Второй период в развитии сравнительно-исторического языкознания
Второй период развития сравнительно-исторических штудий в Европе называется натуралистическим. И главная фигура здесь – Август Шляйхер (или Шлейхер). Он, в общем-то, глава натуралистического направления по общему признанию, и его натуралистическая философия языка была изложена им в книге «Теория Дарвина и наука о языке», вышедшая в 1863 году. Он был профессором Йенского университета и отличался необычайной широтой и многообразием интересов, достаточно лишь перечислить некоторые его крупные монографии: «Морфология церковнославянского языка» (1852), «Руководство по изучению литовского языка» (1855-1857), «Компедий сравнительной грамматики индоевропейских языков» (1861-1862), «Сравнительно-лингвистических исследованиях» (две части, 1848 1850), «Языки Европы в систематическом освещении» (1850), «Значение языка для естественной истории человека» (уже посмертно, в 1865).
Для Шлейхера язык есть звуковое выражение мысли, проявляющийся в звуках процесс мышления. Язык может, писал он, посредством имеющихся в его распоряжении букв с фонографической точностью отобразить тончайшие нюансы мыслительной деятельности. Таким образом, Шляйхер признавал материальную основу речевой деятельности и в этом отношении не следовал Гегелю или Боппу, который опирался гегелевские понятия.
Сущность любого языка, по Шлейхеру, определяется тем, как выражены в нем значения (соединения понятий и представлений) и отношения. Значение и отношение вместе Шлейхер называл «формой»: значение выражается в корнях, а отношение – в аффиксах. Вместе значение и отношение образуют слово. Таким образом, писал Шлейхер, сущность слова определяется тремя моментами: звуком, формой и функцией. Характеризуя с этой точки зрения языки, он выделяет 3 возможных типа языка, в какой-то степени следуя Гумбольдту, но полностью игнорируя его четвертый тип языка (инкорпорирующие).
1. В языке выражено только значение. Слово представляет собой нерасчленимое устойчивое единство, напоминающее кристалл. К таким изолирующим, или корневым языкам относится китайский, бирманский и другие, прежде всего, сино-тибетские языки.
2. Звуками выражается не только значение, но и отношение. Слово распадается на части, но эти части не образуют спаянного единства, их легко разъединить. К этому типу относятся агглютинативные языки. Слово напоминает растение. Языки тюркские, фино-угорские и другие.
3. Слово передает и значение, и отношение, и его составные элементы характеризуются единством, которое характерно для живых организмов. Это флективные языки. Флективность, по мнению Шляйхера, высшая ступень строя языка.
То же самое, пишет он, можно сказать о природе. В природе есть три вида: кристалл, растение и животное. С полным правом можно считать, что языки развиваются по тому же типу. Можно обнаружить языки, представляющие минеральный организм, можно найти другие, представляющие растительный организм, и, наконец, наиболее совершенные, представляющие животный организм. Эти три царства знаменуют три ступени развития языков.
Шляйхер считал, что на раннем этапе, когда возник язык, речь могла идти только о самых простых элементах, которые просто сопоставлялись, сополагались друг с другом. Далее развитие языка шло при условии возникновения более сложных форм из более простых. Таким образом, из изолирующих языков возникли агглютинирующие, а из агглютинирующих – флективные.
Еще одно положение, из которого исходил Шляйхер – распад языков в отношении языковых форм происходит одновременно. Одновременно происходят очень значительные изменения в функциях и строении предложения, и язык деградирует.
Вместе с тем, Шляйхер опирался и на идеи Гумбольдта и Гегеля о том, что язык – это инобытие абсолютного духа. На раннем этапе можно говорить, что дух достигает совершенства в контакте с природой, связывается с ней, а в дальнейшем эта связь распадается и языки переживают период упадка, упрощения и полного исчезновения.
Это одна составляющая языковой философии Шляйхера. Вторая – биологическая концепция языка, которую он впервые сформулировал в работе «… язык». Активно различал филологию и языкознание. И та, и другая науки занимаются языком. Но языкознание, по мнению Шляйхера, часть естественной истории человечества, и методы, которые в нем должны использоваться, это методы естественных наук. Филология имеет некоторое отношение к истории, но занимается, прежде всего, литературными текстами. Занимаясь критикой текста, филолог активно проявляет свое субъективное отношение. Филолог, по мнению Шляйхера, подобен садовнику. Для садовника существеннее всего практическая ценность растения, его красота и так далее. Языковед – естествоиспытатель, ученый. Он относится к языкам так же, как ботаник к растениям. Ботаник рассматривает растительные организмы, законы их строения и развития, а эстетическая и практическая оценка для него вторична. В другом месте своих работ Шляйхер сравнивает филолога с земледельцем, которые обладает парой лошадей, а языковеда с зоологом. Земледелец должен знать силу своих лошадей, их индивидуальные особенности, привычки и так далее. А зоолога интересует, прежде всего, отличие биологического вида лошади от представителей того же семейства. Для это зоологу нужно представлять всю систему видов животных в целом. Точно так же должен вести себя языковед: изучая язык, он должен сравнивать его с другими языками и понять, какова вообще система языков, какое место в ней занимает данный язык. Таким образом, по мнению Шлейхера, языкознание и филология – две разные дисциплины. Разделяя филологию и языкознание, Шляйхер вместе с тем указывал, что есть область, где эти науки смыкаются. К такой области, в частности, относится синтаксис, испытывающий двустороннее влияние – с одной стороны в синтаксисе действуют объективные законы, а с другой – в нем нередко проявляются вещи, определяемые мышлением и волей индивида. Для дальнейшего развития языкознания, считал Шляйхер, очень важно разделять филологию, которая станет изучать древние тексты и грамматику, и языкознание, для которого он всячески призывал использовать данные не только традиционных хорошо известных языков, но и языков бесписьменных, в частности таких, как языки американских индейцев, а также народные говоры, не вполне укладывающиеся в официальные грамматические нормы.
Язык, по мнению Шляйхера, безусловно организм. Как и организмы, язык переживает рост от простейших структур к более сложным формам, период старения, когда языки все более отдаляются от достигнутой наивысшей степени развития, а их формы терпят ущерб. Шляйхер делал оговорку, что термин «организм» достаточно условный. Под организмом следует понимать язык как развивающуюся структуру, как структуру, которая образовалась естественно, без влияния человеческой воли. Его можно сопоставлять с организмами, существующими в природе, но это сопоставление достаточно условное и ограниченное.
Основываясь на закономерностях развития животного и растительного мира, Шляйхер старался установить общие законы возникновения и развития языка. Как органический мир развивался из одноклеточных организмов, так все языки мира, писал он, ведут свое происхождение от простейших языков. В них еще отчетливо не дифференцированы глаголы и имена, спряжения и склонения, и корни для этих языков можно называть «простыми клеточками языка», у которых грамматические функции еще очень мало развиты, так же, как у одноклеточных организмов или зародышей высших существ, не развито дыхание и пищеварение. Таким образом, принимается для всех языков одинаковое происхождение. А вот звуковой материал или жизненные условия разных народов различны, и это объясняет использование разных языков, их многообразие.
Идея Дарвина о борьбе видов за существование в природе Шляйхером переносится и на языкознание. По его мнению, выживают лишь языки наиболее приспособленные, наиболее жизнеустойчивые. Слабые исчезают. Тут он использует теорию Дарвина без всякого изменения. «Он считает, что в настоящем периоде жизни человечества победителями оказываются преимущественно языки индогерманского племени; распространение их беспрерывно продолжается, а многие другие языки ими вытесняются».
Наиболее конкретно натуралистический подход к языку у Шляйхера выступает в учении о праязыке и родословном древе индоевропейских языков. Помимо интереса к биологии, Шляйхер проявлял большой интерес к математике и не мог не предложить впервые мысли о том, что лингвистика или языкознание должны пользовать методами математики, для того чтобы быть точными в своих наблюдениях и заключениях. Языки, по мнению Шляйхера, скрещиваться не могут, но могут вступать в культурные контакты, «союзы сосуществования»- отсюда потом идея языковых союзов, применяемая позднее в ареально-географических исследованиях. Нужно проводить также различие, считал Шляйхер, между генетической общностью языков, основанной на древности родственных связей, и типологической общностью, которая основана на сходстве структур.
Можно говорить о том, что Шляйхер чрезмерно преувеличивал значимость санскрита. На первом этапе своих исследований об этом писал и Бопп, но впоследствии Бопп был гораздо осторожнее и если на первом этапе он говорил о том, что санскрит, по сути, отец всех прочих индоевропейских языков, то позднее он говорил, что скорее отношения братские. Шляйхер был с этим не согласен и считал, что санскрит – это, по сути, и есть почти протоиндоевропейский язык. Никаких особых изменений не предполагаются, если изменения и имеют место, то они весьма небольшие. Кое в чем он считал санскрит не вполне совершенным, в частности – его консонантную систему он считал практически унаследованной из протоиндоевропейского периода, а гласная система санскрита пережила период упадки, и многие прежде существовавшие гласные исчезли, заместились в частности двумя гласными «а». Поэтому при реконструкции системы гласных протоиндоевропейского языка, по мнению Шляйхера, следует опираться на данные древнегреческого и, в меньшей степени, латыни, но не на санскрит. Что же касается морфологии и синтаксиса, то тут он считал, что вполне можно исходить данных санскрита и на их базе строить соответствующие реконструкции.
Идя этим путем, Шляйхер выдвинул программу изучения индоевропейских языков. Программа эта состояла в том, что нужно изучать три вещи:
1.звуковые закономерности, характеризующие европейские языки;
2. особенности их морфологического строения и схождения;
3. системно рассматривать синтаксис.
Всё это позволяло бы разработать строгую процедуру языковой реконструкции и представить отдельно взятый язык как некое целое, которое вписывается в естественно историческую картину языковых общностей и определенным образом соотносится с другими такими же близкими генетическими целыми.
Идя этим путем, Шляйхер разработал свою теорию родословного древа, основные положения которой нередко используются до сих пор. Ведущую роль в этой концепции играло понятие «праязык», или язык предков. Все языки, которые происходят из одного праязыка, образуют языковой род, или языковое древо. Языковой род потом делится на языковые семьи и языковые ветви. Ветви – на подветви, или группы и так далее, вплоть до конкретных языков.
Языки, которые возникли первыми из праязыка, Шлейхер называл языками-основами. Языки-основы в конечном счете дифференцировались в языки, а языки могут распадаться на диалекты, диалекты – на поддиалекты и говоры.
В работе «Компедий сравнительной грамматики индоевропейских языков» Шляйхер предложил схему родословного древа индоевропейских языков, которая была подобна родословному древу людей и животных. Изобразил весь путь развития индоевропейских языков графически, показал, что на этом родословном древе существовал общий ствол, который затем расщеплялся на отдельные ветви. Общий ствол – это индоевропейский праязык, который первоначально расщепился на две главные ветви: славяно-германский язык, арио-греко-итало-кельтский язык. Позднее славяно-германский расщепился на славянолитовский и германский. А еще позднее первый разделился на славянский и литовский. Такие же расщепления имели место во второй большой ветви – греко-итало-кельтский и арийский. Последний на позднем этапе расщепился на иранский и индийский. Греко-итало-кельтский, в свою очередь, распался на албанский, греческий и итало-кельтский, который потом разделился на кельтские и италийские языки. Арийский компонент второй ветви, считал Шлейхер, очень долго оставался нерасчлененным, и его деление на иранский и индийский достаточно позднее.
Обоснованием такой истории индоевропейских языков Шлейхер считал положение о том, что, чем восточнее проживает этнос-носитель соответствующего языка, тем больше древних черт сохраняет его язык. Чем западнее, тем больше новообразований в его языке и меньше древних черт. Таким образом, в соответствии со схемой Шлейхера, славяногерманцы раньше других начали передвижение на запад. А самым восточным из индоевропейских языков является древнеиндийский, поэтому санскрит оказывается языком наиболее близким к индоевропейскому праязыку. Нужно вспомнить о том, что при Шлейхере еще не были открыты индоевропейские языки, еще более восточные, чем индоевропейские, - тохарские языки.
Историческое соотношение между языками Шлейхер определял по тому, насколько каждая ветвь сохранила черты праевропейского языка. В самой минимальной степени черты праязыка, по мнению Шлейхера, сохранились в славяно-германских языков. Это говорит о том, что соответствующая группа населения отделилась от основного ствола раньше других. Уже за ней выделилась греко-итало-кельтская группа.
Из этих построений Шлейхера понятно, сколь важную роль играла проблема реконструкции языка. Реконструкцию праязыка Шляйхер осуществлял с обязательным учетом регулярных звуковых изменений, которые происходили в каждом из языков. -//Вообще, фонетика занимает в его «Компендиуме» очень большое место, около 30% работы посвящено звуковым соответствиям. У Боппа же это небольшой раздел. Но перед ними стояли и разные задачи: Боппу нужно было доказать единствоиндоевропейских языков, а Шляйхер исходил из факта единства, как из чего-то, имеющего место, доказанного и неинтересного; его интересовали детали.//-
Реконструированный праязык представлялся ему вершиной языкового развития, то есть это язык, прошедший в доисторический период все мыслимые варианты развития и достигший совершенства флективной формы.
Реконструкция, однако, осложняется, писал Шляйхер, тем, что разные языки известны в разных возрастах своего развития. Чтобы преодолеть эти трудности, прежде чем приступать к сравнению, нужно устранить разницу в возрасте сравниваемых данных, то есть привести языковые величины к одному общему выражению. Нужно вычесть у формы, встречающейся во всех языках, то, что принадлежит специфике развития отдельного языка. Полученная разница и будет праформой.
* «поле» - ajras (ведийский), Αγρός (греч), akrs (готский)
Разбирая эту форму, представленную в трех разных языках, Шляйхер наглядно показал, как должны устранять разницу в возрасте сравниваемых данных.
Известно, что в готском «к» происходил из более раннего «г». Значит, древняя готская форма была agrs. В греческом «о» происходило из «а», поэтому для греческого можно установить праформу «аграс». Эта праформа практически сходна с ведийской «аджрас», чередование «дж» - вторичное и достаточно регулярное. Таким образом, если добавить сюда и факты других языков, то оказывается, что исходной формой следует считать agras.
agras> ajras, Αγρός, akrs
Используемый «>» также впервые ввел Шляйхер.
Таким образом, исторически засвидетельствованные формы можно возводить на базе сравнений регулярных корреспонденций к неким праформам, которые и составляют основу праязыка.
Индоевропейский язык, по сути, рассматривался Шлейхером как идеализированная структура санскрита (кроме системы гласных). Он рассматривался как органически построенный флективный язык совершенного типа. По Шляйхеру в праязыке было 9 падежей, 3 числа, 3 рода и чрезвычайно хорошо развитая система спряжений.
В значительной степени, но не полностью, с некоторыми оговорками Шляйхер принимал теорию Боппа о происхождении флексии. Как и Бопп, он считал, что индоевропейский корень был однослогным и было два вида корней – местоименный и не местоименный, и флексии именные и глагольные образовались из местоименных корней, которые сливались с ними.
Для Шлейхера древнеевропейский язык был абсолютно реальной вещью, полностью реальной величиной. Он занимался реконструкцией не только отдельных слов или их составляющих, но и реконструкцией целых текстов. В частности, он известен тем, что написал целую басню на якобы восстановленным им праязыке. Басню он назвал «Avis akvāsas ka» («Овцы и кони»). Для сравнения на ведийско-санскритском – avir asvās ca. Доволь
Дэйтлок (?), который жил несколько позже, переделал название в соответствии со своими представлениями о том, как оно должно было звучать, опираясь на данные санскрита, греческого и латыни, и у него получилось avis ekvos ke. Еще позднее, другой индоевропеист, Хирт предложил ещё один вариант:
Вариантов оказалось много, и это, как писал Дельтлок, показывает, что невозможно восстанавливать тексты на праязыке, лучшее, что мы можем сделать – реконструировать отдельные праформы. Шляйхер же был уверен, что можно реконструировать всецело праязыковое состояние как систему проформ и как реально существовавший язык.
Теория родословного древа Шлейхера оказало огромное влияние на все последующие сравнительно-исторические изыскания, в значительной степени используется сегодня. Но уже при жизни Шляйхера, и особенно во второй половине 19 века появились лингвисты, которые оспаривали эту теорию.
Один из таких последовательных критиков натурализма Шлейхера был немецкий ученый Йохан Шмидт. Йохан Шмидт начал с критики самого термина «индоевропейский праязык». Никакого праязыка, по его мнению, не было. Цельность праязыка – научная фикция, выдумка Шлейхера. С самого начала, на основании того, что мы наблюдаем в наше время, должна была существовать диалектальная развернутость, поэтому говорить о каком-то едином праевропейском языке невозможно. Нельзя свести все реконструируемые элементы к одной эпохе. Отсюда, твердо был уверен Шмидт, реконструкция отдельных форм и слов – единственная задача работы компаративиста. Необходимо отказаться от идеи полностью реконструировать язык в его целостном виде. По Шмидту языки-основы – это не ветви, отходящие от единого ствола, а различные звенья единой цепи, замкнутой на себе и соответственно не имеющей ни начала, ни конца. Если произвольно принять в качестве начала индоиранский, то ближайшими к нему звеньями окажутся славянский и балтийский, далее последует германский, кельтский, италийский, пока мы не придем к греческому, а от него – опять к древнеиранскому.
По Шмидту, языки, расположенные географически близко друг к другу, имеют между собой большее сходство, чем языки, далеко отстоящие друг от друга. Поэтому можно говорить о постепенном переходе от индийских языков через иранские к славянским, а от славянским к балтийским. Поэтому славянские языки содержат больше арийских черт, чем балтийские языки (например, литовский), а иранский, в свою очередь, содержит больше черт со славянским, чем древнеиндоарийский язык (ведийский или санскрит). В силу такой непрерывности, балто-славянские языки, с одной стороны, тесно связаны с германскими, с другой – с индоиранскими. Это промежуточное звено между германскими и индоиранскими языками. Шмидт наглядно доказал это факт, анализируя словарный состав рассматриваемых языков. Он показал, что в словаре балто-славянских языков в 4 раза больше арийских элементов по сравнению со словарем немецкого языков. В то же время, в словаре балто-славянских языков в 10 раз больше германских элементов по сравнению с количеством арийских элементов. Точно также кельтские языки представляют собой промежуточное звено между италийскими и германскими языками. Германский, в свою очередь, промежуточное звено между кельтскими и славянскими языками. Нет резких границ и резких переходов между греческими и индоиранскими языками.
Таким образом, для всех индоевропейских языков, по Шмидту, характерен постепенный переход от одного языка к другому, и языки не образуют исторически обособленной группы. Нельзя предполагать существование (как это делал Шлейхер) отдельных северо-индоевропейского и южно-индоевропейского исходных языков. При этом два граничащих друг с другом языка всегда обнаруживают некие только им двоим свойственные черты. Отсюда – теория постепенных переходов, предполагающая непрерывный переход каких-то характерных черт из одного языка в другой, взамен идеи разветвления языков. Свою теорию постепенных переходов Шмидт назвал «волновой теорией», или «теорией волн». Языковые волны, по Шмидту, можно сравнить с движением волн от брошенного в воду камня. Если в каком-то языке возникает новообразование (очаг возникновения волны), то это новообразование будет постепенно расходиться в разные стороны, распространяясь, прежде всего, на ряд соседних языков. У теории Шмидта есть и сильные, и слабые стороны. Основное её достоинство – это отказ от абсолютизации схемы ??? и учет возникновения и распространения новообразований в языках. Основной недостаток – гипертрофия географического фактора, значение взаимовлияния рядом расположенных языков. По сути дела, весь процесс взаимовлияния Шмидт сводил к действию друг на друга родственных языков, а языки неродственные он не принимал во внимание. Но неродственные языки очень часто вмешиваются в процесс развития других языков (турки, установившие свое господство в Восточной Европе и на Балканах – существенно отразился на языках балканского ареала).
Теория волн Шмидта оказала большое влияние на последующие лингвистические исследования, особенно на все те, которые занимались ареальной лингвистикой или лингвогеографией (в частности Пизани и представители Пражской школы). Кроме того, теория волн Шмидта повлияла на становление школы слов и вещей, основателем которой был Шухардт.
Большая часть лингвистов 80-90х годов 19 века, принадлежавших школе младограмматиков, отчаянно критиковала теорию волн Шмидта, но другие столь же последовательно её разделяли.
Младограмматизм
Младограмматизм оформляется как лингвистическое течение в 80-х годах 19 века и в течение приблизительно 60 лет выступал как основная движущая науку о языке сила. По широте распространению, по обилию конкретных работ, по отработаннности метода младограмматизм не имеет равных среди всех школ и течений языкознания 19 – п. п. 20 века.
Термин «младограмматизм» используется двояко:
- широко: в отношении всех тех, кто принял новые установки, касающиеся методологии исследования;
- узко: по отношению к членам Лейпцигского кружка.
Младограмматизм был результатом осознания неудовлетворительного состояния сравнительно-исторических исследований 19 века, предпринял творческую попытку исправить положение. /Впервые поставили вопрос о том, что задача языкознания – исследовать собственно язык, то, как языковая система образуется, развивается, движется во времени./
Романтики (Бопп, Гримм, Востоков) рассматривали сравнительно-историческое языкознание как некий инструмент, как источник получения сведений для реконструкции общих истоков индоевропейской культуры. Показательно, что все (кроме Боппа) совмещали интерес к языку с другими занятиями: Гримм – фольклорист Буслаев – искусствовед и т.д. Задача языкознания, по мнению представителей первого этапа, состояло в том, чтобы использовать данные лингвистики для реконструкции истории духовной культуры, и язык рассматривался как произведение духовного начала, а истоки движения и развития языковой системы усматривались в обстоятельствах духовной жизни, культуры, т.е. вне языка.
У Шлейхера и его последователей несколько другое – идея естественной исторической сущности языка. Шляйхер исходил из понимания языковой системы как некой имманентной сущности, но источник движения языка он тоже видел вовне, в неком духе, который проявляет себя через превращения языковой системы. Эти превращения сравнительно-исторический метод не может ни проследить, ни доказать, поэтому просто остается принять духовное начало в языковой системе.
Младограмматики заявили, что причину таких изменений нужно искать не вне языка, не в движении духа, а внутри лингвистических фактов. Строение самого языка, его системы и функционирования этой системы приводит к самодвижению в языке. Но младограмматики в какой-то степени принимали концепцию Шляйхера, считая, что существуют параллели с естественнонаучными объектами, в частности – с организмами, но вместе с тем показывали, что это сопоставление условно, что полного параллелизма здесь не наблюдается. Главная философия языка, принятая младограмматиками, была следующая: естественноисторическое развитие языка идет через индивидуальные или коллективные психологические отклонения от основного ствола, характеризующего языковую систему. Эти отклонения реализуются, прежде всего, в производстве звуков с одной стороны и семантики с другой. Самодвижение языка нужно искать, прежде всего, в материале речи, в звуках – одна из важнейших задач лингвистики. Звуки речи под влиянием частных или общих условий изменяются. Изменения накапливаются и приводят к сдвигам в системе, поэтому все младограмматики различают 2 вещи:
- звуковые соответствия
- звуковые законы
Звуковые соответствия – это сопоставление генетически одного и того же звука в разных языковых системах. Звуковой закон – это трансформация одного и того же звука внутри генетически одной и той же системы.
Звуковые законы – всегда результат взаимовлияния, потому изменение какого-то звука с течением времени всегда влияет на изменение других звуков. Звуковые законы абсолютны по своему действию. Если обнаруживается исключение из какого-то звукового закона, то это, как считали младограмматики, результат действия другого закона. Его необходимо открыть и описать. А всю историю изменения языка следует считать изменением самодвижущейся материальной системы. Отсюда – важнейшую роль играют точные методы исследования, в том числе – математические, прежде всего, в области фонетики. Язык лингвистического описания должен быть максимально формализованным, и помимо индуктивных приемов следует опираться на дедукцию. К фонетике следует проявлять повышенный интерес, а базироваться он должен на экспериментальном изучении речи. Отсюда – новая волна в фонетике, сосредоточение внимания на акустике, на физиологии и психологии использования и порождения звуков.
Философскую основу младограмматизма составлял господствовавший в то время позитивизм. Позитивизм противостоял предшествующим теориям и опирался на верховное понятие опыта. Опыт – объективизация совокупности ощущений и представлений. Роль науки, по мнению младограмматиков, сводится к описанию и систематизации явлений. А значит, не следует заниматься онтологией языка. Подлинные теоретические положения должны вытекать из реально наблюдаемых материальных фактов.
Вторая составляющая учения младограмматиков – лингвистический психологизм. Язык – продукт психофизической деятельности. Механизм речевого акта всегда предполагает две стороны – психическую и физическую. Чисто физической сторон занимается физиология звука, а психическими механизмами, лежащими в основании языковых форм и их изменений, должны заниматься социолингвисты. Лингвистический психологизм – это как бы одна сторона медали. А вторую сторону составляет последовательный историзм. Исторический подход к языку, по мнению младограмматиков, единственно возможный научный подход. Ничего противоречащего ему быть не может. Именно на этом основании значительная часть немецких младограмматиков, по существу, отвергла революционные предложения Фердинанда де Соссюра.
В целом, младограмматизм обнаруживает определенную неоднородность. Центром этого учения является Лейпциг и Лейпцигский кружок. Там работали выдающиеся ученые: Г. Остхоф, К. Бругман (написали большое предисловие к первому тому «Морфологии индоевропейских языков»), Б. Дельбрюк (внес массу нового, в частности – в изучении синтаксиса; «Введение в изучение языка»). Позже Бругман и Дельбрюк написали совместную работу – «Основные вопросы исследования языка», и затем последовал их капитальный труд – «Основы сравнительной грамматики индоевропейских языков». Книга Г.Пауля «Принципы истории языка».
В России взгляды младограмматиков разделяли ученые Казанской школы, прежде всего, Бодуэн де Куртенэ и его последователи, хотя сам Бодуэн довольно высоко оценил труды молодого де Соссюра. Также их взгляды разделяли представители Московской школы во главе с Фортунатовым.
Много общего с младограмматиками можно найти в трудах американского исследователя Уильям Дуайт Уитни – известный специалист по истории языков и языкознания, санскритолог, работавший в Америке во второй половине 19 века. Также являлся специалистом и по общему языкознанию. Ему принадлежат разные работы, среди которых главная – «Язык и его изучение», вышедшая в конце 60-х годов 19 века. Уитни одним из первых в западной лингвистике обратил внимание на аналогию как на важнейший фактор в развитии языков и создал собственную теорию возникновения языков. Вместе с тем, он заложил основы того направления, которые впоследствии было подхвачено и с большей теоретической силой обобщено де Соссюром. Уитни одним из первых поставил вопрос о языке как явлении в первую очередь общественном. Пытался разграничить в языке социальное и индивидуальное, субстанцию и форму. Уитни развивал также идею знаковой природы языка, рассматривал проблемы произвольности и условности языковых знаков, а само наименование как таковое считал явлением, относящимся к социальной природе языка.
Каковы же общие представления младограмматиков? Все языковые средства хранятся в сфере бессознательного, где обнаруживаются разнообразные сцепления групп представлений. Группы образуются вместе и в таком виде и сохраняются. Представление ассоциируется с органами речи и их взаимодействие образует звуковые ряды и ряды артикуляции, которые тоже ассоциируются между собой. С рядами представлений также ассоциируются разные способы употребления слова или оборота речи, то есть языковая грамматика. Таким образом комбинируются вместе все слова одного корня, все сходные по функции слова и так далее. Конечный постулат младограмматиков – всякая грамматическая категория возникает на основе категории психологической. Но при этом подчеркивались и отличия – следование грамматики за психологией не означает их тождество. Нужно различать психологическое подлежащее и грамматическое подлежащее.
* Птица летит или Летит птица
Грамматическое подлежащее остается одним и тем же, но психологические подлежащие разные.
Всякое языковое творчество, по мнению младограмматиков, всегда индивидуально. Но наблюдать непосредственно конкретный языковой организм невозможно, поэтому его наблюдение вторично. Мы видим его действие только по отдельным речевым актам. Значит, речь должна представлять одну из важнейших сфер внимания лингвистов. Наиболее доступны наблюдению акустические характеристики речи. Отсюда – повышенный интерес младограмматиков к фонетике вообще и к её акустической стороне в частности.
Историческое для младограмматиков – синоним научному. Ничего, кроме исторического, по их мнению, быть не может. Дельбрюк в одной из своих главных работ подчеркивает, что «с нами языкознание вступило из философского периода в исторический». То же самое пишет и Пауль: «Языки не возникают из говоров. Скорее говоры – это следствие существования языков. Мне неизвестно, как можно с успехом рассуждать о языке, не добывая сведений о его историческом развитии». Его основной труд «Принципы истории языка» можно было назвать «принципами исторического языкознания». Лейтмотив книги заключен в начальных словах Пауля: «Как всякий объект человеческой культуры, язык – предмет исторического рассмотрения». Отсюда – призыв, прежде всего, ученых Лейпцигской школы перестать заниматься только древними языками и реконструкциями праязыка, обратиться к исследованию живых языков, которые дают гораздо больше фактического материала для установления развития языка. Нельзя также, писали младограмматики, абсолютизировать индоевропейские праформы, они не образуют никакой языковой системы. Опыты Шляйхера в этом отношении совершенно бессмысленны. Индоевропейские праформы – это чисто гипотетические построения. Они полезны, но достоверность их нередко сомнительна и должна подтверждаться самыми разными вещами, прежде всего на внимательном изучении языкового функционирования в современности.
Одно из важнейших требований Лейпцигской школы – строго учитывать действие языковых законов и аналогий. Главное – устанавливать:
1.причину действия того или иного закона;
2. природу или характер самого закона;
3. то, как проявляется действие данного закона в конкретных языках.
Таким образом, младограмматики полностью отказались от идеи взаимодействия духа и природы, которая была характерна для более ранних периодов изучения языка, целиком обратились к изучению психологии речи.
Еще ранее был сформулирован закон Гримма:
-//1) индоевропейские глухие смычные дают германские щелевые:
Индоевропейский «т» дает германский средний между глухим и звонким «th»:*три - three
2) индоевропейские звонкие смычные дают германские глухие: индоевр. «d» давало герм. «t»: *едят – ätat (шведск., «этат»)
3) индоевропейские звонкие придыхательные дают германские непридыхательные звонкие: *санскрит bharāmi («несу») – готское bairo
Закон Гримма младограмматики считали вполне совершенным, но затем обратили внимание на некоторые его несовершенства, на исключения, которые, по их мнению, надлежало объяснить через действие другого закона. За это дело взялся немецкий младограмматик Вернер, который в конце 70х годов 19 века предложил для объяснения так называемый «закон Вернера»:
санскр. bhratar – готское brothar («брат») – правильное соответствие
санскр. pitar – лат. pater («отец») – неправильное соответствие
Спрашивается, почему в таких рядах в одном случае наблюдается соответствующий закону Гримма переход от глухого смычного к глухому щелевому, а во втором случае такого нет?
Заслугой Вернера явилось то, что он впервые попытался привлечь к обоснованию реконструкции не только сегментные факты, но и суперсегментные, в частности – ударения. Его ответ такой: в парах первого типа ударения, как о том свидетельствуют факты, глухое «т» следует за ударной гласной, и в готском тоже следует предполагать ударность. Во втором случае – предшествующая гласная – безударная.
Закон Вернера был принят и нашел подтверждение в самых разных языках.
Ещё один пример действия фонетических законов – закон Грассмана. Грассман занялся следующим: индоевропейский звонкий придыхательный должен преобразовываться в общегерманский звонкий непридыхательный, но почему-то в ряде случаев этого не происходит, сохраняется придыхательность соответствующего согласного. С другой стороны, индоевропейские звонкие должны были бы давать глухие в общегерманском, но опять-таки этого не происходит.
санскр. bandha – нем. Band («связь», «лента»)
санскр. babhrus («бурый») – немецкое biber («бобер»)
Грассман предположил, что на самом раннем этапе протоиндоевропейского в подобных лексемах были два звонких придыхательных согласных. Уже на очень раннем этапе стал действовать закон лик