Неокантианцы: Вильгельм Виндельбанд и Генрих Риккерт
Представители немецкой исторической школы, в том числе Диль-тей, признавали возможность объективного знания о прошлом даже в условиях вторжения субъективных факторов и полагали, что интуитивное понимание (Versteheri) обеспечивает связь между интуицией и объективной реальностью. Но ни один из них, включая Дильтея, не создал методологию, которая позволила бы сверить интуитивно добытое знание с объективной реальностью. Решение этой проблемы попытались найти три философа-неокантианца - Вильгельм Виндель-бандт, Генрих Риккерт и Макс Вебер'. Историки и философы очень часто отождествляются с изречением - как (в случае с) Ранке, когда он написал, что историк должен показать как это было —wie es ei-gentlich gewesen, - которое упрощает сложность их идей. То же самое относится и к Виндельбанду, когда в 1894 году во Фрайбургском университете в своем известном ректорском обращении «История и естественные науки» он провел различие между «номотетическими» методами естественных наук, занятыми поисками генерализаций и законов, и «идиографическим методом» исторической науки, призванным схватить индивидуальный характер исторических явлений - различие, которое было очень созвучно критике немецкими историками Лам-прехта. Однако Виндельбанд был убежден в том, что различие между «номотетическим» и «идиографическим» подходами состоит не в содержательном различии гуманитарных и естественных наук - психология ведь могла быть и номотетической, и идиографической, а генерализации признавались возможными даже в истории, - а, скорее, в самом типе искомого знания. Будучи неокантианцем, он был согласен с Кантом в том, что наше знание получается не непосредственно из объективной реальности, а является продуктом нашего сознания, действующего по универсальным законам логики. Он, таким образом, отрицал идею относительности истины для историка и полагал, что исторические истины существуют независимо от историка, точно так же как математические - независимо от математика. Несмотря на его явное отрицание позитивизма, он по-прежнему считал, что история развивается в соответствии с рациональной целью, двигаясь к которой человечество совершенствует себя.
1 Thomas E. Willey, Back to Kant: The Revival of Kantianism in German Social and Historical Thought. Detroit, Ml, 1978.
2 См.: History and Theory, 19 (1980), 165-185.
МИРОВЫЕ ВОИНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
Генрих Риккерт в поисках подходящей для исторической науки методологии намеревался пойти еще дальше. Он разделял основные неокантианские взгляды Виндельбанда о бесконечной обоснованности логических и этических суждений. В этом смысле он, как и Виндельбанд, отличался от представителей немецкой исторической школы. И, подобно Виндельбанду, он верил в возможность достижения объективного знания о физическом и историческом мирах. Он проводил различие между науками о природе и науками о культуре (Kultur-wissenschaften) - различие, так нравившееся критикам Лампрехта. И подобно Виндельбанду, различие между ними он видел не в содержании, а в методе. Подобно ученому-естественнику, историк должен работать с понятиями. Но все-таки между природой и культурой имеется принципиальное различие. Все продукты культуры связаны с ценностями, в то время как природные объекты их лишены. Понимание этих ценностей невозможно без четких дефиниций. Историк или культуролог отбирает объекты для своего изучения не объективно, как все еще считал Виндельбанд, а исходя из вырабатываемых в процессе исторического развития культурных ценностей. И это привело Риккерта к пессимистическому замечанию о том, что «для понимания культурных ценностей подходит только исторический метод, но в качестве мировоззрения (Weltanschauung) он представляет собой ведущий к нигилизму абсурд (Unding)»1.
Макс Вебер
Однако самая серьезная критика исторической школы за отсутствие у нее четкого метода и одновременно позитивистского подхода Лампрехта исходила от Макса Вебера. Подобно своему гейдельберг-скому коллеге Риккерту, Вебер подчеркивал, что культуры должны изучаться с точки зрения вырабатываемых ими ценностей, и, как и Риккерт, настаивал на том, что такое исследование должно быть свободно от ценностей самого исследователя. Только теперь Вебер говорил не о культурных науках, а о социальных, и взялся за формулировку методологии, которая поднимет точность изучения общества до уровня других наук2. Намного решительнее, чем Риккерт и вообще неокантианцы, он отрицал существование каких-либо надежных ценностей вне соответствующих культур. Миру человека свойствен конфликт ценностей, ни одна из которых не коренится в науке или разуме. Тонкая связь между этикой и разумом, за которую упорно держа-
1 Цит. по: Iggers, German Conception of History, 158.
2 Max Weber, '"Objectivity" in Social Science and Social Policy' // H. H. Gcrth and С Wright Mills, eds, Max Weber on the Methodology of the Social Sciences. Glen-coe. 1949. (рус. пер.: М. Вебер. Объективность социально-научного и социально-политического познания // М. Вебер. Избранные произведения: М., 1990. С. 345^15).
7 Зак. 1183
ГЛАВА 4
лись Виндельбанд и Риккерт, была разорвана . Однако, несмотря на обширное чтение Дильтея, Зигмунда Фрейда и Фридриха Ницше, -Вебер сохранил свою твердую уверенность в возможности рационального мышления, не затронутого эмоциями или фрейдовским бессознательным. Ни одна из изучаемых культурных ценностей не имеет какой-либо объективной обоснованности. Но, писал он, «правилен и всегда останется таковым тот факт, что методически корректная научная аргументация в области социальных наук, если она хочет достигнуть своей цели, должна быть признана правильной и китайцем <.. > хотя он может быть "глух" к нашим этическим императивам»2. Вебер признавал, что науки о культуре и социальные науки имеют дело с уникальными и имеющими качественное измерение событиями, которые требуют методов, отличных от методов естественных наук; однако все науки, в том числе науки о культуре и общественные науки, нуждаются в четких понятиях, теориях и генерализациях. Но, поскольку культуры представляют собой сети значений, они нуждаются в понятиях, которые пытались бы уяснить эти значения в конкретных условиях. Таким образом, он призвал к тому, что назвал verstehende Soziologie (понимающей социологией), которая, в отличие от немецкой исторической школы, рассматривала Verstehen не как интуитивный акт, а как такой акт, в котором задействованы рациональные понятия. Тем самым он примкнул к венскому экономисту Карлу Менгеру, критиковавшему односторонность исторического подхода Густава фон Шмоллера и немецкой исторической школы политэкономии - подхода, который иг-
1 Max Weber, 'Politics as a Vocation' // Н. Н. Gerth and С Wright Mills, eds, From Max Weber: Essays in Sociology. New York, 1946, 76-128 (рус. пер.: М. Вебер. Политика как призвание и профессия // М. Вебер. Избранные произведения: М.: Прогресс, 1990. С. 644-706).
Иггерс не указывает здесь на наличие разрыва в цитате. На самом деле эта цитата Вебера выглядит следующим образом: «Правилен и всегда останется таковым тот факт, что методически корректная научная аргументация в области социальных наук, если она хочет достигнуть своей цели, должна быть признана правильной и.китайцем, точнее должна к этому, во всяком случае, стремиться, пусть даже она из-за недостатка материала полностью не может достигнуть указанной цели. Далее, логический анализ идеала, его содержания и последних аксиом, выявление следующих из него логических и практических выводов должны быть, если аргументация убедительна, значимыми и для китайца, хотя он может быть "глух" к нашим этическим императивам, может и, конечно, будет отвергать самый идеал и проистекающие из него конкретные оценки, не опровергая при этом ценность научного анализа» // Вебер М. Объективность социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 354).
2 Weber, ' "Objectivity" in Social Science,' 58 (рус. пер.: М. Вебер. Объективность социально-научного и социально-политического познания // М. Вебер. Избранные произведения: М.: Прогресс, 1990. С. 345-415).
3 Carl Menger, Die Irrtiimer des Historismus in der deutschen Nationalukonomie. Vienna, 1884.
МИРОВЫЕ ВОИНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
норировал закономерности в экономическом поведении; но он критиковал и Менгера, а также классическую политэкономию за то, что они сводили экономику к неисторическим законам1. Социология возможна потому, что в пределах культур и обществ люди ведут себя в соответствии с определенными принятыми стандартами. Вебер отвергал идею исторической школы, согласно которой поведение людей и социальных групп нельзя сопоставить. По Веберу, полагать, что «свобода воли идентична иррациональности поведения, - это ошибка». «Непредсказуемое поведение (Unberechenbarkeif) - привилегия безумца»2. Таким образом, в каждом обществе существуют принятые модели поведения, и задача социолога состоит в том, чтобы редуцировать их до уровня понятий. Хотя Вебер верил в возможности рационального мышления, он подчеркивал, что свойственные обществу и культуре особенности не являются исследователю непосредственно, но отражают задаваемые им вопросы. Социальным наукам свойствен элемент субъективности. Подобно Дюркгейму, Вебер верил, что социальная наука должна заниматься типологиями, но они не полностью соответствуют реальности. Они являются нашими попытками «схватить» реальность. Вебер назвал их «идеальными типами», которые эмпирически и концептуально должны подвергаться верификации на предмет их соответствия социальной реальности.
Однако между радикальным этическим релятивизмом Вебера и его убежденностью в бессмысленности мира, с одной стороны, и его фактической философией истории, с другой, существовало некое противоречие, его позиция была близка к социал-дарвинизму, хотя он никогда бы не признался в этом. Вебер был ярым немецким националистом, рассматривающим историю как борьбу за национальное выживание. В мире идет непрерывная борьба Weltanschauungen (мировоззрений). И задача политики состоит не в том, чтобы определиться с обоснованностью этих мировоззрений, а в том, чтобы - ощущая связь с реальностью - решить, как именно то или иное мировоззрение можно было бы воплотить в жизнь. Этика, подобная той, что представлена в «Нагорной проповеди», не придает значения этим реальностям и потому несостоятельна3. В одной из своих ранних работ, выступая против притока польских сельскохозяйственных рабочих в Германию, он открыто встал на позицию расизма. Так, немцы, которые конкурировали с поляками в многовековой борьбе, в которой они доказали свое культурное превосходство, находились под угрозой вытеснения «низшей расой»
1 Max Weber, 'Roscher und Knies und die logischen Probleme der historischen Na-tionalokonomie' // Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre. Tubingen, 1968), 1-145.
2 Цит. по: Iggers, German Conception of History, 163.
3 Weber, 'Politics as a Vocation', 119 рус. пер.: М. Вебер. Политика как призвание и профессия // М. Вебер. Избранные произведения: М., 1990. С. 644—706).
ГЛАВА 4
(tieferstehende Rasse) . Позднее он не повторял этого обвинения. Вскоре он начал подчеркивать, что в международной борьбе за выживание немцы должны двигаться в сторону парламентской демократии. Он считал так не потому, что был приверженцем демократии, а потому что верил: единственный способ выживания в международной борьбе за власть состоит в том, чтобы преодолеть отчуждение рабочих классов и обуздать устаревшую власть аристократии и бюрократии. В начале первой мировой войны он поддерживал большие аннексии, но чувство реальности подвигло его призвать к 1917 году к мирному договору без аннексий и к политическим реформам, а в ноябре 1918 года - поддержать немецкую республику2.
На протяжении своей научной карьеры Вебер занимался сравнениями западной и незападных цивилизаций. Он предполагал, что каждая из этих цивилизаций прошлого и настоящего обладала набором ценностей, определявших ее характер. Тем не менее, несмотря на свой ценностный релятивизм, это сравнение привело его к допущению о превосходстве западной культуры. Он видел, что Запад обладает особой формой рационализма, а именно наукой в виде абстрактно-логического или эмпирического мышления. Другим культурам в том или ином виде тоже было свойственно научное мышление, но только не в такой абстрактной форме. Другими словами, истинная наука существовала только на Западе. Истории Запада был присущ процесс интеллектуализации, в ходе которого прежние религиозные и метафизические иллюзии были отброшены в пользу научных теорий. С одной стороны, Запад был одной из множества культур, с другой стороны, присущее ему представление о разуме и науке корреспондировало с универсальными критериями логического мышлениями3. В итоге же этот процесс интеллектуализации означал не только интеллектуальный прогресс, но и разрушение взлелеянных ценностей и столкновение современного человека с бессмысленностью существования.
Экзистенциальный кризис современной цивилизации
Эта концепция прогресса истории Запада, ведущая, с одной стороны, к лучшему миру, а с другой - к условиям, порожденным самим этим прогрессом, при которых прежние верования и ценности будут разрушены, и люди погрузятся в экзистенциальный кризис, возникла
1 Цит. по: Iggers, German Conception of History, 169. Также см. Wolfgang J. Mommsen, Max Weber and German Politics 1890-1920. Chicago, IL, 1984.
2 Mommsen, Max Weber and German Politics.
3 Max Weber, 'Introduction', The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. New York, 1958. 13-31 (рус. пер.: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М., 2003).
МИРОВЫЕ ВОИНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
,197
одновременно у многих схожих мыслителей, самыми выдающимися примерами которых были Дюркгейм, Фрейд и Вебер. До этого мы имели дело с историками и философами, большинство из которых занимало умеренные позиции. Но значительная часть общественного мнения шла еще дальше по пути признания верховенства Запада и откровенного расизма. 1890-е и 1900-е стали свидетелями еврейских погромов в Российской империи и Румынии, а также дела Дрейфуса во Франции, хотя в последнем случае Дрейфус и Третья республика были реабилитированы. В 1896 году решение Верховного Суда Соединенных Штатов в деле «Плесси против Фергюсона» о том, что расовая сегрегации, в том виде, как она практиковалась на Юге, не нарушает американскую Конституцию, отразило общественное мнение своего времени, точно так же как решение того же Суда в деле «Браун против Министерства просвещения» 1954 года, объявившего расовую сегрегацию в школах неконституционной. Индикатором общественных настроений на пороге нового века было то, что мир закрывал глаза на истребление немцами большой части коренного населения страны в так называемой войне Гереро (1904-1908) в немецкой Юго-Восточной Африке (сейчас Намибия). Для создания позитивного исторического имиджа этих действий в Германии даже были воздвигнуты памятники погибшим в годы этой войны солдатам. Факт убийства миллионов африканцев на территории, которая впоследствии стала бельгийским Конго, был также легитимирован историческими концепциями расового и культурного превосходства Запада.
Историография между двумя мировыми войнами (1918-1939)
Историки $ годы первой мировой войны1
31 июля 1914 года, в самый канун начала военных действий, французский фанатик-националист убил Жана Жореса, политического лидера - социалиста и историка, который в последний раз обратился к Франции с призывом устраниться от участия в войне. Это убийство отразило силу националистического чувства, приведшего к изменению политического климата.
Период 1890-1914 гг. ознаменовался, по крайней мере, на Западе, но в некоторой степени и в других регионах, расширением историче-
1 Об университетах Германии, России, Франции и Великобритании в годы первой мировой войны см.: Maurer, ed.. Kollegen-Kommilitonen-Kampter: Euro-paiscbe Universitaten im Ersten Weltkrieg. Stuttgart, 2006: также: Notker Hammer-stein, The First World War and Its Consequences' // Walter Riiegg, ed, A History of the Universities in Europe, vol. 3. Cambridge, 2004, 641-645.
ГЛАВА 4
МИРОВЫЕ ВОИНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
ской перспективы, а именно отходом от узкогосударственно-ориентированной истории, прежде всего военной или дипломатической, находившейся в относительной изоляции от междисциплинарных подходов, к социальной, экономической и культурной истории. Более того, несмотря на постоянно растущие националистические чувства, этот период был отмечен возросшей международной коммуникацией. В 1914 году, с началом войны, эта последняя тенденция была прервана, а в некоторых случаях даже обращена вспять.
Страшно осознавать, сколь широкой была поддержка войны во всех воюющих странах. Торжественные массовые демонстрации прошли в Берлине, Париже, Вене, Санкт-Петербурге и Лондоне. Повсюду церкви - лютеранские, римско-католические, русская православная, а в Англии не только англикане, но и (за исключением квакеров) нонконформисты - просили Бога благословить их воюющие армии. И интеллектуалы, и писатели единогласно выступали за войну, по крайней мере, на ее ранних стадиях, как войну, призванную защитить их культуры, и среди них были такие мыслители, как Зигмунд Фрейд, Эмиль Дюркгейм, Макс Вебер и Томас Манн. Диссидентских голосов было совсем немного, в первую очередь Альберт Эйнштейн в Германии и писатель Ромен Роллан во Франции. Открытые критики войны, такие как философ Бертран Рассел в Англии, Роза Люксембург в Германии в 1917 году, после вступления в войну Америки, социалистический лидер Юджин Дебс, были брошены в тюрьму.
Грустно осознавать, как интеллектуалы, и особенно историки, подчинили свои знания тому, что они считали своим патриотическим долгом - обслуживанию дела войны. Учитывая растущее влияние национализма, это ни в коем случае не было исключительно западным явлением. Во Франции Эрнест Лависс и Эмиль Дюркгейм - оба учились в Германии и высоко чтили немецкие интеллектуальные традиции - теперь обнаружили ряд интеллектуальных несогласий, начиная от Лютера и заканчивая монархией Гогенцоллернов, Бисмарком и прославлением Трольчке сильной Macht (власти). Преподаватели факультета современной истории Оксфордского университета в своей серии книг «Почему мы воюем: случай Великобритании»1 придерживались сходных позиций. Война рассматривалась как конфронтация двух культур: основанной на «правовом государстве» культуры западных союзников и прусской культуры, основанной на маккиавел-левском принципе raison d'etat, то есть достижении политической власти и военными средствами в случае необходимости. Авторы признавали существование двух Германий: милитаристской Германии Потсдама и подчиненной ей германской культуры Веймара. Официальная контрпропаганда немцев, широко поддержанная историками и вообще
интеллектуалами, исходила из того, что это было столкновение двух культур: «идей 1914 года», воплощенных в политическом статусе-кво Германии с приписываемым ей чувством социальной справедливости и корнями в богатой культурной традиции, в противовес демократическим идеям Франции и Англии, которым недостает этого чувства ответственности. Писатель Томас Манн утверждал, что Германия олицетворяет собой Kultur (культуру) со свойственным ей философским идеализмом и чувством общности, в то время как западные союзники олицетворяют собой Zivilisation (цивилизацию) с присущим ей рационалистическим мышлением и грубым материализмом'. Международное сотрудничество историков в предвоенный период прекратилось и не было восстановлено вплоть до окончания войны. Vertel-jahrschrift fur Sozial- und Wirtschaftsgeschichte, выходивший на четырех языках и намечавший новые направления в области социальной истории, отныне стал исключительно немецким журналом, специализирующимся на узкоинституциональной и административной истории. Упадок международных связей отразился в разрыве между Карлом Лампрехтом и бельгийцем Анри Пиренном, являвшимся до этого посредником между французскими и немецкими социальными историками. Когда Карл Лампрехт, бывший хорошим другом Пиренна, но горячим сторонником немецкой политики, в том числе вторжения в Бельгию, нанес Пиренну визит, тот захлопнул перед ним дверь . Почти до конца 1920-х гг. Пиренн высказывался против того, чтобы приглашать немецких историков принимать участие в международных конференциях.
Никогда прежде правительствам не удавалось так эффективно вовлекать историков в свою пропагандистскую работу, как в годы первой мировой войны, и она сумели заручиться огромной поддержкой среди историков. Это относится ко всем воюющим странам, но особенно к Соединенным Штатам, где распространение современных средств масСовой информации происходило особенно интенсивно. Почти сразу после вступления в 1917 году Америки в войну президент Вудро Вильсон учредил Комитет по общественной информации (Committee of Public Information - CPI), который, работая в тесном сотрудничестве с Американской исторической ассоциацией, занимался распространением пропагандистских материалов десяткам тысяч потенциальных читателей. Кроме того, Американская историческая ассоциация основала History Teacher's Magazine («Журнал учителей истории»), который инструктировал учителей средних школ, как преподносить историческую подоплеку войны. Из американских университетов и колледжей в процентном соотношении было уволено боль-
1 Stuart Wallace, War and the Image of Germany: British Academics 1914-1918. Edinburgh, 1988.
' См.: Thomas Mann, Betrachtungen eines Unpolitischen, 1918; English: Reflections of an Unpolitical Man. New York, 1983.
2 Chickering, Lamprecht, 439.
ГЛАВА 4
МИРОВЫЕ ВОЙНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
ше преподавателей, чем в любой другой вовлеченной в войну стране. Способ приема историков на работу в различных европейских странах предполагал большую социально-политическую однородность, чем среди профессиональных ученых Соединенных Штатов. Хотя многие интеллектуалы в случае победы Германии усматривали в этом угрозу западной демократии, были и пацифисты. Значительное число историков и других интеллектуалов были уволены из государственных и частных учреждений высшего образования. Чарльз Бирд, считавший вступление США в войну против Германии необходимостью, после того как многие из его коллег были уволены за свои антивоенные выступления, в знак протеста против ущемления академической свободы в 1917 году отказался от занимаемой им должности в Колумбийском университете. Там же, в Колумбийском университете, давлению подвергся Джеймс Харви Робинсон - ему порекомендовали пересмотреть свой широко распространенный учебник «Средние века и Новое время» и внести в него больше анти-германских примечаний, и он уступил'.
В Германии, где среди историков существовал полный консенсус, в таком давлении не было необходимости. Единственным исключением был случай с Байтом Валентином, потерявшим в 1917 году свое venia legendi - разрешение преподавать в высшей школе - из-за предполагаемого у него отсутствия патриотизма . Его venia legend не было восстановлено и после войны. Немецкие историки громко поддерживали призывы к общественной поддержке немецкой военной политики. Самой известной и самой позорной из всех этих деклараций стало Aufruf an die Kulturwelt (Воззвание «К цивилизованному миру») , подписанное 93 самыми выдающимися немецкими интеллектуалами, учеными, художниками и писателями, которые оправдывали вторжение в Бельгию и не усматривали никакого противоречия между военной традицией Германии и немецкой культурой. Аналогичная декларация была подписана четырьмя тысячами преподавателей высших учебных заведений. Это Воззвание 93 содержало в себе и мрачную расистскую идею, обвиняя союзников в «позорном подстрекательстве монголоидов и негров к выступлению против белой расы»4И поэтому лишившихся права называться защитниками цивилизации» . В проти-
' Novick, 'Historians on the Home Front', That Noble Dream, Chapter 5, 11-32.
2 Hans Schleier, 'Veil Valentin' // Hans Schleier, Die burgerliche Geschichtss-chreibung der Weimarer Republik. East Berlin, 1975, 346-398; Elisabeth Fehrenbach, 'Veil Valentin' // Wehler, Deutsche Historiker, 1, 69-85.
3 Полный текст Aufruf an die Kulturwelt с 93 подписями можно найти через Google.
Дословно: «Как могут называть себя защитниками европейской цивилизации те, кто заключил союз с русскими и сербами и опозорил себя перед всем миром, натравив монголов и негров на белую расу?» - полный текст воззвания см. на сайте: www.budyon.org/budy_files/articles/93.htm
вовес этому воззванию восемь деятелей подписали декларацию несогласия; в их числе был и Альберт Эйнштейн1.
Однако этот консенсус среди немецких историков и интеллектуалов по мере развития войны распадался. В 1917 году Рейхстаг принял «Резолюцию о мире», не имевшую аналогов в других воюющих странах, и призвал немецкое правительство к мирным переговорам без территориальных аннексий. Правительство, которое теперь уже находилось во власти военных во главе с генералами Паулем фон Гинден-бургом и Эрихом Людендорффом, эту резолюцию проигнорировало. Тогда многие известные интеллектуалы, в том числе историк Фридрих Майнеке, исторически ориентированные социологи Макс Вебер и Альфред Вебер и Эрнест Трёльч, создали свободную политическую группу, призвавшую к сдерживанию войны и политическим реформам в направлении парламентской демократии. Это разделение на историков, которые придерживались установленного политического порядка и принятых способов создания истории, и меньшинство историков и социологов, умеренных в своих целях, но тем не менее осознающих потребность в реформах как в политике, так и в науке, сильно повлияет на интеллектуальный и научный климат в послевоенной Германии2.
Критика рационализма, современности и защитников Просвещения
Вудро Вильсон объявил, что война велась «во имя сохранения мировой демократии», и в «14 пунктах» призвал нации к самоопределению. Вместо этого период между двумя мировыми войнами во всех странах был отмечен политической нестабильностью, за исключением давно существовавших демократических государств в Западной и Северной Европе и в Соединенных Штатах. В новых национальных государствах, появившихся после расчленения довоенных империй Германии, Аветро-Венгрии, Османской империи и России, были установлены демократические формы правления, однако все эти новые демократии, за исключением Чехословакии, скатились к авторитарным режимам, как это случилось в Италии, Португалии, Германии и в конечном счете в Испании. Победившие союзники распорядились территориями таким образом, что земли побежденных государств отошли к новым государствам; в результате в составе этих государств оказались крупные и проблемные меньшинства. В результате Октябрьской революции в лице Советского Союза возникло авторитарное государство, считавшее своим долгом установление социапиз-
' Albert Einstein, 'Manifesto to the Europeans' (with G. F. Nicolai and F. W. Fors-ter), mid-October 1914 // The Collected Papers of Albert Einstein, 8 vols. Princeton, NJ, 1987-2002, vol. 6, 28-29.
2 Ringer, Decline of the German Mandarins.
ГЛАВА 4
ма, который позиционировал себя как вызов установленному в капиталистическом мире общественному порядку и именно так рассматривался последним. Нацисты считали себя буфером против большевизма и одновременно желали поквитаться с западными демократиями, оскорбившими и наказавшими Германию в мирных договорах 1919 года.
Эта нестабильность нашла свое отражение в растущем разочаровании как в демократии, так и в современной цивилизации. Этто разочарование разделяли Фридрих Ницше, Вильфредо Парето, Джордж Сорель, а между двумя мировыми войнами- Йохан Хейзинга, Мартин Хайдеггер, Т. С. Элиот, Эзра Паунд и многие другие. Они полагали, что в современном обществе утеряно чувство общности, а демократия привела к восстанию масс, разрушивших все культурные ценности. В работах Фридриха Ницше в 1870-1880-е гг. и полстолетия спустя в труде Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» критика велась в точки зрения аристократии, которая не обязательно была пессимистичной, но которая решительно отвергла идею прогресса, предполагающего движение современного мира в сторону просвещения и демократии. Что касается итальянских футуристов и нацистов, а в некотором смысле и нацистского движения, несмотря на идеализацию последним средневекового аграрного порядка, то у них присутствовало желание создать новый социальный и политический порядок, возглавляемый харизматическим лидером и вдохновляемый ультранационалистическим мифом1. Революционная идея мифа пронизывала и чувства Джорджа Сореля, анархо-синдикалиста, отвергнувшего как марксистскую веру в прогресс и научный социализм, так и социал-демократическую поддержку реформ. Он настаивал на том, что революционное насилие подвигнет массы к активным действиям. Не удивительно поэтому, как парадоксально это ни кажется на первый взгляд, что Сорель был востребован и Лениным, и Муссолини .
Одним из ключевых моментов критики современности были нападки на рациональное мышление. Опять-таки важным компонентом философского дискурса, по крайней мере, на континенте, стали идеи, уже распространившиеся до 1914 года. Примером этого антирационализма является виталистическая философия Анри Бергсона, для которого основной реальностью была жизнь. Он утверждал, что рацио применимо лишь к механистическому миру мертвой природы, в то время как жизнь может быть понята только непосредственно, не рациональным или эмпирическим путем, а посредством интуиции. Таким образом, представления о том, что есть реальность, полностью поменялись, и особая роль была отведена мифу. Это отрицание реаль-
МИРОВЫЕ ВОИНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
1 Jeffrey Her/, Reactionary Modernism: Technology, Culture and Politics in Weimar Germany and the Third Reich. Cambridge, 1986.
2 Jack Roth, The Cult of Violence: Sorel and the Sorelians. Berkeley, CA, 1980.
ности еще более было развито Мартином Хайдеггером, искавшим избавления от научного мышления в поэзии и отказавшимся от оставленного Просвещением наследия в виде разума и прав человека. В Германии это мировоззрение было особенно радушно встречено правыми, а к ним принадлежал и Хайдеггер. Крайне пессимистическими настроениями пронизана книга Освальда Шпенглера «Закат Европы» написанная в годы войны, изданная в 1919-1922 годах. Он вычленил несколько высоких культур, в том числе и Запад, каждая из которых проходит через некие предопределенные циклы. Каждая обладает своими особенностями, которые определяют присущий ей способ мышления. Таким образом, не существует никакой универсальной науки и даже математики, поскольку у каждой культуры своя собственная наука и математика, и никакая коммуникация между этими культурами невозможна. Каждая культура зарождается в героическую эпоху войн и религии и теряет свою самобытность по мере урбанизации и перехода от мифа к науке и технике. На Западе за периодом классической культуры последовал период цивилизации — период господства масс и разрушения культуры коммерциализацией. Любая творческая мысль стала невозможной, так как западный мир растворился в примитивном варварстве. На смену ему должна прийти новая цивилизация, которая точно так же начнется с героической, мифологической стадии, свойственной Западу на ранней ступни его развития. По Шпенглеру, современный мир находился на краю пропасти.
Но наследие Просвещения, хотя и подвергалось на континенте нападкам, ни в коем случае не было похоронено. Вера в науку вновь зазвучала в новом варианте логического позитивизма, распространившемся в 1920-1930-е годы преимущественно в англосаксонском мире, а также в Венском кружке. И мыслители этого направления - такие философы, как Альфред Уайтхед и Бертран Рассел в Великобритании и вынужденные эмигрировать из растерзанной Вены Карл Поппер и Рудольф Каруап, - остались верны демократическим ценностям.
Соединенные Штаты
Каким образом эти интеллектуальные течения сказывались на исторических исследованиях и историописании? Если брать историческую профессию в западных демократиях, относительно незначительно. Эти историки были все так же защищены тем институциональным окружением, в котором они работали, хотя мы убедились, что в годы Первой мировой войны их работа не была свободна от давления извне. В Соединенных Штатах начатое в годы войны преследование инакомыслящих продолжилось в период «Красной угрозы», начавшийся сразу после окончания первой мировой войны. К тому времени профессионализация исторических исследований усилила специализацию, в результате чего университетские историки оказались еще
ГЛАВА 4
более изолированы от широкой публики, чем в XIX веке. Было относительно немного историков, которые, подобно Чарльзу Бирду, остались публичными интеллектуалами. Зародившаяся в конце XIX века тенденция движения в сторону социальной и культурной истории оставалась основной и в межвоенный период. В Соединенных Штатах уже упомянутые нами прогрессивные историки по-прежнему играли важную роль в своих поисках народной истории. Чарльз Бирд в соавторстве со своей женой Мэри написали популярную книгу «Подъем американской цивилизации». Однако, несмотря на поставленную задачу включать в исследование сведения обо всех слоях населения, прогрессивные историки по большей мере все еще игнорировали женщин' и по-прежнему уклонялись от проблемы зависимости черных американцев в американском обществе.
Помимо Прогрессивной школы присутствовало течение, представленное Даннинг школой2, базировавшейся в Колумбийском университете, представители которой, интересующиеся архивными изысканиями, считали себя ранкеанцами. Но в 1937 году Джеймс Дж. Рен-далл в своей книге «Гражданская война и Реконструкция» попытался доказать врожденную неполноценность черных американцев и утверждал, что Реконструкция доказала их неспособность быть политически ответственными. У. Э. Б. Дюбуа в своей книге «Черная Реконструкция»3 указал на позитивные достижения черных юристов в инициировании реформ в законодательстве после Гражданской войны -реформ, которые пережили период Реконструкции. В искусно написанной последней главе «Пропаганда истории» он обсуждал, каким образом историческое знание под маской ранкеанского изучения архивных источников может использоваться для поддержания идеологических, в данном случае расистских, предположений. Соединив марксистский анализ классового конфликта с анализом расового конфликта, он намеревался написать историю, в которой низшие классы черных американцев представали не пассивными и лишенными политических идей объектами, а активными участниками политического процесса Реконструкции, осознающими свои намерения. Поразительным, однако, является то, что в 1935 году он по-прежнему почти полностью игнорировал место женщин в борьбе за равенство. В это время на факультетах американских университетов и колледжей, как, впро-
' Но см.: Mary Beard, ed., America through Women's Eyes. New York, 1933.
2 См.: William A. Dunning, Reconstruction, Political and Economic, New York. 1907.
3 W. E. B. Du Bois, Black Reconstruction in America: An Essay on the Role which Black Folks Played in the Attempt to Reconstruct Democracy in America 1860-1920. New York, 1935.
4 W. E. B. Du Bois, The Propaganda of History' // W. E. B. Du Bois, Black Reconstruction: An Essay toward a History of the Part which Black Folk Played in the Attempt to Reconstruct Democracy in America, 1860-1880. New York, 1956, 711-729.
МИРОВЫЕ ВОИНЫ И ИСТОРИОПИСАНИЕ...
чем, и в Канаде, совсем не было черных американцев и почти не было женщин и евреев.
Продуктом «новой истории» в Соединенных Штатах была история идей, или интеллектуальная история. Интеллектуальная история представляла собой осознанную попытку выйти за пределы обычной политической истории и социальной истории прогрессистских историков, реконструируя лежащие в основе этих историй ментальные представления. В работах уже упомянутого нами Джеймса X. Робинсона и Карла Беккера (как, например, книга Беккера «Град небесный философов XVIII века», были попытки понять широкие социально-политические движения через лежащие в их основе идеи. В узком смысле, как это представлено в работе Артура Лавджоя «Великая цепь бытия»1, история идей концентрировалась на выделении и определении того, что Лавджой назвал пронизывающими эпохи «элементарными идеями» - идеями, продолжающими свое существование и меняющимися, начиная с античности. Для дальнейшего развития этих исследований в 1940