Глава 2. как пишется история
История – наука о человеке, о прошлом человечества, а не о вещах или явлениях. Да и существуют ли идеи вне зависимости от людей, которые их исповедуют?.. Существует только одна история – история Человека, и это история в самом широком смысле слова.
Люсьен Февр
В широком понимании история представляет собой связное повествование о прошлом. Историки, независимо от того, какому времени и культуре они принадлежат, находят и отбирают сведения, которые, по их мнению, следует сохранить в памяти. Авторы руководствуются различными представлениями, сформированными в соответствующей культуре, относительно того, как должен выглядеть рассказ о прошлом, каким правилам он подчинен, к каким культурным ценностям отсылает читателя, каковы цели исторического труда. В тексте любого исторического жанра – будь то погодные записи событий, философская история или научная монография – в разных формах присутствуют замысел, сюжет и герои. Облекая свой рассказ в слова, автор выбирает определенный язык повествования. Все эти элементы исторического письма характеризуют культуру, к которой принадлежит историк, и могут изучаться специалистами в области истории исторического знания.
Исторический источник
Понятие исторического источника относится к числу наиболее важных для исторической дисциплины. Источник – свидетельство прошлого, попадающее в сферу внимания исследователя (будь то рукопись, картина, документ, обряд, предмет и т. п.), которое может быть использовано как основание для какого-либо утверждения о прошлом.
По общему убеждению исследователей, без источника история невозможна. Её нередко характеризуют как область знания, изучающую исторические свидетельства прошлого. На основе информации, полученной в результате аналитической работы с источником, историк создает собственный образ прошлого.
Облик прошлого во многом зависит от того, как историк определяет круг источников. В разное время в историческом знании существовали разные критерии оценки источника. Например, историки-позитивисты XIX в. отдавали предпочтение документам официального происхождения – законодательным актам, дипломатическим материалам, правовым документам, как наиболее точно отражающим события. При этом другие виды источников – мемуары, переписка частных лиц, статьи в прессе – в большинстве своем рассматривались как субъективные, потому не столь надёжные и достоверные.
В течение долгого времени в историческом знании бытовало представление, что источниками могут служить только письменные свидетельства, а все остальные не заслуживают доверия. Исходя из этого, учёные полагали, что историю любого народа можно начинать лишь с момента появления записей. Считалось, что только письменная фиксация придаёт сведениям определённость, а устный рассказ слишком зависит от личности рассказчика, всякий раз вносящего в него изменения и поправки. В то же время многие исследователи полагали, что народные легенды, песни, сказания могут служить ценными свидетельствами, поскольку позволяют проникать в сущность явлений прошлого, не оставивших после себя других следов. В XX в. эта точка зрения получила подтверждение благодаря изучению фольклора народов, не имеющих письменности. Этнологи установили, что устная традиция может иметь гораздо более устойчивый характер, чем ранее предполагалось, поскольку она опирается на строгие каноны. Конечно, использование произведений устного народного творчества требует большой осторожности и углубленного анализа. Однако целесообразно относиться таким образом ко всем источникам, в том числе и к письменным.
Решающим фактором расширения круга источников были изменения в самой исторической науке – переопределение её предмета и совершенствование методов научного исследования. До тех пор пока историков занимали только политические события, их внимание сосредоточивалось на законодательных актах, дипломатических документах и т. п. В дальнейшем для изучения экономической жизни пришлось обратиться к различным хозяйственным документам, счетам, распискам, финансовым отчетам, налоговым описям, для воссоздания картины духовной жизни -– к произведениям литературы и искусства, для изучения истории повседневности – к предметам быта, одежды и т. д.
В современном историческом знании иерархический взгляд на источники подвергся существенному пересмотру.
Французский историк XX в. Люсьен Февр отмечал: «История, несомненно, создается на основе письменных документов. Когда они есть. Но она может и должна создаваться и без письменных документов, когда их не существует. Причём при отсутствии привычных цветов историк может собирать свой мед со всего того, что ему позволит его изобретательность. Это могут быть слова и знаки, пейзажи и полотна, конфигурация полей и сорных трав, затмения Луны и формы хомутов, геологическая экспертиза камней и химический анализ металла, из которого сделаны шпаги, – одним словом, всё то, что, принадлежа человеку, зависит от него, служит ему, выражает его, означает его присутствие, деятельность, вкусы и способы человеческого бытия» [3].
Иными словами, в качестве источника может быть рассмотрено любое историческое свидетельство, в котором запечатлены культурные смыслы своего времени. Источники разных видов – письменные и невербальные, т. е. не облеченные в слова, могут быть «прочитаны» историком как особый текст. Значения каждого элемента текста подвижны, переменчивы, связаны с историко-культурным контекстом, в котором создан источник. Задача исследователя – не только извлечь сведения об идеях или событиях прошлого, но и ответить на вопрос, какое значение имело то или иное обстоятельство, деяние, вещь, слово для современников, т. е. попытаться понять систему ценностей прошлого.
То, какую информацию получает историк из источника, прямо зависит от вопросов, с которыми он подходит к изучению этого источника. Источник не «говорит сам за себя». По словам английского историка и философа Р. Дж. Коллингвуда, «всё в мире есть потенциальное свидетельство чего-либо». Но вещь может стать свидетельством только в том случае, если историк задаст ей определенный вопрос. «Из всех вещей, воспринимаемых им, нет ни одной, которую бы он не смог в принципе использовать в качестве свидетельства для суждения по какому-либо вопросу, при условии, что он задает правильный вопрос. Обогащение исторического знания осуществляется главным образом путем отыскания способов того, как использовать в качестве свидетельства для исторического доказательства тот или иной воспринимаемый факт, который историки до сего времени считали бесполезным.
Весь воспринимаемый мир тогда потенциально и в принципе может служить свидетельством для доказательства историка» [4].
Один и тот же документ может быть прочитан по-разному в зависимости от постановки исследовательской задачи. Окончательного прочтения источника не существует. Кроме того, каждый исследователь по-своему понимает свидетельство, интерпретирует его, включает в свою систему представлений, ценностей, подчиняет собственным задачам. Ограничителями интерпретации служат правила и нормы исторической профессии.
В историческом знании XIX–XX вв., были разработаны методы критического анализа источников, что позволило глубже вникать в их содержание, раскрывать их различные смысловые уровни.
Когда историк приступает к работе над отобранными для осмысления источниками, первая его задача заключается в расшифровке и освоении текста, установлении его происхождения авторства, времени, места и целей составления) и подлинности. В этих операциях, относимых обычно к внешней критике источника, исследователю оказывают помощь палеография, эпиграфика, текстология, сфрагистика, дипломатика и другие вспомогательные исторические науки. После завершения внешней критики исследователь переходит к установлению полноты, достоверности и точности сведений, содержащихся источнике. Этот этап работы принято называть внутренней критикой источника, или герменевтикой.
Для понимания источника необходимо учитывать социально-исторические условия его возникновения и конкретные обстоятельства создания. Все источники, так или иначе, несут на отпечаток представлений, убеждений и идеалов их создателей, отражают их индивидуальные взгляды и культуру эпохи. При изучении любого источника исследователю необходимо интерпретировать его данные, т. е. попытаться восстановить первоначальный смысл, учитывая его семантические изменения во времени, а также и некоторую неполноту. Сведения о прошлом по пути к историку проходят своеобразную фильтрацию, И после каждого её этапа информации остаётся всё меньше. Таким образом, отдельные факты могут быть безвозвратно утрачены. Однако восполнить некоторые недостающие сведения оказывается возможным по разным категориям источников; помимо того, характерные явления и процессы эпохи, как и ее значимые события, как правило, фиксируются в разнообразных свидетельствах современников, а, следовательно, имеют шансы сохраниться для последующих поколений.
В своих трудах историки во все времена единодушно отмечали, что намеревались писать правду о минувшем. Но далеко не всё написанное буквально отражает то, что случилось в прошлом. Значит ли это, что авторы выдумывали или искажали правду от незнания или неумения «записать» историю?
Под истиной и вымыслом в разное время историки понимали нечто различное. Так, правдивым могло считаться типическое, т. е. раскрывающее характерные, общие черты явлений, как это делала литература; в этом случае менее существенное, преходящее давало материал историкам. Под истинным могло пониматься и морально правильное, ориентирующее и наставляющее читателя в вере. Помимо разных представлений о природе правды в историческом повествовании, необходимо принимать во внимание воззрения и убеждения его автора. Чудеса святых для средневекового хрониста были неотъемлемой частью правильного порядка вещей. Не менее естественным для историка нового времени могло быть представление о развитии человеческой морали и скором триумфе прогресса. Наконец, все источники содержат элементы идеологии, определяющей приоритеты и умолчания в тексте, смысловые акценты в повествовании.
Все эти обстоятельства следует учитывать при работе со свидетельствами прошлого. По словам А. Я. Гуревича, «историк находится в постоянном единоборстве с источником, ибо последний представляет собой одновременно и единственное средство познания, и ту преграду, природу которой необходимо по возможности глубоко исследовать... Он по необходимости погружается в область представлений авторов исторических источников, в ту систему культурных стереотипов и ходов мысли, которая была неотъемлемой стороной их творчества» [5].
Событие и факт
Событие и факт – важные исторические категории. При кажущейся своей простоте, эти понятия достаточно трудны для определения. Со второй половины XIX в. и вплоть до настоящего времени историки дискутируют о природе и сущности исторических событий и фактов.
Событие – нечто произошедшее, свершившееся; то, что попало в сферу внимания исследователя. Историю часто понимают в связи с ее отношением к событиям. В словарях история может определяться как систематический упорядоченный рассказ о событиях или как область знания, фиксирующая и объясняющая события прошлого; Со времен античности история мыслилась как res gestae (деяния) – повествование о выдающихся политических событиях. В современном обществе распространено представление о том, что задача историка состоит в правдивом описании и объяснении событий прошлого. В историческом знании существуют разные интерпретации события. Условно их можно разделить на реалистическую и конструктивистскую. Согласно более распространенной реалистической интерпретации все, что случилось в прошлом, неизменно, имеет свою структуру и зафиксировано в источниках. События, таким образом, являются «сырьём» для историка. Работа исследователя в соответствии с такой позицией, оценивается с точки зрения правдивости, адекватности изложения материала по отношению к событиям прошлого.
Сторонники конструктивистской интерпретации утверждают, что события не существуют независимо от исследователя. Историк, работая с разнообразными источниками, делает умозаключение о произошедшем, создаёт интеллектуальную конструкцию события. Таким образом, событие можно в какой-то мере рассматривать как произведение труда историка. Исследователь не описывает нечто, открыто лежащее перед ним, но «учреждает» событие, которое позволяет сгруппировать отдельные «голоса» прошлого, придать смысл свидетельствам источников.
Американский философ середины XX в. Луи Минк писал, люди склонны предполагать существование некой «нерассказанной истории», где запечатлены все истинные формы любого события прошлого. От историков ожидают, что они обнаружат и раскроют её фрагменты, воспроизведут истинный облик событий. Но это ощущение обманчиво, поскольку нерассказанных историй не бывает, ведь история и есть рассказ. Ученый не имеет прямого доступа к событиям прошлого как таковым: о них он узнает из различных источников. Облик и структура воссозданного события зависят не от его истинной природы, а от историко-литературного контекста, в который это событие включено. Поэтому в качестве такового могут выступать как одномоментные действия или поступки отдельных людей, так и сложные длительные процессы (например, Реформация или Французская революция).
«Объём» события зависит от угла зрения историка и от жанра, в котором он работает: в микроисторическом исследовании и в крупном сочинении, повествующем об истории государств, события имеют различный масштаб, а их логика строится на разных основаниях.
В рассуждениях историков XIX–XX вв. понятие «событие» нередко пересекается с понятием «факт». В целом, если событие запечатлевает нечто произошедшее, то факт можно рассматривать как утверждение о событии.
Понятие «факт» (лат. factum – сделанное) имеет, по меньшей мере, два значения: одно указывает на что-либо совершившееся; другое – на достоверность, подлинность свидетельства о произошедшем. В XIX–XX вв. в интеллектуальной культуре Запада укоренилось представление, что профессиональная история отличается от других форм рассказа о прошлом тем, что основана на фактах, и этот базис отделяет историю от мифа, легенд, вымысла.
В XIX в. в позитивистской историографии сложился своеобразный культ факта. Исследователю надлежало находить факты в источниках, с помощью критических процедур отделять от фактов все недостоверное, неважное, привнесённое, подобно тому, как археолог очищает от земли керамический обломок. Без фактов история лишается почвы; факты придают истории статус объективной, доказательной, научной дисциплины. В свою очередь, без деятельности историка факт утрачивает смысл.
Понятие достоверного факта стало краеугольным камнем профессиональной исторической науки XIX в. Немецкий историк Леопольд фон Ранке писал, что, по его мнению, исторические свидетельства более интересны, чем романы таких писателей, как Вальтер Скотт. Для Ранке «высшим законом» было строгое следование фактам, как привлекательным, так и нелицеприятным. Даже незначительный исторический факт обладал большей притягательностью, чем самое грандиозное вымышленное событие.
Долгое время это понятие не подлежало проблематизации. Для большинства исследователей исторический факт обладал внутренней целостностью, был подобен кирпичику знания, походил на атом в физике. Готовые факты «ожидали», когда историк соберет их и выстроит в повествование. Они «свидетельствовали сами за себя», и устами историка говорила сама история.
Различные модификации этих взглядов бытуют и поныне, однако в XX в. понятие исторического факта перестало быть столь однозначным и очевидным. По мнению итальянского философа Бенедетто Кроче, факты не находятся где-то рядом в готовом виде, они формулируются, выдвигаются историками в соответствии с их целями.
Факт не пребывает сам по себе, вне сознания исследователя, а создается его разумом и воображением. Таким образом, факт представляет собой не отправной пункт, скорее, продукт работы историка. Это положение поставило под сомнение распространённую идею о том, что факт может существовать отдельно от его интерпретации. Переход Цезарем Рубикона в 49 г. до н. э. может рассматриваться как отдельный факт, но он же подразделяется на множество мелких фактов. Факт – всегда некое обобщение, сделанное историком на основе выборки «важного» или «относящегося к делу», т. е. помещенное в соответствующий контекст. На конструирование факта влияют научные методы, с помощью которых историк производит отбор сведений, их группировку, соотносит свидетельства между собой. Несмотря на то, что специалист владеет большим арсеналом критических исследовательских процедур и методов изучения источников, вопросы, которые он задаёт, а также ценности его культуры, этические и эстетические предпочтения оказывают непосредственное воздействие на облик факта в его тексте.
Хронология и периодизация
Исследователи прошлого, так или иначе, сталкиваются с проблемами хронологии и периодизации. В своей работе историк имеет дело как с представлениями времени, которые разделяет сам, принадлежа к определённой культуре и профессии, так и с разнообразными историческими взглядами на способы измерения времени, соотношение событий. Обыденный человеческий опыт позволяет воспринимать время как непрерывный движущийся поток, и при этом подразделяет его на условные периоды. В современной западной культуре распространены взгляды, восходящие к иудео-христианскому образу мира, где история – это последовательность событий, направленных из прошлого в будущее. Согласно христианскому учению, земная история человечества имеет начало, конец и подчинена цели – достижению Царства Божьего. Сходным образом строятся теории социального прогресса, где история понимается как однонаправленное развитие человечества в сторону более совершенного общественного устройства. Похожее представление об истории как ограниченном во времени непрерывном линейном процессе поддерживается и многими современными естественнонаучными теориями.
В современной культуре наряду с линейным видением истории присутствуют элементы циклических хронологических представлений, основанных на естественных природных циклах, – например, на смене дня и ночи или времен года. Впрочем, они также подчинены идее линейного движения: так, считается, что каждый год является новым по отношению к предшествующему. Подобные идеи не вытекают непосредственно из природы времени. Иначе, к примеру, было устроено циклическое время в представлении древних греков: вечный космос периодически погибал в огне и возрождался вновь, что вело к очередному повторению событий истории.
В различных культурах существовала потребность датировать события. Способы соотнесения события со временем были весьма разнообразными: они могли основываться на принятых в культуре методах измерения времени, лунных и солнечных календарях, агрикультурных циклах, периодах правления династий и т. п. Летосчисление, как правило, велось от какого-то значимого символического события – основания Рима или Сотворения мира, первого года после смерти Будды или Рождества Христова. Проблемы изучения различных хронологических систем составляют предмет исследования такой дисциплины, как историческая хронология.
Если вопросы летосчисления, или образов исторического времени, лишь отчасти зависят от истории как дисциплины, то проблема периодизации прямо связана с историческим знанием.
Периодизация – подразделение прошлого на отрезки времени (исторические периоды, века, эпохи и т. п.) – одна из сложных проблем историописания. Необходимость такого деления для упорядочивания и анализа исторических событий не ставится исследователями под сомнение. Однако практика построения периодизаций нередко вызывает споры. Историки обращают внимание на значительную долю условности вычленения целостных фрагментов прошлого.
Распространённая в историческом знании XIX в. идея объективности времени как среды, в которой существуют события, в XX в. уступила место представлениям об относительности времени. Историческое время мыслится как сложная конструкция, в большой степени «учрежденная» событиями или группами событий прошлого. Сама возможность периодизации основывается на достаточно условном видении истории как непрерывной и единой. Исходя из идеи общности процесса развития человечества, можно выделять в нем какие-либо этапы, сравнивать одну эпоху с другой.
Для изучения истории важно не только датировать, соотнести произошедшее с неким моментом времени, но и очертить границы периодов, когда проявлялось типическое сходство исторических феноменов между собой.
На основании этого сходства можно выделить исторические периоды, например, эпоху Возрождения или век Просвещения и т. д.
В культурах, мифологии и религии прошлого бытовали разные способы периодизации истории, например – деление прошлого по аналогии с сезонами года, с возрастами человека. Греческий поэт Гесиод в VII в. до н. э. писал о четырёх прошедших веках – золотом, серебряном, бронзовом и железном. Периодизация в соответствии с поколениями, политическими правлениями, династиями принадлежит к древнейшим способам упорядочивания истории.
В средние века на Западе в трудах Отцов Церкви были выдвинуты две большие системы периодизации всемирной истории. Одна связывала прошлое и настоящее человечества с четырьмя монархиями. Согласно этой системе, развитой в IV в. Евсевием Кесарийским и Иеронимом Стридонским на основе ветхозаветной «Книги пророка Даниила», всего в человеческой истории сменилось четыре империи. Римская империя рассматривалась как последнее государство на земле, после которого наступит конец истории. Последовательная смена монархий отражала Божественный замысел, согласно которому люди шли к политическому и религиозному единству. В XI–XII вв. немецкими историками была обоснована теория «переноса монархии получившая широкое распространение на средневековом Западе. Согласно этой концепции, после гибели Римской империи. Бог передал власть римских императоров вначале Карлу Великому (и Государству франков), а затем Германской империи.
Большинство средневековых историков предпочитало периодизацию истории по шести возрастам, описанную Аврелием Августином. Века, прошедшие с момента создания мира, уподоблялась возрастам человека и дням Творения. Шестой и последний возраст – старость человечества – начался со времени рождения Христа. У ранних хронистов каждый день Творения соответствовал тысяче лет в истории; шестой век должен был завершиться светопреставлением и «седьмым днём вечной субботы», днем воскресения из мертвых. На этом основании в Европе в 1000 г. ожидали конца света; после этой даты историкам пришлось корректировать вычисления длительности каждого возраста» мира.
Понятие исторической эпохи, которое используется в настоящее время, возникло сравнительно недавно. Оно утверждалось в контексте культуры Возрождения и Реформации, в тот период, когда в обществе стало ослабевать влияние христианской эсхатологии, ожидания скорого конца света.
Гуманистами было предложено такое видение истории, согласно которому важнейшей вехой, отделявшей древнюю историю от новой, считалось утверждение христианства и падение Западной Римской империи. Определение «средние века» входило в историографию постепенно, по мере отдаления в сознании настоящего от недавнего прошлого. В европейской науке представление о средних веках утвердилось после того, как в конце XVII в. профессор немецкого университета X. Келлер назвал одну их трех книг своего учебника «Историей средних веков», подразделив историю на «древнюю» – до Константина Великого, «средневековую» – до 1453 г., даты завоевания турками Константинополя, центра христианского мира, и «новую», наступившую после этой даты.
Деление истории на большие эпохи способствовало формированию исторического сознания в обществе, в котором происходил процесс секуляризации, позволяло различать прошлое, настоящее и будущее как качественно различные периоды, и в то же время связывало воедино исторический процесс. Подразделение всемирной истории на древность, средние века и новое время стало господствующим в работах историков Просвещения (XVIII в.). Впоследствии этот способ периодизации, с известными поправками, был закреплен в профессиональной историографии XIX–XX вв.
Подобная схема подразделения весьма условна. О границах каждой эпохи ведутся споры, так что рубежи древности, средневековья и нового времени колеблются в пределах двух или трех столетий. Помимо этого, в основании такой периодизации всемирной истории помещена история Европы, события которой не могут служить ориентирами для описания прошлого Китая или Индии.
С середины XIX в. популярность приобрели различные экономические теории, в соответствии с которыми проводилась и периодизация мировой истории. В XX в. в марксистской литературе утвердилась схема пяти общественно-экономических формаций (первобытно-общинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической, коммунистической), восходящая к трудам К. Маркса и Ф. Энгельса. После Второй мировой войны теории индустриализации и модернизации, предложенные в сферах социальной и экономической истории, были распространены на исторический процесс в целом. Всемирная история рассматривалась как смена разных типов общества – доиндустриального (аграрного, традиционного), индустриального (модернизированного), постиндустриального (информационного). В работах современных историков и социальных философов большое внимание уделяется изучению постиндустриального этапа истории.
В XVII в. берет своё начало периодизация по столетиям. Этот способ подразделения времени предполагает, что каждое столетие обладает внутренним единством, собственной идентичностью.
При переносе одной из характеристик эпохи на сущность целого периода возникают обобщения («век барокко» или «век Либерализма»), которые используются как метафоры. Но они требуют известной осторожности, поскольку подразумевают, что, например, весь способ жизни в XVII в. характеризуется чертами стиля барокко. Теории глобальных эпох также могут рассматриваться критически, поскольку строятся на посылке, история – некое мировое целое – постигается в соотношении с тем, что человек узнает из собственного опыта.
Таким образом, эпохи и периоды – плод работы историков. Эти конструкции помогают в изучении феноменов прошлого, они не должны восприниматься буквально. Как писал Дж. Коллингвуд, всем приходится читать о хороших или дурных периодах в истории, но та или иная оценка больше говорит том, как историки изучают прошлое, чем о том прошлом, которое они исследуют.
Всеобщая история
В процессе познания историк всегда выбирает масштаб и ракурс изучения предмета. Такой выбор предполагает определённую интерпретацию исторического прошлого.
В историографии имеется немало опытов написания «больших» историй, которые, по замыслу их авторов, охватывают различные аспекты человеческого бытия в мировом историческом пространстве и времени.
С глубокой древности, когда складывались основы историописания, и вплоть до настоящего времени учёные не оставляют надежд представить историю человечества в целостном виде. Грандиозность задач и заведомая невозможность выполнения такого проекта отнюдь не могут служить препятствиями для тех, кто решился писать всеобщую (мировую) историю.
Идеи создания истории всего человечества нашли свое выражение в трудах античных авторов. Однако поиски для неё единых оснований, в конечном счете, приводили к написанию истории народов Средиземноморья, «образцовым» центром которого был эллинский мир.
Именно по его меркам рассматривалась жизнь «варварской» окраины.
В европейской средневековой культуре опыты создания всеобщей истории были связаны с намерениями христианских учёных (Евсевия Кесарийского, Аврелия Августина, Рихера Реймского и др.) обосновать идею непрерывности и целостности прошлого, настоящего и будущего человеческого рода на основе Ветхого и Нового Завета. В таком виде всеобщая, или мировая, история представала как процесс движения народов от варварства (язычества) к христианству. Центром христианской истории по Божественному плану был «богоизбранный» народ, прошлое же «варваров», или «иноверцев», всецело подчинялось логике всеобщей истории с присущим ей универсальным миропорядком.
В новое время, по мере формирования рационалистической научной картины мира, схемы всеобщей истории, предлагавшиеся последователями гуманистов в конце XVI–XVII в. (например, Боденом, Боссюэ, Рейли и др.) и философами в XVIII в. (Вольтером, Монтескье, Гиббоном и др.), подразумевали существование целостного всемирно-исторического процесса на иных основаниях – через развитие мирового духа или прогресс универсального разума. В таких концепциях центром человечества становилась Европа, в соответствии с «образцовым» историческим опытом которой рассматривалось прошлое народов других регионов. Этот европоцентристский принцип написания всеобщей истории (несмотря на его критику самими исследователями) в изменённом виде был унаследован профессиональной историографией XIX – первой половины XX в.
В XIX в. в Европе завершались процессы становления национальных государств. В связи с этим стала рассматриваться возможность создания единой всеобщей истории, своеобразного конечного продукта труда ученых, который был бы написан в результате тщательной научной разработки и обобщения национальных историй. Такую позицию, например, занимал Леопольд фон Ранке, который видел в написании всеобщей истории осуществление идеала (Божественного плана); этот идеал оказывался достижим посредством всеобъемлющего исследования взаимоотношений наций, языков, гражданских институтов, религий, причин и последствий войн и пр.
На рубеже нового и новейшего времени концепции всеобщей истории стали утрачивать привлекательность. Отчасти это было связано с общественными ожиданиями и потребностями в разработке концепций национально-государственных и локальных историй.
Однако были и другие, внутренние причины, побуждавшие ученых по мере профессионализации историографа постепенно смещать исследовательские интересы в другие сферы. В их числе – возрастание специализации исторического знания, формирование таких самостоятельных областей, как политическая, экономическая, социальная, культурная история. объяснительный аппарат дисциплины прочно вошли понятия культура» и «цивилизация», с помощью которых оказалось возможным рассмотреть историю человечества в новом масштабе и других ракурсах.
Применение культурно-исторического подхода к национальной, региональной и локальной истории в работах Я. Буркхардта, К. Лампрехта, Й. Хейзинги, Н. И. Кареева, Л. П. Карсавина других известных историков-профессионалов второй половины XIX – первой трети XX в. заметно повлияло на концепции всеобщей истории. Представления историков о содержании динамике всемирно-исторического процесса заметно усложнилась.
Важное значение для преобразования содержания и облика всеобщей истории имела разработка концепций локальных цивилизаций как сложных обществ, обладающих протяженностью историческом времени и пространстве (Н. Данилевский, Шпенглер, А. Тойнби, К. Ясперс и др.). Такие концепции содействовали ослаблению принципов европоцентризма и линейного прогресса в «больших» теориях истории человечества. В середине XX в. концепции всеобщей истории были заметно обновлены и подкреплены общественными теориями модерниза экономического роста. Роль образца исторического, социально-политического, культурного развития в них по-прежнему выполняли страны Запада. Однако в новых попытках написания всеобщей истории прослеживалось стремление не только включить в мировые процессы исторический опыт не западных регионов, но и представлять его неотъемлемой частью целого. Всеобщая история строилась на основаниях модернизационной схемы, гласно которой общество имело три формы: до-индустриальную традиционную), индустриальную, постиндустриальную. Во второй половине XX в., когда произошли качественные изменения в мировой экономике, политике и культуре, а также в самом понимании науки, информации, природы общественного и гуманитарного познания, идеи написания всеобщей истоки стали уступать место новым теориям всемирной (миросистемной) истории (Ф. Бродель, И. Валлерстайн, У. Макнил и др.). Общественная критика линейного хода всемирно-исторического процесса и универсальных общественных законов, в соответствии с которыми историки писали «большие» истории человечества, содействовала пересмотру самих представлении о всемирности, роли европейских и западных «образцов» для других регионов и народов мира.
В концепциях новой всемирной (миросистемной) истории, в корне отличающихся от привычных схем линейного развития и прогресса, утверждаются принципы взаимозависимости различных историко-культурных миров.
В то же время осознание мировым сообществом экономического, политического, информационного единства современного мира (выражаемого в процессах глобализации) породило потребность в написании глобальной истории, концепция которой отличалась от сложившихся универсалистских концепций всеобщей и национально-государственной истории. Вместе с тем поборники глобальной истории, используя многие построения «миро-системщиков», не стремятся, тем не менее, акцентировать внимание на идее поликультурности. В глобальной истории эта идея подчинена поиску черт единства, сходства различных народов, живущих в разных регионах Земли. Стремление увидеть большое в малом дает специалистам в области макроистории возможность по-новому интерпретировать содержание привычных понятий «Европа», «Латинская Америка», «Африка», «христианский мир», «исламский мир», «человечество» и др., их роли во всемирном историческом процессе.
История и литература
Что может быть общего у исторических сочинений и произведений художественной литературы? Разве только то, что те и другие существуют в виде письменных текстов, у которых есть свои авторы и читатели. Принципиальное же отличие – в задачах, которые стоят перед историком и автором художественного произведения. Задача историка состоит в том, чтобы создать объективную картину прошлого. Он вынужден ограничиваться сохранившимися документальными источниками. Самое важное для автора художественного произведения – успешно реализовать свой творческий замысел и заинтересовать им своего читателя. Для этого ему не обязательно во всем следовать тому, что принято считать истинным или реальным.
Такой взгляд на отношения истории и литературы является расхожим. Он может устроить любого, кто привык думать, будто с момента появления письменной культуры человечество имело приблизительно одинаковые представления о том, чем реальность отличается от вымысла и, соответственно, чем задачи исторического описания отличаются от задач художественного изложения.
Однако так было не всегда. Приведённый нами расхожий взгляд соответствует только тому сравнительно недолгому периоду в развитии научного и гуманитарного знания, который относится ко второй половине XIX в. Именно тогда утвердилось представление об истории как науке, реконструирующей прошлые события. Приверженцы этой науки не хотели иметь ничего общего с литературой или, в лучшем случае, рекомендовали историкам писать свои работы на ясном и понятном для всех
В начале XX в. произошли изменения в понимании характере исторического знания. Все отчетливей звучала мысль о том, что в деле реконструкции прошлого нельзя во всем полагаться только на документальные источники. Их материала зачастую недостаточно, чтобы представить полную картину эпохи, которая интересует историка. Так что во многом ему приходится действовать на свой страх и риск, доверяясь исключительно своей интуиции. Кроме того, после произошедшей в гуманитарной мысли структуралистской революции (60-е гг. XX в.) пришло осознание того, что письменный текст является альфой и омегой исторического исследования. Это означает, что изучение прошлого начинается с интерпретации письменных текстов исторических источников. Конечный продукт такой интерпретации также представляет собой письменный текст – историческую статью или монографию. Создавая его, исследователь, подобно писателю, вынужден использовать тот набор художественных средств и риторических приёмов, которые имеются в распоряжении у современной ему литературной культуры. С этой точки зрения, историческое сочинение можно рассматривать как литературное произведение особого рода, специфическое назначение которого заключается в том, чтобы убедить своих читателей в действительном характере представленных в нём событий.
Таким образом, отношение между историей и литературой гораздо более тесное, чем это может показаться. Автор любого прозаического произведения (особенно исторического романа или реалистической новеллы) не должен пренебрегать знанием исторических деталей. Историк же, в свою очередь, окажется не в состоянии дать сколько-нибудь целостное представление о прошлом, если не сумеет воспользоваться современными ему литературными приемами.
Уже со времен античности признавалось, что занятие историей требует серьёзных литературных навыков. Однако ни у древних греков, ни у римлян не существовало понятия художественной литературы в его современном значении.
Считалось, что все виды словесного творчества (устного или письменного, поэтического или прозаического) представляют собой разные типы мимесиса (гр. mimesis – подражание). Поэтому отличие историка от поэта состояло главным образом не в том, что первый был обязан говорить правду, а второму позволялось эту правду приукрасить. С самого начала им приходилось иметь дело с разными объектами для подражания. Как говорил в «Поэтике» Аристотель, «историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозой (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей), – нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой – о том, что могло бы быть... Ибо поэзия больше говорит об общем, история – о единичном. Общее есть то, что по необходимости или вероятности такому-то характеру подобает говорить или делать то-то. А единичное – это, например, то, что сделал или претерпел Алкивиад» [6].
Древние историки уделяли большое внимание сбору и проверке единичных фактов, полагая, что история – это хранительница примеров, собранных для оказания читателям моральной и жизненно-практической помощи. Однако этим задачи истории не ограничивались. Занятие историей признавалось частью риторического искусства. Сбор и проверка фактов составляли лишь предварительную стадию в работе историка, искусство же его проверялось тем, как он умеет эти факты использовать. Лукиан в сочинении «Как следует писать историю» говорил, что главной заботой историка должно стать придание выразительности материалу. Историк должен обдумывать не что сказать, а как сказать: его задача состоит в том, чтобы верно распределить события и наглядно их представить.
В античности не существовало видимых противоречий между установками на правдивое описание фактов прошлого и их связное и наглядное изложение в тексте исторического сочинения. Когда же все-таки они возникали, то решались в пользу наглядности. Пример тому – Цицерон, который считал, что первый закон истории – ни под каким видом не испытывать лжи, затем – ни в коем случае не бояться правды, а также не допускать пристрастия и злобы. Тем не менее, когда его друг, историк Лукцей, пожелал написать историю его консульства, Цицерон, заботясь о создании выразительного рассказа, посоветовал ему «пренебречь законами истории».
До конца XVIII в. история оставалась частью риторического искусства.
Когда Вольтер, выдающийся историк эпохи Просвещения, в одном из писем излагал замысел своего сочинения о правлении Людовика XIV, можно было подумать, что он следовал рекомендациям Лукиана: ставя своей целью создать великую картину событий и удержать читательское внимание, он, с одной стороны, видел историю как трагедию, которой требуются экспозиция, кульминация и развязка, а с другой – оставлял на её широких полотнах место для занимательных анекдотов. С началом XIX в. историю, как и литературное творчество в целом, перестали считать частью риторики. Однако она не утратила своих художественных качеств. На смену одним изобразительным приемам пришли другие. Историк больше не старался занять привилегированную внешнюю позицию по отношению к предмету своего сочинения и читателям, воздерживался от моральной оценки героев. Более того, он стремился вообразить себя участником событий. Мелкие подробности и незначительные факты, с которыми историки Просвещения мирились с «неизбежным злом», в трудах историков эпохи романтизма становились преимущественными объектами описания. В работе Эффект реальности» французский философ и литературный критик второй половины XX в. Ролан Барт дал анализ изобразительных средств, которыми пользовались историки романтической школы и писатели-реалисты XIX в., и доказал факт взаимопроникновения и взаимообогащения исторического и литературного творчества.
Тесная связь этих видов творчества сохранялась и в последующее время. Трудно не заметить стилистического сходства между многотомными трудами историков-позитивистов и романами-эпопеями в духе О. де Бальзака или Л. Толстого. В первой половине XX в. историки «школы "Анналов"», по словам М. Блока вместо «состарившейся и прозябавшей в эмбриональной форме повествования» позитивистской историографии предложили свой проект многослойной аналитической и структурной истории. Приблизительно в то же время писатели-модернисты Джойс, Ф. Кафка, Р. Музиль создают роман нового типа, Особенности композиции которого не позволяют читателю обнаружить в нём единую сюжетную линию. Эти романы не имеют ярко выраженных начала, середины и конца и «живут» только в процессе бесконечного их перечитывания. Но уже во второй половине XX в. проблема взаимодействия истории и литературы получила свое теоретическое осмысление в работах «новых интеллектуальных историков».