Отношения с немусульманами 20 страница

В десанте и атаке населенного пункта участвовало абсолют­ное большинство казаков, поскольку на судах оставлялась лишь небольшая охрана. Г. де Боплан сообщал, что казаки, достиг­нув Анатолии, «высаживаются с ружьями в руках на землю, оставляя при каждой лодке в качестве стражи по два взрослых и по два мальчика», после чего «нападают врасплох». Мы уви­дим, что Эвлия Челеби дает другую информацию о взятии Балчика, когда на казачьих судах оставалось по 5—10 человек. Со гласно И.Ф. Абелину, в 1620 г. при высадке в Азии из прибли­зительно 4,5 тыс. казаков на судах осталось 500 человек, т.е. девятая часть¹⁸.

По-видимому, численность охраны варьировалась в зависи -мости от конкретной ситуации и возможных опасений относи­тельно действий неприятеля, но всегда была допустимо мини­мальной. Именно поэтому в 1629 г. янычары с подошедшей эс­кадры захватят у берега близ Сизеболы шесть казачьих судов, которые будут почти пустыми в связи с нахождением казаков на суше. Мы рассказывали, что в 1621 г. турецкая флотилия не ос­мелилась напасть на 16 лодок, хотя половина их казаков еще находилась на берегу, — без сомнения, дело было уже во время завершения казачьей операции, когда участники налета возвра­щались на свои суда.

Казаки атаковали селения, применяясь к конкретным усло­виям, не допуская шаблона, всегда неукротимо и яростно, и ос­тановить этот порыв было почти невозможно¹⁹. По характерис­тике В.Д. Сухорукова, донцы, привязанные друг к другу «со­юзом братской любви», гнушавшиеся «воровством у своего брата», проводившие «каждый день в битве и страхе» и оттого приобретшие «силу нечеловеческую», развившие «какую-то ди­кую гордость души» и закалившие сердца, считавшие «первей­шими добродетелями целомудрие, храбрость и мужественное презрение опасностей», в то же время были людьми «жестоки­ми в набегах на земли неприятельские» и «страстными к добы­чам». «Самый образ жизни казаков долженствовал соделать их каменными, ужасом для современников...»

Эту характеристику почти повторяет и даже усиливает Д.И. Эварницкий применительно к запорожцам, которые, по мнению историка, являлись «добрыми друзьями, верными то­варищами, истинными братьями в отношениях друг к другу, мирными соседями к своим соратникам по ремеслу» и одновре­менно «жестокими, дикими и беспощадными в отношении сво­их врагов», «хищными, кровожадными, невоздержными на руку, попирающими всякие права чужой собственности на земле... презренного бусурмена».

Впрочем, неуважение к человеческой жизни и жестокость были характерной чертой эпохи, равно как грабеж и разорение неприятельской страны, в том числе ее мирного населения, везде считались совершенно естественным и законным делом в соответствии с принципом «война обязана питать войну», т.е. добыча должна покрывать все военные расходы. Более того, как говорит Н.М. Карамзин, законным полагали и «всякое злодейство в неприятельской стране». Даже такой образованный и много повидавший человек, как Эвлия Челеби, считал страшную жестокость турок и татар проявлением воинской доблести ²⁰. К тому же казаки, которые, по их выражению, «секли» многих турок, рассматривали свои действия и как отмщение за турецкие жестокости и злодеяния на запорожской и донской земле, а также как средство устрашения противника.

Разумеется, злодейства не могли смягчаться в набегах на центральные районы Османской империи. В поселениях Босфора и прилегающих местностей казаки в первую очередь уничтожали неприятельских воинов, однако крепко доставалось и обыкновенным жителям: как высказывался, правда, по другому поводу, Б. Хмельницкий, «при сухих дровах и сырым должно было достаться». Вспомним казачий погром Кандыры и окрестных селений в 1622 г., вызвавший «побитие» многихлюдей. При этом уничтожение врагов часто сопровождалось и сожжением мпс поселений, что также было общепринятой практикой тогдашнего времени: по выражению одного дипломата, воевали «саблею, огнем и полоном»²¹.

Д.И. Эварницкий записал рассказ старого казака Ивана Россолоды (Недоступа), ссылавшегося, в свою очередь, на своего отца, об обычной практике запорожцев в набегах: «Вот как вскочут запорожцы в какой турецкий город, то немедленно его с трех концов зажгут, а на четвертом постановятся да и выжидают турков, да как бегут какие, то немедленно их тут же и покладают. Таким манером как перебьют мужиков, тогда уже по хатам...» Речь здесь идет о XVIII в., хотя нечто подобное, вероятно, случалось и в предшествующем столетии. Мустафа Найма говорит, что в 1614 г. казаки зажгли Синоп «со всех концов». Далее мы приведем рассказ Эвлии Челеби о том, как казаки при нападе­нии на Балчик подожгли его с четырех сторон, ворвались в город и среди поднявшейся паники приступили к грабежу.

Но есть сведения и о поджогах поселений уже после их раз­грабления. В 1613 г. Ахтеболы был сожжен «напоследок», и в 1624 г. босфорское селение казаки сожгли после опустошения. Напомним, что М. Бодье, повествующий о последнем случае, сообщает также, что казаки, ограбившие крымский город, сначала вывезли из него добычу, увели пленников и уже затем пре­дали огню. В 1633 г. «лучшая часть» Гёзлева была подожжена после грабежа.

Н.И. Краснов полагает, что донцы еще до начала похода за готовляли «из высушенной на солнце пакли, селитры и пороху как можно более зажигательных веществ». Согласно А. Кузьми ну, запорожцы «с пучками просмоленной пакли в руках» по сигналу поджигали «все подгородние постройки, чтобы осветить город во время предстоящей резни». Если разгром происходил ночью, то необходимость «освещения» могла играть какую-то роль, но совершенно отпадала в случаях сожжения поселений по окончании грабежа.

Точно так же вряд ли стоит соглашаться с тем, что поселе­ния уничтожались из-за «ярости пиратства», которая охватыва­ла казаков. В целом, очевидно, имелись другие и более важные мотивы: стремление вызвать панику и сумятицу у противника, запугать и деморализовать его, лишить способности к сопро­тивлению и преследованию отходивших казаков. Панику уси­ливал и леденивший кровь, громкий, завывающий боевой каза­чий клич, который Эвлия Челеби передает как «ю-ю» (впослед­ствии донцы в атаках будут применять знаменитый «гик»). Как указывалось, Тарабья была сожжена дотла за попытку оказать сопротивление, из чего можно заключить, что в других случаях сожжение селений не носило тотального характера. Было и еще одно обстоятельство, отмеченное Я. Собеским: казаки жгли бос­форские селения с целью навести ужас на османскую столицу, т.е. и здесь присутствовал психологический фактор.

Так или иначе, «картина казацкого мщения» была ужасной: потрясенное, пылающее селение, отчаянные крики, вопли ра­неных и умирающих, плач женщин и детей, треск рушившихся зданий.

В ходе набегов уничтожались сооружения османской обо­роны и инфраструктуры флота, а также корабли. В первом изве­стном набеге на Босфор казаки сожгли два порта, в 1624 г. — маяк при входе в пролив; если верить Е. Вороцкому, разрушили замок Едикуле. В 1620-х гг. в руки казаков у Кандыры попали карамюрсели, в Еникёе пять судов и др.

Жители пытались убегать от казачьих погромов в горы, пря­таться по лесам, спасаться в отдаленных от моря селениях или в самой столице, унося с собой наиболее ценные вещи. В резуль­тате этого некоторые селения на черноморском побережье ока зывались пустыми. В 1621 г. даже жители Перы и Касымпаши спасали свое имущество в Стамбуле. Мы помним, что в следую­щем году люди с турецких судов, едва увидев русское посольство и посчитав его за казаков, устремились на берег и дальше по селам.

Однако всем жителям прибосфорских «жилых мест» укрыть­ся от внезапных казачьих нападений было невозможно. Прята­лись часто уже после разгрома, в ожидании нового прихода ка­заков, а еще чаще до их прихода, по распространявшимся слу­хам о появлении на море «злодеев». Как бы то ни было, казаки могли брать значительный полон, увозя с собой в первую оче­редь богатых мусульман, предназначавшихся для последующе­го выкупа («окупа»), но не только их. На захваченных у Кандыры карамюрселях нападавшие увезли более тысячи пленников, в Еникёе в 1624 г. взяли тысячу человек.

Если бы не значительная удаленность района от казачьих земель и не опасное соседство имперской столицы, то Босфор представлял бы благодатное место для захвата ценнейшей до­бычи. Казаки громили прибрежные дворцы и виллы султанов и османской знати, поражавшие европейцев чрезмерной роско­шью, богатые дома и торговые заведения — магазины, лавки и склады, как это было в 1624 г.

Напрасно А. Кузьмин считает, что «запорожцы, обезумев­шие от крови и выпитого тут же на пожарище вина, врывались во все дома»: дело не только в строгом казачьем запрете упот­реблять спиртные напитки в походе, но и в бессмысленности попыток грабить жилища бедняков. Напротив, и на берегах Турции в известной мере сохранялась своеобразная «соци­альная направленность», присущая походам казаков во время «внутренних» антифеодальных движений: грабежу подверга­лись дома феодалов и других богатых жителей. Как замечал в 1628 г. Ш. Старовольский, «даже в самой близости от Кон­стантинополя» казаки «взяли за обычай жечь или грабить по­местья». Другое дело, что и бедные хижины страдали от пожа­ров, что могли уничтожаться независимо от принадлежности гумна, стога сена и т.п., как это происходило в Северном При­черноморье.

О разгроме казаками именно богатых домов говорит и сам характер «погромной рухляди». В «Поэтической» повести об Азове казаки напоминают туркам, что у них, «сабак», за морем берут «злата и сребра, и платья цветнова, и жемчюга белова, и каменя драгова... всякие диковины». Запорожцы, писал Г. де Боплан, «привозят богатую добычу, как например: испанские реалы, арабские секины (цехины. — В. К.), ковры, золотую пар­чу, бумажные и шелковые материи и другие ценные товары»". Что касается монет, то казаки могли захватывать обращав­шиеся в Турции в период босфорских походов золотые алтуны, крупные серебряные онлыки, мелкие серебряные акче и пары, а также ходившие в империи западноевропейские монеты: золо­тые дукаты, преимущественно венецианские, и крупные сереб­ряные монеты; иногда на Запорожье и Дон могли попадать ту­рецкие квадратные серебряные харрубы и крупные серебряные монеты восточных имперских провинций23. В руки казаков по­падали золото, серебро и драгоценные камни в виде браслетов, перстней, колец, ожерелий, брошей и цепочек, драгоценные металлы в слитках и камни отдельно, дорогие ковры, одежда, посуда, оружие, «всякие узорчатые вещи» и т.п. Вывозились и небольшие пушки; разумеется, захватывалось продовольствие для текущих нужд²⁴.

Особенно значительными были трофеи во дворцах и вил­лах. К сожалению, мы не можем привести конкретные примеры по Босфору, но сохранились сведения об аналогичном разгроме казаками дворца персидского шаха в Фаррахабаде, которые по­могают представить богатства и босфорских султанских двор­цов. По словам Ж. Шардена, в шахском дворце «хранилась со­кровищница фарфора, китайских ваз, чаш из сердолика, агата, коралла, янтаря, посуды из горного хрусталя и других бесчис­ленных редкостей, которые эти варвары сломали или похитили. Они разрушили и находившийся в этом здании... большой бас­сейн, выложенный золотыми пластинами».

Внешний вид казаков С. Разина, вернувшихся из персид­ского похода в Астрахань, описал голландский парусный мастер Ян Янсен Стрёйс. Наверное, похожую картину можно было ви­деть и по возвращении донцов из успешного набега на Босфор и разделе добычи. Согласно наблюдениям голландца, «простые казаки были одеты, как короли, в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом. Некоторые носили на шапках короны из жемчуга и драгоценных камней... Они продавали фунт шелку за три стейвера (голландская мелкая разменная монета. — В.К.)... Я купил у казака большую цепь длиной в 1 клафт (1,75 м. — В.К.), состоящую из звеньев, как браслет, и между каждой долей было вплавлено пять драгоценных камней. За эту цепь я отдал не бо­лее 40 рублей, или 70 гульденов». Когда С. Разин «проходил по улицам Астрахани и видел следовавшую за ним большую толпу, то разбрасывал дукаты и другие золотые монеты».

К Павел Алеппский свидетельствовал, что в 1656 г., после на-Ю5ега на Малую Азию, донцы продавали в Москве захваченную добычу — «одежды, вещи, серебро, золото и османие» (турецкие монеты) — «не по цене их, а на фунты». Так что Т.Г. Шевченко, может быть, и не очень преувеличивал, когда в стихотворении «Гамалия» писал о стамбульском набеге, что шапки казаков были «до верху... полны» золотыми и что золото попросту ссыпали в челны.

Любопытна сохранившаяся опись имущества станицы, которая была задержана в 1630 г. в Москве и которую возглавлял известный донской атаман Наум Васильев (Шелудяк), участвовавший во многих морских походах, втом числе, несомненно, к Анатолии и на Босфор. В походном сундуке у атамана находи­лись «ожерелье муское (мужское. — В. К.) жемчюжное», «серьги золотыезжемчюги... золотников с пять (21,3 г. — В.К.) жемчюгу», «перстни золоты со вставками (камнями. — В.К.)», «ковш серебрен», «чарка винная серебрена», «калитка (сумка. — В.К.) серебрена», «яблоко серебреное» (шар), дорогая шелковая одеж­да, атласная и камчатная, в частности атласная чуга (кафтан) с серебряными пуговицами, атласный кафтан с частыми серебря­ными нашивками, шуба на куньем меху, три шелковые фаты, куски бархата и атласа, «боболев хвост», два горностайных «лос­кута», «часы путные» и др.

Среди имущества членов станицы были вещи турецкого про­исхождения: попоны, зипун, сковорода, котлы, полазы (ков­ры), полотенце, кушак и кафтан с золотыми пуговицами, крым­ская и персидская сабли, венгерские ножи, волошские попоны, атакже огнестрельное оружие, шахматы, зерновые кости и пр. Значительная, если не подавляющая часть этой «рухляди», без сомнения, была добыта в походах²⁵.

Разгром казаками неприятельских поселений обыкновенно осуществлялся быстро, в короткий срок, исходя из необходимо­сти безопасного отхода. Н.-Л. Писсо писал, что «грабят и разо­ряют они с присущей им поспешностью не столько из-за нажи­вы , которую они получают, сколько из-за безопасности отступ­ления, которую они себе обеспечивают: это быстрота грома, предупреждаемого вспышками молнии, которые, когда затих­нут, дают картину полного разгрома». В самом деле, налет на босфорские селения в первом походе 1624 г. продолжался всего лишь несколько часов.

Исчезали казаки в большинстве случаев так же внезапно, как и появлялись, до того как неприятель успевал опомниться, подтянуть силы из близлежащих мест и организовать преследо­вание. Современники указывали, что быстрота проведения опе­раций мешала туркам настичь казаков или отрезать им путь от­хода. Попытки «схватить» их обычно не удавались потому, что, согласно замечанию Т. Роу, они «убегали». В. Мясковский, со­общая об одном из казачьих набегов, употребил точное выраже­ние: казаки «отскочили и ушли морем». Г. де Боплан также ука­зывал, что, разгромив город, казаки «тотчас же возвращаются и, севши на суда вместе с добычею, плывут в другое место». Неко­торые авторы утверждают, что для ускорения и облегчения от­хода к берегу казаки даже использовали захваченных лошадей. При отходе с преследованием казаки могли применять различные хитрости вроде той, что была отмечена у Мангупа: Э. Дортелли свидетельствовал, что казаки «по примеру предус­мотрительных охотников на тигров», отходя, бросали добычу, в результате чего «многие из преследовавших разбогатели», а от­ступавшим удалось уйти в леса.

Если не удавалось оторваться от преследования на суше или на море, то казаки решительно принимали бой даже с превосхо­дившими силами. Иногда оплошность или несчастливое стече­ние обстоятельств приводили казаков к окружению, и тогда они, умело используя реальные возможности, выбирали какое-либо более или менее укрепленное или удобное место, «садились в осаду» и мужественно защищались до последнего. Так произой­дет в 1629 г. в монастыре на острове близ Сизеболы, а в Балчике для обороны будут использованы хлебные амбары.

Обычный успех в набегах подчас приводил казаков к излиш­ней самоуверенности и увеличению срока пребывания в захва­ченных селениях и у вражеских берегов. Здесь достаточно на­помнить, как в течение целого дня казачья флотилия стояла на Босфоре против турецкой лодочной «армады», как во втором набеге 1624 г. казаки находились в устье пролива на берегу или поблизости от него в продолжение трех дней или как двумя го­дами раньше турки три дня «манили окупом» казаков, все это время самоуверенно пребывавших в захваченном босфорском селении. В последнем случае это привело к казачьему «расплоху» с соответствующими потерями, но было «исключением из правил».

Чаще всего набеги казаков к Босфору и на Босфор, равно как и в других направлениях, завершались успехом казачьего оружия²⁶. «Внезапность и быстрота в нападениях, — согласно В.Д. Сухорукову, — были главными причинами их счастливых успехов». В более широком плане, конечно, следует говорить о сазачьей тактике вообще: она была чрезвычайно эффективной 41 дала примеры высокого военного и военно-морского искусст­ва, образцы сухопутного и морского боя, взятия с моря крепос­тей и населенных пунктов. Многие историки отмечают, что «эти подвижные и смелые каперы» могли успешно сражаться с гораз­до более многочисленным неприятелем и одерживать победы над ним благодаря умелому сочетанию внезапных массированных ударов с исключительной маневренностью своих флотилий.

Казачьи удары задумывались в такой тайне, что «только Бог святый» знал о планах атаманов, но даже если бы турецкие агенты каким-либо образом выведали намерения казаков, то из-за быстроходности их судов предупреждение попало бы в находившийся под угрозой приморский город уже после свершившего­ся разгрома²⁷. При появлении казаков на море, отмечалось в их описаниях XVII в., «тревога распространяется по всей стране и доходит до самого Константинополя. Султан рассылает гонцов во все концы Анатолии, Болгарии и Румелии, чтобы известить жителей, что казаки в море, и чтобы каждый держался насторо­же. Но все эти меры бывают напрасными, ибо казаки гребут не переставая...» Скорость же их судов «такова, что они часто опе­режают всех гонцов, которые везут весть об их появлении». Даже к самому Стамбулу казаки подходили, по цитировавшемуся вы­ражению С. Твардовского, с неслыханной скоростью.

Не имея возможности узнать и предвидеть конкретные на­правления и время очередных казачьих нападений, османские вооруженные силы, в том числе флот, как сказано, рассредото­чивались на огромной площади Азово-Черноморского бассей­на и тем самым давали казакам возможность ударять «массой» по отдельным поселениям, отрядам и кораблям.

Однако сама по себе большая ширина фронта действия еще не гарантировала внезапность и успех, поскольку необходимы были и многие другие условия. Для казачьих набегов требова­лось иметь вполне отвечавшие их целям суда, в частности обла­давшие высокой скоростью и не нуждавшиеся в специальных десантно-высадочных плавучих средствах, отлично поставлен­ную разведку, знание особенностей неприятельских местнос­тей, хорошо налаженное взаимодействие отдельных судов, от­рядов и флотилий, способность к применению приемов воен­ной хитрости и пр.

Значительную роль играло умелое командование флотилия­ми, для осуществления которого у казаков находились талантли- вые флотоводцы, совершенно не страшившиеся грозных эскадр очень сильной морской державы и способные побеждать ее адмиралов. Неприятель запорожцев Шимон Окульский свидетельство вал, что от них не дождешься доброго слова в адрес своей старши­ны, но каждый, кто обратит на нее внимание, должен признать, что казаки не выберут себе в предводители какого-нибудь «олуха» и не вверят свою судьбу в руки какого-нибудь «завалящего челове­ка». По словам этого польского современника, хотя между каза­ками не было «ни единого князя, сенатора, воеводы», но, однако, были «такие хлопы, что если бы не препятствовали составленные contra plebejos (против плебеев. — В. К.) законы... то нашлись бы достойные называться et Quinctio Cincinato, qui ab aratro ad dictatorium (и Квинкцием Цинциннатом, который из пахарей в диктаторы. — В. К.) был призван, atque Themistocli virtute par (и равным по храбрости Фемистоклу. — В.К.)».

Война, ставшая главным делом жизни казачества и каждого казака и заключавшаяся в борьбе с весьма многочисленным и сильным противником, выработала не только высокое и глубо­ко своеобразное военное искусство казаков, но и их высокие воинские качества. Как замечал летописец, казаки были «воин­скому промыслу... зело искусни паче иных».

«Универсальных воинов»-казаков один из старых авторов неслучайно называл «земноводными ратниками». С молодых лет воины-профессионалы, запорожцы и донцы равно успешно могли действовать в наступлении и обороне, на суше и на море, на лошади и на борту судна, при том что такая «смена военного профиля» являлась совершенно не характерной для вооружен­ных сил тогдашнего времени.

Это были великолепные мореходы, имевшие в своих рядах «морского ходу знатных людей», умевшие «работать» у берега и в открытом море, в кратковременных «кинжальных» набегах и в длительном плавании, в условиях штиля и шторма, в любое бо­лее или менее теплое время года. «Никогда еще не было, как, возможно, никогда и не будет, — считает X. Красиньский, — более славного племени мореплавателей на Черном море, чем были прежде казаки... они никогда не были превзойдены, и для того, чтобы иметь подобную категорию людей, необходимо, что­бы возродились условия, существовавшие тогда, что совершен­но невозможно»²⁸.

Для экипажей казачьих судов весьма примечательными были умение каждого участника набега выполнять все необходимые в нем работы и умело отработанная взаимозаменяемость. П. делла Балле писал о казаках как об «отборных солдатах, которые выполняют обязанности не только солдат, но еще и кормчих и матросов», в результате чего на борту казачьего судна не оказывалось «ни одного человека, который бы не был готов исполнять разные обязанности»²⁹. Казаки были очень сильны в абордаже, но также и в штурме крепостей и укреплений противника, или, как выражается П.А. Кулиш, не останавливались «даже перед нидерландскими батареями, парапетами, валами и шанцами».

Запорожцы и донцы получили известность своей удивитель­ной отвагой, мужеством и дерзостью, и даже враги характеризовали их как «исключительно храбрых кяфиров («неверных». — Прим. ред.)». Нередко буйные в проявлении «казацкой вольности», они соблюдали строгую дисциплину в походной обстановке («куда атаман кинет взглядом, туда мы кинем головы»)³⁰, отличались находчивостью, самостоятельностью и инициативностью в ходе боевых действий. Воспитанные в чувствах преданности «казацкому товариществу», они высоко ставили взаимоподдержку и взаимовыручку. Экипажи казачьих судов заранее морально «переигрывали» турецкие команды, поскольку в резком отличии от них были едины, сплочены и целеустремленны.

Физически крепкие и выносливые, вытягивавшие своей мус­кульной силой всю тяжесть длинных морских переходов, казаки отличались неутомимостью и привыкли «переносить жажду и голод, зной и стужу». Запорожцам и донцам был присущ высо­кий боевой дух, так как они считали, что их борьба справедлива, что их экспедиции, говоря современным языком, являются фор­мой активной обороны на дальних подступах к собственным рубежам и что даже вдали от Днепра и Дона они защищают цен­ности и устои своих- вольных сообществ. Их демократическое устройство и великолепная военная организация лежали в ос­нове казачьих доблестей и успехов³¹.

«Можно с уверенностью сказать, — замечает Д.И. Эварниц-кий, — что у запорожцев (добавим: и у донцов. — В.К.) имелись ъ распоряжении все типы боевого оружия, какие только были в употреблении в свое время у поляков, турок, татар, москалей, волохов, сербов, черногорцев». Это оружие, как и некоторые не упомянутые историком типы западноевропейского оружия, бле­стяще осваивалось казаками, для которых весьма характерным было замечательное индивидуальное боевое мастерство. Они, утверждает одна из летописей, в применении оружия «тако суть искусни, яко и наилучший полский гусарин и немецкий райтарин (рейтар. — В.К.) примерен быти им не может».

Таков был страшный враг Турции, приходивший с Черною моря, и успешно противостоять ему было неимоверно трудно, особенно в условиях начинавшегося упадка и кризиса Осман ской империи.

Источники информации

Нападая на Босфор, казаки освобождали рабов в захвачен ных селениях и на судах, и недавние невольники, особенно за­порожцы и донцы, по мере возможности помогали освободителям, делились информацией, выступали проводниками, указы­вали объекты для разгрома и т.п.

Переменчивая судьба войны бросала часть казаков в татар­ский и турецкий плен. Из Азова и портов Крыма, которые являлись сборными пунктами и крупными центрами работорговли, пленников вывозили в разные земли Османской империи. В 1646 г. донской войсковой атаман Осип Петров (Калуженин) писал, что азовцы «полон посылают за моря во Царьгород и в Крым, и в Темрюк черкесом, и в Ногаи, и по иным городом продают».

Согласно свидетельству одного из пленников, составив­шего в XVII в. описание поселений Босфора, «руских людей невольных в неволе на земле их (турок. — В.К.) и на море, и на каторгах» было «зело много множествам без числа». Польский посол, прибывший к султанскому двору в 1640 г., сообщал, что, по подсчетам самих турок, пленных только из земель Речи Посполитой в Стамбуле, на галерах и во Фракии насчитывалось тогда 150 тыс. Известное число этого «много­го множества» приходилось на долю украинских и донских казаков.

Крупнейшим сосредоточием рабов был Стамбул. Пленные трудились в арсеналах Касымпаше и Топхане, на различных предприятиях, обслуживали султанские дворцы, поместья и сады (в старинной донской песне один раб-казак «султанского коня водит», а другой «султанский кисет носит»), обеспечивали бла­годенствие тысяч владельцев османской столицы, ее пригоро­дов и всех босфорских поселений. Главные силы имперского флота базировались в Стамбуле, и там находилось огромное чис­ло пленников, состоявших галерными гребцами. Большинство галер, в том числе и входивших в средиземноморские эскадры, после кампаний на зиму возвращалось в Стамбул, и, таким образом, можно полагать, что подавляющая часть галерных рабов так или иначе бывала в «столице мира». Это, разумеется, относится и к казакам.

В источниках отложилось немало материалов о пребывании пленных казаков в рассматриваемом районе. Приведем некоторые из этих сведений.

Донской казак, сын боярский по происхождению, Андрей Клепиков, когда-то в детстве попавший в ногайский плен и пробывший в нем «лет с пятнатцать и больши», а затем около 30 лет Пуживший казачью службу, в 1642 или 1643 г. снова оказался в плену, на этот раз у азовских татар, которые отослали его в Крым. Оттуда казака направили в Стамбул, где он и находился, пока не удалось «выйти из полона». «А шел я, — сообщал А. Клепиков, — на Волохи, а из Волох на Литовскую землю...» Из Литвы через Севск в 1647 г. он добрался до Москвы.

Донец Андрей Елисеев Шейдеев в 1646 г. участвовал в со­вместном морском походе казаков и русских ратных людей Ждана Кондырева. С Кривой косы Азовского моря казак вместе с еще одним участником экспедиции был послан «с отписками» степью в Черкасск. «На поле у урочища меж Тузлова и Миюса» на гонцов напали азовские татары. А. Шейдеева, «ранена, замертва», взяли в плен и «привели в Азов, и... хотели казнить». Возможно, казака спасли захваченные у него бумаги. «И азовский воевода, — рассказывал впоследствии бывший пленник, — казнить меня не дал и послал меня к турскому царю, и в роспросе перед турским царем я... был; и с роспроса... велел турской царь меня казнить, и от казни упрасил меня у турскова царя везерь, и держал меня везерь две недели у себя и прельщал вся­кою лестью, чтоб я... басурманился». Поскольку полоняник «ни на какия прелести не прельстился», его бросили «в царьскую тюрьму», где держали «от крещенье ва дни господня да вербнова воскресенья», а затем по приказу везира отправили на галеру.

После двухлетнего плена, видимо, во время сумятицы «в те поры, как били на турок францужи», А. Шейдееву в Стамбуле удалось покинуть свой корабль. Через Мутьянскую и Волошскую земли, «Яси и... литовские городы» казак «вышел в Киев, а ис Киева... в Путивль, а ис Путивля... прислан... к Москве».

Лубенский казак Иван Вергуненок около 1640 г., будучи сре­ди донцов и охотясь на диких кабанов на Миусс, был схвачен татарами и увезен в Крым, где стал выдавать себя за московского царевича Дмитрия, сына Лжедмитрия II. Крымский хан держал его у себя в железах, затем отослал в Стамбул. Там самозванца посадили в Семибашенный замок (Едикуле), потом освободи­ли, но «царевич» начал пить и драться с турками, за что был посажен в Кожаный городок на Босфоре³².

В начале 1649 г. подали челобитные московскому царю дон ские казаки Михаил Липовской и Федор Иванов, вышедшие из плена. Оба попали в руки крымцев в бою под Азовом в 1646 г. и были проданы в Стамбул, где находились три года, пока им не удалось бежать.

В плену в османской столице случалось бывать и некоторым видным деятелям казачества, старшинам и атаманам. Полага­ем, что в период галерного рабства не мог миновать Стамбул Иван Болотников, будущий руководитель известного восстания. По-видимому, там же, будучи пленником, побывал Б. Хмель­ницкий.

Прибывший в 1641 г. в Москву во главе донской станицы атаман Денис Григорьев рассказал в Посольском приказе, что два с лишним года назад «посылали ево атаманы и казаки в вер­ховые городки х казаком з грамоты, чтоб они ехали в Азов, и грамоты... он все по городком роздал, и как... он поехал назад, и ево в Голубых взяли в полон крымские и нагайские, и азовские люди». Доставленный в Крым, Д. Григорьев был допрошен са­мим ханом и затем отослан в Стамбул. Там атамана тоже доп­рашивали, особенно интересуясь, каким образом казаки в 1637 г. взяли Азов и «государевы люди с ними под Азовом были ли». Д. Григорьев отвечал, что крепость донцы взяли «собою», без повеления и помощи Москвы.