Древняя океаническая технология 5 страница
Теория внешнего культурного влияния подкрепляется в одном из «мифов Творения» острова Пасхи. Там говорится о Великом царстве, некогда процветавшем среди Тихого океана. По преданию, «там была большая страна», Хива, «Страна храмов», с превосходными дорогами, высокими каменными вратами, циклопическими зданиями, широкими церемониальными площадями и многочисленным населением. В этой «земле изобилия» завидным был уровень сельского хозяйства, но «летом бывало так жарко, что растения засыхали под палящими лучами солнца».
В главной провинции страны — Мара Ренга — правил Хаумака. Однажды утром он проснулся от кошмара, воспоминания о котором были еще свежи в его памяти. Бог Макемаке с головой птицы явился вождю во сне и заговорил с ним. Выполняя его распоряжение, Хаумака немедленно снарядил экспедицию из шести человек. Ира, Куукуу, Му-мона, Паренга, Рингаринга и Уре отплыли на корабле «Ораорангару», «Спасенный от бурь», в далекое путешествие. Спустя много недель они открыли маленький остров Мотунуи у юго-западного побережья более крупной суши. Проплыв вдоль северного берега острова, они нашли бухту, о которой говорилось в сне Хаумаки. Их целью была подготовка новой земли, названной Мата-ките-ра-ни, к прибытию поселенцев из Хивы.
Поселенцев возглавлял Хоту Матуа, «Плодородный отец», потомок Ронго, «Звучащего», названного в честь рога из витой раковины, белокожего, рыжеволосого божества, считавшегося предком царских родов по всей Полинезии. По версии мифа, рассказанной Артуро Теао с острова Пасхи, Хоту Матуа собрал свою семью и 300 соратников в Мараэ-тоэ-хау, «похоронной бухте», откуда они отправились в плавание на двух огромных каноэ, каждое в милю длиной. Преувеличения в легенде были призваны создать впечатление об огромных судах колонистов, достаточно вместительных для перевозки 150 пассажиров вместе с провизией, грузом и запасом воды.
После четырехмесячного плавания мореходы причалили к берегу в том месте, которое видел во сне Хау-мака, Хоту Матуа назвал его бухтой Анакена в честь августа, месяца их прибытия. Его соратники разгрузили все необходимое для поселения, включая семена деревьев и растений, а также библиотеку из 67 обернутых тканью деревянных табличек с текстами по генеалогии, истории, религии, сельскому хозяйству, медицине и астрономии. Но самым ценным, что они привезли, был те-пито-те-ура, «Пуп света», священный камень из Хивы. Продолговатый сфероид, сплюснутый шар из плотной вулканической породы, преимущественно местами близкого к черному серого цвета, был отшлифован человеческими руками. На вид в нем нет ничего необычного, камень длиной 75, толщиной 45 см, окружностью в 2,53 м до сих пор можно видеть у большой аху в бухте Лаперуза на северном побережье. Камень пользовался таким почтением, что Хоту Матуа переименовал Ма-таките-ра-ни в «Пуп Земли», Те-пито-те-хенуа.
Вскоре он понял, что другой ценный предмет был забыт — статуя Таута, его коллеги и великого вождя, арике. Двум подчиненным приказали «вернуться в Хиву, нашу родину» и привезти оттуда моаи. Путешествие было долгим, но странным образом с мореплавателями ничего не случилось: «В море не было волн больших или малых, и ветра тоже не было». На самом деле это было затишье перед бурей.
Они причалили у берега Мареа Ренга, где нашли забытую статую Тауто, по-прежнему стоявшую у края Ма-раэ-тоэ-хау, как и говорил Хоту Матуа. Но когда начали демонтировать ее, бог землетрясений нанес удар и огромные территории погрузились в море. Как гласит легенда острова Пасхи, «Уоке поднял землю своим рычагом, воды восстали, и большая страна стала маленькой». По словам Артуро Теао, «бушевали волны, дули ветры, ниспровергался ливень, гремел гром, на землю падали метеориты». В лихорадочной попытке спастись от катастрофы, прибывшие уронили статую, которая раскололась на несколько частей. Мореходы забрали голову и отплыли от обреченной Хивы на каноэ, как это видел Хаумака в своем пророческом кошмаре: «Царь увидел, как суша погрузилась в море. Погибли все — женщины, мужчины, дети и старики. Земля затонула».
Спустя несколько недель, изможденные, они прибыли в Рапа Нуи, где их немедленно препроводили к царю. Сначала Хоту Матуа был очень обрадован, когда увидел их. «Добро пожаловать из Хивы, — воскликнул он, — добро пожаловать из страны изобильной пищи и жирных губ!» Последняя ремарка демонстрировала его добродушное настроение, так как была метафорой сытости и благополучия. Впрочем, настроение царя быстро изменилось, когда мореходы рассказали ему о случившемся и представили остатки статуи, которую им было приказано забрать. Вскоре после этого разведчики, обнаружившие Рапа Нуи и подготовившие остров к заселению (Ира, Куукуу, Му-Мона, Паренга, Рингаринга и Уре), обратились к Хоту Матуа с просьбой вернуться домой, но безутешный царь отказал им.
В последующие годы Хоту Матуа превратил остров Пасхи в одинокий форпост цивилизации, последнее воспоминание о затонувшей Хиве. На острове процветало сельское хозяйство, старый солнечный культ был возрожден, повсюду создавались произведения наскальной живописи. Впечатляющие каменные стены, высокие башни и огромные платформы с гигантскими статуями украшали Рапа Нуи. Для сохранения литературного наследия островитяне проводили ежегодное празднество, когда знатоки ронго-ронго цитировали по памяти большие фрагменты письменных табличек в присутствии царя и его свиты. Лучшие декламаторы получали богатую награду и бесплатную еду, но даже малейшая ошибка влекла за собой наказание, которое налагалось не на учеников, отправлявшихся на повторный курс обучения, а на их учителей. По всей видимости, древняя письменность Хивы играла особую роль и, вероятно, считалась священной.
Другая важная церемония происходила ежегодно в канун весеннего равноденствия, когда добровольцы собирались на юго-западном побережье для участия в особом состязании. Они проплывали дистанцию в одну милю по бурным, кишащим акулами водам, отделявшим Те-пито-те-хенуа от ближайшего островка Мото-Нуи. Там они должны были найти яйцо морской птицы, поместить его в специальную емкость, прикрепленную ко лбу пловца, и вернуться обратно. Первый, кто справлялся с этой сложной задачей, становился самой почетной персоной на один год. Его личность считалась такой святыней, что он должен был уединиться в пещере на четыре месяца, не умываясь и не поддерживая никаких связей с внешним миром, включая свою жену. До следующей весны все его желания бесплатно удовлетворялись благодарными соотечественниками. Даже после окончания срока привилегий к нему до конца жизни относились с благоговением и отдавали особые почести на похоронах. Его победа была венцом мистерий Маке-маке, культа человека-птицы из древней Хивы.
Здесь след тоже ведет в Лемурию. Хива — полинезийская версия цивилизации Му, от весьма высокой культуры и солнечного культа до характера катастрофы и даже падения метеоритов. Одного из шести мореходов из Хивы, которые открыли Рапа Нуи, звали Му-Мона, потомок одного из двух «длинноухих» аристократов, переживших резню, был известен под именем Атаму. Эти лингвистические осколки свидетельствуют о лемурийском происхождении цивилизации острова Пасхи, как и ее самого священного места. Хотя в большинстве ссылок на остров Пасхи маленький прибрежный островок называется Моту-Нуи, на чилийской правительственной карте 1918 г. (№ 68) и на карте британского адмиралтейства (.№ 1386), выпущенной Департаментом гидрографических исследований США, стоит название Муту-Нуи, «остров Муту», то самое, которое было известно аборигенам Новой Зеландии. Маори чтили память Муту, который, как и Кон-Тики Виракоча, основатель цивилизации инков, был лишен одного пальца на руке. И Муту, и Кон-Тики Виракочу считали единственными выжившими после ужасного потопа, что только укрепляет гипотетическую связь между ними.
После многих лет успешного правления старый Хоту Матуа совершил одинокое восхождение на вершину Рано Као — вулкана на юго-западной оконечности Те-пито-те-хенуа. Его смерть описал оксфордский ученый, основатель новозеландского Кентерберийского университета в Крайстчерче Джон Макмиллан Браун: «Обратившись лицом к западу, он воззвал к духам, парившим над затонувшей прародиной, и стал ждать, пока не запоют петухи; с первым криком петуха он испустил дух».
Не вызывает сомнений, что легенда о Хоту Матуа принадлежит к числу наиболее очевидных упоминаний о Лемурии. Он был высокопоставленным членом клана Миру, известного как Милу на Гавайях и Таити, там давший ему свое имя отец-основатель «правил подводным царством, где обитали души усопших». «Царство Милу, о котором часто упоминается в гавайских и таитянских преданиях, находилось на Западе», — утверждает специалист по полинезийской мифологии Йоханнес К. Андерсен. В Полинезии его называли Хивой, истории о рыжеволосых, светлокожих пришельцах, спасшихся после Великого Потопа, были широко распространены. По всем описаниям, царства Милу, Хива и My отличались жарким климатом, что подразумевает их расположение вблизи экватора.
В некоторых преданиях острова Пасхи говорится, что Хоту Матуа прибыл с востока, с острова Салья-и-Гомеш, ранее известного как Моту-Мотира-Хива, «остров поблизости от Хивы». Но колонизаторам не понадобилось бы четыре месяца, чтобы проплыть 300 миль от Салья-и-Гомеш до Рапа Нуи. В мифе о Хоту Матуа особо подчеркивается, что в последний день своей жизни он обратил лицо к западу, в направлении затонувшей родины. Он назвал место своей высадки в Анакене в честь августа; сезон июля — августа лучше всего подходит для плавания от западной Полинезии к острову Пасхи. Это не означает, что лемурийских территорий в виде островных цепей или архипелагов не было к востоку от Рапа Нуи. Остров Салья-и-Гомеш действительно мог находиться поблизости от Хивы, ее восточной оконечности. Но континент My первоначально занимал большую часть Тихого океана от Южной Америки до Японии. Родина Хоту Матуа находилась в дальней западной провинции этой некогда огромной державы.
Его родной город в Хиве назывался Мара Ренга, «Священное место Ренга». В полинезийских легендах Ренга, или Рейнг, отмечает знаток мифологии Ян Кнапперт, было подводным царством мертвых, где правил бог-хранитель Лиму, обитавший в затонувшем дворце. Слово Ренга означало «загробную жизнь», точно так, как римская Лемурия происходит от лемуров, призраков усопших. Сравнение этих мифов четко указывает на лему-рийское происхождение Хоту Матуа.
Свидетельства успешного переноса лемурийского солнечного культа на остров Пасхи зашифрованы в некоторых самых важных топонимах, в частности, названиях трех вулканов — Рано Ра раку, Рано Арои и Рано Као. Самым древним известным названием острова Пасхи было Матаките-ра-ни, «Обитель Солнечного Бога». Название Рапа Нуи означает «Великая земля Солнечного Бога». Слово раа на острове Пасхи означало «Солнце» и «клан», что указывает на связь между Солнцем и божественным происхождением, как в царских династиях долины Нила. Префикс «Ра» встречается в царских именах многих египетских фараонов, этому обычаю следовало большинство правителей острова Пасхи, включая Та-Ра-Тахи, Ра-Ни, И-Ра, Матаките-ра-ни и Ра-па-Ре-на. Явная ассоциация с египетским солнечным богом Ра не вызывает сомнения, она безусловна в составных именах — Атум-Ра или Ра-Хорахти в древнем Египте и Ра-Но-Арои или Ра-Ра-Иахопа на острове Пасхи. Египетские богини Ре-Ненет и Ре-Н пет соответствуют богиням Ава-Ре-иупа и У-Ре-ти'оти'о на острове Пасхи. Другим почитаемым солнечным божеством был Ранги-Tea, культ которого существовал и за 4000 миль, на другой стороне Тихого океана.
Первые платформы аху на острове Пасхи имели точные солнечные направления, их строители были астрономами и архитекторами, не уступавшими мастерам Древнего Египта, где многие священные сооружения, в частности, храмовый комплекс Карнака, были ориентированы на важные позиции ежегодного солнечного цикла. Платформа, например, на Винапу, установлена по азимуту на восход или закат солнца в дни солнцестояний и равноденствий.
Солнце было известно как Ра по всему Тихому океану. В мифах Древнего Египта и островов Чатем говорится о солнечной ладье, которая в Тихом океане называется Уака-Ра. Восход и закат на Маршалловых островах — pa-лик и pa-ток, легендарные отцы-основатели Фиджи построили свою первую деревню у побережья Ра, прибыв со стороны восходящего солнца. У маори из Новой Зеландии Красное Солнце называлось Ра-Ура, «Великий сын Солнца» носил имя Тама-Нуи-Те-Ра. На островах Кука Солнечного бога звали Ра-Ра, на Таити это слово означало Солнце. В популярном полинезийском мифе «Мауи крадет Солнце» герой обращается к своим братьям: «Давайте свяжем Ра!»
Как и аналогии, которые привели некоторых исследователей к выводу о южноамериканском культурном влиянии в Восточно-Тихоокеанском регионе, параллели с династическим Египтом позволяют предположить наличие связи с островом Пасхи. Но, как и в предыдущем случае, поверхностные черты сходства, скорее всего, указывают, что обе цивилизации, разделенные огромным расстоянием, независимо друг от друга познали культурное влияние из общего внешнего источника. Этот вывод повторяется при сравнении с другим регионом — Древней Индией. Здесь высокая культура, называемая хараппской или культурой Мохенджо-Даро, возникла в плодородной долине Инда около 5000 лет назад, почти одновременно с началом цивилизации в Месопотамии и долине Нила.
Древние индийцы пользовались стандартной системой мер и весов при сооружении городов с большими общественными купальнями, современным водопроводом и сложным городским планированием. Их главный порт Лотал принимал грузовые суда, следовавшие по маршрутам огромной торговой сети, уходящей далеко за пределы Индийского океана. Археологам удалось определить 14 городских центров, которые не были рыхлым конгломератом городов-государств, но скорее частью единой политической культуры.
Примерно в 1700 г. до н. э. цивилизация долины Инда была растоптана копытами боевых коней арийских завоевателей с севера. Задолго до этого в Мохенджо-Даро зародилась письменность, не поддававшаяся переводу с тех пор, как ее образцы были обнаружены в конце XIX века. Однако в 1932 г. венгерский языковед Гильом де Хевеси сделал доклад в парижской Академии изящной словесности, где, в частности, сказал о связи между письменностью долины Инда и острова Пасхи. Он обнаружил 174 идентичных, или практически идентичных, символа из 745 (на основе 226 знаков из долины Инда и 519 — с острова Пасхи; последних было взято больше, чтобы увеличить количество вариантов). Его сравнительное исследование показало, что «и в том, и в другом языке применялась одинаковая система дополнительных элементов. Очевидно, это также серьезное визуальное доказательство сходства между образцами письменности».
Письменность ронго-ронго, как и долины Инда, — силлабическая, не-алфавитная, с примесью идеограмм, рисованных изображений. В обеих присутствует boust-rophedon («как пашет бык»), чередование строк, написанных в противоположных направлениях. Известный немецкий антрополог Эрве Эйне-Гельдрен отметил «две соседние строки, где символы перевернуты относительно друг друга — расположение, которое мне до сих пор приходилось видеть лишь в Хараппе и на острове Пасхи. Таким образом, в контексте расположения строк черты сходства между двумя системами письменности еще более велики, чем полагал де Хевеси». Большинство коллег де Хевеси согласны с его выводом, что такое количество совпадений «не может быть случайным». Выдающийся ассиролог Стивен Г. Ленгдон подтвердил сравнительный анализ де Хевеси и назвал его результаты «поистине замечательными». Сорок лет спустя Билл Беллинджер, много писавший о сооружениях Нан Мадола в 1970-х годах, пришел к выводу, что «количество идентичных символов слишком велико для простого совпадения. Посмотрите на аналогии между двумя системами письменности. Если это чистое совпадение, оно просто невероятно!»
Сравнение древних индийских иероглифов Мохенджо-Даро (колонки А) и письменности ронго-ронго с острова Пасхи (колонки В) демонстрирует их неопровержимое сходство. Обе культуры, независимо друг от друга, получили лемурийскую письменность из тихоокеанской Прародины, где впервые было начертано письменное слово.
Но такие параллели оказались весьма проблематичными. Первый расцвет культуры в долине Инда продолжался с начала III тысячелетия до н. э. до начала XVII века до н. э. Археологи считают, что Хоту Матуа высадился на Рапа Нуи где-то в первой половине V века н. э. Цивилизация долины Инда прекратила существование за две с лишним тысячи лет до его появления, поэтому гипотеза о переселенцах, проплывших от Индийского субконтинента через огромный Тихий океан до крошечного острова на другом краю света, безосновательна. Жители острова Пасхи тоже не могли принести письменность ронго-ронго в Индию около 450 г. н. а, древний местный язык пребывал в забвении уже более 2000 лет. Временной разрыв между цивилизацией Мохенд-жо-Даро и культурой острова Пасхи усугубляется разделяющим их расстоянием в 13 000 миль. Эти огромные расхождения резко контрастируют с неопровержимой связью между письменностью ронго-ронго и письменным языком долины Инда.
Некоторых ученых, глубоко убежденных, что в древности люди не отваживались уходить далеко от дома, особенно уязвляет предположение о трансокеанских контактах между двумя, на первый взгляд, непохожими культурами, на что указывает сравнение образцов письменности, разделенных во времени и пространстве. В 1930-е годы, когда де Хевеси сообщил о своих открытиях, многие его коллеги, по крайней мере, были готовы признать возможность морских контактов между отдаленными народами. Ныне в американской археологии возобладала противоположная точка зрения, «отступников» подвергают остракизму, лишают возможности преподавать и даже изгоняют из профессии (доказательства см. в книгах Майкла Кремо «Запрещенный археолог», Гуннара Томпсона «Открытие Америки: подлинная история»). Гонители обычно избегают аргументации по существу; они с порога отметают все свидетельства и предпочитают дискредитировать профессионализм своих оппонентов до тех пор, пока «еретики» не утрачивают репутацию в академических кругах и среди общественности.
Инициатором процесса дискредитации де Хевеси был всемирно известный этнолог Атьфред Метро, чьи работы по острову Пасхи и Полинезии по-прежнему пользуются авторитетом среди ученых традиционного направления. В 1938 г. он обвинил де Хевеси в изменении, фальсификации обоих образцов письменности, то есть умышленном подлоге. По его утверждению, на самом деле между ними не было значительного сходства. Более того, любые поверхностные черты этого были случайными; точно такие можно найти при сравнении двух любых письменных языков.
Между ронго-ронго и письменностью долины Инда не было другой связи, помимо «той, которая автоматически проводится между двумя пиктограммами, где бы они ни появлялись, — отмечал Метро. — Я сравнил образцы, выбранные господином де Хевеси, с оригиналами фотографий текста на печатях Мохенджо-Даро, подготовленными Г. Хантером. К моему удивлению, оказалось, что у господина де Хевеси недостает аккуратности, необходимой для такой работы. Он позволил себе недопустимо вольное обращение с символами. При восстановлении первоначальных размеров и очертаний якобы идентичные символы в его перечне утратили всякое сходство друг с другом. Большинство символов подверглось подобным манипуляциям. Если устранить эти неточности, черты сходства между письменностью Мо-хенджо-Даро и «языком» острова Пасхи становятся чрезвычайно немногочисленными и сводятся к геометрическим символам».
«Ни один человек, называющий себя профессиональным исследователем, не может серьезно относиться к подобным результатам, любую дальнейшую дискуссию на данную тему следует рассматривать «как обмен мнениями между неквалифицированными любителями», — резюмировал этнолог.
В XXI веке таких плохо завуалированных угроз бывает достаточно, чтобы отпугнуть любого члена научного сообщества от поддержки «еретических» взглядов. Но в 1930-е годы не все боялись официального осуждения начинающих ученых, некоторые очень видные антропологи встали на защиту де Хевеси. Первым среди них был Г.Р. Хантер, на которого ссылался Метро. В открытом письме, адресованном де Хевеси, он заявил:
«Я с большим удивлением, если не сказать, отвращением, прочитал критическое выступление Метро в Ваш адрес в выпуске Anthropos за февраль-апрель 1938 г. Помимо всего прочего, он обвиняет Вас в «манипулировании» определенными символами из долины Инда в Ваших собственных целях. Поскольку большинство этих символов представлено в моей статье о письменности долины Инда, я взял на себя труд внимательно просмотреть их список, представленный Вами. В итоге обнаружил, что во всех случаях, без исключения, Вы воспроизвели их со скрупулезной, замечательной точностью. Боюсь, месье Метро даже не позаботился изучить мою работу, из которой Вы скопировали символы, а также мою статью в Journal of the Royal Asiatic Society за апрель 1932 г. (стр. 494–503), и это несмотря на то, что он ссылается на нее в сноске № 4 на стр. 222 собственной статьи!»
«Необоснованное утверждение Метро о фальсификации символов основано исключительно на его собственном нежелании с достаточной аккуратностью ознакомиться с источниками, — считал Эйне-Гельдерн, — вынужден сказать, что это самая бесцеремонная клевета на ученого, с которой мне когда-либо доводилось сталкиваться. Впрочем, у меня нет ни малейшего сомнения, что после более тщательного знакомства с источниками месье Метро первым признает несправедливость своих обвинений и принесет господину де Хевеси публичные извинения, которых тот вполне заслуживает».
К сожалению, уверенность Эйне-Гельдерна в честности своего коллеги-скептика оказалась необоснованной. Метро так и не пересмотрел свои несправедливые утверждения, поскольку они предназначались исключительно для дискредитации де Хевеси и официального запрета на исследования в области межконтинентальных контактов в далеком прошлом. Здесь Метро удалось добиться выдающихся успехов. В политкорректных археологических кругах о де Хевеси мимолетно упоминают как об эксцентричном чудаке, чье безответственное сравнение письменности острова Пасхи и Мохенджо-Даро было разоблачено еще до Второй мировой войны. Хотя на самом деле Метро ничего не разоблачил и показал себя небрежным автором, чья критика страдает изъянами, его тяжкие обвинения были с радостью приняты учеными, которые заперлись в «башне из слоновой кости» и защищают свою книжную археологию от новаторских вторжений. Они неоднократно повторяли его недоброжелательные высказывания в адрес де Хевеси, со временем это стало для них истиной в последней инстанции. Увы, это лишь один из примеров, демонстрирующих саботаж достоверной информации, которая могла бы расширить наше понимание загадок, продолжающих волновать ученые умы. Из-за «политкорректности» дверь, ведущая в прошлое, была заперта, объявлена несуществующей.
В контексте несомненной связи письменности ронго-ронго с культурой долины Инда еще больший интерес представляет ее сравнение с другой древней письменностью, существовавшей в Центральной Америке в 3250 милях от острова Пасхи. За два года до того, как де Хевеси обнаружил параллели между Мохенджо-Даро и островом Пасхи, другой лингвист, Эрих фон Хорн-бостл, привел не менее убедительные аргументы в пользу связи между пиктографической письменностью индейцев куна из Панамы и ронго-ронго. Хотя в панамском варианте существует меньше сходных примеров, чем в письменности долины Инда, аналогии с островом Пасхи неизбежны. Как и ронго-ронго, пиктографическая письменность индейцев куна силлабическая, обладает свойством boustrophedon и сохранилась на деревянных табличках, известных на Рапа Нуи под названием кохау.
Фон Хорнбостл привел следующие соображения: «Точно так, как и на острове Пасхи, индейцам куна было необходимо знать текст, чтобы «читать», то есть декламировать его. В обоих случаях письменные тексты декламировались во время похорон. У индейцев куна в них содержалось описание пути, который избирает дух усопшего после смерти. Жрец читает текст с таблички, пока труп перевозят к могиле на лодке. Я воспользуюсь возможностью, чтобы привлечь внимание к интересному и, вероятно, значимому сходству погребальных обрядов обоих народов, а именно использованию оперенных палочек. «В течение шести дней после его смерти, — говорит миссис Рутледж в упоминаемом фрагменте, — все работали над изготовлением палочек с перьями на верхушке (хеу-хеу), потом их расставляли повсюду вокруг могилы».
У индейцев куна в могилу вместе с трупом клали четыре оперенных палочки, символизировавшие четырех духов-защитников, которые ведут души по смертному пути».
На острове Пасхи оперенные палочки втыкали в землю, обозначая священное место, где жрецы ронго-ронго исполняли ежегодные декламации.
Эйне-Гельдерн, публично выступивший в защиту де Хевеси против его гонителей, поддержал открытие фон Хорнбостла, но добавил, что «внешняя форма письменности острова Пасхи достигла гораздо более высокого развития, чем письменность индейцев куна, или — вероятно, это будет более точным ответом — письменность куна в большей степени варварски искажалась и опустилась на более низкий уровень, чем на острове Пасхи, хотя они могли дольше сохранять оригинальное начертание многих символов». Этот вывод косвенно подтвердил Неле из племени куна, который в 1928 г. сказал археологам, что последним, кто знал правильное начертание символов, был Немекина, легендарный переписчик, скончавшийся много лет назад.
Связь с утраченным источником в Тихом океане выходит далеко за пределы аналогии между письменностью ронго-ронго и панамскими пиктограммами. Названия некоторых мест и имена главных божеств индейцев куна недвусмысленно указывают на лемурийское происхождение. Самое важное и очевидное в них — слово «Му», в их космогонии — Богиня-матерь. Она сотворила Солнце, с которым вступила в брачный союз и родила звезды и планеты. Другие воплощения Богини-матери носили имена — Ми Alesop, Ми Olokundil, Ми Olotagisop и Ми Sobia. В языке индейцев куна Mu-olok-wit-uppu означает «остров», mu-olo-tup-kana — группу морских островов, Mu-lat-uppu и Tupsol-Mu-llu — острова, расположенные неподалеку от тихоокеанского побережья. Особое значение имеет миф о Великом Потопе, затопившем огромную землю на Западе, откуда выжившие чародеи прибыли в Панаму много лет назад. Само предание о Потопе у них называется Mu-osis.
Другим видным персонажем был Ка-Му, в буквальном переводе — «Человек из Му», герой Потопа в преданиях индейцев из племени ароваков. Высокий, бледнокожий, светловолосый и бородатый, он высадился на побережье Панамы после ужасной катастрофы в своей далекой заморской родине. Считается, что от него произошли все ароваки.
К югу от Панамского перешейка влияние ронго-ронго было обнаружено у представителей одного из племен, обитающих в окрестностях Сьерра де Перья у колумбийской границы. Туземцы рисовали символы на деревянных палочках, которые они называли tiot-tio. Дж М. Крук-сент, директор Каракасского музея, сообщил коллегам на 29-м международном конгрессе американистики в Нью-Йорке, что эту разновидность письменности использовались индейцы из племени мотилонов еще в середине XX века: «Довольно любопытно, что манера чтения… и некоторые местные символы напоминают о табличках с острова Пасхи». Это сравнение показалось не менее интересным Эйне-Гельдерну «Доктор Круксент заявил, что индейцы из племени мотилонов в западной Венесуэле пользуются системой пиктографического письма, которая не только в общих чертах, но и в деталях так сильно напоминает пиктографическую письменность индейцев куна из восточной Панамы и письменность острова Пасхи, что трудно усомниться в существовании некой связи».
Едва ли менее удивительны аналогии между островом Пасхи и доинкским городом Тиауанако, расположенным высоко в боливийских Андах, неподалеку от южного побережья озера Титикака. Этот археологический памятник включает огромные каменные платформы, величественные лестницы, колоссальные статуи. Хотя ученые традиционного направления датируют большую их часть 200–600 г. н. э., этот период был подвергнут сомнению из-за найденных в огромном количестве морских раковин, усеивающих плоское нагорье, алътиплано, на высоте 13 000 футов. У дальнего конца приподнятой площади — самый впечатляющий монумент Тиауанако, знаменитые Врата Солнца; это современное название было дано церемониальной арке за ее солнечные ориентировки. Монолит, высеченный из цельного блока серого андезита, длиной 13,5, высотой более 7 футов, весит около 11 тонн. На опорах арки нет украшений, но у каждой в центре прямоугольная ниша с выступом по периметру, куда могли вставлять золотые пластины для отражения солнечного света. В центре врат — проем высотой 4 фута 6 дюймов, шириной 2 фута 9 дюймов. Над ним барельефы с изображением человека-птицы в профиль, расположенные по обе стороны от центральной фигуры мужчины с посохом в руках, который подпоясан кушаком из отрубленных голов, по его щекам текут слезы.
Сходное изображение человека-птицы встречается во всех рукописях острова Пасхи и изображениях на резных каменных поверхностях Оронго, главного ритуального центра Рапа Нуи. Более того, на каждом изображении человека-птицы на Вратах Солнца в Тиауанако направленный вверх посох держит трехпалая рука, а у человека-птицы с ронго-ронго всегда отсутствует один палец. Среди гигантских наземных рисунков на плато Наска в перуанской пустыне есть изображение обезьяны с закрученным хвостом, на правой руке которой недостает одного пальца. По инкскому преданию, у Кон-Тики Виракоча, спасшегося на судне от потопа, было только три пальца на левой руке. На другой стороне Тихого океана полинезийцы оформляли свои резные сборные дома орнаментом, в котором присутствовала тема «трех пальцев», его, по их утверждению, унаследовали от древнего предка, спасшегося из затонувшего дворца их верховного божества Тангароа. Легендарного предка маори, у которого тоже не хватало двух пальцев, звали Муту. Он был известен по всей Полинезии как древний предок островитян, который пришел из подводного царства Лиму. Письменность ронго-ронго якобы была получена от героя Ронго, его имя означает «огромная витая раковина», что была его эмблемой. Он местный вариант Лоно, светловолосого, белокожего переселенца из Хивы, принесшего в дар гавайцам культуру. Они верили, что его потомок вернулся в образе капитана Джеймса Кука.