Эпоха А Краткое Существительное

Древнерусская) прилагательное собирательное

гол-ъ гол-ь

Эпоха Б

(современная)гол гол’

В древнерусском языке краткое прилагательное и однокорне­вое существительное собирательное различались конечными глас­ными: в прилагательном ъ, в существительномь[63], (в связи с чем предыдущий согласный перед ъбыл тверже, а перед ь - мягче; но это не различало слов)).

В современном русском языке такие пары остались, но их раз­личие опирается на иное звуковое явление, в связи с тем, что ко­нечные ъ и ь отпали; сейчас в паре гол - голь различителем служат конечные согласные: в прилагательном - твердая, а в существи­тельном - мягкая. Таким образом, установилась новая синхрония (горизонтальная ось), сохранившая прежнее отношение, но выра­жается оно иначе благодаря тому, что по диахронии (вертикальная ось) гол-ъ превратилось в гол, а гол-ъ - в гол'[64].

Другой аналогичный пример приведем из французского языка.

Эпоха А Прилагательное Прилагательное

Старофранцузская) мужского рода женского рода

fin [фин] fine [фине]

Эпоха Б

(современная)fin [фẽ] fine [фин][65]

Третий пример из английского языка.

Эпоха А Единственное Множественное

Западногерманская) число число

fot [фот] foti [фоти]

Эпоха Б

(современный анг-foot [фут] feet [фит][66]

лийский язык)

Синхрония - это как бы горизонтальный срез, т. е. состояние языка в данный момент как готовой системы взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов: лексических, грамматических и фонетических, которые обладают ценностью, или значимостью (valeur де Соссюра), независимо от их происхождения, а только в силу соотношений между собой внутри целого - системы.

Диахрония - это путь во времени, который проделывает каж­дый элемент языка в отдельности, видоизменяясь в истории (от греческого dia - “через” и chronos - “время”, т. е. “разновременность”).

Таким образом, по де Соссюру, синхрония связана с системой, но изъята из отношений времени, диахрония же связана с време­нем, но изъята из отношений системы. Иными словами: “...диа­хрония рассматривается как область единичных явлений, а язык как система изучается лишь в сфере синхронии. Иначе говоря, развитие языка изображается как изменение лишь отдельных еди­ничных явлений, а не как изменение системы, тогда как система изучается лишь в ее данности в определенный момент...”[67].

На основании такого понимания Соссюр делает вывод, что синхронию и диахронию в языке должны изучать две разные науки[68].

В чем здесь прав и в чем не прав Соссюр?

Прав он в том, что синхронический и диахронический аспекты в языке - реальность и их следует различать; что практически “синхронический аспект важнее диахронического, так как для го­ворящей массы только он - подлинная реальность”[69].

Действительно, всякий “говорящий” на данном языке нахо­дится в сфере синхронии, он относится к данному языку как к послушному орудию, механизм которого ему надо знать, чтобы удобнее им владеть, и ему нет никакого дела до исторической фонетики, исторической грамматики и истории слов. Эти сведе­ния могли бы только помешать его практической заинтересован­ности в языке. Тот, кто называет “лошадь” лошадью, а “собаку” собакой, вряд ли выиграет, если узнает, что первое слово заимство­вано у тюркских народов, а второе - у иранских, или, тем более, если он узнает, что разговорное слово кавардак - “беспорядок” в казахском языке (откуда оно заимствовано) значит “кусочки жаре­ного мяса”. Такие знания могут в ряде случаев лишь сбить с толку говорящего и помешать ему правильно выражать свои мысли. Что дает говорящему для владения языком знание того, что раньше было не столам, а столомъ (дат. п. мн. ч.) и не столов, а столъ (род. п. мн. ч.)? Почти ничего. Даже такой простой факт, как то, что слова гнезда, звезды писались до 1917 г. через Ѣ, не нужен говорящему (и пишущему).

Но в такой постановке речь идет только о пользовании языком и о систематизации его функционирования в описательном язы­коведении, а не о познании его развития.

При любом изучении мы не можем забывать, что основное требование диалектики в науке состоит в том, чтобы изучать явле­ния и в связи, и в развитии. Разрыв синхронии и диахронии, про­возглашенный Соссюром, дважды нарушает это положение, ибо его синхроническое изучение языка рассматривает явления в связи, но вне развития, а диахроническое изучение рассматривает) явления в развитии, но вне связи.

Справедливо в ответ на это писал А. И. Смирницкий:

“I) Изменение любой единицы происходит не как изменение изолированной единицы, не как изолированного факта, а как час­ти системы. Следовательно, линия синхронии, т. е. одновременно существующей системы, не может не приниматься во внимание при изучении изменений языка, т.е., при диахроническом изу­чении.

2) Язык определенной эпохи - это язык, существующий во времени, т. е. заключающий в себе момент диахронии... так как фактор времени по самому существу входит в язык. Таким обра­зом, синхроническая система языка неизбежно должна рассмат­риваться во времени”[70].

В результате разрыва синхронии и диахронии, ввиду явной бес­плодности диахронического изучения выдернутых из системы изо­лированных фактов, многие зарубежные последователи Соссюра провозгласили ахронию, т. е. совсем исключили фактор времени из изучения языка.

Каков же правильный выход из данного положения? Конечно не возврат к старому не различению бывшего и настоящего, сосуществующего в системе и следующего одно на смену другому времени, и прежде всего не отказ от понятия системы[71].

Об этом ложном шаге А. И. Смирницкий писал: “...подменять определение существующего соотношения определением того, из чего оно получилось, означало бы смешение прошлого с настоя­щим, допущение анахронизма, следовательно, было бы антиисторическим подходом”[72].

Две “оси”, намеченные Соссюром, действительно взаимно ис­ключают друг друга, и никакой речи об их “единстве” быть не может. Это два различных аспекта. Но противопоставление их не­равномерно, так как синхронический аспект для целого ряда лингвистических потребностей может быть самодовлеющим и исчер­пывающим (для составления алфавитов, реформирования орфо­графии, выработки транскрипции и транслитерации[73], для машин­ного перевода, наконец, для составления нормативных описатель­ных и сопоставительных грамматик, а также для разработки мето­дики обучения родному и неродному языку), тогда как диахрони­ческий аспект лишь подсобный, вспомогательный прием изуче­ния истории языка. Ни в коем случае нельзя отожествлять диахро­нию и историю языка, так как диахрония может показать лишь развертывание и эволюцию отдельных, разрозненных, не связан­ных в систему и изолированных от структуры языка фактов.

Но так как язык в каждом ярусе своей структуры образует сис­тему, все моменты которой взаимосвязаны и только в силу этого получают свою характеристику, то подлинная история языка в целом, используя предварительные данные диахронического опи­сания, должна быть изложена в аспекте минимум двусинхронном: эпохи А и эпохи Б; тогда предварительно найденные диахрони­ческие факты превратятся в историко-синхронические и язык в своей истории предстанет как структура и система.

Итак, следует изучать и понимать язык как систе­му не только в его настоящем, но и в его прошлом, т. е. изучать его явления и в связи друг с другом, и в развитии одновременно, отмечая в каждом состоянии языка явле­ния, уходящие в прошлое, и явления, нарождающиеся на фоне стабилизовавшихся, нормальных для данного состояния языка яв­лений.

Различение структурных ярусов языка или его разделов: лекси­ки, грамматики, фонетики - основано не только на различии са­мих единиц этих разделов: слов, форм, звуков, но и на качестве той абстракции, которая их определяет.

Абстракция в языке присутствует в любом языковом факте, без этого язык не мог бы быть “языком”. Но ее роль и ее характер в разных ярусах структуры языка различны.

а) Лексическая абстракция состоит в том, что сло­во - самая конкретная единица языка - соотнесено не прямо с вещью, которую это слово может называть, но с целым классом вещей. Это касается не только нарицательных (дом, человек), но и собственных имен (Александр, Марья, Заречье, Спасск, Комсомольск). Нарицательные и собственные имена - это разные степени того же качества лексической абстракции.

б) Грамматическая абстракция не касается ве­щей и отдельных фиксированных понятий. На первый взгляд она просто “уже” лексической (ср. такие случаи лексической абстрак­ции, как жизнь, бытие, и такие случаи грамматической абстрак­ции, как суффикс-ик- в словах столик, садик, или такие флексии, как -а в словах стола, профессора, коня, края), однако это неверно. Грамматическая абстракция имеет иное качество; присоединить суффикс-чк- или флексию -а можно к любым по своему значению корням и основам (садики фунтик, стола и рыбака); грамматичес­кая абстракция безразлична к лексической и имеет особое качест­во - это абстракция признаков и отношений.

в) Фонетическая абстракция - явление опять же иного качества; она безразлична и к лексической, и к граммати­ческой абстракции. Так, из фонем [т], [к], [у] можно “составить” слово тку и слово тук, и слово кут; фонема [а] может быть флек­сией и именительного падежа единственного числа женского рода (жена), и родительного падежа единственного числа мужского и среднего рода (стола, окна), и именительного падежа множествен­ного числа (дома, окна) и т. п.

Эти отличия качества лексической, грамматической и фонети­ческой абстракции и предопределяют различие единиц разных ярусов языковой структуры.