Сочетание хронологического и проблемного изложения

Историк сталкивается с парадоксальной ситуацией. С одной стороны, необходимость хронологического порядка изложения представляется ему аксиоматичной, с другой – он вскоре убеждается, что пуристское выдерживание повременного изложения нецелесообразно. Нецелесообразно потому, что такое изложение нарушает или даже разрывает предметные и причинно-следственные связи: для выяснения корней отдельного события и одновременно происходивших разнородных событий приходится слишком часто возвращаться во времени назад, к событиям однородным и в этом смысле однолинейным, а возникающие вследствие этого чересполосица и калейдоскопичность делают исторический труд малочитабельным. Используем формулу обратившегося к написанию воспоминаний известного французского политического деятеля Ш. М. Талейрана: «Изложение вопроса по годам делает его нередко неясным и всегда неинтересным» [111].

Принципиальная важность сказанного заставляет нас порассуждать об этом, не считаясь с возможными упреками в тавтологии.

Беспредельное множество событий прошлого одновременно совершалось в течение тысячелетий во многих областях жизни. Если рассказывать по очереди о событиях, скажем, года в каждой из только пяти областей: экономике, внутренней политике, рабочем движении, культуре, внешней политике, – то получится пять тем или проблем. Понятно, однако, что изменение временных отрезков (изложение по месяцам, неделям, дням и т. д.) приведет к резкому росту возвращений к исходному времени (12-, 52-, 865-кратному и т. д.). Следствием такого строго выдержанного хронологического принципа в описании будет не картина, а хаотическое нагромождение фактов (повторим: чересполосица и калейдоскопичность), в котором без классификации-группировки трудно что-нибудь понять и запомнить, тем более – установить логику и закономерность исторических процессов.

А. В, Гулыга несколько более сжато и менее понятно для студента формулирует изложенные выше соображения следующим образом: «Основной принцип исследования и изложения в истории – хронология; события берутся в строгой временной последовательности. Но хронология – не панацея от всех трудностей, которые подстерегают ученого на пути к всеобщему охвату исторической действительности.

<...> Временная последовательность событий может быть непосредственно прослежена лишь в очень узкой цепочке событий, в то время как историк, задавшийся целью передать движение большого социального организма, сталкивается с необходимостью изображения множества событий, происходивших одновременно в разных сферах общественной жизни. Поэтому он волей-неволей должен возвращаться в своём анализе назад для того, чтобы проследить иную связь событий, помимо рассмотренной только что» [112].

Ключевский не только понимал необходимость сочетания хронологического принципа изложения в проблемном, но подчас выдвигал проблемный на первое место. М. В. Нечкина пишет об этом: «Ключевский, не отказываясь от учета родовой очерёдности – наследования и передвижения по княжеским столам, отодвинул эту тему с первого плана и дал более сложную проблематику эпохи» [113].

«Откуда нам всё это стало известно?»

Исторические произведения средневековых авторов, не указывавших источники их сведений, полны нелепых измышлений, сказок и легенд. В 1621 г. Дюпле впервые начал давать ссылки на источник сообщаемых фактов, положив конец бездоказательности средневековых хронистов. С тех пор ссылки являются неотъемлемой частью исторического исследования. Они дают возможность доказательно излагать материал. Но ссылки не формируют представления о том, как исследователь искал и находил эти источники, с какими трудностями сталкивался.

Между тем историк должен бы не просто рисовать картину прошлого, но и рассказывать о своих поисках («эвристических процессах») – о трудностях, которые он преодолевал, будь то языковой барьер или невозможность проникнуть в соответствующие архивные фонды, о своих рассуждениях и аргументах, гипотезах и сомнениях, обо всём процессе исследования проблемы и выяснения определённой картины или закономерности прошлого.

Романтика научного поиска, как и всякого поиска, привлекательна сама по себе, но, кроме того, хотя бы частичное раскрытие исследовательской лаборатории и методики получения знаний усиливает в глазах читателя убедительность представленного ему прошлого.

М. Блок писал: «Всякая книга по истории, достойная этого названия, должна была бы содержать главу или, если угодно, ряд параграфов, включенных в самые важные места и озаглавленных примерно так: «Каким образом я смог узнать то, о чем буду говорить?» Уверен, что ознакомившись с такими признаниями, даже читатели-неспециалисты испытают истинное интеллектуальное наслаждение. Зрелище поисков с их успехами и неудачами редко бывает скучным. Холодом и скукой веет от готового, завершенного» [114].

Рассказ о научном поиске дидактически важен. Он способствует выработке у студентов исторических факультетов и у молодых историков поисковых и аналитических умений, навыков научного мышления [115]. Видимо, элементы рассказа о творческой лаборатории историка и его научном поиске целесообразно включать даже в школьные учебники для старшеклассников. Г. В. Клокова, рассматривая пути их совершенствования, ратует за отказ от догматического, беспроблемного описания-констатации, когда «есть только результат и нет процесса», за включение в них размышлений, за постановку творческих вопросов, «когда ученик вовлекается, конечно, на учебной основе, в поиск истины...» [116].

Приведём несколько (к сожалению, не очень частых в нашей исторической литературе) примеров раскрытия исследователями своей творческой лаборатории, способствовавшего научной привлекательности и, тем самым, читабельности их трудов.

Известный латиноамериканист М. С. Альперович уделил такому раскрытию одну из семи глав (гл. 2 – «Источниковедческий экскурс») своей книги о борце за освобождение испанских колоний в Америке и участнике Великой французской революции Ф. Миранде, а также специальную источниковедческую статью [117]. Он увлекательно рассказал об истории обнаружения и публикации зарубежного архива Миранды, особенно же подробно – о своих кропотливых поисках и нахождении имеющихся в России неизданных источников о нём. Надлежало найти оригиналы документов, копии которых были в 1924 г. посланы из Москвы по дипломатическим каналам венесуэльскому ученому К. Парра-Пересу. Поиски же были особенно трудны из-за неоднократных реорганизаций наших архивов и отсутствия более точного «адреса» искомых архивных документов: названий фондов, номеров дел и листов. Альперович занялся отнявшим много времени весьма трудоемким фронтальным просмотром (в ЦГАДА и МИД СССР) поступавших в Петербург донесений русских послов в Лондоне, Париже, Стокгольме, Копенгагене, Гааге, Мадриде. При этом он нашел не только использованные Парра-Пересом без должных ссылок архивные документы, но и новые источники о Миранде.

Авторитетные высказывания. Вопросы и задания

С. Л. Утченко о сущности историзма: «Историзм – восприятие явления (факта) в его развитии. Что значит «явление в его развитии»? Это значит, что явление должно быть рассмотрено в его прошлом (генезис) и настоящем, в его связях с другими явлениями. В простой констатации любого факта или события нет еще ни грана историзма, строго говоря, его нет и в механическом перечне событий. История и хроника – понятия различные. История начинается там и тогда, когда явление, факт, событие рассматриваются в развитии» [118].

К. М. Симонов о нарушении историзма: «...аберрация зрения: уехал парень в Испанию, а оттуда его товарищи написали в Севастополь, что он погиб. И на кладбище уже делается надпись: «Погиб в боях с фашизмом в Испании». Все это неправда, было не так. Участие наших добровольцев в Испании было величайшим секретом. Ни один человек никому прямо оттуда не писал. Сказать, что ты воевал добровольцем в Испании, открыто, публично или написать об этом значило нарушить государственную тайну...» [119].

Г. Лихтенберг: «Следует увидеть в каждой вещи то, чего еще никто не видел и над чем ещё никто не думал» [120].

Б. Б. Кадомцев: «...главное – не решить проблему, а поставить её, найти к ней подходы. Постановка проблемы – это и есть задача крупного плана. А разработка десятков и сотен неясных вопросов, которые из нее проистекают, – естественно, задачи более мелкие» [121].

С. О. Шмидт: студентов и многих других читателей исторических трудов интересуют ответы «не только на вопросы: когда? где? что произошло? кто и почему это сделал? какие последствия это вызвало? – но и на вопросы: как это узнано? насколько достоверны, надежны приведенные данные, откуда, каким способом почерпнуты сведения?» [122]

Н. М. Карамзин: «Читатель заметит, что описываю деяния не врознь, по годам и дням, но совокупляю их для удобнейшего впечатления в памяти. Историк не летописец: последний смотрит единственно на время, а первый на свойство и связь деяний; может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать свое место» [123].

Пословица: «Идущий за стадом своей тропы не проложит».

*******************************

1. Чем историзм отличается от диалектического метода, если тот и другой требуют рассмотрения явлений в их развитии, или в их истории?

2. Как вы понимаете парадоксальное высказывание К. Маркса и Ф. Энгельса: «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории»? [124]

3. Как вы считаете: теория двойственной истины», провозгласившая взаимную независимость науки и религии в средние века, была – в момент возникновения – прогрессивна или реакционна?

4. Знаете ли вы, что позднейшие разоблачения средневековых поддельных «документов» связаны были с тем, что фальсификаторы не утруждали себя воспроизведением стиля той эпохи, к которой якобы относилась подделка (например, в известной фальшивке – так называемом Константиновой даре)?

5. Объясните высказывание К. М. Симонова: «В нашем сознании в двадцатые и в начале тридцатых годов лейтенант Шмидт и адмирал Нахимов не существовали вместе. Они существовали отдельно» [125].

6. Правильно ли, на ваш взгляд, утверждение некоторых отечественных литераторов, будто во время Великой Отечественной войны носили, наряду с советскими орденами, также Георгиевские кресты?

7. Считаете ли вы точным образное высказывание Ю. М. Лотмана о прогностических возможностях исторической науки: «...в области истории предсказуемость ещё не свершившихся событий исключительно низка. Результаты нынешней футурологии, даже при современных возможностях использования скоростной электронно-вычислительной техники, не намного более обнадеживающи, чем предсказания дельфийских оракулов» [126].

8. Не думаете ли вы, что деликатные, особенно же юмористические, характеристики подчас могут произвести на читателя большее впечатление, чем их огрубленные («боевитые») эквиваленты (например, «отрицательные достоинства» [127] – недостатки у Ю. Нагибина, или «он не был рабом своего слова» [128] – был обманщиком, лгуном у Г. Лихтенберга)?

9. Почему в вышедшем в 1949 г. романе «1984» английского писателя Д. Оруэлла [129] – кошмарной модели тоталитарного общества – так много внимания уделено насаждению в последнем «нового языка» – «новояза» (ангсоц – английский социализм; минус-минус – очень плохо; двоемыслие – отвергать мораль, провозглашая ее; мыслепреступление; распылить – расстрелять и т. д.)?