Приемы передачи реалий
Их можно, обобщая, свести в основном к двум: транскрипции и переводу.
Эти два понятия, по словам А. А. Реформатского, «могут .быть друг другу противопоставлены, так как они по-разному осуществляют формулу Гердера: «Надо сохранять своеобразие чужого языка и норму родного», а именно: 1) перевод стремится «чужое» максимально сделать «своим»; 2) транскрипция стремится сохранить «чужое» через средства «своего».
Таким образом, в плане практическом перевод и транскрипция должны рассматриваться как антиподы»1. С «формулой Гердера» нам согласиться трудно, так как целью перевода является отнюдь не сохранение своеобразия языка подлинника — мы стараемся передать своеобразие стиля автора, но средствами «сво-е г о» языка; а что касается противопоставления транскрипции переводу, то мысль эта кажется нам интересной, хотя бы уже потому, что представляет собой еще один из парадоксов в работе переводчика с реалиями.
I. Транскрипция2 реалии предполагает механическое перенесение реалии из ИЯ в ПЯ графическими средствами последнего с максимальным приближением к оригинальной фонетической форме: рус. пельмени по-болгарски «пелмени»; немецкой земельной мере Morgen будут соответствовать рус. и болг. «морген»; англ, whig—рус. «виг» и болг. «уиг»; фр. taverne будет одинаково «таверной» и по-русски и по-болгарски, как одинаково или приблизительно одинаково будут транскрибироваться на все языки (как указано выше) советизмы Совет, спутник, колхоз.
Желательность, а часто необходимость применения транскрипции при передаче реалий обусловлена тем, что таким образом переводчик может получить возможность
ция может оказаться лишней. А кроме того, каким бы реалистическим перевод ни был, он не может, не имеет права выставлять ту или иную деталь в более ярком свете, чем в оригинале, а дополнительная информация, возможно, и оказалась бы таким избыточным освещением для данного текста.
'Реформатский А. А. Перевод или транскрипция? — Сб. Восточно-славянская ономастика. М.: Наука, 1972, с. 312.
2 На правилах транскрипции и ее отличии от транслитерации в переводческой практике мы остановимся в ч. II, гл. 2, так как этот метод перенесения лексических единиц в текст перевода наиболее характерен для имен собственных,
сразу преодолеть обе указанные выше трудности, но при неудачно сделанном выборе между транскрипцией и переводом может и серьезно затруднить читателя.
II. Перевод реалии (или замена, субституция) как прием передачи ее на ПЯ применяют обычно в тех случаях, когда транскрипция по тем или иным причинам невозможна или нежелательна. Прежде чем говорить об этих причинах (см. ниже «Транскрипция или перевод»), приведем используемые приемы передачи реалии при переводе.
1. Введение неологизма — по-видимому, наиболее подходящий после транскрипции путь сохранения содержания и колорита переводимой реалии: путем создания нового слова (или словосочетания) иногда удается добиться почти такого же эффекта. Такими новыми словами могут быть, в первую очередь, кальки и полукальки.
а) Кальки — «заимствование путем буквального перевода (обычно по частям)' слова или оборота» (СЛТ) — позволяют перенести в ПЯ реалию при максимально верном сохранении семантического содержания, но далеко не всегда без утраты колорита. Классический пример — скалькированные с англ, (ам.) skyscraper рус. небоскреб (в отличие от «высотного здания»; благодаря этому противопоставлению чувствуется «западный колорит» кальки), болг. небостъргач, фр. gratte-ciel, нем. Wolkenkratzer; ам. lend-lease передается болгарской калькой заем-наем (по русски транскрибируется — ленд-лиз); слово тореадор можно встретить в болгарском тексте как бикоборец и т. д.
Калек-слов в работе с реалиями встречается в общем намного меньше, чем калек-словосочетаний (за исключением преимущественно слов немецкого языка, обладающего почти неорганиченной возможностью словосложения). Так, нем. Volkskammer мы переводим сочетанием народная палата, англичане калькируют красноармейца сочетанием Red Army man, французы — soldat de ГАгтёе Rouge, а немцы — Rotarmist; японские чайная церемония и чайный домик — также кальки; кальками передаются и наименования ряда праздников с достаточно «прозрачным» содержанием: Первое мая, или Первомай — болг. Първи май — англ. May Day — фр. le Premier-Mai — нем. Erste Mai; таковы также реалии День Победы, День химика, Софийские музыкальные недели и т. п.
б) Полукальки — своего рода частичные заимствования, тоже новые слова или (устойчивые) словосоче-
тания, но «состоящие частью из своего собственного материала, а частью из материала иноязычного слова»1. По-видимому, в русском и болгарском переводе полукаль-ки — тоже большей частью словосочетания. Таковы, например, третий рейх (с нем. der Dritte Reich), здание бундестага (с нем. Bundeshaus); рус. декабрист англичане передают полукалькой Decembrist (декабрь = De-Cember), французы — тоже полукалькой Decembriste или же транскрибируют его Decabriste; полукалькой можно считать и «чайную церемонию» при сохранении одного из компонентов путем транскрипции: церемония тя-но-ю.
К полукалькам-словам можно отнести американский историзм саквояжник (с англ, carpet-bagger) в значении «северянин, добившийся влияния и богатства на Юге (после войны 1861—1865 гг.)» (БАРС), от carpet-bag = «саквояж» с русским суффиксом «-ник», а также, на том же основании, реалии духанщик, берчист и т. д. Удачным переводом на болгарский можно считать полукальку — болгарское прилагательное от нем. Burger в словосочетании «бюргерска епоха» (нем. Burgerliches Zeitalter); для этого сочетания не подошли бы ни «гражданский», ни «мещанский» или «обывательский», ни «буржуазный».
в) Освоением мы называем адаптацию иноязычной реалии, т. е. придание ей на основе иноязычного материала обличил родного слова: рус. пирожок, рубль, ватник перешли в болгарский язык как пирожка или перушка, рубла, ватенка; пол. p?czek — рус. пончик — болг. поничка; нем. Walkure превратилась в рус. валькирию; фр. concierge в жен. р. — рус. консьержка и т. д. Этот прием нужно, однако, оговорить в том смысле, что тут реалия не только меняет свою форму, но обычно теряет и часть семантического содержания: между рус. пирожок и болг. перушка разница не только в плане выражения, но и в плане содержания.
г) Семантическим неологизмом мы назовем условно новое слово или словосочетание, «сочиненное» переводчиком и позволяющее передать смысловое содержание реалии. От кальки его отличает отсутствие этимологической связи с оригинальным словом. Для болгарина, например, «игра в поддавки» — пустой звук; поэтому, когда во фразе «Это он, стало быть, с нами хотел
'Шанский Н. М. Лексикология современного русского языка. М.: Просвещение, 1972, с. НО.
4-747 89
в шашки-поддавки сыграть» реалия переведена несуществующей игрой «к о и т о г у б и, п е ч е л и» (кто проиграл— выиграл), мы считаем, что переводчик хорошо справился со своей задачей. И еще один пример: нужно было перевести на болгарский «прорубные деньги» — на- " лог на проруби (историческая реалия)—не существующее и не существовавшее в болгарском быту понятие (у болгар нет и слова «прорубь»); контекст мог подсказать читателю, о чем идет речь, однако надо было сохранить и исторический колорит, «правдоподобность» такого налога. И переводчик, по подобию названий, существовавших в былые времена болгарских податей и налогов — «тревнина», «димнина», «мостнина» и др., сочинил новое слово, понятное и естественное для читателя перевода — ледосечнина.
Нужно сказать, что прием перевода реалий неологизмами наименее употребителен; причина достаточно очевидна: творцом языка является народ и очень редко — отдельный автор.
2. Приблизительный перевод реалий применяется, судя по собранному нами материалу, чаще, чем любой другой прием. Обычно этим путем удается, хотя часто и не очень точно, передать предметное содержание реалии, но колорит почти всегда теряется, так как происходит замена ожидаемого коннотативного эквивалента (его, разумеется, быть не может) нейтральным по стилю, т. е. словом или сочетанием с нулевой коннотацией. Возможны несколько случаев.
а) Принцип родо-видовой замены позволяет передать (приблизительно) содержание реалии единицей с более широким (очень редко — более узким) значением, подставляя родовое понятие вместо видового. По сути дела, заменяя вид родом, более частное более общим, переводчик прибегает к известному в теории перевода приему генерализации. Так, в переводе предложений: «..Я же предпочитаю сухое вино или боржоми»1 (разрядка наша — авт.] или «..попрошу чего-нибудь по-мягче — нарзану или же лимонаду»2 (разрядка наша — авт.), переводчики отказались от транскрипции и правильно заменили и нарзан и боржоми родовым понятием «минеральная вода» — в данном контексте разница
'ПарновЕ. И. Ларец Марии Медичи. М.:< Детская лит-ра,
1972, с. 318. 23ощенко М. Рассказы. М.: Худож. лит., 1974, с. 86.
мало чувствительна. По тому же принципу, при определенных предпосылках, можно переводить реалии изба, хата, сакля, коттедж и др. «домом», «черевики и чувяки, царвулы и лапти — «обувью», ямщика и кэбмена — «возницей»; названия болгарских игр табла и дама могут появиться в русском переводе как «игры» или «настольные игры», а в немецком — как Brettspiele, большинство культовых зданий — и церковь, и пагоду, и кирку, и мечеть, и синагогу — можно назвать, опять-таки если позволяет контекст, «храмом».
б) Функциональным аналогом (по-видимому, модифицированный термин болгарского ученого А. Людсканова «функциональный эквивалент») А. Д. Швейцер называет «элемент конечного высказывания, вызывающего сходную реакцию у русского читателя»1. Этот путь перевода реалий позволяет, например, одну игру, незнакомую читателю перевода, заменить другой, знакомой: «Петя и Ваня играли в шашки» — «Петя и Ваня играеха на дама» (разрядка наша — авт.), где «дама» на шашки не похожа, но тоже играется на доске (когда делался перевод, шашек в Болгарии почти не знали). Таким же образом можно один музыкальный инструмент заменить другим, «нейтральным», не окрашенным в национальные цвета ПЯ, одну снасть заменить другой, например, неизвестную читателю кобылку — более нейтральным «капканом», один сосуд другим, лишь бы аналог действительно представлял функциональную замену переводимой реалии. Часто функциональный аналог удобен для передачи реалий-мер, в частности, когда они предназначены для создания у читателя каких-то качественных представлений: столько-то ли — очень далеко, сто пудов — очень тяжелый, ни копейки — ничего, никаких денег, пара фунтов — немного и т. д. (см. гл. 13).
в) Описание, объяснение, толкование как прием приблизительного перевода обычно используется в тех случаях, когда нет иного пути: понятие, не передаваемое транскрипцией, приходится просто объяснять. Лапту можно было бы транскрибировать — как название характерной русской игры, это слово ярко колоритно; но если контекст не позволяет, то «играть в лапту» можно передать как «играть в мяч» («играя на топка»); такой же перевод встречаем в примере из Дж. Д. Сэлинджера: "Two boys were playing flys up with a soft ball" —
| 4* |
Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 251.
«Мальчики играли в мяч»'. Таким же образом удобно бывает передавать армяк «одежой из Грубой шерсти», кулебяку — как «тестяное кушанье с начинкой», немецкое puff — «игрой в кости» и т. д.
Как показывают примеры, этот тип перевода довольно близко подходит к родо-видовым заменам — ведь «игру» можно считать родовым понятием по отношению к лапте. Различие, по-видимому, следует искать в большей или меньшей степени удаленности видового от родового: лапта — народная игра — игра с мячом — спортивная игра — вид спорта и т. д. Нередко объяснительный, как описательный перевод, является по существу переводом не самой реалии, а ее толкования: кизяк — это «высушенный и спрессованный говяжий навоз», и переводчик приблизительно так и пишет: «сушен говежди тор».
Обобщая, нужно отметить, что приблизительный перевод реалий, как подсказывает само название, не является адекватным, передает не полностью содержание соответствующей единицы, а что касается национального и/или исторического колорита, то о нем читатель может догадываться, лишь если мастер-переводчик сумел подсказать это своим выбором средства выражения.
3. Термин «контекстуальный перевод» обычно противопоставляют «словарному переводу», указывая, таким образом, на соответствия, которые слово может иметь в контексте в отличие от приведенных в словаре. Здесь мы несколько сужаем его содержание, чтобы приблизить, с одной стороны, к описанному О. Н. Семеновой положению, при котором контекст «становится ведущим, доминирующим фактором при переводе»2, а с другой — к приему смыслового развития по Я- И. Рецке-ру, который «заключается в замене словарного соответствия при переводе контекстуальным, логически связанным с ним»3. Так что при этом характерно отсутствие каких бы то ни было соответствий самого переводимого
1 Пример взят из книги Н. И. Сукаленко «Двуязычные словари и вопросы перевода» (Харьков: Вища школа, 1976, с. 115). Несмотря на то, что перевод «Над пропастью во ржи», сделанный Р. Райт-Ковалевой, согласно критике, отличается высокими качествами, в этом конкретном случае фраза нам кажется слишком урезанной. Судить по такому узкому контексту, правда, трудно, но здесь от образа почти ничего не осталось.
2Семенова О. Н. Указ, соч., с. 77.
3РецкерЯ. И. Теория перевода и переводческая практика, с. 45.
слова (нулевой перевод) — его содержание передается при помощи трансформированного соответствующим образом контекста.
Удобной иллюстрацией контекстуального перевода является пример А. Д. Швейцера с реалией путевка1: на английский язык фразу «Сколько стоит путевка (разрядка наша — авт.) на советский курорт?» можно перевести, элиминировав, казалось бы, центральное смысловое звено путевка — "How much are accommodations (разрядка наша — авт.) at Soviet health resorts?"
В обоих случаях — приблизительного и контекстуального перевода, — при всей их правильности и удовлетворительности, в результате всегда получается нейтральный, довольно бесцветный заместитель оригинала, реалия исчезает, скрашивается. Налицо лишь относительное знание, понимание и умение переводчика справиться с реалией как таковой в ИЯ, но отнюдь не в ПЯ-
Таким образом, общая схема приемов передачи реалий в художественном тексте получит следующий вид:
I. Транскрипция.
II. Перевод (замены).
1. Неологизм:
а) калька,
б) полукалька,
в) освоение,
г) семантический неологизм.
2. Приблизительный перевод:
а) родо-видовое соответствие,
б) функциональный аналог,
в) описание, объяснение, толкование.
3. Контекстуальный перевод.
Весь этот перечень возможностей справиться с трудной переводческой задачей будет лишен практического значения, если не указать некоторые ориентиры, которые позволят переводчику, экономя время на поиск, остановиться на оптимальном для конкретного случая приеме. Стало быть, нужно ставить вопрос, не который из приемов лучше и который хуже вообще — каждый, употребленный не к месту, плох!, — а какой путь приведет к наилучшему результату в данном конкретном случае.
Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 253—254.
Выбор приемов передачи реалии
Реалии каждый раз ставят переводчика перед альтернативой: тр а нскр и б ир о в ать или переводить? Транскрипция или перевод приведут к лучшему восприятию текста и его колорита? Транскрипция или перевод позволят наиболее мягко и ненавязчиво раскрыть перед читателем новое для него понятие, не разорвав канвы повествования? Наконец, транскрипция или перевод приведут к минимальным потерям и максимальным шансам их компенсировать, т. е. окажутся меньшим из двух зол?
Выбор пути зависит от нескольких предпосылок: I — от характера текста, II — от значимости реалии в контексте, III — от характера самой реалии, ее места в лексических системах ИЯ и ПЯ, IV — от самих языков — их словообразовательных возможностей, литературной и языковой традиции, и V — от читателя перевода (по сравнению с читателем подлинника).
I. Выбор в зависимости от характера текста делают с учетом жанровых особенностей соответствующей литературы: в научном тексте реалия чаще всего является термином и переводится соответственно термином. В публицистике, где, по данным некоторых исследователей, чаще прибегают к транскрипции, и в художественной литературе выбор зависит от самого характера текста. Например, в обычной прозе, транскрибируя, можно рассчитывать дать пояснения в сноске, что в принципе невозможно для драматического произведения; при переводе рассказа решение может быть иным, чем при переводе романа; в детской повести следовало бы максимально воздерживаться от транскрипции или, вводя в текст чужую реалию, тут же пояснять ее; в приключенческом романе транскрипция может оказаться хорошим решением — элемент экзотики, присущий этому жанру, — но, опять-таки, это не должно быть самоцелью; в научно-популярном произведении уместны были бы и достаточно исчерпывающие комментарии в соответствии с познавательной направленностью произведения.
Наблюдения показали, что в «гладком» художественном тексте, в авторской речи, в описаниях и рассуждениях транскрипция принимается легче, шире возможности раскрытия содержания реалии, в то время как в прямой речи, в диалоге, лучше искать иных решений.
II. Выбор в зависимости от значимости реалии в контексте.
Решающими в выборе между транскрипцией и переводом реалии являются та роль, которую она играет в содержании, яркость ее колорита, т. е. степень ее освещенности в контексте. В зависимости от того, сосредоточено ли на ней внимание читателя, стоит ли она на виду или же является незаметной деталью в тексте подлинника, по-разному будет решаться вопрос о выборе. А это, в свою очередь, нередко зависит от того, своя это для подлинника реалия или чужая.
Чужая реалия в плане выражения, как правило, уже выделяется из своего словесного окружения, а в плане содержания обычно нуждается в осмыслении: автор подлинника должен найти средства, которые позволят ему максимально полно и конкретно раскрыть значение этого слова, обозначающего чужое для читателя понятие. Сказанное в одинаковой степени относится и к тексту перевода с той лишь разницей, что при подборе средств переводчик в значительной мере связан авторским текстом.
Своя реалия ставит перед переводчиком значительно более сложные задачи в отношении как распознавания, так и выбора между транскрипцией и переводом в данном конкретном тексте; именно к ним, внутренним реалиям — своим для подлинника и чужим для перевода,— главным образом и относятся приведенные выше предпосылки и, в первую очередь, вопрос о том, каким образом место, положение, значимость или малозначительность реалии в контексте подлинника сохранить и в переводе.
При транскрипции «обычные и привычные в языке оригинала, эти слова и выражения в языке перевода выпадают из общего лексического окружения, отличаются своей чужеродностью, вследствие чего привлекают к себе усиленное внимание»', а это нарушает равновесие между содержанием и формой, которым отличается адекватный перевод. При передаче же их иным путем теряется характерная окраска, носителем которой они являются: исчезает какая-то частица национального или исторического колорита — произведение «сереет». Поэтому совершенно логично будет заключить (сказанное выше, так же как и наши наблюдения и многочисленные источники
1 Финке ль А. М. Об автопереводе, с. 112.
подтверждают это), что меньшим злом транскрипция реалии будет в тех случаях, когда и в подлиннике на ней сосредоточено внимание, когда она так или иначе стоит на виду или является носителем более интенсивной семантической нагрузки. Иллюстрируем это положение выдержкой из «Фрегата «Паллады», в которой И. А. Гончаров принуждает переводчика на любой язык сохранить старые сибирские реалии:
«Где я могу купить шубу?» — спросил я одного из якутских жителей.
«Лучше всего вам кухлянку купить, особенно двойную..», — сказал другой.. «Что это такое кухлянка?» — спросил я. — «Это такая рубашка, из оленьей шкуры шерстью вверх. А если купите двойную, то есть и снизу такая же шерсть, так никакой шубы не надо».
«Нет, это тяжело надевать, — перебил кто-то, — в двойной кухлянке не поворотишься. А вы лучше под оди-накую кухлянку купите пыжиковое пальто, — вот и все». — «Что такое пыжиковое пальто?» — «Это пальто из шкур молодых оленей».
«Всего лучше купить вам борловую доху, — заговорил четвертый, — тогда вам ровно ничего не надо». — «Что это такое бордовая доха?» — спросил я. — «Это шкура с дикого козла, пушистая, теплая, мягкая: в ней никакой мороз не проберет»..
..«Т орбасами не забудьте запастись, — заметили мне, — и пыжиковыми чижам и». — «Что это такое тор-басы и чижи?» — «Торбасы — это сапоги из оленьей шерсти, чижи — чулки из шкурок молодых оленей»1. (Разрядка наша — авт.).
Все это, конечно, не значит, что нельзя транскрибировать и «менее заметные» реалии. Напротив, есть положения, при которых это можно сделать вполне безболезненно, но скорее как исключение.
Часто переводчик, распознав в тексте реалию, порывается ее транскрибировать, не взвесив хорошенько, является ли здесь именно транскрипция меньшим из двух зол. Таким образом, нередко получается, что, стараясь передать колорит, он не передает смыслового содержания
реалии, упускает решение основной, коммуникативной задачи перевода; или, наоборот, что случается, пожалуй, чаще, сосредоточивает внимание читателя на малозначащей детали явно вразрез с замыслом автора. Например, в несомненно хорошем болгарском переводе «Войны и мира», сделанном К. Константиновым, мы находим перенесенную из подлинника (и даже оговоренную в подстрочном примечании) реалию рейтузы, которую в этом контексте можно было передать иначе: «На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова» '. Здесь «рейтузы» — совершенно ничтожная деталь; вместо того, чтобы заменить их, допустим, «брюками», или даже «одеждой», или даже вместо того, чтобы вообще опустить это слово, переводчик отвлекает внимание читателя толкованием военной реалии («узкие брюки для верховой езды») и уводит его от самого факта наличия крови на орудии — предмета дальнейшего разговора. Другой пример — с характерной «русской печью». В реплике Марьи Дмитриевны, аристократки, вероятно, никогда на печи и не лежавшей, это слово имеет чисто фигуральный характер: «На все воля божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении бог помилует..»2. Что у русских можно было лежать на печи, болгарский читатель в общем знает, но едва ли когда-нибудь привыкнет к этому; так что вводить без надобности эту реалию — значит вызывать совершенно не отвечающие содержанию текста и замыслам автора ассоциации. А печь можно было совершенно безболезненно заменить хотя бы «собственной постелью».
Другим соображением против введения реалии в текст перевода может быть необходимость соблюдения меры в смысле количественном, т. е. опасность загружения текста избыточными реалиями. Об умеренности в этом отношении пишут и выдающиеся переводчики, и теоретики перевода. Л. Пеньковский сообщает о сохранении в тексте перевода «известного числа казахских слов», причем таких, «которые несут на себе печать особенностей национальной специфики»3; М. Лозинский, пишет А. В. Федоров, «исключительно скупо прибегает к лексическим заимствованиям: он делает это лишь тогда,
Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». Т. II. М.; Гос. изд-во худ.
лит., 1957, с. 368—369, :
1 Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 4, с. 263.
2 Т а м ж е, с. 88.
'Пеньковский Л. Статья и заметки. — Сб. Художественный перевод. Ереван: Изд. Ерев. ун-та, 1973, с. 514.
когда дело касается общеизвестных реалий..» 1. «..Перегрузка необязательными реалиями не сближает читателя с подлинником, а отдаляет от него», — пишет и Ив. Каш-кин2; если увлекаться транскрипцией с комментариями, «если ограничиваться переписыванием текста русскими буквами, то к чему тогда перевод, — лучше просто комментированное издание оригинала»3, заключает он.
III. Выбор в зависимости от характера реалии предполагает учет ряда ее особенностей как единицы в лексических системах соответствующих языков и в том числе таких показателей, как ее знакомость/ незнакомость, литературная и языковая традиция, ее отнесение к тому или иному классу по предмету, времени, месту.
1. Начинать, видимо, нужно с того, что уже было сказано о знакомости реалии. Наиболее высокой «степенью знакомости» для носителя ПЯ обладают интернациональные реалии, вслед за ними — региональные. В принципе так и есть: чужие внешние реалии, они же, в другом разрезе, — словарные реалии, транскрибируются чаще всего. Конечно, нет четких границ и здесь: если, допустим, термидор и льяносы окажутся непонятными для одних читателей, а якобинец и буш — для других, то рубль, большевик, тореадор, миля, франк, рейхстаг и т. п., вероятно, не затруднят никого, не потребуют никакого толкования и будут совершенно беспрепятственно приняты в текст перевода.
Итак, словарные реалии сравнительно чаще транскрибируются, т. е. в отношении выбора приема перевода вопрос в значительной мере решается принадлежностью их к этой категории. Но окончательное решение требует еще учета формы, которую приобретает в тексте перевода транскрибированная реалия (см. гл. 2).
Таким образом, вопрос о выборе между транскрипцией и переводом реалий касается главным образом еще незнакомых для носителя ПЯ слов, большей частью несловарных реалий, т. е. в первую очередь, своих для носителя ИЯ — национальных, локальных и микрореалий.
2. Из этих реалий, повторим, транскрибируются те, которые отвечают правилу высокой «семантической активности» и стилистической яркости; многие из них быва-
ют в этом отношении как бы помеченными автором. Ч у-ж и е в таких случаях получают то или иное объяснение: слово баскалия в тексте «пыльная рыночная площадь, за которой начинается унылая, выжженная солнцем баскалия, -- так сомалийцы называют опустыненную саванну»'— явно подлежит транскрипции, потому что 1) обозначает местное название, 2) не фигурирующее в словарях ПЯ, 3) достаточно индивидуализированного объекта и, что особенно важно, 4) содержание которого раскрыто в тексте самим автором (при помощи другой, интернациональной, словарной реалии).
Говоря о выделенное™ в тексте своей реалии, мы имеем в виду не объясняющий ее текст, как при чужих, а сосредоточенность внимания на ней. «Уж у них идет работа страшная. Вы знаете, из чего делается пирог? Из теста с свининой и виноградом», — пишет Л. Толстой2, и этот пирог, гвоздь бала, должен остаться таким же «гвоздем» и в переводе. Значит, его нужно транскрибировать. Но этого мало: для русского читателя пирог — обычное слово, и чтобы в переводе для болгарского читателя оно заняло свое адекватное место, переводчик должен осветить его несколько ярче, например, воспользовавшись необычной начинкой, подчеркнуто указав на странное сочетание свинины с виноградом, и уж, конечно, никак не превращать в баницу.
3. Есть реалии, которые транскрибируются, так сказать, по традиции, несмотря на то, что у них есть полноценные соответствия в других языках. Если, с одной стороны, город и село считаются обычными словами и переводятся на все языки мира, такое слово, как болг. околия, в общем соответствующая рус. «району», англ, district, фр. district, нем. Kjeis, в русском тексте обычно транскрибируется (см., например, БРС); во многих языках не заменяются «равнозначными» и советский колхоз, болг. ТКЗХ (трудовое коллективное земледельческое хозяйство), нем. LPG (Landwirtschaftliche Produktionge-nossenschaft) и др. Различия между ними, конечно, есть, но, как с основанием замечает В. Дяков3, вероятно, не больше, чем между городами и селами других стран. И тем не менее, это вряд ли приведет нас к тому, что американские города мы будем называть «таун» и, добавим,
1 Федоров А. В. Указ, соч., с. 354.
2 К а ш к и н Ив. Указ, соч., с. 453.
3 Т а м ж е, с. 461.
1 И, 8.XI.1975.
з Толстой Л. Н. Там же, с. 263. Дяков В. Още веднъж за реалиите, с. 72.
крупные, важные — «сити», как опасается автор (хотя центр Лондона и останется, наверно, навсегда «Сити» — через прописное «С»!). В частности, в отношении этих двух понятий аргументом не может служить абсолютное содержание референтов: трудно сравнить многомиллионный японский город с небольшим итальянским городком или благоустроенное болгарское село с африканской деревенькой; разница будет скорее относительная — в соотношении между городом и городским образом жизни и селом, сельской действительностью. Но прав автор в другом: в «административных реалиях» труднее, чем где-либо, провести резкую черту между реалией и общеязыковым словом. И многое здесь придется объяснять просто силой традиции. Таким образом переносятся в текст перевода по традиции хутор (англ. Khutor, фр. Khoutor) и станица (англ. Stanitsa, фр. stanitza, нем. Staniza), по-видимому, мало чем отличающиеся в настоящее время от других населенных пунктов в Советском Союзе.
IV. Выбор в зависимости от ИЯ и ПЯ. Решение вопроса о выборе между транскрипцией и переводом зависит также и от ИЯ и ПЯ, от их грамматичес-ских и словообразовательных особенностей, от культуры речи и традиционного для них принятия или непринятия реалий. Приведем несколько наблюдений.
1. Есть грамматически обусловленные группы единиц, которые обычно не транскрибируются, а передаются иными приемами. Так как подавляющее большинство реалий — имена существительные, очень редко встречаются транскрибированные слова, принадлежащие к другим частям речи. Это объясняется отчасти и тем, что образованные от реалий-существительных прилагательные нередко в той или иной мере утрачивают колорит; например, прилагательное от богатырь — «богатырский» приобретает больше переносное значение, и мы скорее склонны переводить его — «могучий, сильный, несокрушимый» (Ож.), чем транскрибировать; пуд — реалия, но «пудовый» чаще только — «очень тяжелый» (Ож.). Больше того, даже ярко колоритные слова, такие, как девичья или водяной, городовой — субстантивированные прилагательные, нечасто можно увидеть в транскрипции (о прилагательных в значении реалий см. гл. 2).
2. По наблюдениям А. В. Федорова, в русских переводах западноевропейской литературы «упрочивается тенденция избегать., транслитерированных обозначений иностранных реалий, кроме ставших уже привычными»,
и, напротив, при переводе «с языков Востока транслите
рация используется достаточно часто..»1. На наш взгляд,
однако, вопрос здесь касается главным образом не язы
ков, а «степени знакомости» объектов соответствующих
реалий: японский быт нам, естественно, менее знаком,
потому и количество отображающих его реалий будет
больше. Но если переводится книга из мало знакомой
нам жизни басков или черногорцев, написанная, кроме
того, в историческом ракурсе, то, вероятно, придется то
же вводить в перевод немало реалий путем транскрипции.
3. Это — с точки зрения ИЯ. Что же касается ПЯ, то
здесь имеет значение давно замеченное неодинаковое от
ношение разных языков к иностранным заимствованиям,
каковыми в языке или в речи являются чужие реалии лю
бой степени освоения. По утверждениям самих англичан,
если взять латинский словарь, положить на него фран
цузский и немецкий словари и добавить словари запад
ных и восточных народов, то получится в результате
английский словарь; такой язык легко и просто
«присваивает», «впитывает в себя» иностранные слова,
в том числе и реалии. Можно сразу добавить, что англий
ский язык в общем охотно принимает ориентальные
реалии и сравнительно труднее — славянские (то же
относится и к некоторым другим западным языкам).
Русский язык более критичен в этом отношении, и
чужие реалии в нем, по нашим наблюдениям, сохраня
ют очень надолго свою оригинальную специфическую
окраску. Немецкий же язык наименее гостеприи
мен к реалиям, принимая их большей частью как ино
родные тела (даже общепринятые международные тер
мины, такие, как «телефон» и «телевидение» немцы
предпочитают «переводить»: Fernsprecher, Fernsehen).
В известной степени это обусловлено наличием в нем
очень удобного средства калькирования путем словосло
жения. (Но обусловленность эту можно толковать и с
обратным знаком: нежелание осваивать иноязычную лек
сику привело к созданию удобного средства для кальки
рующего перевода). Так или иначе, благодаря этой черте
языка, траскрибированная реалия в немецком переводе
еще больше бросается в глаза, чем в других языках —
заколдованный круг, объясняющий в значительной сте
пени небольшой процент чужих реалий в немецких пере-
•водах. ..---.,.
'Федоров А. В. Указ, соч., с. 184—185.
4. Имеется любопытное наблюдение над переводом (соответственно — транскрипцией) некоторых реалий, обозначающих лиц и употребляемых главным образом в качестве обращений, которые, скажем, с языка А на язык Б переводятся, а обратно — транскрибируются (подробнее см. ч. II, гл. 3).
5. Желательная л а кон ичн ость при передаче реалии также зависит в значительной степени от ПЯ. Как уже было сказано, средствами любого развитого языка можно передать любую реалию, но нужно при этом добиваться и максимальной сжатости; в связи с этим мы упоминали о словообразовательных возможностях немецкого языка. Максимальная краткость достигается при транскрибировании, и это одно из его преимуществ, но краткость обязательна и для любого перевода, и для средства осмысления реалий, если одной транскрипции в данном тексте мало. Поэтому не последнюю роль играет здесь и возможность языка выразить лаконично то или иное понятие: переводя на свой язык, англичанин будет рассчитывать на односложность и богатый словарь, русский — на гибкость грамматики, неисчерпаемые ресурсы суффиксального и префиксального словотворчества и свободный порядок слов, болгарин — на исключительно разветвленную глагольную систему и т. д.
6. Иногда выбор приема зависит и от «субъективного» фактора. По нашим наблюдениям, чаще транскрибировать склонны переводчики с родного языка на иностранный, а также «двуязычные» переводчики, в том числе и обжившиеся в стране ИЯ.
V. Выбор в зависимости от читателя пе-р е в о д а. Здесь решающую роль играют факторы, характеризующие «среднего носителя» ПЯ по сравнению с аналогичными факторами носителя ИЯ- Это уже неоднократно подчеркивалось, и здесь остается только сделать небольшое обобщение.
Перевод делается для «своего» читателя; если транскрибированные в тексте реалии остались за пределами его восприятия, это значит, что коммуникативная цель перевода не достигнута. Если реалии переданы иными средствами и утрачен колорит, то эффект по существу, тот же. Следовательно, все средства передачи реалий в переводе нужно увязывать и с тем, в какой степени вводимые слова знакомы читателю; если они незнакомы, то не подсказано ли их значение контекстом, если нет, то какого характера осмысление необходимо? «Поясне-
ние уместно там, где для читателя перевода пропадает нечто легко уловимое читателем подлинника»', — пишет И. Левый, но если то же можно передать иными средствами, то, быть может, и транскрипции не нужно. Ведь основное — это чтобы сохранилось такое же впечатление.