О происхождении и истории расселения нижнебельских и северных башкирских племен

Башкиры долины Белой и северной Башкирии включают ком­поненты, связанные с самыми различными этапами этнической истории края. Племена еней, гайна, танып и ун восходят к наи­более ранним этническим слоям в составе башкир: к булгаро-

¹⁸ Полевые записи 1965 г., стр. 59—60.

угорскому и древнебашкирскому. Этническая история племени балыксы тесно связана с катайской, а племен дуваней, таз и уран — с табынской родо-племенными группами. История племен канлы, гэрэ, елан, киргиз, таныпских родов казанчи, кайпан и, вероятно, племен каршин и ельдяк в эпоху средневековья развива­лась в Дешт-и-Кипчаке в рамках кыпчакской конфедерации. Этническая принадлежность племени уваныш из-за недостатка материала остается неясной, хотя некоторые косвенные данные говорят о его местном происхождении.

Племена еней, г а й н а, танып, у н. Этноним племени еней в форме Геуа^ упоминается Константином Багрянородным в перечне древневенгерских племен (1934). Элемент ене (jeno) присутствует «в многочисленных названиях населенных пунктов» современной Венгрии. Общность древней основы башкирского йэндй и венгерского jeno у лингвистов сомнения не вызывает. Д. Немет следующим образом представляет себе развитие этно­нима: jenee — jeneu — jeno (Nemeth, 1966, стр. 14).

О происхождении этнонима высказывались различные мнения. Историки обычно ищут параллели в этнонимии (или в древних языках) угорских и самоддйских народов (Gyorffy, 1948; Генинг, 1967). В, Ф. Генинг, в частности, склонен возводить название еней к самодийскому корню ене (истинный, верный, право), кото­рый присутствует в этнонимах энцев и ненцев (древнененецкое пене, древнеэнецкое эне). Лингвисты, однако, основу ене, ёне счи­тают древнетюркской. К такому выводу пришел, например, В. Г. Егоров, который обнаружил гнездо слов с указанным корнем (в значении ^?корова') в чувашском, уйгурском, чагатайском, ту­винском, шорском, якутском, гагаузском, монгольском языках, а также в древнетюркском языке рунической письменности (Его­ров, 1953, стр. 87). Д. Немет также образует слово jeno из древне­тюркской основы, хотя связывает его с корнем ына ^желать', ^?хо-теть', ^доверять', ынаг ^доверенный', ^министр⁵ (Nemeth, 1966, стр. 14). Этноним ене образовался, по мнению Д. Немета, в язы­ковой среде, «близкой к булгаро-чувашской». Среди тюркских племенных названий действительно часто встречаются этнонимы, обозначающие сан или сословное положение: мурзалар, тархан, беглар и др. Это обстоятельство, а также историко-этнографиче-ские данные, характеризующие древний этнический слой башкир как булгаро-угорский, побуждают отдать предпочтение точке зре­ния Д. Немета, как наиболее обоснованной, хотя гипотеза В. Г. Егорова также представляется интересной, а по окончатель­ным выводам достаточно близкой к концепции венгерского уче­ного.

339 22*

Итак, на современом уровне наших знаний имется возможность подчеркнуть два прочно установленных факта: взаимосвязь pi общий корень древневенгерского Гзуа^, венгерского jeno и баш­кирского йэнэй; древнетюркское происхождение основы ене .(или ёне, ына). Аналогичная картина установлена, как было показано, с этнонимом юрматы. Это само по себе предполагает параллельное развитие этнической истории обоих племен в эпоху древности. В старинном предании енейцев, опубликованном анонимным ав­тором в 1909 г. в журнале «Шура», говорится, что «древняя ро­дина племени еней» (йэиэй ватаны) находилась в долине р. Зай. Енейцы, продолжает сказитель, покинули родину в поисках новых¹ земель; «они долго скитались по лесам, пока, наконец, не заняли обширные земли в низовьях Ика, Белой и по берегам Камы» («Шура», 1909, I, стр. 21—22). Предание о древней родине на р. Зай до сих пор бытует среди енейцев. В сопоставлении с фак­тами пребывания юрматынцев на реках Шешма и Зай до XII— XIV вв. енейское сказание становится важным свидетельством, показывающим, что племя еней, по крайней мере, в конце I—на­чале II тыс. н. э. входило в этнический круг юрматыно-юрмийских племен, явившихся одним из компонентов древнебашкирского этноса. В этом свете дополнительным аргументом является тождественность одной из енейских тамг (№ 3 в табл. 4) юрматын-ской тамге. Правда, по числу зарегистрированных случаев эта тамга занимает у енейцев четвертое месте (табл. 3), но не будем забывать, что с момента описываемых событий прошло почти ты­сяча лет.

Вопрос о том, были ли предки енейцев уграми-мадьярами, бул­гарами или тюркскими племенами, на основании наших матери­алов решить невозможно. Однако, судя по отсутствию в речи ик-ских башкир каких-либо следов угорской лексики, по тюркскому типу всех тамг, историческим преданиям, которые неизменно связывают их с булгарами и Булгарией, можно предположительно считать, что предки енейцев в конце I тыс. н. э. говорили на тюркском (булгарском?) языке, но сильно смешались с уграми-мадьярами, следы влияния которых надо искать в физическом типе и архаичных пластах культуры башкир. В этом свете не­безынтересно присутствие в составе древней чувашской языче­ской антропонимии имени Г еней (Магницкий, 1905, стр. 36).

Дальнейшая история племени еней прослеживается как по документальным источникам, так и по историко-этнографическим данным. На новых землях енейцы действительно, как рассказы­вается в преданиях, заняли земли по Ику, Белой и Каме. Граница енейских земель на севере достигала р. Буй. Еще в середине

XVIII в. енейцы припускают типтярей на свои вотчины по рекам Буй, Изяр, Мунжа и даже по левобережью Камы близ устья Ижа (МИБ, 1949, стр. 429—430, 467—468, 471). Обширность енейских земель подтверждает сведения преданий о былом могуществе и многолюдности племени. К моменту переселения в низовья Белой енейцы, как и племена байлар и буляр, подверглись сильному влиянию древних башкир в частности племени усерган. Это хо­рошо иллюстрируется высоким удельным весом усерганских тамг у енейцев (табл. 3). С началом активной кыпчакской миграции в Башкирию в XII—XIII вв. енейцы вступают в новый этап своей истории, который завершается полной их кыпчакизацией. Абсо­лютное преобладание у енейцев кыпчакских тамг и довольно вы­сокий удельный вес катаиских тамг красноречиво свидетельствуют о результатах этнического воздействия новых пришельцев и но­вого этапа в этнической истории башкир.

Племя гайна в составе северных башкир (карта 13) одно из наиболее крупных и древних. Гайнинцы считают своих предков «выходцами из Булгар» или «коренными башкирами» {теп баш-корт), переселившимися «с Мензелинских сторон» (Минзэлэ ягындан) ¹⁹. Аналогичное предание в середине XIX в. было запи­сано П. Небольсиным, который указывал, что гайнинцы «считают себя переселенцами из древнего Булгара» (Небольсин, 1852а, стр. 18). Особенно ценным является тайнинское сказание, за­писанное в самом начале XIX в. крупным знатоком хозяйства, быта и обычаев северных бапщдр Н. Поповым. Тайнинские баш­киры, согласно сказанию, «производят свой род» от «поколения, тараханова, обитавшего в Булгарской области» (Попов, 1813, стр. 1). Эти сведения заставляют нас вновь обратиться к древним башкиро-венгерским этнонимическим параллелям²⁰. В перечне древневенгерских племен Константина Багрянородного упоми­нается племенной этноним tarjan. Д. Немет расшифровывает зна­чение этого слова по аналогии с названием еней, т. е. ене (еней) — ^?род министра', ^министр', соответственно, таръян — ^?род таркана⁷

¹⁹ Полевые записи 1965, стр. 118.

²⁰ Н. Попов был склонен «поколение тархан» связывать с «ногайскими
татарами» (1813, стр. 2), однако в составе ногайцев, так же как и дру­
гих современных тюркских народов, родо-племенной организации с та­
ким названием нет. К тому же отсутствуют данные об обитании
ногайцев в «Булгарской области». Невозможно подтвердить и поиски
этнических истоков племени гайна в древней истории удмуртов (Ге-
нинг, 1967, стр. 62), хотя М. Г. Худяковым зафиксировано «вотское
родовое деление» гайна (1920). В данном случае, напротив, речь может
идти о более сильном тюркском влиянии на финнов Прикамья (см. об
этом: Тепляшина, 1970; Кельмаков, 1970).

или 'тархана' (Nemeth, 1966, стр. 14). Историко-этнографические данные показывают, что тархан в значении родо-племенного этно­нима некогда был известен и чувашам. У Н. И. Ашмарина читаем заключение, недавно повторенное применительно к древним тюркам Д. Неметом, о том, что «слова, обозначающие звание и должности», часто являются и наименованиями населенных пунктов, родов, племен. В Поволжье, а более всего у чувашей, Н. И. Ашмарин зафиксировал «несколько десятков (!) селений» Тархан. У чува­шей это название принимало форму Туркан, Торкан. Следующий комментарий Н. И. Ашмарина особенно достоин внимания: словом тархан «у чувашей с. Тюрлемы Чебоксарского уезда обозначаются лица, некогда получившие жалованные грамоты, а у других чу­ваш оно употребляется в значении личного языческого имени и фамильного прозвища» (Ашмарин, 1902, стр. 17).

Тарханные ярлыки и звания, а также соответствующие при­вилегии, как достоверно установлено в истории народов Поволжья, раздавались племенной аристократии этих народов как задолго до присоединения их к Русскому государству, так и после. Од­нако трудно представить, чтобы тарханство получали сотни и ты­сячи людей, потомки которых составляли бы «десятки» деревень и, кроме того, в других местах Чувашии семейные гнезда на­следовали бы аналогичные «языческие имена» и «фамильные про­звища» ²¹. На наш взгляд, мы имеем дело с явственными следами распавшейся родо-племенной организации, в этническом отноше­нии восходящей к булгарской эпохе. Как нередко бывало в древ­ности, в составе булгар одна из родо-племенных организаций имела древнее название тархан (туркан, торкан, tarjan) в соответ­ствии, возможно, с социальным положением аристократической семейной верхушки. В процессе древних булгаро-угорских взаимо­действий это, ставшее уже традиционным родо-племенное назва­ние, было ассимилировано уграми (мадьярами) или оно перешло к ним вместе с инкорпорацией в мадьяро-угорской среде части тарьян-тархан'ского племени.

Сказанное имеется возможность аргументировать на основе эпиграфических и историко-этнографических данных, относя­щихся к среднековековой истории евразийской территории от Алтая до Дуная. На первом месте в системе этих доказательств стоят колонны со старобулгарскими надписями, датируемые IX—X вв., обнаруженными близ древней столицы дунайской Болгарии г. Плиска и принадлежащими болгарам. Структуру

²¹ Для сравнения укажем, что в Башкирии, где институт тарханства был более развит, чем в Чувашии, в XVIII в. насчитывалось около 600 тар­ханов.

Г '

этих надписей мы выше анализировали в связи с историей племени юрми. Здесь приведем транскрипцию (надпись сде­лана греческими буквами) одной фразы текста на колонне 1, выполненную в свое время автором раскопок Ф. И. Успенским: o^aovYjoa о rjov^aT] тархат]оз (1905, стр. 198). В расшифровке текста было много сомнений. Сам Ф. И. Успенский полагал, что первое слово обозначало личное имя умершего и, кажется, в этом не встретил возражений. Второе слово — титул. Ф. И. Успенский идентифицировал его со славянским жупан ^?князь', 'племенной вождь', однако Д. Немет предложил более убедительное решение, опирающееся на древнетюркское или печенежское саЪап (са[а]-Ьап), трактуемое как 'протектор', 'помощник деревенского мэра' и т. п. (Nemeth, 1971, стр. 15). Третье слово фразы имеет этни­ческое (родо-племенное) значение. Подтверждается это и тем, что слово ™px^a7l (тархан) повторяется в колоннах 1, 3, 8 и на других надписях, обнаруженных в «древностях Абаба-Плиска» (Успенский, 1905, стр. 201). Этнонимы или топонимы с элементом тархан распространены почти на всей территории к западу от Алтая и Центральной Азии: род дархаты зафиксирован в составе ордосских монголов и тувинцев (Потапов, 1969а, стр. 50), род даркан — киргизского племени черик (Абрамзон, 1960, стр. 54), подразделения тархан (или дархан) — башкирских племен тан-гаур и катай, топоним Алма-Тархан — в Крыму (Маркевич, 1928, стр. 14). Для нас особенно интересны аналогии в Волго-Камье: Торхан — чувашское языческое имя; Тарханская — волость в вер­ховьях Камы и т. п. (Теплоухов, 1924, стр. 93—94). В этногенети-ческом плане этноним тархан устанавливает, таким образом, связи: дунайские болгары—венгры—волжские булгары—чуваши— башкиры. Контакты между этими образованиями могли иметь место на Северном Кавказе и Приазовье, где образовались этнони-мические параллели, перенесенные затем на Дунай и Волгу. С Поволжья вместе с булгарской этнокультурной и торговой экс­пансией этноним распространился на восток и северо-восток и отложился в Волго-Уральской топонимии и антропонимии. В со­ставе булгарского миграционного потока на территорию современ­ной Башкирии были гайна-тарханцы, которые, продвигаясь по левобережью Камы и течению Таныпа, достигли Тулвы.

Башкиры-гайнинцы (тарханцы) долгое время сохраняли не­которые признаки этнокультурной близости к волжским булгарам и чувашам. Путем сопоставительного анализа систем названий дней недели у народов Волжско-Уральского края это блестяще показал в свое время А. Н. Самойлович (1923, 1927). Среди тюрк­ских народов Средней Азии и Восточной Европы со времен уп-

рочения у них ислама бытуют персидские названия дней недели: адина, азина ^спятница', шембе ^?суббота', йек-шембе ^воскресенье', ду-шембе ^понедельник', се-шембе ^вторник', чар-шембе ^?среда\ пенч-шембе ^?четверг'. Пятницу некоторые народы называют еще по-арабски джума. В Волго-Камье персидскими названиями дней недели пользуются казанские татары и башкиры, кроме гайнин-цев. Гайнинцы или, по А. Н. Самойловичу, «пермские башкиры» воскресенье называли урус-атна-кун ^?день русской недели', поне­дельник туган-кун ^перворожденный день', вторник атланган-кун ^гдень, в который садятся верхом [на коня]', среда кан-кун ^?день крови', четверг четне-кун ^?день перед неделей', пятница джума *день свершения молитвы', суббота куру-кун ^пустой день' (Са-мойлович, 1923, стр. 100—119). Понедельник, вторник, среда и суббота у гайнинцев обозначаются так же, как у чувашей. Из персидско-арабского мусульманского календаря гайна-тарханцы и чуваши заимствовали лишь название пятница (у чувашей ерне) и четверга (у чувашей кеси-ерни *малая пятница'; в том же зна­чении у гайнинцев четне-кун). Чувашско-башкирские параллели в названиях дней недели распространяются в одних случаях на финно-угорские народы Волго-Камья (марийцев, мордву, удмур­тов) и мишарей, в других — на народы Северного Кавказа (кара­чаевцев, балкарцев, кумыков), а также караимов. При этом А. Н. Самойлович усматривает в системе названий дней недели, объединяющей чувашей, пермских башкир и другие перечислен­ные выши народы, наслоения разных эпох и разных религий: обозначение для понедельника «перворожденный день» вызывает ассоциации с христианским календарем, название среды «день крови» унаследовано от языческих времен; «район распростра­нения особых названий вторника... намечает широкие пределы влияния какой-то, нами не установленной, культуры, можно ду­мать, кавказской или прикавказской, в далекие от нас, но... не поддающиеся пока точному определению времена» (Самойлович, 1923, стр. 105). Название субботы у чувашей (шумат, шамат), неизвестное пермским башкирам, прямо или опосредствовано вос­принято из хазарского иудейского календаря (sabat ^суббота' — Самойлович, 1927, стр. 212). В целом система получила определе­ние «языческо-иудейско-христианско-мусульманской». Оконча­тельное ее формирование относится, очевидно, «ко времени Ха­зарского царства» и происходило оно в зоне Северного Кавказа в сложной этнической среде болгарских племен и развивалось позже в Волго-Уральской области (Самойлович, 1927, стр. 210). В аспекте нашей темы анализ и выводы А. Н. Самойловича по­казывают, что этнические истоки племени гайна-тархан восходят

через волжских булгар к великим болгарам Приазовья и Север­ного Кавказа, где этническая история этих племен протекала в сложном взаимодействии с пестрым по этническому составу окружающим населением.

Итак, мы можем зафиксировать твердо установленный факт пребывания предков гайнинцев в том же булгаро-угорском окру­жении, в котором находились племена юрматы, юрми, еней, буляр и кесе. Кроме изложенного, серьезным аргументом, подтверждаю­щим этот тезис, является преобладание у гайнинцев юрматын-ских по типу тамг. Из 38 зарегистрированных тамг (табл. 3) юрматынские (№ 3 и 8 в табл. 4) составляют 20. Из других материалов существенное значение в этом плане имеет культ журавля, известный в прошлом гайнинцам. Журавль {торна, торна-а'К'кош) был у них священной птицей. Птица, свившая гнездо в усадьбе, была предвестником счастья и благополучия. Убить журавля считалось большим грехом, и этот проступок, по поверьям, никогда не оставался безнаказанным²². Эти обычаи гайнинцев хорошо ассоциируются с сообщениями восточных источников о поклонении древних башкир журавлям (Ибн-Фад-лан, 1939, стр. 66), а также с усерганскйми поверьями о священ­ной миссии журавлей, которые своим криком предупреждали предков башкир о приближении врага. Впрочем, культ журавля у гайнинцев во всех деталях напоминает почитание той же птицы усерганами.

Предки гайна-тарханцев, так же как и енейцев, юрматыно-юрмийцев, с миграцией в Приуралье древних башкир (усерган, бурзян, тангаур и др.) были включены в сферу их преобладаю­щего этнического воздействия и составили вместе с ними ядро древнебашкирского этноса. Именно в то время гайнинцы могли заимствовать культ журавля, принесенный в Волго-Уральскую область предками усерган. Но этнические процессы в конце I тыс. н. э. на Бугульминской возвышенности не ограничивались заимствованиями. К моменту ухода с прежней родины племя гайна представляло собой, очевидно, этнический конгломерат, в котором наряду с ранней булгаро-угорской основой присутство­вал, а возможно даже стал преобладать, влившийся в него новый этнический компонент из пришлых кочевников. Об этом свиде­тельствует не только культ журавля, но и этнонимы тайнинских родовых подразделений — бай (байлар), истяк и другие, восходя-

²² Материалы фольклорной экспедиции 1963 г. в Свердловскую и Пермскую области. Научный отчет. Уфа, 1964, стр. 379 (хранится в ИИЯЛ БФАН СССР).

щие к древним башкирам. Нельзя сбрасывать со счета и устой­чивое сохранение у оседлых гайнинцев еще в XIX в. степных традиций. По крайней мере, с XVII в. основным занятием гайнин-ских башкир было земледелие в сочетании с домашним скотовод­ством, а у некоторой части — и с лесными промыслами. Тем более примечательны частые указания исследователей на то, что гай-нинцы продолжали «кочевать», переселяясь на летние месяцы со всем скарбом «в вежи», которые строили у себя на усадьбе, близ пахотных участков и сенокоса (Попов, 1813, стр. 5—6). Черты, свойственные юго-восточным башкирам, обнаруживаются у гай­нинцев в материальной культуре, свадебных обрядах, обычаях платить калым за невесту, готовить ей в ответ на калым прида­ное и т. д.

Древнюю родину «в Булгарской области» предки гайнинцев покинули, по их собственным сказаниям, «на исходе XII столе­тия». Направившись на восток, они «поселились в Уральских горах и расселились по всем местам» (Попов, 1813, стр. 2). Дата, обозначенная в предании, не означает, что племя гайна «на исходе XII столетия» уже расселилась на Тулве. В Прикамье башкиры проникли позже, в XIII—XIV вв. Однако движение древних баш­кир с Бугульминской возвышенности на восток, на Южный Урал и в Приуралье в конце XII—начале XIII в. действительно имело место. В общем потоке находились и гайнинцы. Сообщение гай-нинских сказаний о поселении их предков «в Уральских горах» относится к древним башкирам в целом или к некоторым гайнин-ским группам. В XVIII—XIX вв. собственно гайнинцев на Урале не было. Они на каком-то этапе движения отделились от общего потока и направились на север. Но часть гайнинцев осталась в Приуралье и до начала массовой миграции на север новых волн кочевников в эпоху монгольских завоеваний кочевала в районе верховьев Демы. В XVIII—XIX вв. там еще сохранялась группа тайнинских деревень (см. карту 13). В настоящее время жители этих деревень относят себя к демским башкирам или к татарам, но в названиях деревень древний этноним сохранился: Гайна-Ямак, Танукай-Гайна, Малая Гайна, Гайна. Там же в южной Башкирии есть речка Гайна (Гдйнэ-йылга).

В северную Башкирию тайнинские башкиры двигались вверх по течению Быстрого Таныпа, в низовьях которого, по обоим берегам Белой, они некоторое время пребывали. С этим периодом их истории связано еще одно название гайнинцев — адтанып ^нижние таныпцы'. Последний этап переселения гайнинцев на север был связан с общим движением на северо-восток катайских групп и наплывом в юго-западную Башкирию кыпчаков в XIII—

XIV вв. Это время характеризуется новым проникновением в гай-нинскую среду кочевнических групп и кыпчакизацией всего пле­мени, о чем свидетельствует присутствие кыпчакских тамг у гай-нинцев (табл. 3).

Племя танып включает два собственно таныпских рода (табл. 3), а также прежде самостоятельные роды казанчи и кай-пан, объединившиеся в составе таныпцев позже, в кыпчакскпй период, в процессе движения последних в лесной север. В преда­ниях собственно таныпских родов четко обозначаются два сюжета. В первом развивается тема прихода предков с «Мензелинскнх сторон» в поисках охотничьих угодий, когда на «старых землях» стало «много народа и очень тесно» ²³. Эти сказания имеют реаль­ную основу; иначе трудно было бы объяснить присутствие в со­ставе юго-восточных башкир (рода сэнкем-кыпчак) родового под­разделения танып, а также деревни с таким же названием в до­лине Нугуша в составе тамьянцев. Таныпцы могли углубиться на север, судя по этнонимии, лишь после смешения булгаро-угорских племен с башкирскими кочевниками, т. е. около конца' XII—на­чала XIII в. и позже. Некоторые таныпские группы, как видим, остались на юге, смешавшись с кыпчаками и тамьянцами.

Тайнинские башкиры таныпцев, в отличие от других соседей, считают родственниками. «Таныпцы наши родственники, — рас­сказывается в предании. — Предки гайыинцев пришли на Танып в поисках родичей — таныпцев, с которыми хотели жить вместе» ²⁴. Второе название гайнинцев — астанып — подтверждает старые таныпско-гайнинские связи. В структуре таныпских тамг, хотя и преобладают кыпчакские, но значительным является удельный вес, как и у гайнинцев, юрматынских тамг (табл. 3; табл. 4, № 8). Все это дает основание считать, что этническая основа таныпцев происходила из той же булгаро-угорской среды, из которой вышли гайнинцы.

Вторая тема в этноисторических сказаниях таныпских баш­кир отражает смешение их предков с местным, аборигенным на­селением. Вот одно из характерных преданий, записанное среди уфа-таныпцев, т. е. на восточной окраине таныпского расселения: «Мы потомки настоящих марийцев [ысын мари ?аты\. Мы народ, который, оставив марийские обычаи, перешел в мусульманскую веру... Деды и прадеды наши поклонялись змеям; у многих были бляхи с изображением змей. Бляхи [врфиэ или врфиэ тэцгосе] пришивались к материи, и наши женщины носили их на груди

²³ Полевые записи 1959 г., тетрадь 1, стр. 39.

²⁴ Полевые записи 1965 г., стр. 114.

или на лбу. Когда здесь много стало народа, старики пошли к ма­рийскому царю [мари батшакы], который в то время жил за Ура­лом, где сейчас Свердловск или Челябинск. Марийский царь ска­зал нашим дедам: «Моя вера неправильная; ваша вера находится в Истамбуле, идите туда». Старики ходили в Истамбул, и мы стали мусульманами» ²⁵. Выше мы упоминали, что башкиры ма­рийцами (сирмеш ^?черемис') называли не только собственно ма­рийцев, но и вообще финно-угорское население. Такие детали предания, как посещение «марийского царя» за Уралом, культ змеи, говорят о том, что и в данном случае речь идет об отраже­нии в историческом фольклоре этнического взаимодействия и ассимиляции башкирами древнего (скорее всего угорского) насе­ления среднего и верхнего течения Таныпа.

Взаимодействие таныпских башкир с местными финно-угор­скими племенами было значительным по масштабам. Речь по­этому может идти не только об ассимиляции в- составе башкир той или иной группы аборигенов, а о новом направлении развития этнических процессов в северо-западной Башкирии уже в началь­ный период башкирской миграции в эти районы. Другими сло­вами, происходила языковая и культурная ассимиляция местного населения, которое в свою очередь оставило память о себе в со­временном физическом облике северо-западных башкир и в не­которых чертах их культуры и быта. Процессы эти шли мед­ленно. Еще 20 лет назад кудейские старики в низовьях р. Уфы помнили рассказы дедов и отцов своих о том, что у таныпских башкир «две религии» и поэтому они праздновали как «башкир­ские» (т. е. мусульманские), так и свои, языческие праздники²⁶.

Племя ун в древнюю группу северо-западных башкир мы включили, ориентируясь главным образом на анализ этнонима и некоторых преданий. В них рассказывается, что уннарцы, в от­личие от соседних племен, «настоящие башкиры» (ысын баш-корттар), что предки их кочевали у моря (?), затем переселились «к Оренбургу», откуда были вынуждены в поисках нетронутых охотничьих угодий переселиться на Белую, а позже уйти дальше на север, в глухие и богатые животными и пушниной леса²⁷.

Основа ун, кроме данного случая, встречается у башкир в на­звании кыпчакского рода суун, бишульского рода бишул (бишаул)-унгар, а также в названиях родовых подразделений ун,

²⁵ Полевые записи 1956 г., стр. 14—15. Различные варианты предания
распространены от правобережья р. Уфы до Камы.

²⁶ Полевые записи 1953 г., стр. 157.

²⁷ Полевые записи 1965 г., стр. 9.

ундар у юго-восточных племен усерган, тангаур и бурзян. Один из родов племени ун называется так же, как упомянутый кып-чакский род: су-ун. В то же время этноисторические связи между племенем ун и кыпчакским родом суун по нашим материалам не прослеживаются. Нет аналогий и в тамгах: уннарская тамга спе­цифична и другим племенам не свойственна (табл. 4, № 7). С би-шул-унгарцами такие связи были. Племя ун до передвижения на север расселялось в долине р. Белой. Здесь уннарцы были сосе­дями западнотабынской группы племен в центральной Башкирии, и это соседство окончательно нарушено было лишь с постройкой г. Уфы в XVI в. Часть уннарцев осталась в бельской долине, где и сейчас имеются топонимы, включающие элемент ун (д. Суун-Чишма и др.). М". Уметбаев, касаясь происхождения прибель-ских башкир, в частности бишул-унгарцев, упоминает, что осед­лые башкиры называли их гуннскими башкирами (гун~башкорт), имея в виду якобы их кочевнические традиции (Уметбаев, 1897, стр. 34). В исторической науке довольно прочно утвердилось мнение, что гунны представляли собой конгломерат племен с обя­зательным присутствием в нем тюркского компонента. В состав гуннов входили уйгуры — тюркоязычное объединение племен, ко­торое в источниках именовалось он-уйгур (уйгуры из десяти пле­мен). Так называли «тех [из уйгуров], которые [обитали] по те­чениям десяти рек» в долине Орхона (Рашид ад-дин, 1952, I, стр. 146). Он-уйгуры соседними народами назывались он или онлар. Род ондар входит в состав Хемчикского хошуна тувинцев (Потапов, 1969, стр. 48). Легко заметить, что в тувинском этно­ниме имеет место закономерный для тувинского и башкирского языков переход аффикса мн. ч. лар>дар (онлар>ондар; ср. бай-лар > байдар). В. В. Радлов считал, что он-уйгуры (он-огуры) составляли ядро хуннского государства и, более того, был скло­нен происхождение самого этнонима гунн объяснять из названия он-уйгуров (Радлов, 1893а, стр. 126—129). Башкирский этноним ун, судя по нашим историко-этнографическим данным, может восходить к гуннской эпохе, к племенной конфедерации он-уйгу­ров. Особенно заманчиво в этом же аспекте рассматривать этно­ним унгар: он-уйгур — он-огур — онгар (унгар). Тувинский эт­ноним ондар также связывается с участием он-уйгуров (ондар-уйгуров) в этногенезе тувинского народа (Кызласов, 1969, стр. 82).

В целом имеющиеся сведения о племени — этноним ун и па­раллели ему в древнетюркской и тувинской этнонимии; предания о миграции с юга «со стороны моря»; история передвижения уннарцев в Башкирии с юга (из Оренбургских степей) на север

(на Белую и Танып); распространенность этнонимов с основой у и в центральной и южной Башкирии; оригинальность и устой­чивое сохранение уннарских тамг (табл.2, № 7), имеющих прото­типы в тюркских тамгах, в том числе в орхоно-енисейских буквен­ных знаках, дают возможность считать, что предки уннарцев входили в состав раннебашкирской миграции и оторвались от древ-небашкирских племен лишь в эпоху общих передвижений с При-уралья на север и восток в XIII—XIV вв. В историческом аспекте они, вероятно, были участниками еще гуннских походов на за­пад — на Сырдарью и Северный Кавказ. В составе гуннов они были наследниками он-уйгуров, роль которых в формировании некоторых других башкирских племен (мин, аи) прослеживается довольно отчетливо. Реликтами этой эпохи являются названия родовых подразделений хун, хуна, хундар, зафиксированные в составе ряда юго-восточных башкирских племен.

Племена балыксы, дуваней₇ уран, таз. Историче­ские сказания племени балыксы связывают происхождение пред­ков с районами Алтая и Южной Сибири. Указывается даже мест­ность, откуда пришли балыкчинцы — Кэнгэн (Кэнгэн), которая, по их представлениям, находится в районе Томска. Сначала предки балыкчинцев пришли на Яик, затем долго кочевали «в Белебеевских краях, на катайских землях», откуда по Таныпу двинулись на север и остались в лесах долины Тюя, где «было много животных и диких пчел». Далее идет любопытная деталь: на Тюе в то время жили «два черемиса-мусульманина» — Кеби и Юрми, которые оставили свои имена двум крупным башкирским селам: Кубияз и Юрмиаз²⁸. «Черемисами-мусульманами» могли быть в XIII—XIV вв. лишь юрмийцы и предки кубоу-минцев (куби-мин), оторвавшиеся от древних башкир и переселившиеся подобно гайнинцам и таныпцам на север.

Народная этимология этнонима балыксы — «рыболов» (от балык ^?рыба') или «занимающийся сбором меда (от бал *мед'). Народные этимологические пояснения, как обычно, сопровожда­ются рассказами об уплате предками ясака хану (ногайскому, ка­занскому) рыбой или медом (у суннарсы — пушниной, у кошсы — соколами и беркутами). Фольклористом М. X. Мингажетдиновым на основе анализа сказочных сюжетов предложена интересная гипотеза о происхождении этнонима балыксы из древних тотеми­стических культов: согласно его концепции, балыксы имеет зна­чение «родившийся от рыбы» (1971, стр. 303). Однако гипотеза

²⁸ Научный архив БФАН СССР, ф. 3, оп. 12, д. 451, стр. 416-417; Полевые записи 1953 г., стр. 386; 1965 г., стр. 18.

эта будет иметь значение, если появится возможность подкре­пить ее общетюркским материалом, так как этноним известен да­леко за пределами Башкирии. Он зарегистрирован в формах ба­лык или балыкчи у казахов Старшего Жуза (Гродеков, 1889, стр. 7), в той же. транскрипции балыкчи — у киргизов племени саруу (Абрамзон, 1960, стр. 67), в форме балыксылар (balbq-cblar)—у туркмен-йомудов (Толстов, 1935, стр. 8), балыкчы — у тувинцев (Потапов, 1969, стр. 47). В большинстве случаев (у башкир, казахов, киргизов) рыболовство в хозяйстве не имело существенного значения или вообще отсутствовало. Также нет описания рудиментов древних представлений, связанных с куль­том рыбы. Эти обстоятельства заставляют отказаться от выска­занного нами под влиянием народной этимологии мнения (см. Ку-зеев, 1957, стр. 69) о связи данного этнонима с хозяйственными занятиями древних башкир.

В древних тюркских текстах VIII в. слово baliq, baluq упо­требляется в значении *город'; производное слово baluqdagy пере­водится как ^жители городов' (Малов, 1951, стр. 368). Согласно, М. Кашгари, балщ означает «город [шазрар] на языке тюрков и уйгуров периода язычества» (Кашгари, 1960, стр. 360). В Семи­речье долгое время сохраняются названия кара-китайских, а до этого уйгурских городов: Бешбалык, Джамбалык и др. (Бартольд, 1965, стр. 362). Указанные аналогии и распространенность назва­ния балыкчи в среде кочевников (тувинцы, казахи, киргизы, туркмены, башкиры) говорят о древнетюркском происхождении этнонима, окончательно сформировавшегося, вероятно, в этниче­ской среде найманов — кара-китаев. Аналогично тому, как иран­ское сочетание наукерде означало «жителей новых городов», тюркское балыксы, балыкчи подразумевало первоначально жите­лей оседлых поселений или кочевников периферии древних горо­дов. Здесь напрашивается небольшой сравнительный экскурс в связи с установленным выше значением этнонима ирэкте или ирэктелэр—«несущие службу в крепости» или «обязанные обо­ронять крепость или кремль». Валыксы, балыксылар могли со­ставлять кочевническую (варварскую) периферию древних (на­пример, семиречинских) городов, обязанных на каких-то условиях защищать эти города. Если такое сопоставление правомерно, то из него следует еще одно заключение: тюркская традиция образо­вания новых названий и этнонимов (например, в соответствии с функциональной ролью данной группы в системе существую­щих сОДиалыю-политических отношений) была чрезвычайно устойчивой, так как этноним ирэкте возник на башкирской почве не ранее рубежа XV—XVI вв.

Балыкчинцы в Приуралье и на современную территорию их расселения проникли, двигаясь в общей волне катайских родо-племенных групп. Вывод этот опирается не только на идею про­исхождения этнонима балыксы в древнетюркской среде и прямые указания балыкчинских исторических сказаний на пребывание их предков в районе Бугульминской возвышенности «на земле ка-таев». Здесь имеют существенное значение еще два факта. Балык-чинская тамга (табл. 3; табл. 4, № 9), оригинальная в вариациях, в основе является видоизменением древней катайской тамги балга: '" i it^i &f\ ^r^\ или ее удвоением и утроением. Второе, еще более важное обстоятельство заключается в особен­ностях говора башкир Аскинского района, население которого в основном составляют балыкчинцы. В разговорном языке аскин-ских башкир присутствуют те же специфические фонетические комплексы согласных, которые диалектологи отмечают у запад­ных катайцев на Инзере с переходом этих особенностей на говор части западнотабынских родов. Само собой разумеется, что эти показатели подразумевают этническую и территориальную бли­зость и даже родство в прошлом этих групп.

В целом история расселения балыкчинцев в Башкирии в свете приведенных данных выглядит следующим образом. В XIII— XIV вв. балыкчинцы обитали в составе катайской родо-племенной группы в районе бассейна р. Ик, занимаясь здесь охотой и ско­товодством. Когда в процессе дальнейшей миграции катайские роды раскололись на западную и восточную ветви, балыкчинцы, будучи этнически более близкими к западным родам, направи­лись, тем не менее, на север, где остались в тюйской долине. Здесь они, по их собственным преданиям, сильно смешались с местным или несколько ранее мигрировавшим сюда населением, которое они называют «черемисами-мусульманами», «марийцами» или «мишарями». Под этой терминологией подразумеваются раз­личные этнические образования — местные финно-угорские пле­мена, древние башкиры булгаро-угорского происхождения (юрми), собственно марийцы и мишари, появившиеся здесь с XVI в. Не­смотря на смешение, балыкчинцы через столетия своей истории пронесли и сохранили отчетливые черты степной по происхожде­нию культуры, а также разговорный язык с диалектными особен­ностями, которые, на наш взг