Грамматическая форма реалий

Грамматическая форма реалии связана в первую оче­редь с определением ее принадлежности к данной части речи, к различным грамматическим категориям, и, ес­тественно, с возможностями формообразования. _jtllv, 20

1. Все наблюдения показывают, что как часть ре­чи реалия, подобно термину, в подавляющем числе случаев — имя существительное. На это указы­вает наличие одних лишь существительных в «словари­ках» Н. В. Гоголя, так же как в подобном списке япон­ских слов, приложенном к сборнику произведений Я. Кавабата ', в ряде комментариев к русским переводам с болгарского и т. п. Это обусловлено предметным содер­жанием реалий как особого класса лексики, что хорошо видно из нашей дефиниции и классификации.

В отличие от терминов, среди реалий почти не встре­чаются отглагольные существительные, что объясняется отсутствием в содержании реалий «опредмеченного дей­ствия» (С-СЛТ).

При таком положении вопрос принадлежности реа­лий к другим частям речи представляется в следующем виде.

Самостоятельные, непроизводные реалии среди дру­гих частей речи нам не встречались, а реалию-служеб-ное слово даже трудно себе представить. Что касается производных от реалий частей речи, какие бы они ни бы­ли, то они, разумеется, должны сохранить, если не пол­ностью, то хоть отчасти свой национальный или истори­ческий колорит, независимо от того, будем мы их назы­вать реалиями или нет.

Особую группу таких производных составляют оты­менные прилагательные, генетически связан­ные с реалиями. Возьмем прилагательные от некоторых характерных реалий-мер: вершковый, аршинный, сажен­ный, верстовой, фунтовый, пудовый и реалий-денег: ко­пеечный и рублевый. В общем, значение большинства из них непосредственно связано со значением реалии, от которой оно произведено: «длиною (весом, достоинством, стоимостью) в один вершок (аршин, фунт, пуд, рубль) или одну сажень (копейку)». В прямом значении это от­носительные прилагательные, большей частью не имеющие эквивалентов-прилагательных в дру­гих языках; на каждый язык они переводятся в зависи­мости от его грамматической системы: на болгарский, французский и иногда на английский — самой реалией (обычно в транскрипции) с предлогом «от», de и of, на

Кавабата Я. Тысячекрылый журавль. М.: Прогресс, 1971.

английский и немецкий — реалией в качестве компонен­та сложного слова, иногда со словами: фр. valant, англ, worth, нем. wert («рублевые папиросы», англ, one-rouble cigarettes, фр. cigarettes d'un rouble, нем. Rubelzigeret-ten, болг. «цигари от една рубла»). Так как в данном случае существительное рубль не отличается от прила­гательного рублевый по своему семантическому содер­жанию, а национальный колорит остается неизмененным, трудно оспорить принадлежность таких слов к классу реалий.

Таково же приблизительно положение с притяжа­тельными прилагательными; семантически они не отличаются от форм «родительного принадлежно­сти»— типа совхозный, помещичий, канцлерский, фара-онский, балалаечный (оркестр), былинный (склад), ма­хорочный (дым). И здесь в переводах подавляющего большинства прилагательных будут фигурировать реа­лии-существительные (или, как в английском, прилага­тельные, имеющие форму существительного): shock wor­ker achievement, болг. «дим от махорка» и т. д.

Положение существенно меняется, когда прилагатель­ное получает значение качественного (точнее — качест­венно-относительного) , то есть употребляется в перенос­ном значении.

Следует отметить, что далеко не от всех реалий мож­но образовать прилагательные, которые имели бы и пря­мое, и переносное значение. Из приведенных выше верш­ковый и фунтовый могут значить только «длиною в один вершок» и «весом в один фунт» соответственно и упот­ребляются редко; с другой стороны, копеечный, наряду с прямым значением «достоинством в одну копейку» (ко­пеечная монета), имеет еще два, а то и три переносных значения: «стоящий недорого» (копеечная вещь), «низ­кооплачиваемый» (копеечные уроки) и «мелочно-рас­четливый» (копеечный ум). При этом довольно трудно вывести определенную закономерность: переносные зна­чения получают, с одной стороны, названия «мелких денег», разменной монеты (копейка, су, стотинка, пен­ни), с другой — крупные меры (пуд, ока); от них не от­стают и какие-то «средние» — аршин и сажень. Возмож­но, что это связано с их большей употребительностью. Между тем, такие реалии послужили основой для образо­вания множества фразеологических единиц.

Здесь, однако, важнее отметить, что в некоторых, да­же, может быть, в большинстве прилагательных, приоб-

ретших переносное значение, оно как бы преобладает над прямым и часто настолько, что прямое почти пере­стает чувствоваться; это в свою очередь отражается на яркости колорита: он «выцветает» иной раз до такой степени, что переводчик серьезно подумывает об упот­реблении данного слова просто как синонима к прилага­тельному, определяющему его качество. Например, пу­довый значит просто «очень тяжелый», и никому из рус­ских, наверное, не придет в голову взвешивать сапоги, о которых сказано, что они «пудовые»; аршинный и сажен-_ныи — «очень большой» («писать аршинными буквами», «саженные шаги»); «богатырский рост» не обязательно связывать с героями былин и т. д. Приблизительно такая же картина наблюдается в отношении сложных прилага­тельных стопудовый и тысячеверстный.

Итак, независимо от того, будем мы считать прилага­тельные, произведенные от реалий, реалиями или нет, обращаться с ними при переводе следует чрезвычайно осмотрительно: даже при утрате значительной доли на­циональной окрашенности или временной патины, в са­мих словах сохраняется достаточно аромата места и эпо­хи, чтобы заставить переводчика отказаться от нейтраль­ных замен.

2. Войдя в ПЯ, одни из чужих реалий полностью ак­климатизируются на новом месте и, чувствуя себя как дома, начинают пользоваться всеми правами и испол­нять все обязанности хозяев, т. е. получают определен­ный род (существительные) и способность изменяться, в зависимости от роли в предложении, по падежам и чис­лам (ср. такое относительно новое в русском языке слово, как хунвейбин). Другие, благодаря своей форме, отли­чающейся от формы, присущей словам ПЯ, оказываются менее гибкими и «контактными», приживаются труднее и остаются в категории несклоняемых, как например, дацзибао; большинство этих слов — среднего рода.

Многие транскрибированные реалии получают в ПЯ вполне правильные формы рода и числа: рубль в англий­ском множественном числе roubles, в немецком Rubels, во французском roubles; копейка приобрела во фран­цузском форму мужского рода kopeck и, соответственно, множественное число kopecks. Правильно транскрибиро­ванное на болгарском кану употребляется с постпозитив­ным артиклем в единственном числе кануто, а во мно­жественном числе канутата, что звучит достаточно не­складно.

Если все это — словарные реалии, то переводчик лег­ко справится с их «грамматическим оформлением»; если же ему приходится вводить такое слово, то, согласно на­шим наблюдениям, может быть два пути: либо слово подгоняется под какую-нибудь модель ПЯ, так сказать, русифицируется грамматически (если речь идет о рус­ском языке), либо независимо от оригинальной формы принимается как несклоняемое, т. е. употребляется в име­нительном падеже на протяжении всего текста. Впрочем, так же поступает и автор, вводя в свое произведение лю­бые заимствованные впервые слова. Таким образом по­ступила Л. В. Шапошникова в упомянутых выше очер­ках, вводя, например, некоторые этнические реалии; рас­сказывая о мифическом происхождении своего племени, старейшина говорит: «Пусть будут отныне роды. Род мы назовем иллом (разрядка наша — авт.) и добавим к нему названия тех частей оленя, которые получили наши охотники»'. При такой конструкции фразы русский чи­татель должен считать, что род — это илл, поскольку «-ом» каждый примет за окончание творительного паде­жа. Однако из дальнейшего следует, что «так и возникли первые десять родов: Мут иллом, Каи иллом, Мен иллом и т. д.»; так что оказывается, что это не илл, а иллом.

Бывает, что чужая реалия входит в язык не в своей исходной форме, иногда по причине неупотребительности этой исходной формы, но, пожалуй, чаще по недосмотру или незнанию переводчика. В «словариках» Н. В. Гого­ля встречаются существительные во множественном чис­ле (дрибушки, клепки, чумаки, дивчата, наряду с дивчи­на и т. д.), введенные в такой форме вполне сознательно; естественно дать во множественном числе имя существи­тельное, не имеющее единственного (джинсы или близ­кое к ним болг. дынки]. Любопытна в этом отношении реалия комикс. Англ, comics (по существу множественное число от прилагательного comic) принято в русском языке со значением существительного в единственном числе, как и приведено в НСиЗ; однако там не дается ни одно­го примера в форме этого мнимого единственного: везде употребляются комиксы — прямо-таки множественное в квадрате. Если верить БАРС, то это правильно; будем считать, что слово прижилось в таком виде. Но уже явно неправильно транскрибировать в переводе на болгарский множественное число германской административно-тер-

¹ Шапошникова Л. В. Указ, соч., с. 224. '' 7
24

риториальной единицы Land (в русских переводах — «земля», например, «земля Гессен») в значении единст­венного числа — «лендера Хессен». Думается, что это ис­ключение. Как правило, нет основания вводить заимст­вованные реалии во множественном числе, когда вполне употребительно и единственное. Как употребляется в русском языке степь (единственное число) или близкая к ней венгерская пушта, так же нужно употреблять и пам­па, не превращая ее в пампасы. Такие примеры нам встре­тились преимущественно в заимствованиях из испанско­го: «пончос» вместо пончо, «гаучос» вместо гаучо, «боде-гонес» вместо бодегон (своего рода харчевня) и пр.

В интересной статье В. Д. Андреева говорится, в част­ности, о склонении болгарских имен существительных в русских переводах и высказывается пожелание остав­лять в именительном падеже слова типа пара (мелкая монета) и ага (господин — почтительное о турке) ввиду их «невразумительности» при изменении формы в рус­ском тексте: «А мне папа дал пять пар (разрядка наша — авт.), или родительный падеж множественного числа от ага — «аг» ^]. С этим нельзя не согласиться, но следует сделать небольшое уточнение. Решающим фак­тором в этих случаях является не грамматика ИЯ, т. е. тот факт, что эти слова «не знают падежных окончаний» в своем родном языке, а правила ПЯ: в русском языке существительные, оканчивающиеся на гласную, типа бистро, альпака (с ударением на окончании), маки и др. относятся, в силу своей графической и фонетической структуры, к несклоняемым. В остальных случаях, на­пример, если существительные оканчиваются на соглас­ную, оставлять их несклоняемыми можно лишь в поряд­ке исключения.

3. Одним из показателей «освоенности» чужой реа­лии в ПЯ может быть ее способность к репродукции. Примером может служить слово ковбой. Войдя в русский язык как существительное мужского рода первого скло­нения (по правилу — как существительные с окончанием на -и), оно, вместе с тем, образовало прилагательное ковбойский (например, «ковбойская рубашка») и су­ществительное ковбойка (в том же значении). Более интересным случаем является слово хиппи, когда слово само по себе недостаточно «обрусело» (осталось нескло-

Андреев В. Д. Некоторые вопросы перевода на русский язык
болгарской художественной литературы. —ТКП, с. 141.
2-747 ₂₅

няемым), но тем не менее дало целый ряд отпрысков-про­изводных; представим их цитатой из очерка В. Аксенова «Асфальтовая оранжерея»: «Хиппи кончаются. Между тем за прошедшее восьмилетие даже и у нас в сленге появились слова, производимые от этого странного сло­ва: «хиппую», «захипповал», «хиппово», «хиппари»..; ес­ли добавить к коллекции его же «старая хиппица» ¹ и взятое из «Крокодила» прилагательное «хипповатый» («Гоша длинноволос и хипповат»), окажется, что от од­ной только этой реалии у нас образовался чуть ли не полный набор частей речи.

у

Заимствование реалий

Здесь мы коснемся лишь некоторых общих положе­ний, связанных преимущественно с местом чужих реалий в языке.

Говорить о заимствовании реалий можно только с точки зрения переводоведения, т. е. рассматривая их в плоскости пары языков. Между тем, распространенное мнение о том, что реалии представляют собой непременно заимствования, в известной мере противоречиво: заимст­вования уже являются элементами лексики данного язы­ка, следовательно, слово, однократно введенное в текст перевода (таких среди реалий немало), можно назвать заимствованием лишь условно: пока это только своеобразный неологизм или окказионализм. С другой стороны, при многократном повторении, когда реалия прижилась настолько, что ее включают в словари заим­ствующего языка, она может превратиться в заимство­ванное слово, утратив до некоторой степени статус реалии. (Подробнее об утрате реалией колорита см. гл. 7.)

О заимствовании реалий можно говорить еще в тех случаях, когда они получают, так сказать, международ­ное признание. Об этом мы упоминали, сравнивая реалии с терминами, но подробно рассмотрим этот парадоксаль­ный на первый взгляд вопрос ниже (см. гл. 5).

Любопытный пример заимствования представляет со­бой употребление русских, характерных, главным обра­зом, для жизни дореволюционной России, и советских реалий в иностранных языках (см. гл. 10).

¹ ЛГ, 1.1.1976. 26

Описывая путь проникновения русских слов в англий­ский язык, В. И. Фадеев пишет: «По возвращении в Анг­лию купцы и предприниматели в своих отчетах подроб­но рассказывали о впечатлениях от всего увиденного в России, часто употребляя в своих докладах русские сло­ва для'обозначения предметов и понятий русской жиз­ни Некоторые из них получили широкое распространение в английском языке». И далее автор приводит своеобраз­ную предметную классификацию этих слов: «Среди пер­вых заимствований — наименования, связанные с госу­дарственным устройством (царь, воевода, указ), обозна­чение мер веса, расстояния и денежных единиц (верста, аршин, пуд, рубль, копейка), названия предметов одеж­ды и продуктов питания (кафтан, квас, кумыс), а также и бытовые слова (самовар, тройка, дрожки) и др.» '. Не­трудно увидеть, что приведены одни лишь реалии, причем их «широкое распространение в английском языке» обус­ловлено отнюдь не появлением в английском быту их ре­ферентов, что и является одним из характерных различий между реалиями и терминами.