Чего мы не знаем о революциях

Как бы то ни было, различные теории революции вносят важ­ный вклад в наше понимание этого наиболее сложного макроис-

торического феномена, расширяют область ограниченного, «спе­цифического невежества» (287; 363, 471). В заключение этой гла­вы я предлагаю обсудить пять загадок, или парадоксов, которые должны быть решены будущими теоретиками в этой области.

1. Первая касается возникновения революции. Различные тео­рии дают нам понимание многочисленных факторов и сил, ос­новных и побочных детерминант, необходимых и достаточных условий, облегчающих и затрудняющих обстоятельств и ситуа­ций, от которых зависит результат. Одни факторы (силы) отно­сятся к человеческому поведению, мотивациям, намерениям, эмоциям и идеям; другие — к социальному и культурному кон­тексту; третьи — к экономическим интересам и политическим возможностям. Ясно, что революции происходят лишь тогда, когда все эти факторы (или их часть) появляются в определенном уни­кальном соотношении. Что представляет собой та взрывчатая смесь, то специфическое сочетание, тот синдром, который дол­жен появиться в данное время и в данном месте, чтобы произо­шла революция? Этого мы не знаем.

2. Вторая загадка касается революционной мобилизации. По­чему массы людей вдруг преодолевают барьер апатии, пассивнос­ти, инерции, подчинения и решают сражаться за свои интересы и идеалы? Чем объяснить взрыв обязательств, участия, активнос­ти и неповиновения, которые наблюдаются при возникновении революций? Может быть, были преодолены некоторые пороги непереносимого крушения надежд, что привело к спонтанным действиям? Как определить эти пороги, ведь в одни времена люди способны терпеть гораздо большее давление и лишения, чем в другие? Этого мы тоже не знаем.

3. Еще одна загадка связана с революционным наследием. Что налагают предыдущие революции (успешные или неудачные) на последующие? Являются ли революции отдельными эпизодами со своей собственной, всякий раз заново возникающей уникаль­ной причинностью? А может быть, они подчиняются циклам, формируя широкомасштабную историческую последовательность, в которой предыдущие революционные попытки, победы или поражения оказывают сильное влияние на более поздние попыт­ки? Где может находиться общая причинность, лежащая в основе ряда революционных прорывов? И этого мы также не знаем.

4. Четвертая загадка касается результатов революции. Рево­люции, особенно успешные, создают героические мифы; их до-

25*

стижения преувеличиваются, а потери игнорируются. Но потом эйфория проходит, становятся очевидными побочные негатив­ные последствия, «эффекты бумеранга», человеческие жертвы. Очень скоро, например, рухнул миф о русской революции, кото­рая принесла нищету, угнетение, варварство, смерть. Крах ком­мунизма в конце XX в. окончательно доказал, что цель, пресле­довавшаяся этой революцией, с самого начала была ошибочной. Благодаря недавней «ревизионистской» историографии (377; 353), распался героический миф о Великой французской революции, иронически названной «такой славной, но такой варварской» («Ньюсуик», № 3, апрель 1989, с. 45). Почему результат револю­ций иногда так сильно отличается от того, о чем мечтали револю­ционеры? Почему они «в конце концов превращают в прах идеа­лы, которые вызвали их к жизни?» (212; 86). Неизбежна ли эта логика? И опять нам это не известно.

5. Последняя загадка связана с предсказуемостью революций. Большинство исследователей сходятся во мнении, что ни одну из известных революций нельзя было предсказать. Как отмечает Крэйн Бринтон, «настоящая революция всегда неожиданна» (160; 66). Ришард Капучински размышляет над иранской революцией: «Планировался путч или дворцовый переворот, но не революция. Ее взрыв, момент взрыва, застал врасплох всех, даже тех, кто желал ее. Все были ошеломлены спонтанностью ее неожиданно­го появления и тем, как она уничтожала все на своем пути» (212; 86). В конце 80-х годов исследователи революции должны были признать еще одну неудачу в предсказаниях. По словам Жана Киркпатрика, «коллапс коммунизма был фантастическим сюр­призом... В современной истории не было большей неожидан­ности, чем скорость и всеобщность, с которой пали коммунисти­ческие режимы в Восточной Европе и в самом социалистическом отечестве — Советском Союзе» (217; 7). Почему так случилось? Вероятно, здесь сказывается ограниченность эпистемологичес-ких (теоретико-познавательных) возможностей: сложность исто­рических событий подобного масштаба, отсутствие информации, надежных математических моделей и т.д. «Нет особых оснований полагать, будто сегодня кто-либо обладает знаниями, достаточ­ными для того, чтобы применить формальные методы диагнос­тики к современному обществу и определить, произойдет рево­люция в ближайшее время или нет» (60; 250).

«Изучение революций во многом подобно изучению земле­трясений. Когда они происходят, ученые стараются извлечь смысл из множества собранных данных и построить теории для того,

чтобы предсказать следующее. Постепенно мы начинаем лучше понимать их, но каждое новое землетрясение вновь удивляет нас. Так же и наше знание революций, как и знание землетрясений, все еще ограничено. Мы можем детально проанализировать их, перечислить некоторые благоприятные для них условия, но по­нять, что в точности они собой представляют, нам еще только предстоит» (157; 205).

Однако правомерно предположить существование и более фундаментальных онтологических причин. Наверное, в этой об­ласти прогнозы не просто трудны, а невозможны в принципе. Во-первых, революционные события зависят от действий мно­жества индивидов. Это итог совокупности миллиардов индиви­дуальных решений, каждое из которых принимается конкретным человеком, с уникальной биографией, в контексте специфичес­кой социальной ситуации, непредсказуемым в своих поступках. Иначе говоря, на макрошкале, похоже, преобладают условия, опи­сываемые в естественных науках как «хаос», и потому любые кон­кретные предсказания оказываются невероятно сложными.

Во-вторых, мобилизация и координация революционных дей­ствий требуют сильных лидеров, обладающих талантом, опреде­ленным положением и харизмой, что в значительной степени является генетической тайной.

В-третьих, феномен революции включает в себя многообраз­ные процессы (рост недовольства, озлобленности, мобилизацию масс, реакцию элиты, давление внешних сил — и это еще далеко не все). И хотя каждый из них можно теоретически рассчитать и в известной мере даже угадать, тем не менее их конкретная уни­кальная комбинация, пересечение в определенный исторический момент приводит к возникновению нового феномена, не объяс­нимого в рамках отдельной теории.

В-четвертых, в приложении к революционным социальным изменениям обычная логика осмысления и самоуничтожающего пророчества отчасти порочна. Если теория способна предсказать революцию, то само предсказание будет подвигать к действию защитников старого режима, у которых на данный момент будет еще достаточно сил, чтобы не допустить ее победы. Отсюда сле­дует парадоксальный вывод: теория революции бессмысленна, ибо если она способна предсказать, то предсказания будут опровер­гаться, если же не способна, то это вовсе не теория. Самое боль­шее, что мы можем ожидать от так называемых «теорий револю­ций», это интерпретации свершившихся событий, что само по себе уже будет большим интеллектуальным успехом.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие научного редактора к русскому изданию ......................... 5

Предисловие к русскому изданию ............................................................ 9

Предисловие...............................................................................................12

Часть I. КОНЦЕПЦИИ И КАТЕГОРИИ