Формирование средневековых индийских литератур 17 страница

Такова ль она, что заснуть смогу
В переулке, где разрослась полынь?

(Перевод Е. Витковского)

Поэтический образ «полынного переулка», встречающийся в стихах китайских поэтов IX—XII вв., символизирует бедное жилье ученого, находящегося не у дел. В хянга о буддийском монахе Чхундаме появляется образ вечнозеленого кипариса. Он олицетворяет благородного мужа, который остается нравственно чистым, несгибаемым в век смуты. А хянга «Успокаиваю народ» целиком построена на использовании изречений китайского философа Мэн-цзы (IV—III вв. до н. э.).

По-видимому, хянга иногда пелись, а иногда (в буддийском ритуале) скандировались или читались. Как и в последующей поэзии на корейском языке, рифма в них, как правило, отсутствует. О поэтической организации хянга вообще известно очень мало. Поздние хянга обычно состоят из трех строф. Этот тип поэтических произведений оказал большое влияние на последующую поэзию.

В государстве Объединенное Силла (VII—X вв.) развивалась также и поэзия на ханмуне, этому способствовало влияние блестящих китайских поэтов эпохи Тан. Правители Силла, объединившие три корейских государства не без помощи Китая, чтобы не выглядеть варварами в глазах могущественного соседа, культивировали поэзию на ханмуне. Свидетельством может быть пятисловная «Тхэпхёнса» («Ода великому спокойствию», 650 г.), посланная государыней Силла Чиндок танскому императору Гао-цзуну. Корейский двор направлял многих молодых людей учиться в Китай, откуда они возвращались подготовленными к государственной службе на китайский манер, с познаниями в китайской литературе и философии. Появляются крупные поэты, сочинявшие на ханмуне стихи, но время сохранило нам лишь немногие имена и произведения.

Наиболее полно представлено творчество поэта IX в. Чхве Чхивона (857 — ок. 915), который долгое время жил и учился в Китае. Там

150

он сдал экзамен на чин, находился на государственной службе и начал свою литературную деятельность. На родину Чхве Чхивон возвратился, когда государство Силла уже теряло свое могущество: в стране начались междоусобицы. Чхве Чхивон оставил службу и удалился в буддийский монастырь в горах Каясан (ныне провинция Кенсан).

Чхве Чхивон овладел формой китайского стиха, усвоил мотивы и образы китайской поэзии. Например, по мотивам Ли Бо «Думы тихой ночью» им написано стихотворение «Осенней ночью в дождь». Известны его семисловные четверостишия цзюэцзюй — кор. чхольгу — о корейских танцах и масках. Они содержат единственное сохранившееся с тех времен описание народных представлений. Смуты и усобицы в стране волнуют поэта, он описывает бедствия народа и мечтает о справедливых правителях, которые заботятся о землепашцах:

На закате стою, читаю стихи,

конца размышленьям нет.

Взглядом одним охватить могу

реки и горный хребет.

В заботах о нуждах народа покой

чиновник забыл давно.

Достоянье отшельника-рыбака —

ветер и лунный свет.

(Перевод В. Швыряева)

Чхве Чхивон создал также первые образцы пейзажной лирики в Корее. Его творчество в значительной мере определило дальнейшее развитие корейской поэзии на ханмуне.

В X в. в Корее было создано централизованное феодальное государство Корё, поддерживавшее тесные узы с китайской империей Сун. Это укрепило позиции литературы на ханмуне. Из произведений XI—XII вв. долгое время был известен лишь один памятник прозы — «Исторические записи о Трех государствах» (1145) Ким Бусике, а в XX в. было обнаружено упоминавшееся выше в другой связи житие буддийского монаха X в. Кюнё — патриарха ведущей буддийской школы в Корее, составленное Хённён Джоном в 1075 г.

«Житие Кюнё» относится к типу «полных» житий, рассказывающих о жизни подвижника от рождения и до его смерти. Житие этого типа дробно, здесь подвижник выступает как слуга государя, здесь говорится о заслугах подвижника перед учением и т. д. Оно официально и торжественно. Эпизоды комические, развлекательные здесь не предусмотрены. Житие создает величественный, монументальный образ подвижника, человека идеального, таким он предстает сразу же и не изменяется до конца.

«Житие Кюнё» разделено на десять глав, что дает четкую тематическую сетку, каждая ячейка которой заполнена сюжетными эпизодами или бессюжетным материалом, расположенным в хронологической последовательности. «Житие Кюнё» свидетельствует о незаурядном литературном мастерстве его автора, а также о высоком уровне корейской прозы XI в.

«Житие...» Хённён Джона не было единственным буддийским жизнеописанием, созданным в этот период. Сам Хённён Джон в тексте «Жития...» упоминает о существовании более ранней версии жития Кюнё, составленного неким Кан Юхёном на основании дворцовых записей. Существовали и другие жития, продолжавшие линию, начатую в Корее Ким Дэмуном в «Биографиях высших наставников».

Развивается и линия официальной историографии. В Корее существует официальное «бюро истории», а при нем — должность «надзирателя по составлению истории государства» (камсу кукса). Самое значительное произведение официальной историографии было создано видным сановником, занимавшим эту должность в первой половине XII в., Ким Бусиком.

Его произведение написано по китайскому канону этого жанра, по образцу «Исторических записок» Сыма Цяня. Он называет свою книгу, так же как Сыма Цянь, «Саги» (кит. — «Шицзи»), т. е. «Исторические записки». Ким Бусик следует Сыма Цяню в названии разделов книги. Главное же сходство заключается в том, что Ким Бусик написал не историю одной династии, а всеобщую историю корейских государств до середины X в.

«Самгук саги» («Исторические записи Трех государств», 1145) состоят из четырех разделов: летописей Силла (12 глав), Когурё (10 глав) и Пэкче (6 глав); хронологических таблиц; трактатов, посвященных поминаниям, жертвоприношениям, музыке, колесницам, одежде, зданиям, географии, должностям и чинам; биографий (10 глав). В конце каждой главы автор обычно высказывает свое собственное отношение к описанным событиям.

Наиболее интересны в литературном плане летописи и биографии, ибо в этих разделах окончательно сформировался нормативный образ человека, который прошел через всю средневековую корейскую литературу.

Герой этого памятника — правитель (ван) — изображен в семейной и государственной сфере. Исторические сочинения выработали определенный идеал вана — образцового правителя. Печать необыкновенности лежит на всех поступках государя, начиная с его рождения. Так, например, описывая обстоятельства рождения государя Силла — Тхархэ, Ким Бусик использует легенду о чудесном яйце, рожденном государыней

151

Тапхан. Это яйцо было спрятано в ящик, брошено в море и приплыло к берегам Силла, из него и вышел чудесный мальчик. Будущего вана воспитывает простая женщина. Он обладает яркой внешностью, а «мудростью и знаниями превосходит остальных людей». Автор не случайно помещает своего героя сначала в обычную обстановку: тем нагляднее можно показать его высокое предназначение, благодаря которому он счастливо минует неблагоприятные обстоятельства и становится государем.

Правитель должен придерживаться принципов, указанных еще Мэн-цзы: «Сокровищами князей являются только три [вещи]: земля, народ и [мудрое] управление страной». В соответствии с этим у Ким Бусика даны два типа правителей — «достойные» и «недостойные». В царствование «достойного» государя благоприятны ветры и дожди, годы изобильны, поэтому народ имеет достаток в еде, спокойствие царит в окраинных пределах, а в городах веселье, и когда вассал говорит: «Все это достигнуто благодаря вашим совершенным добродетелям», — ван отвечает: «Все это благодаря вашим усилиям в оказании помощи в правлении, а какие я могу иметь добродетели?»

Идеальный государь заботится о народе, как, например, один из древних государей Юри-ван: «Весной, в одиннадцатом месяце, во время путешествия по стране, ван, встретив старую женщину, которая была при смерти от голода и холода, сказал: „Оттого что я, ничтожный человек, занимаю государево место и не могу заботиться о народе, старики и дети доведены до таких бедствий. Все это моя вина“. И, сняв одежду, он укрыл ее и затем поднес ей еду и приказал найти в этой местности всех одиноких, вдов, сирот, бездетных стариков и больных, которые не могли прокормить себя, и выдать им пропитание». Государь «недостойный» не заботится о делах правления, поэтому в государстве начинаются стихийные бедствия, голод и разорение земледельцев, вспыхивают мятежи, портятся нравы. В изображении подданных государя также выработан определенный канон: их основное достоинство — сохранять при любых обстоятельствах верность и служить интересам государства. Проявления верности вассала могут быть различными, но чаще всего удельный вассал в сочинении Ким Бусика совершает ратный подвиг, побеждает врага не только отвагой, воинским умением, но и смекалкой, хитростью. Встречается и другой образ вассала — это мудрый советник, который, несмотря на грозящую ему немилость вана, предостерегает правителя от опрометчивых, неразумных поступков (например, Соль Чхон). Если героический тип навеян народным творчеством, то образ мудрого советника подсказан конфуцианскими представлениями о верном подданном. От конфуцианства идет и нравоучительная тенденция в исторических хрониках, осмысление общественного бытия человека, назначения его в государстве.

Из прозы на корейском языке, записанной способом иду и относящейся к XI—XII вв., сохранились три эпиграфические буддийские надписи, из которых две (1010 и 1085) — краткие надписи делового характера, а третья (1031) представляет собой довольно большой текст, содержащий описательные элементы. Это запись о постройке пятиэтажной пагоды монастыря Чондоса (провинция Кёнсан) в честь долголетнего благополучия страны и ее правителя.

Несмотря на то что буддийский характер надписи не вызывает сомнений, описание благоденствия дано в стиле конфуцианской традиции: мудрому правлению государя содействуют его вассалы, народ наслаждается мирным трудом, бедствия не посещают страну, урожайные годы следуют один за другим, в государстве царит мир и покой. Все это, а также рационалистический подход к излагаемому материалу очень близки стилю «Исторических записей».

Поэзия на ханмуне X—XII вв. представлена несколькими поэтами — это Пак Иннян, Чхве Сыно, Чон Джисан. О них мы можем судить лишь по косвенным данным — большая часть их стихов утеряна, а биографические сведения крайне скудны.

Замечательным поэтом был Чон Джисан (ум. в 1135), предвосхитивший даосские настроения в корейской поэзии, которыми так богата лирика XII—XIV вв. Ему принадлежат стихи, проникнутые умиротворенной созерцательностью, воспевающие отшельничество («Древняя дорога пустынна»), непритязательные радости, застолье, вино («Захмелев, мечтаю о Цзяннани»), а также стихотворения о разлуке «Тэдонган» («Река Тэдон») и др.

Больше стихотворений сохранилось, пожалуй, от Ким Бусика, который был не только историографом, но и тонким лириком. Ким Бусик — один из предшественников конфуцианского направления XII—XIV вв., сильно повлиявшего на всю последующую корейскую поэзию, вплоть до XIX в. Поэзия X—XII вв. на корейском языке почти не сохранилась. Дошло лишь одно стихотворение на иду, написанное в форме хянга («Скорблю о двух военачальниках»), воспевающее двух верных вассалов, которые в бою спасли жизнь Ван Гону — основателю династии Корё. Создателем этого произведения считают государя Йеджона (1106—1122), которому, как свидетельствует один из памятников XV в., принадлежала еще одна песня — «Кукушка».

152

В XIII в., в период ослабления централизованной власти и монгольского вторжения в Корею, происходит существенный перелом настроений в корейском обществе. Многие образованные люди разочаровываются в конфуцианских идеалах, связанных с сильной государственностью, и приходят на позиции даосизма, бросают чиновничью карьеру, бегут от общества к природе. Возникает почва для расцвета пейзажной поэзии на ханмуне. Так рождается целое поэтическое направление «литература бамбуковых рощ», названное так в подражание китайской литературной группе III в. «Семь мудрых мужей из бамбуковой рощи». В Корее появляется несколько поэтических обществ такой ориентации, наиболее значительным из которых было «Семеро мудрых из страны к востоку от моря». В него входили Лим Чхун, О. Седжэ и другие поэты того времени. Самым крупным представителем этого направления считается Ли Инно. Его произведение «Долина журавлей в горах Чирисан», написанное по мотивам «Персикового источника» Тао Юань-мина, является программным для «литературы бамбуковых рощ». Ли Инно отвергает мир бедствий и смут и ищет некую обетованную землю, где жизнь людей гармонична и спокойна.

В это же время развивается в поэзии и другое направление, отразившее более активное отношение к жизни, которое можно назвать обличительным. Оно отправлялось от упомянутых выше конфуцианских представлений о необходимости соответствия государя, равно как и любого человека своему назначению.

Критикуя плохое правление и лихоимцев-чиновников, поэты нередко противопоставляли современному им обществу некий «золотой век», когда первые правители — основатели корейских государств — вершили мудро государственные дела в соответствии с «принципами управления», выдвинутыми древними; поэтому не было смут, чиновники исполняли свои обязанности как должно, а народ трудился и благоденствовал. Эти поиски в литературе этического и политического идеала, обращенные, как и во всяком средневековом обществе, к прошлому, привели поэзию к изображению жизни народа, поскольку его бедствия воспринимались как неизбежное следствие дурного правления.

Крупной фигурой этого направления был Ли Гюбо (1169—1241), с молодых лет прослывший одним из самых талантливых поэтов своего времени. В поэме «Тонмён-ван» он обращается к корейской древности, пытаясь там найти идеал правителя, а в «Стихах на историческую тему, воспевающих годы правления Тянь-бао» (43 стихотворения), утверждает, что плачевное положение дел в отечестве — результат несоответствия политики двора принципам управления государством, завещанным древними мудрецами. При этом поэт рисует картину народных бедствий, что придает стихам большую обличительную силу. Многие из них посвящены бедам крестьянской жизни. Те, кто кормится крестьянским трудом, бесстыдно богатеют, думая лишь о собственном благе: они не уважают крестьянский труд, которым держится государство. Лишения и невзгоды — удел беззащитных («Жалобы вдовы»). Нравы в государстве таковы, что нарушаются самые священные связи между людьми: мать бросает свое дитя («Ребенок, брошенный на дороге»).

Творчество Ли Гюбо отличается разнообразием тематики. Поэт пишет о набегах монголов и разорении страны («В шестой день девятой луны»). Значительную часть его поэтического наследия составляют пейзажные стихи, а также стихи, воспевающие вино и любовь — Ли Гюбо был одним из первых в Корее авторов любовных юэфу («Песня о сорванном цветке»).

По-видимому, в поэзии в этот период наблюдается определенное оживление самобытной традиции. Ее приверженцы записывают произведения на корейском языке, стремясь уберечь их от забвения. Но, к сожалению, их сохранилось до наших дней очень мало, около шестидесяти названий, текстов же не более двадцати.

Корейская поэзия на родном языке периода Корё, которую в последнее время называют каё (песни), обладала большим жанровым разнообразием. Среди каё встречаются краткие, в несколько строк, а также трехстрофные, по структуре и объему сходные с десятистрочным хянга (самыми длинными из хянга), многострофные и не разделенные на строфы, насчитывающие до сорока строк и более.

Каё, в отличие от хянга, представлены светскими произведениями. Среди каё, разнообразных по форме и тематике, можно назвать, например, «Песню Чон Гваджона», которая приписывается автору XII в. Чон Со. В ней опальный поэт говорит о неизменной преданности своему государю; о верности государю поется и в «Чонсокка» («Песня о резце и камне»). Критика в каё ведется под тем же углом, что и в стихах на ханмуне и в исторических сочинениях; например, в «Удэху» («Бык громко ревет») поэт критикует Конминвана, который забросил дела правления в трудное для государства время. Среди сохранившихся образцов поэзии на корейском языке немало любовных стихов: среди них произведения грустные, например «Согён пёльгок» («Столичные напевы») — песня девушки, прощающейся с любимым, и жизнерадостные, например «Манчхончхун» («Весна во дворце»), «Санхваджом» («Пельменная»). Лирические

153

каё по художественной форме и поэтическим приемам близки народной песне.

Хянга и каё свидетельствуют о сильной, самобытной поэтической традиции корейской литературы, которая крепла и развивалась, опираясь на фольклор и обогащаясь благодаря взаимодействию с китайской поэзией.

В XII—XIV вв. развивается новый вид корейской прозы на ханмуне — произведения малых форм — пхэсоль (ср. кит. — байшо). Авторами многих из них были известные поэты: Ли Инно, Ли Гюбо, Чхве Джа (1118—1260). Их сочинения — это собрание повествовательных миниатюр, неозаглавленных и не отделенных друг от друга. Обычно сборники пхэсоль значительны по объему: они включают в себя до десяти, а иногда и более книг (квонов). По содержанию они разнообразны: заметки этнографического характера, эпизоды из жизни известных полководцев, поэтов и живописцев, рассказы о том, как было сочинено то или иное стихотворение, описания природы, забавные случаи. Любая миниатюра законченна и самостоятельна.

Литература пхэсоль отражает общую тенденцию эпохи — наметившееся в XII—XIV вв. стремление пересмотреть с даосских позиций известный конфуцианский взгляд на человека, ибо официальная, государственная его деятельность здесь не занимает писателя. Человек в пхэсоль нередко изображается как участник необычного приключения либо в тот момент, когда он, любуясь красотами природы, слагает стихи. Тем не менее герой остается историческим лицом, а образ его по-прежнему идеален. Впервые объектом изображения в художественной прозе становится пейзаж. Внимание литературы привлекает пока что «идеальная», условно красивая природа. Но такой пейзаж локализован географически и статичен.

Появление литературы пхэсоль говорит о развитии элемента описания, а также о пробуждении интереса к острому, занимательному сюжету — художественная проза отделяется тем самым от исторического сочинения. Вместе с тем происходит определенное проникновение художественного начала в историческую прозу XII—XIV вв.: широкое распространение в ней получают «неофициальные истории» — яса (кит. — еши), — особый вид исторических сочинений, обычно составлявшихся частными лицами.

Самым заметным памятником этого типа является уже упомянутое в другой связи сочинение «Самгук юса» (1285), написанное буддийским наставником Ирёном. Он поставил перед собой задачу собрать и записать все то, что не вошло в исторические сочинения прошлого, в первую очередь — «Самгук саги» Ким Бусика. Он использует восходящие к фольклору легенды и предания об основателях государств и о рождении ванов, о постройке городов и храмов, эпизоды, сопутствовавшие созданию поэтических произведений, странные происшествия и т. д.. Ирён тщательно собирает и записывает образцы художественного творчества корейского народа, которые он заимствует из «Древних сочинений» и, очевидно, из устного творчества.

В сочинении Ирёна, наряду с нормативным образом человека, подсказанным конфуцианскими представлениями о должном, создан другой, в котором отразился особый тип отношения к миру. В нем слились буддийское и даосское понимание человека как независимой от общества сущности, неподвластной миру социальных связей с его обычными нормами. Эти представления вошли в литературу, по-видимому, в связи с переломом настроений в корейском обществе XII—XIII вв., выразившемся в общем увлечении даосизмом. Внимание литературы XII—XIII вв. к человеку, выпавшему из официальных взаимоотношений, неподконтрольному властям, и обращение к забавному, неожиданному открывали большие возможности в плане дальнейшего развития литературы к сюжетности.

Несмотря на различный характер «Самгук саги» и «Самгук юса», принцип изображения человека не изменился. Человек в «Юса» — по-прежнему историческое или псевдоисторическое лицо (исторически локализованы и самые фантастические истории). Образ человека идеален: он вырастает либо из конфуцианских воззрений на личность и на ее место в сфере государственных и семейных отношений (ср., например, истории о верноподданном Ким Джесане или о преданной дочери, которая продала себя в рабство для того, чтобы прокормить слепую мать), либо из даосско-буддийских представлении о личности, неподвластной миру социальных отношений. Изображение людей и событий однопланово. Внутренний мир человека не занимал литературу того времени.

В произведениях Ирёна видны первые попытки обрисовать внешность человека. Каждая черта его персонажа символична, значима и ассоциируется с тем или иным известным обликом; например, синонимом высокого роста стал рост иньского Тянь-и, царственный лик будущего правителя сравнивается с «драконоподобным ликом ханьского Гао-цзу», брови — с «восьмеркой бровей танского Гао». Сочетания этих «примет» заменяли в литературе того времени портрет. Тот же прием применяется при нравственной характеристике. Достаточно сказать, что такой-то похож на Цзе и Чжоу, и читателю должно быть ясно, что речь идет о дурном правителе. В дальнейшем такой прием сравнения прочно входит в корейскую литературу.

154

Первый период истории корейской литературы заканчивается с появлением художественной прозы как самостоятельной области литературного творчества. Для корейской литературы он был этапом становления, и в этом его главное значение. Именно тогда сформировались основные отличительные черты литературы, прошедшие через всю ее последующую историю.

Черты эти были определены тем, что корейская средневековая литература возникла как результат взаимодействия двух культурных традиций: первоначально бесписьменной корейской и письменной, общей для Восточной Азии, китайской. Это отразилось прежде всего в двуязычии средневековой корейской литературы, которое наблюдается начиная с первого этапа ее развития.

На ханмуне вплоть до XX в. создавалась вся литература традиционной учености — исторические, философские сочинения. Уже на первом этапе в корейские произведения вошли подсказанные конфуцианской традицией принципы изображения человека и приемы построения произведения. Однако корейские авторы включали в свои бессюжетные произведения материалы устной традиции (например, сюжетные легенды об основателях государств и рассказы о выдающихся людях), излагали сведения об отечественной истории, цитировали корейские речи и образцы литературного творчества. Это использование корейского материала создавало особый облик произведений на ханмуне, несмотря на их бессюжетность.

В Корее была создана и блестящая поэзия на ханмуне. Уже начиная с XI в. литературе на ханмуне государство официально отводит роль «высокой» литературы.

Вместе с тем на корейской почве вырастала и другая литература, становлению которой способствовали буддийские и даосские представления о мире и человеке. В этой линии корейской литературы была гораздо более сильна местная фольклорная традиция легенд, апокрифических сказаний, преданий. Эту сферу литературы представляют пхэсоль и некоторые типы буддийских жизнеописаний.

Письменная литература на родном языке сначала фиксировалась способом иду, а с середины XV в. — средствами корейского фонетического алфавита. В ней тоже прослеживается взаимопроникновение двух культурных тенденций.

В прозе на иду это сказалось, видимо, в воздействии стиля исторических сочинений, в поэзии — в постепенном освоении поэтической литературной образности из буддийской и светской китайской традиций. Вполне естественно, что в этой литературе национальные тенденции были определяющими. Тип взаимодействия двух культурных традиций, сложившихся в этот период в литературе на иду, был характерен для корейской поэзии на родном языке (сиджо, каса) и в дальнейшем, в период Позднего Средневековья.

С последующим развитием художественной прозы все большее место начинают занимать собственно художественные жанры. Эта художественная литература воспринимает основные черты, которые определились в период становления. Например, на корейскую повесть и роман более позднего периода, несомненно, повлияли принципы изображения человека, стилизация художественной прозы «под историю», дидактика и т. д., выдвинутые прозой XII—XIII вв. Поэзия в последующее время не только унаследовала элементы китайской образности, сложившиеся в хянга, но и в некоторых жанрах развила структурные возможности, предоставленные древней поэзией на родном языке.

В дальнейшем корейская литература отказалась от ряда черт, присущих ей в этот период. Так, воздействие древнего фольклора — преданий об основателях ранних государств — прослеживается только до XIV в. Все это было неизбежно связано с поступательным движением литературы.

154

ВЬЕТНАМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

На территории Вьетнама достигла значительного развития культура бронзового века, расцвет которой датируется V—II вв. до н. э. и которая получила известность под названием донгшонской.

Ее памятники помогают восстановить некоторые черты древних мифов, бытовавших среди тогдашних обитателей страны. Большие бронзовые сосуды испещрены орнаментальными узорами, рисунками, изображающими путешественников в ладьях, птиц с длинными клювами, крокодилов (по-видимому, тотемных животных). На крышке одного из сосудов, которые имели ритуальное назначение, в центре ясно вырисовывается стилизованное изображение солнца, свидетельствующее о существовании у древних жителей Вьетнама солярного мифа, а женские и мужские фигурки, отлитые из бронзы,

155

говорят об обрядах и мифах, связанных с культом плодородия. Рисунки на огромных ритуальных барабанах из бронзы воспроизводят, как полагают, похоронные обряды и мифологические представления о смерти и потустороннем мире.

Народ, создавший донгшонскую культуру, видимо, находился на пути к становлению классового общества; его основным занятием было поливное земледелие. Исследователи донгшонской культуры находят ей параллели в материальной культуре горных народов Вьетнама, стоящих на ранних ступенях общественного развития, в частности народности эдэ, давшей миру своеобразные эпические сказания, дышащие непосредственностью детства человечества. Герой эдэского «Сказания о Дам Шане» («Клей кхан Дам Шан») противится обычаям матриархата и воле божества. Одновременно Дам Шан — наставник людей, добывающий для них зерна риса и обучающий их различным промыслам. Он погибает в «черносмольном лесу» (воплощение потустороннего мира), пытаясь взять себе в жены Солнце-Женщину.

Несколько тысячелетий назад на территории Вьетнама образовался племенной союз Ванланг.

Классовое общество и государство оформляются, видимо, не позднее III в. до н. э. В III в. н. э. китайская империя Западная Хань присоединила это государство к себе, хотя длительное время власть продолжала оставаться в руках местной знати (лактыонгов и лакхэу). Вопрос о том, существовала ли во Вьетнаме собственная письменность до китайского завоевания, остается нерешенным, на памятниках бронзового века не обнаружено пока следов письменных знаков, хотя орнаменты могут оказаться криптограммами — записями мифов. Очевидно, что зародившееся государство не могло не нуждаться в письменности.

Историки считают, что Зиаотяу (так именовался Вьетнам в период китайского господства), находясь на перекрестке путей, играл роль посредника между цивилизациями Индии и Китая; здесь в середине I тыс. н. э. читали на вэньяне и санскрите.

К концу VI в. в Зиаотяу распространила свое влияние буддийская школа тхиен (инд. — дхьяна), в чем немалая заслуга приписывается проповеднику Винитаручи, выходцу из Южной Индии.

Буддизм, вбирая в себя элементы местных культов, приспосабливаясь к условиям страны, постепенно завоевал прочные позиции. Самые ранние из известных науке памятников вьетнамской письменности (на ханване — вьетнамизированном варианте старого китайского литературного языка — вэньяня) относятся к X в., когда Вьетнам сбросил, наконец, многовековое иго китайских завоевателей. Имеются сведения и о более ранних письменных памятниках на ханване. Ханван был занесен сюда вместе с буддизмом и китайской системой образования, «натурализовался» и стал официальным письменным языком вьетнамского феодального государства. Вьетнамские поэты, хотя их стихи отражают вьетнамскую действительность и исходят из потребностей вьетнамского общества, обращаются к значительно более развитой китайской литературе и ее опыту, черпая прежде всего из поэзии эпохи Тан (VII—IX вв.) образы, сравнения, заимствуя у нее систему стихосложения, любовь к литературным реминисценциям.

Иллюстрация: Буддийский храм на одной колонне

Ханой. XI в.

Одновременно через посредство государства Тямпа (на юго-востоке Индокитайского полуострова), культура которого испытывала значительное влияние Индии, а также благодаря буддизму вьетнамцы в определенной мере приобщились и к индийской культуре. «Рамаяна», обошедшая все страны Южной и Юго-Восточной

156

Азии, в Средние века попала и во Вьетнам: известно краткое ее изложение в записи XV в. Есть основания полагать, что легенды кришнаитского цикла оказали влияние на вьетнамскую новеллу того же века.

Что же касается древнего фольклора вьетнамцев, то, пользуясь дошедшими до нас фрагментными записями, сделанными в более позднее время, можно составить о нем некоторое представление. «Собрание чудес и таинств земли Вьет» («Вьет диен у линь», XIV в.) и «Дивные повествования земли Линьнам» («Линьнам тить куай», XV в. Линьнам — одно из древних названий Вьетнама) содержат записи фольклора, восходящие к более раннему периоду. В предисловии к «Дивным повествованиям земли Линьнам» составитель этого фольклорного сборника Ву Куинь (XV в.) свидетельствовал, что приводимое в этой книге было «записано впервые людьми высокой учености и широких познаний еще при династиях Ли и Чан» (династия Ли правила в 1010—1225 гг., династия Чан — в 1225—1400 гг.).