Глава 1 общий взгляд на историю лингвистики

Москва

УДК 80/81

ББК 81

В 24

В 24 Введение в языковедение: Хрестоматия: Учебн. пособие для студентов вузов/Сост. А. В. Блинов, И. И. Богатырева, В. П. Мурат, Г. И. Рапова. — М.: Аспект Пресс, 2000.— 342 с.

ISBN 5-7567-0252-0

Хрестоматия составлена для использования вместе с учебни­ком А.А. Реформатского «Введение в языковедение». В нее включе­ны важнейшие труды отечественных и зарубежных лингвистов, освещающие проблемы языковедения и основные методы науч­ного исследования языка.

Для студентов-филологов, а также студентов и аспирантов, спе­циализирующихся в области общего и сравнительно-исторического языкознания.

УДК 80/81

ББК81

ISBN 5-7567-0252-0

© «Аспект Пресс», 2000

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Настоящая Хрестоматия составлена для лекционного курса, чи­таемого на всех филологических факультетах университетов. «Вве­дение в языковедение» представляет собой начальный курс в об­разовании филологов широкого профиля, т.е. будущих лингвистов и литературоведов — специалистов в области русской, славянс­кой, романской, германской, классической и востоковедческой филологии. Он знакомит студентов с системой понятий и терми­нов, которыми пользуется любая филологическая дисциплина и поэтому является основой лингвистической педагогики. Страте­гическая линия курса заключается в том, чтобы определить отно­шение теории лингвистики к языку как реальному объекту: это значит, что данный курс имеет целью теоретическую подготовку студентов к изучению языков (родного, иностранных и класси­ческих) и в связи с этим ставит задачу помочь им овладеть языка­ми практически. В этом смысле курс является подготовительным: он знакомит слушателей с кругом проблем, которые в последую­щие годы обучения обобщаются в курсах «Общее языкознание», «Теория языка», «История лингвистических учений», отчасти в курсе «Теория литературы».

Классическим учебником по данному курсу является «Введе­ние в языковедение» А. А. Реформатского, на базе которого строят­ся лекционные и практические занятия. Настоящая Хрестоматия представляет собой текстовое пособие к этому учебнику. Подбор работ, вошедших в состав Хрестоматии, ориентирован на его ком­позиционное построение и воспроизводит в основных чертах пред­ложенную А. А. Реформатским последовательность изложения как предмета языкознания, так и методов лингвистического исследо­вания. Открывают Хрестоматию работы общетеоретического харак­тера. Состав понятий и проблем, представленный в них, затем подробно развертывается и интерпретируется в описаниях отдель­ных ярусов языковой системы. Все авторы текстов, включенных в Хрестоматию, являются признанными классиками отечественно­го и зарубежного языкознания.

Составители настоящей Хрестоматии — преподаватели кафед­ры общего и сравнительно-исторического языкознания филоло­гического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, ведущие практи­ческие занятия по курсу «Введение в языковедение». На протяже­нии ряда лет лекции по этому курсу читал заведующий нашей кафедры, доктор филологических наук, профессор Юрий Влади­мирович Рождественский, ушедший из жизни 24 октября 1999 г. Новое издание предлагаемой Хрестоматии — дань памяти нашему учителю и коллеге.

А. В. Блинов, И. И. Богатырева,

В. П. Мурат, Г. И. Рапова

I. Общий раздел

Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики*

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 Общий взгляд на историю лингвистики

Наука о языке прошла три последовательные фазы развития, прежде чем было осознано, что является подлинным и единствен­ным ее объектом.

* Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию/Перевод с франц. М., 1977. С. 39—61, 98-127, 155-159.

Начало было положено так называемой «грамматикой». Эта дисциплина, появившаяся впервые у греков и в дальнейшем про­цветавшая главным образом во Франции, основывалась на логике и была лишена научного и объективного воззрения на язык как таковой: ее единственной целью было составление правил для отличения правильных форм от форм неправильных. Это была дис­циплина нормативная, весьма далекая от чистого наблюдения: в силу этого ее точка зрения была, естественно, весьма узкой.

Затем возникла филология. «Филологическая» школа существо­вала уже в Александрии, но этот термин применяется преимуще­ственно к тому научному направлению, начало которому было положено в 1777 г. Фридрихом Августом Вольфом и которое про­должает существовать до наших дней. Язык не является единствен­ным объектом филологии: она прежде всего ставит себе задачу устанавливать, толковать и комментировать тексты. Эта основная задача приводит ее также к занятиям историей литературы, быта, социальных институтов и т.п. Всюду она применяет свой собствен­ный метод, метод критики источников. Если она касается лингви­стических вопросов, то главным образом для того, чтобы сравни­вать тексты различных эпох, определять язык, свойственный дан­ному автору, расшифровывать и разъяснять надписи на архаических или плохо известных языках. Без сомнения, именно исследования такого рода и расчистили путь для исторической лингвистики. < ... > Но в этой области филологическая критика имеет один существен­ный недостаток: она питает слишком рабскую приверженность к письменному языку и забывает о живом языке: к тому же ее инте­ресы лежат почти исключительно в области греческих и римских древностей.

Начало третьего периода связано с открытием возможности сравнивать языки между собою. Так возникла сравнительная фило­логия, или, иначе, сравнительная грамматика. В 1816 г. Франц Бопп в своей работе «О системе спряжения санскритского языка...» ис­следует отношения, связывающие санскрит с греческим, латинс­ким и другими языками. Но Бопп не был первым, кто установил эти связи и высказал предположение, что все эти языки принад­лежат к одному семейству. Это, в частности, установил и высказал до него английский востоковед Вильям Джоунз (1746—1794). Одна­ко отдельных разрозненных высказываний еще недостаточно для утверждения, будто в 1816 г. значение и важность этого положения уже были осознаны всеми. Итак, заслуга Боппа заключается не в том, что он открыл родство санскрита с некоторыми языками Европы и Азии, а в том, что он понял возможность построения самостоятельной науки, предметом которой являются отношения родственных языков между собою. Анализ одного языка на основе другого, объяснение форм одного языка формами другого — вот что было нового в работе Боппа.

Бопп вряд ли мог бы создать (да еще в такой короткий срок) свою науку, если бы предварительно не был открыт санскрит. База изысканий Боппа расширилась и укрепилась именно благодаря тому, что наряду с греческим и латинским языками ему был дос­тупен третий источник информации — санскрит; это преимуще­ство усугублялось еще тем обстоятельством, что, как оказалось, санскрит обнаруживал исключительно благоприятные свойства, проливающие свет на сопоставляемые с ним языки.

Покажем это на одном примере. Если рассматривать парадиг­мы склонения латинского genus (genus, generis, genere, genera, generum и т.д.) и греческого génos (génos, géneos, géneï, génea, genéōn и т.д.), то получаемые ряды не позволяют сделать никаких выводов, бу­дем ли мы брать эти ряды изолированно или сравнивать их между собою. Но картина резко изменится, если с ними сопоставить со­ответствующую санскритскую парадигму (janas,janasas,janasi,janassu, janasam и т.д.). Достаточно беглого взгляда на эту парадигму, чтобы установить соотношение, существующее между двумя другими па­радигмами: греческой и латинской. Предположив, что janas пред­ставляет первоначальное состояние (такое допущение способству­ет объяснению), можно заключить, что s исчезало в греческих формах géne(s)os и т.д. всякий раз, как оказывалось между двумя гласными. Далее, можно заключить, что при тех же условиях в латинском языке s переходило в r. Кроме того, с грамматической точки зрения санскритская парадигма уточняет понятие индоев­ропейского корня, поскольку этот элемент оказывается здесь впол­не определенной и устойчивой единицей (janas-). Латинский и гре­ческий языки лишь на самых своих начальных стадиях знали то со­стояние, которое представлено санскритом. Таким образом, в данном случае санскрит показателен тем, что в нем сохранились все индоев­ропейские s. Правда, в других отношениях он хуже сохранил харак­терные черты общего прототипа: так, в нем катастрофически изме­нился вокализм. Но в общем сохраняемые им первоначальные эле­менты прекрасно помогают исследованию, и в огромном большинстве случаев именно санскрит оказывается в положении языка, разъяс­няющего различные явления в других языках.

С самого начала рядом с Боппом выдвигаются другие выдающи­еся лингвисты: Якоб Гримм, основоположник германистики (его «Грамматика немецкого языка» была опубликована в 1819—1837 гг.); Август Фридрих Потт, чьи этимологические разыскания снабдили лингвистов большим материалом; Адальберт Кун, работы которого касались как сравнительного языкознания, так и сравнительной мифологии; индологи Теодор Бенфей и Теодор Ауфрехт и др.

Наконец, среди последних представителей этой школы надо выделить Макса Мюллера, Георга Курциуса и Августа Шлейхера. Каждый из них сделал немалый вклад в сравнительное языкозна­ние. Макс Мюллер популяризировал его своими блестящими лек­циями («Лекции по науке о языке», 1861, на английском языке); впрочем, в чрезмерной добросовестности его упрекнуть нельзя. Выдающийся филолог Курциус, известный главным образом сво­им трудом «Основы греческой этимологии» (1858—1862, 5-е при­жизненное изд. 1879 г.), одним из первых примирил сравнитель­ную грамматику с классической филологией. Дело в том, что пред­ставители последней с недоверием следили за успехами молодой науки, и это недоверие становилось взаимным. Наконец, Шлейхер является первым лингвистом, попытавшимся собрать воедино ре­зультаты всех частных сравнительных исследований. Его «Компендиум по сравнительной грамматике индогерманских языков» (1861) представляет собой своего рода систематизацию основанной Боппом науки. Эта книга, оказывавшая ученым великие услуги в тече­ние многих лет, лучше всякой другой характеризует облик школы сравнительного языкознания в первый период развития индоев­ропеистики.

Но этой школе, неотъемлемая заслуга которой заключается в том, что она подняла плодородную целину, все же не удалось со­здать подлинно научную лингвистику. Она так и не попыталась выявить природу изучаемого ею предмета. А между тем без такого предварительного анализа никакая наука не в состоянии вырабо­тать свой метод.

Основной ошибкой сравнительной грамматики — ошибкой, которая в зародыше содержала в себе все прочие ошибки, — было то, что в своих исследованиях, ограниченных к тому же одними лишь индоевропейскими языками, представители этого направле­ния никогда не задавались вопросом, чему же соответствовали производимые ими сопоставления, что же означали открываемые ими отношения. Их наука оставалась исключительно сравнитель­ной, вместо того чтобы быть исторической. Конечно, сравнение составляет необходимое условие для всякого воссоздания истори­ческой действительности. Но одно лишь сравнение не может при­вести к правильным выводам. А такие выводы ускользали от ком­паративистов еще и потому, что они рассматривали развитие двух языков совершенно так же, как естествоиспытатель рассматривал бы рост двух растений. Шлейхер, например, всегда призывающий исходить из индоевропейского праязыка, следовательно выступа­ющий, казалось бы, в некотором смысле как подлинный историк, не колеблясь, утверждает, что в греческом языке е и о суть две «ступени» (Stufen) одного вокализма. Дело в том, что в санскрите имеется система чередования гласных, которая может породить представление об этих ступенях. Предположив, таким образом, что развитие должно идти по этим ступеням обособленно и парал­лельно в каждом языке, подобно тому как растения одного вида проходят независимо друг от друга одни и те же фазы развития, Шлейхер видит в греческом о усиленную ступень е, подобно тому как в санскритском ā он видит усиление ă. В действительности же все сводится к индоевропейскому чередованию звуков, которое различным образом отражается в греческом языке и в санскрите, тогда как вызываемые им в обоих языках грамматические след­ствия вовсе не обязательно тождественны. <...>

Лингвистика в точном смысле слова, которая отвела сравни­тельному методу его надлежащее место, родилась на почве изуче­ния романских и германских языков. В частности, именно романи­стика (основатель которой Фридрих Диц в 1836—1838 гг. выпустил свою «Грамматику романских языков») очень помогла лингвисти­ке приблизиться к ее настоящему объекту. Дело в том, что романи­сты находились в условиях гораздо более благоприятных, чем ин­доевропеисты, поскольку им был известен латинский язык, про­тотип романских языков, и поскольку обилие памятников позволяло им детально прослеживать эволюцию отдельных романских язы­ков. Оба эти обстоятельства ограничивали область гипотетических построений и сообщали всем изысканиям романистики в высшей степени конкретный характер. Германисты находились в аналогич­ном положении; правда, прагерманский язык непосредственно неизвестен, но зато история происходящих от него языков может быть прослежена на материале многочисленных памятников на протяжении длинного ряда столетий. Поэтому-то германисты, как более близкие к реальности, и пришли к взглядам, отличным от взглядов первых индоевропеистов.

Первый импульс был дан американцем Вильямом Уитни, ав­тором книги «Жизнь и развитие языка» (1875). Вскоре образовалась новая школа, школа младограмматиков (Junggrammatiker), во гла­ве которой стояли немецкие ученые Карл Бругман, Герман Остгоф, германисты Вильгельм Брауне, Эдуард Сивере, Герман Пауль, славист Август Лески́н и др. Заслуга их заключалась в том, что результаты сравнения они включали в историческую перспективу и тем самым располагали факты в их естественном порядке. Благо­даря им язык стал рассматриваться не как саморазвивающийся организм, а как продукт коллективного духа языковых групп. Тем самым была осознана ошибочность и недостаточность идей срав­нительной грамматики и филологии.* Однако, сколь бы ни были велики заслуги этой школы, не следует думать, будто она пролила полный свет на всю проблему в целом: основные вопросы общей лингвистики и ныне все еще ждут своего разрешения.

* Новая школа, стремясь более точно отражать действительность, объявила войну терминологии компаративистов, в частности, ее нелогичным метафорам. Теперь уже нельзя сказать: «язык делает то-то и то-то» или говорить о «жизни языка» и т.п., ибо язык не есть некая сущность, имеющая самостоятельное бы­тие, он существует лишь в говорящих. Однако в этом отношении не следует захо­дить слишком далеко; самое важное состоит в том, чтобы понимать, о чем идет речь. Есть такие метафоры, избежать которых нельзя. Требование пользоваться лишь терминами, отвечающими реальным явлениям языка, равносильно претензии, будто в этих явлениях для нас уже ничего неизвестного нет. А между тем до этого еще далеко; поэтому мы не будем стесняться иной раз прибегать к таким выраже­ниям, которые порицались младограмматиками.

Глава 2