рамки канонических тем. Последним взлетом поэзии сунского периода было творчество Вэнь Тянь-сяна (1236—1282) — полководца, попавшего в плен к монголам и отказавшегося служить новым властителям. После нескольких лет заточения он был казнен. Лучшие его произведения написаны в заключении и среди них — знаменитая «Песнь о прямом духе» — ода стойкости, мужеству и непреклонному духу человека, верного своему долгу, твердого и несгибаемого в бедствиях — достойное завершение творческого пути поэта, а вместе с тем и всего долгого и славного пути сунской поэзии.
143
ФИЛОСОФСКАЯ ПРОЗА X—XIII ВВ.
Прозаические сочинения авторов Северной Сун собраны Люй Цзу-цянем в свод «Зерцало сунской прозы» («Сун вэнь цзянь») из 150 цзюаней уже в XII в., а потому дошли до нас в редкостной сохранности. Своды литературы XII—XIII вв. составлялись спустя пять столетий, но и они еще очень обширны. Два наиболее значительных — «Нань Сун вэнь лу» («Записи южносунской прозы») и «Нань Сун вэнь фань» («Образцы южносунской прозы»).
Первые годы сунской династии прошли под знаком составления огромных компилятивных трудов «Высочайшее обозрение годов Тайпин» («Тайпин юйлань»), «Обширные записи годов Тайпин» («Тайпин гуанцзи»), «Цвет садов литературы» («Вэнь юань инхуа») — все это энциклопедические своды, вобравшие обширные выдержки из древних сочинений. Многолетняя компиляция наложила отпечаток на весь дух сунской прозы, литераторы того времени блистали энциклопедической образованностью.
Как и в поэзии, в прозе существовала господствующая сикуньская школа. Она провозглашала своим авторитетом танского Ли Шан-иня, но сами сторонники школы утратили свойственную ему глубину мысли и оригинальность. Стилистико-ритмические упражнения и необычность, экзотичность стиля ценились ее последователями превыше всего. Противники этой школы выступали за значительность и содержательность литературы, считая ее призванной проповедовать учение — Дао. Избрав своим корифеем Хань Юя, противники сикуньской школы отстаивали древний стиль (гувэнь) против современного стиля (шивэнь). Но не вопросы стиля были для них главным. Конфуцианская значительность произведения, философское содержание в максимально понятной форме — вот какую сторону доктрины Хань Юя унаследовали его сунские последователи.
Уже в первые годы сунской династии появляются литераторы, фанатически преданные традиции Хань Юя, повторяющие его проповедь. Лю Кай (946—999), первый и еще одинокий сторонник древнего стиля, расценивал художественность произведения как подсобное средство для распространения конфуцианских идей. Лю Кай и позднейшие его последователи — Му Бо чжан (979—1032), Ши Цзе
144
(1005—1045) не находили отклика у современников. Даже сочинения их учителя Хань Юя были тогда преданы забвению.
Учеником Му Бо-чжана был Оуян Сю, мыслитель, обладающий лирическим даром. В качестве влиятельного чиновника, руководившего государственными экзаменами, он круто изменил направление тогдашнего образования, а с помощью последователей — и весь господствовавший литературный стиль, резко выступая против бессодержательных стилистических упражнений. Вокруг него группировались лучшие писатели: Инь Шу (1001—1047), Мэй Яо-чэнь, Су Шунь-цинь, Су Сюнь (1009—1066) — люди одного с ним поколения и плеяда молодых, при его поддержке вошедшая в литературу и на государственную службу: Су Ши и Су Чэ (1039—1112), Цзэн Гун (1019—1083), Ван Ань-ши.
Оуян Сю творил во всех видах тогдашней литературы. Ему принадлежит «Новая история Тан» (совместно с Сун Ци) и «История Пяти династий». Его истории носили отпечаток индивидуальности: никому более в китайской историографии не удавалось написать историю целой эпохи, осветив ее со своей собственной точки зрения. После Оуян Сю династийные истории окончательно превратились в труды безлично-официозные. Оуян Сю первым взялся за пересмотр толкований конфуцианского канона. При его жизни эти работы были известны лишь узкому кругу друзей и единомышленников, но постепенно сделались предметами общего восхищения и подражания. Высоко ценил их Чжу Си, завершивший постройку системы неоконфуцианской мысли.
Оуян Сю создал новый жанр — заметки о стихах (шихуа). Все сунские поэтики писались в этом жанре. Заимствовав его непринужденную форму у жанра заметок (бицзи), Оуян Сю уже на склоне лет написал свою поэтику в форме отрывочных записей, наблюдений, сведений, воспоминаний о поэзии. Вслед за Оуян Сю более поздние авторы, даже излагая стройную систему воззрений, как, например, Янь Юй, облекали ее в форму собрания фрагментарных заметок.
Авторитет Оуян Сю покоился прежде всего на его мастерстве прозаика. Он высоко ценил Хань Юя, но стоял на иных позициях в решении кардинального для того времени вопроса о соотношении в творчестве вэнь (литературности) и Дао (учения).
Если для Хань Юя была важна прекрасная форма сочинения — безразлично, простая или усложненная при условии конфуцианского поучения в нем, — а раннесунские приверженцы гувэнь отводили литературности чисто служебную роль — для привлечения новых сторонников учения, — то Оуян Сю в известной мере синтезировал эти позиции: он требовал ясной, простой формы, четкого, недвусмысленного слова, богатства мыслей. На этих основах и расцвела сунская школа прозаиков, наиболее близким из которых к Оуян Сю был Су Ши. Ведущие писатели гувэнь в сунское время не отрицали начисто ритмизованно-параллелистическую манеру пяньли, как их предшественники. Те же Оуян Сю и Су Ши создали в этой манере высокопоэтические произведения. Но они навсегда сузили сферу ее применения. Поэтическое описание — вот где стал применяться пяньли. Правда, в официальной документации он — тоже по традиции — сохранился, причем сам Оуян Сю отверг предложения полностью изъять его из практики.
Показательной для творчества Оуян Сю является поэма в прозе «Голос осени». Это проза с использованием переменного внутреннего ритма и рифмы. Лиричность Оуян Сю в прозе передавалась всей его школе. Именно эта черта определила место сунской классической прозы в китайской литературе.
«Голос осени» позволяет говорить о расцвете в творчестве сунских авторов старого жанра фу. Поэтичность реформированного жанра строится на лирической настроенности и образности, не скованных усложненной манерностью Вместе с тем в обновленном жанре возникла свобода для размышлений, рассуждений согласно общим установкам прозы гувэнь и учения Хань Юя. Новые фу, получив название прозаических (саньвэнь фу) и оставшись вершиной мастерства сунских авторов (они не имели достойного продолжения в последующей литературе), ярко обнаруживают характерную черту общую всем жанрам сунской прозы, — синтетичность.
Со времен «Литературного изборника» Сяо Туна в китайской прозе сохранялась строгая система жанров, границы которых в прозе постепенно стирались. В сунское время все они в какой-то степени продолжали существовать, но значительно обогащали свое содержание; писатели стремились соединить в одном произведении и рассуждение, и описание, и повествование при общей лирической настроенности. Значительное место занимает историко-политическая проза. По сравнению с предшествующей она стала эмоционально взволнованной и субъективной, явно окрашенной авторской личностью, в духе лучших произведений Хань Юя и Лю Цзун-юаня. Доклады (бяо), послания (шу) и рассуждения (лунь) писались остро, публицистично.
Чэнь Лян (1143—1194) и Лу Ю внесли биографический элемент в жанр предисловия
145
(сюй): они у южносунских авторов стали портретны, а к собственным сочинениям — автобиографичны (Ли Цин-чжао, Вэнь Тянь-сян). Именно в сунское время в жанр предисловия проникают описания и лиричность.
Записки (цзи) были прежде только записью событий. Сунские авторы ввели в них и описания природы, и ассоциативные рассуждения. Они особенно культивировали записки о путешествиях (юцзи) и о достопримечательных строениях: пагодах, беседках и т. д. Чрезвычайно распространены впоследствии были и малые прозаические жанры — письма (шуцзянь) и послесловие (тиба).
Отдельно следует рассмотреть новый жанр сунской прозы, который оказал, пожалуй, наибольшее влияние на последующую литературу, — бицзи. Это собрание заметок обо всем, что интересовало автора, по составу необычайно пестрое и разнообразное. Отдельные записи кратки, но, собранные воедино, они составляют целые книги. Здесь и мнения о прочитанном, и разные случаи из жизни автора, его родных и знакомых, и слухи, и анекдоты. Особенно интересны тематические бицзи — так принято называть собрания пестрых сведений на определенную тему. Такие книги незаменимы для изучения эпохи. Часто они носят только справочный характер, иногда это уникальная маленькая энциклопедия. Не так давно переизданы бицзи, посвященные сунским столицам. В них записаны названия улиц и переулков, перечислены храмы, ворота и башни, описаны давно исчезнувшие дворцы и народные обычаи: праздничные, свадебные и погребальные; рассказано о местах общественных развлечений, садах и парках, знаменитых кушаньях и народном искусстве и т. д.
Отличительная черта бицзи — фактографичность. Она не равнозначна достоверности, так как в записях разных слухов и событий немало произвольного, но для жанра в целом характерно, что все записи имеют внешнее обоснование и опираются на факты, которые могли быть даже плодом фантазии, но которым автор верил.
Для бицзи характерна полная свобода обращения с чужими произведениями. В них изложено, обычно в сжатом виде, немало сюжетов повестей и новелл того времени. Они переписывались, дополнялись, улучшались или сокращались. Особое место занимают те бицзи, познавательная ценность которых соединяется с литературными достоинствами: «Лес записей Дун-по» Су Ши; «Записки из кабинета Процветания» Хун Мая, «Записки из Мэнси» Шэнь Гуа и др.
После Оуян Сю наиболее художественна проза Су Ши. Он сам в одном из писем рассказал о своем творчестве, что оно «сходно с бегущими облаками и текучей водой: сначала нет у него определенного облика, но всегда оно направляется туда, куда должно, и останавливается там, где нельзя не остановиться. Законы естественны: она живая и ничем не скована».
В серии эссе о судьбах знаменитых деятелей китайской древности Су Ши удалось взглянуть на историю с новой, неожиданной для современников стороны: он размышлял о человеческой жизни, об историческом прошлом, о величии природы не как мудрец, объясняющий тайны мироздания, а как поэт. Со времен минской династии за восемью лучшими писателями танской и сунской эпох, писавшими в стиле гувэнь, утвердилась слава «Восьми великих эпох Тан и Сун». Хань Юй и Лю Цзун-юань возглавили их, а из сунских к ним были причислены Оуян Сю, трое Су — Су Сюнь и его сыновья Су Ши и Су Чжэ, — Цзэн Гун и Ван Ань-ши. К ним примыкает, официально не входя в их число, еще один великий писатель, современник Оуян Сю, — Сыма Гуан (1019—1086). Он прославился историческим трудом «Зерцало Всеобщее, в управлении помогающее». Это сводная история Китая, вплоть до сунской династии, на основе заново переработанных документов и династийных историй. Сыма Гуан был прекрасным стилистом — писал сжато и четко. Книга его читалась с неменьшим увлечением, чем любое художественное произведение. И сейчас отрывки из нее включаются в литературные хрестоматии. Характерно, что Сыма Гуан ничего не написал в стиле пяньли: из всех литераторов он был к нему наиболее враждебен.
В отличие от писателей — участников движения за гувэнь, требовавших содержательности литературы, неоконфуцианцы-философы были против изобразительности прозы вообще, видя ее задачу исключительно в проповеди учения — Дао. Первым выступил с критикой Хань Юя и Оуян Сю за двойственность их устремлений — и литературность, и Дао — учение — Чжоу Дунь-и (1017—1073). Позднее философы-братья Чэн И (1033—1107) и Чэн Хао (1032—1085) уподобили занятия литературой ереси. Отрицанию подверглась не только проза вплоть до Хань Юя и Оуян Сю, но и вся поэзия.
«Я никогда не сочинял стихов, — с гордостью говорил Чэн И, — и не в силу запрета; просто не желаю заниматься этой праздной болтовней». В качестве примера никчемной «праздной болтовни» он не постеснялся привести строфы Ду Фу.
Взгляды братьев Чэн получили известную поддержку у Чжу Си (1130—1200) — завершителя неоконфуцианской философии, яркого представителя философской прозы. Он пересмотрел заново всю предшествующую литературу,
146
раскритиковал творчество Хань Юя, Оуян Сю, Су Ши, но в писательской своей практике разошелся с собственным своим ригоризмом.
146
СУНСКАЯ НАРОДНАЯ ПОВЕСТЬ X—XIII ВВ.
В области новеллистики главной заслугой сунских литераторов является создание огромных сводов произведений прежних веков. Однако в самой сунской новелле намечаются явственные признаки упадка жанра: к нему утрачивается общественный интерес, большинство сунских новелл — чуаньци — написано о прошлом, в них не затрагиваются современные события, тематика традиционна.
Новый жанр — народная повесть — был создан народными рассказчиками, первые сообщения о которых восходят еще к IX в. В сунских столицах таких рассказчиков появлялось все больше и больше, а их искусство пользовалось популярностью. Их приглашали даже в императорские дворцы.
Сказители выработали понятный массовому слушателю язык и удобную для выступлений композицию. Они начали перелагать в новую популярную форму сюжеты предшествовавшей литературы, пользуясь при этом помощью «книжников» из числа образованных людей.
В сунском сказе-шохуа, послужившем источником повестей, исторические сказания очень рано обособились от сказа новеллистического. Последний же сам по себе был очень многообразен.
Недавно открытый памятник XIII в. («Записки охмелевшего старца» Ло Е) содержит подробные сведения о мастерстве сунских сказителей и их репертуаре. Источник сообщает названия 109 повестей, располагая их по категориям. Это повести: 1) о духах и чудесах; 2) о женщинах-тенях; 3) любовные повести типа танских новелл чуаньци; 4) о судебном разбирательстве: 5) о схватках на мечах; 6) о схватках на палицах; 7) о бессмертных; 8) о колдовстве.
Многие повести совпадают по тематике с танскими новеллами. Однако новеллу нельзя считать единственным и непосредственным источником повести, ибо и сами новеллисты обращались к обработке сюжетов народного сказа. Повести анонимны. Сами сказители ссылаются на авторство книжников. Наука не располагает сунскими текстами повестей. Все они более позднего происхождения и в разной степени были переработаны. Тем не менее уже выделено около 50 произведений, которые признаны сунско-юаньскими (XII—XIV вв.). В жизни повести необходимо разграничивать два этапа: дату возникновения и дату записи. Формирование повести как нового жанра — длительный процесс.
Народная повесть и по языку была народной, понятной, доступной для всех. Китайские ученые справедливо считают, что ее язык лег в основу языка современной китайской художественной литературы. Народная повесть стойко сохранила фольклорные особенности, выработанные еще сунскими сказителями. Она всегда открывалась зачинным стихотворением (пянь-шоу). В подлинных фольклорных произведениях зачинные стихи пелись; позднее, когда повесть стала литературным жанром, стихи зачина потеряли мелодии. За стихами, обычно краткими, следовал сам зачин (жухуа). В наиболее старых произведениях он состоял из примыкающих друг к другу, как бы нанизанных стихов и песен и был неразделим с зачинными стихами. Позднее в зачине появляются рассуждения, и, наконец, он становится отдельным рассказом, связь которого с основной повестью была вполне свободной. Основное повествование (чжэн-хуа), начинавшееся после зачина, часто оттенялось прямым обращением сказителя к слушателям, так что присутствие рассказчика было всегда ощутимо.
Повесть сохранила старую особенность китайской новеллы, маскирующей вымысел точным указанием на место, время событий, родословную героя, что отнюдь не исключало и не стесняло свободы фантазии и домысла. Основной рассказ расчленялся на отрывки, каждый из которых обязательно завершался стихами. После чтения стихов сказитель собирал у слушателей деньги и продолжал выступление, если был удовлетворен собранным.
Стихотворные вставки редко даются от лица самих героев: такой прием свойствен литературной новелле, а не повести. В зачинах используются преимущественно стихи прославленных поэтов. В тексте же преобладают сентенциозно-пословичные двустишия и четверостишия, звучащие как суждение рассказчика по поводу происходящего. Описания дворцов и парков, любовных эпизодов, наружности красавиц, чудесных явлений и вообще наиболее патетических и картинных моментов даются ритмизированной прозой пяньвэнь, высокопарным слогом. Повесть завершается заключительным стихотворением, которое является как бы выводом, формулирующим идею произведения. При этом сказитель по необходимости учитывал впечатление слушателей, так что строки заключения отражали общественное мнение, суждения современников.
Повесть была шагом вперед в демократизации литературы. Ее герои — в основном горожане — происходят из всех слоев общества; бытовой фон
147
широк и колоритен. В этом смысле повесть — подлинное зеркало нравов своего времени. Она несет народную оценку событий и лиц, включает множество забавных эпизодов и наивных поверий. Она отвечала вкусам массового слушателя, позднее — читателя. Если прежняя новелла основное внимание уделяла чиновному сословию, то повесть привела в литературу весь средневековый город. Сказители осуждают жестоких чиновников, которые неправедным судом терзали народ («Напрасная казнь Цуй Нина», «Письмо монаха»); едко издеваются над правителями («Упрямый вельможа», «Сун Четвертый губит скупого Чжана»), защищают право женщин на любовь («Нефритовая гуаньинь», «Честный приказчик Чжан»). Буддийские монахи выступают в повести распутниками, сводниками («Настоятель Фо Инь совращает Хун Лянь»). Об авторах повестей можно сказать, что они суеверны, но не религиозны. Впрочем, это не мешает им рассуждать в духе буддийского догмата о воздаянии. Однако протест повестей робок. Вечным казался тогда феодальный мир, предстающий чередой династий. Конфликты в повестях неразрешимы, и избавление от бед и невзгод персонажи и авторы связывают с потусторонним миром или с вмешательством конфуциански-идеального мудрого судьи Бао Чжэна.
В городской литературе получали признание не два, а четыре сословия: ученые-конфуцианцы — исполнители власти, земледельцы, торговцы, ремесленники. С времен династии Хань последние два сословия презирались. Но в сунское время они заняли достойное место в сословном обществе, что отразилось и в литературе: в городской повести — хуабэнь. Персонажи из этих сословий начали выходить на первый план. Решающим при оценке человека остаются богатство и чины, но для сунского сказителя важно, чтобы герой был достоин их по личным своим качествам.
Литература нового сословия была нова и по языку. Понятный на слух язык расширил возможности художественного слова. В литературных новеллах диалог героев стилизовался и передавал единственно смысл. Повести же овладели искусством воспроизводить особенности живой речи, хотя сознательно ориентируются на «общесословные» ее качества, еще не умея индивидуализировать ее. Литературный язык вкрапливается в речи чиновников-конфуцианцев и в документы, ритмизованный стиль пяньли — в описания, и все это перебивается стихами, пословицами, песнями. Словесная палитра сунских сказителей небывало богата для китайской литературы.
Китайская повесть — это история одной человеческой жизни. Индивидуализация в ней присутствует как биографичность. Герой предстает реально существующим человеком, и события его жизни выдаются за действительно происходившие. При этом повесть включает обычно весь путь героя: с начала до конца его жизни, и иллюзия настоящей биографии нарушается лишь явной неравномерностью внимания к разным эпизодам жизни героя, выдающей присутствие автора, его выбор. Повести свойствен интерес к судьбе человека, к его праву на жизнь и на счастье, в которых тогда никто не мог быть уверен. Однако формальное новаторство повести возникло внутри жанровой формы, по-средневековому устойчивой. Она была лишена гибкости и, прожив шесть-семь столетий, угасла, неспособная к видоизменению. Тем не менее качественный скачок, совершенный в этом жанре, был усвоен последующей литературой. Драматурги начиная с юаньского периода (XIII— XIV вв.) часто перелагали для сцен популярные сказы, которые были основой и для повести. Наблюдается и обратная зависимость: поздние редакции повестей часто оказываются моложе пьес юаньских драматургов и зависимыми от них.
В последующие столетия театр продолжал обогащать свой репертуар: на сюжет почти каждой повести в средневековье существовала пьеса, а то и несколько.
Непосредственным преемником народной повести был жанр повести подражательной (ни хуабэнь), создаваемой литераторами на разговорном языке, при строгом соблюдении жанровых канонов. Возможности жанра блестяще реализовывались в творчестве Фэн Мэн-луна, Лин Мэн-чу и других авторов XVII в. Повесть хуабэнь сыграла определенную роль и в генезисе средневекового китайского романа.
Таким образом, народная повесть сунско-юаньского времени послужила благодатной почвой для роста обширной и разветвленной литературы в разных жанрах и видах. Именно повестью был совершен решительный поворот к массовому слушателю и читателю, благодаря которому художественная литература смогла противостоять гонениям неоконфуцианских догматиков и расцвести вне признания господствующего сословия китайского общества.
148
КОРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Корейская литература складывалась из взаимодействия местной фольклорной и китайской культурной традиций. В Средние века она была двуязычной. Корейцы заимствовали китайскую иероглифическую письменность, которая дала возможность записать родную речь способом «и́ду»; это своеобразная система записи корейских слов и окончаний с помощью китайских иероглифов. Литература на родном языке, записанная на иду, находила опору в буддизме, который имел развитую традицию устной проповеди и стремился популяризировать свои догматы на языке, понятном народу. Буддизм был признан официальной религией. Но существовала корейская литература и на ханмуне — кореизированном стиле китайского языка. Ее официально поддерживала молодая корейская государственность.
В начале II тыс. корейская литература на ханмуне оттеснила литературу на иду. Многое из ранней корейской литературы не дошло до нас, потому что было отвергнуто официальной конфуцианской наукой позднего времени. Поэтому картину литературы приходится восстанавливать по отдельным фрагментам.
Известно, что в других литературах Восточной Азии поэзия развилась раньше, чем проза. Возможно, так было и в Корее. Однако самые ранние корейские памятники, датировка которых не вызывает сомнений, прозаические. По-видимому, это были исторические сочинения. По свидетельству историографа XII в. Ким Бусика, в Пэкче в 372 г. была составлена «Соги» («Записи»), в Когуре в 372 г. — «Юги» («Дополнения»), а в Силла в 545 г. — «Кукса» («История государства»). Эти памятники погибли; не дошли до нас и более поздние сочинения, сохранились только их названия.
То, что в XI—XII вв. мы встречаемся с уже вполне сложившейся корейской исторической литературой, позволяет предположить существование в Корее в I тыс. исторической прозы на ханмуне, давшей, в частности, образцы биографического жанра. Это подтверждают названия не дошедших до нас сочинений Ким Дэмуна «Косынджон» («Биография высших наставников»), «Керим чапчон» («Разнообразные биографии из Керима»), Чхве Чхивона «Сансаджон» («Биография министров и монахов»).
О ранней прозе на иду мы почти ничего не знаем. Известно, что Соль Чхон (VII в.) переводил конфуцианские классические книги. Однако его произведения на иду погибли.
До наших дней сохранились официальные надписи на камнях. Одна установлена в 414 г. и посвящена государю Когуре Квангэтхо-вану, в другой (рубеж IV—V вв.) описываются деяния Модуру, правителя Северного Пуё. Описание деяний государя и переработка фольклорных преданий в этих надписях даны в стиле конфуцианской историографической традиции, которая, очевидно, утвердилась в то время. Можно предположить, что она была свойственна и ранним историческим сочинениям.
Дошел до нас выбитый на камне в IX в. текст торжественной клятвы перед небом. Двое людей дают обет соблюдать конфуцианский принцип преданности правителю и добродетельно вести себя в век спокойствия и в век смуты. Сохранились и несколько буддийских эпиграфических надписей на камнях, храмовых колоколах, статуях будд, стелах (самые ранние датируются серединой V в.). Они кратки и содержат преимущественно деловые сообщения.
Таким образом, первые произведения, которые дошли до нас, — это эпиграфические памятники, по типу близкие к китайской биографии из официальных династийных историй. В этих надписях уже в середине I тыс. формируется нормативный характер образа человека. Конфуцианская мысль делила людей на условные типы в соответствии с теми или иными обязанностями, которые они выполняли по отношению к другим как члены семьи, общества, государства. Историки включали в биографию человека только то, что определяло его как представителя определенного типа: как государя, чиновника, преданного сына, преданную жену и т. д. В тех случаях, когда конфуцианская традиция использовала местные фольклорные источники, она не только делила их сведения на «достоверные» и «пустые», но и подвергала соответствующей рационалистической обработке.
В VII—IX вв., благодаря широким контактам с Китаем и даже с Индией, позиции буддизма особенно усиливаются, в Корее рождается собственная комментаторская буддийская традиция, а затем появляется и богатая философская литература.
Многие корейские монахи совершали паломничество в буддийские монастыри в Китае, а некоторые — и в Индию. Имя одного из них — Хечхо (VII в.) — осталось в истории не только как имя проповедника буддизма, но и как автора сочинения «Хождение в пять индийских княжеств». К сожалению, этот труд не сохранился;
149
благодаря находкам в Дуньхуане он известен лишь в сокращенной переработке китайского автора начала IX в.
По-видимому, буддисты постоянно должны были обращаться к местному фольклору. Эта тенденция хорошо прослеживается на дошедших до нас корейских памятниках XI—XII вв. Любопытно, что следы обращения к корейскому фольклору встречаются и в сохранившихся более ранних памятниках китайского буддизма. Например, в китайском сочинении «Фа юань чжу линь» («Лес жемчужин из сада дхармы», 668 г.) в качестве иллюстрации буддийского тезиса о вере в карму и судьбу приведена корейская легенда об основателе государства — Пуё.
К сожалению, до нас не дошли тексты буддийских проповедей. Между тем, как свидетельствует японский монах-путешественник Эннин (IX в.), проповедь по сутрам в те времена шла по-корейски.
Ранняя корейская поэзия развивалась и на корейском языке, и на ханмуне. Поэзия на корейском языке представлена текстами двадцати пяти сохранившихся произведений, именуемых хянга, или санве-норэ («песни родной стороны»). Они дошли до нас в двух относительно поздних памятниках — «Житии Кюнё» (XI в.) и «Самгук юса» («Забытые деяния Трех царств») Ирёна (XIII в.).
В «Житие Кюнё» включены одиннадцать хянга, написанных на буддийские сюжеты известным деятелем корейского буддизма Кюнё (917—973). Они были созданы для того, чтобы во время обряда скандирования сутры китайский текст заменялся корейскими стихами. В «Житии...» цитируется предисловие, которое написал Кюнё к своим хянга. В нем прямо говорится о том, что автор хочет использовать народную поэтическую форму хянга для распространения среди мирян идей буддизма.
В «Забытые деяния Трех царств» помещены четырнадцать хянга различного характера. Среди них есть произведения фольклорного типа, как, например, «Песня Чхоёна», «Песня о цветах», «Песня Содона». Вкрапленные в повествования о поисках жены или борьбе за нее с чуждыми человеку силами, они, по-видимому, были неотторжимой частью этих раннеэпических повествований, в которых проза чередовалась со стихами.
Уже в более поздний период существования хянга развилась светская поэзия на корейском языке, несколько образцов которой уцелело. Это — «Песня о хваране Чукчи», «Песня о хваране Кипха», «Песня о кедре». Они, видимо, являются творчеством индивидуальных авторов. В сохранившихся произведениях светской поэзии немалую роль играет китайская поэтическая образность. Вот, например, хянга из биографии наставника юношей — ученого хваране Чукчи, которую сочинил один из его учеников:
Горестью томлюсь о былой весне.
Плачу и скорблю, разлучен с тобой.
Облик твой, являвший мне красоту,
Временем безжалостно искажен.
Если б хоть на миг былое вернуть,
Встретиться, как в прежние времена!
О хваран! Стезю навсегда избрал
Разум мой, тоскующий о тебе, —