Как образуются золотоносные жилы 2 страница

Резкий порыв ветра пронесся над поселком, и устья многочисленных шахт приветствовали его глухим вздохом. Что-то зашуршало поблизости. Из другого конца поселка донесся хриплый и протяжный крик осла, закончившийся фырканьем, звучавшим как насмешка, и опять все стихло. Рудокопы направились к фанзе, бумажное окно которой еле светилось в темноте.

— Готов ли ужин? Что сварили? — спросил Мафу, едва ввалившись в дверь.

— Не совсем готов. Огонь плохо горит сегодня, — ответил голос Хуна, скорчившегося около топки.

На кане в осколке разбитой чашки горел в масле фитиль. Пао вытирал посуду, тряпкой, которая при этом скудном освещении казалась совершенно черной.

— У-у, нахалы! За хуан-янгами опять бегали, оттого и. огонь не горит, — проворчал Мафу.

Лю Пи положил в угол холстину с рудой; под вечер ему удалось наткнуться на место в жиле с видимым золотом, и он осторожно выковырял из него весь кварц и принес с собой, чтобы утром, при дневном свете, измельчить его в ступке, промыть в чашке с водой и таким способом утаить полученное золото от надзирателя, присвоив себе и казенную долю. Так поступали все рудокопы, когда им попадалось видимое золото — надзиратель обвешивал их в свою пользу, они отыгрывались иным способом, и в результате страдала китайская казна. Но предупредить утайку не было никакой возможности; нельзя же было приставить к каждому рудокопу надзирателя.

Сложив мешок, Лю Пи подошел к топке кана, присел на корточки, достал трубку и табак и, закуривая от огня, пылавшего под клокотавшим котлом, спросил:

— Что ты настряпал, Хун?

— Гуамянь^[9] с салом. Сейчас поспеет.

— Гуамянь с салом! Ай, ай, как хорошо! — воскликнул Мафу, присаживаясь на корточки возле Лю Пи и собираясь закурить.

В это время вся фанза затряслась, словно от подземного удара; по камышовой крыше, сверху покрытой слоем глины, застучали мелкие камни; из топки выбросило язык пламени; бумажное окно вздулось пузырем, угрожая лопнуть; утлая дверь широко распахнулась, и в нее глянула черная ночь и ворвались свист, гул и вой налетевшей бури вместе с — тучей песку и пыли. Хун проворно, как кошка, метнулся к двери, запер ее и подпер изнутри киркой. Лю Пи взял из угла две кирки и поставил их накрест в окно, чтобы прижать бумагу.

— Еще лопнет. Засыплет нас пылью, — проворчал он, возвращаясь к кану и тревожно поглядывая на крышу: буря могла легко снести ее.

Пламя под котлом замирало, и дым проникал в фанзу — буря не давала ему выходить из низкой трубы на крыше.

Хун старался раздуть огонь под котлом, но горело плохо и дымило.

— Брось, мальчик, — недовольно проворчал Мафу, глотнувший горького полынного дыма. — Гореть все равно не будет, а глаза ест.

Мальчики вытащили из топки полусгоревший хворост, который Мафу затоптал своими медвежьими лапами, потом поставили котел, подали посуду и стали есть не совсем уварившуюся гуамянь, похожую на полупрозрачных тонких червей, плававших в горячей воде вместе с кусочками поджаренного бараньего сала. За неимением ложек гуамянь вылавливали губами и запивали ее сальной водой.

Буря продолжала свирепствовать. Порывы ее налетали один за другим, потрясая фанзу и осыпая крышу градом мелких камешков; потрескивание колебавшейся в окне бумаги сливалось с гулом ветра, сквозь который слышались словно тяжелые вздохи, стоны, порой пронзительный свист и как бы протяжный вой волков.

— Пожалуй, и впрямь волки подошли к поселку? — предположил Мафу в промежутке между двумя чашками.

— В такую бурю никакой зверь не выйдет из норы, — ответил Лю Пи, обсасывая губы.

— Не говори! Когда я пас казенный табун в песках под Гученом, в бурные ночи волки часто (подходили совсем близко, пользуясь шумом и тем, что собаки прятались, носы у них песком засыпало и чутье ослабевало. Приходилось самим за собак быть.

— А разве здесь есть волки? — поинтересовался Пао.

— Как не быть! Где хуан-янг, там и волк! — сказал Лю Пи.

— Как бы не съели сегодня ишачка с мельницы надзирателя, — заметил Мафу. — Он что-то раскричался перед бурей.

— Если съедят, завтра нам не придется молоть нашу руду, — сказал Пао.

Покончили с ужином, убрали котел, заменив его чайником. Вечером и мальчики участвовали в чаепитии, проворно вылизав свои чашки после сальной воды. Старшие закурили, младшие поглядывали на них с завистью.

ПОДЗЕМНЫЕ ДУХИ

Лю Пи выколотил горячий пепел на ладонь, положил новую порцию табаку, раскурил тем же пеплом и, выпустив клуб дыма, начал почти шопотом обещанный рассказ о демонах.

— Случилось это в Дагуне лет восемь назад. Это рудокопный поселок к востоку от нас, в конце Джаира. Там богатое золото, но воды на тридцать ли^[10] кругом нет. Дикое место — скалы, щебень, даже полыни мало, так что с топливом худо. И жилы своенравные, как женщины. То вильнет вправо, то влево, то раздвоится; пойдешь по одной ветви — становится все тоньше и пропадет; вернешься на другую — то же самое. Ну, думаешь, пропала твоя шахта. Но вот, где-нибудь сбоку, если поискать зорко, найдется прожилок с хорошим золотом. Доверишься ему — и он вознаградит, раздуется опять в настоящую жилу. Но работа там трудная, не то, что у нас.

— Ну, и здесь не сладко, — проворчал Мафу.

— Нет, здесь жилы правильные и золото хорошее, нечего роптать на судьбу, — продолжал Лю Пи. — Так вот, имел я в Дагуне отвод в компании с одним рудокопом из Хами. Звали его Фу Пян. Он был длинный и тощий, сгорбленный, как кочерга, но хороший работник, и золото в жиле умел находить отлично. «Оно, — говаривал он, — свой запах имеет, я его чувствую».

Ну, так вот, однажды мы с ним ковыряли кварц в нашей шахте, недалеко друг от друга, искали жилу по боковым веточкам, потому что главная потерялась. В глубину нельзя было уже итти — под ногами вода, шахта старая, три раза перед нами ее уже бросали. Оставалось еще недоработанных пять размахов^[11] по длине в одном боку и два размаха в вышину. А нам досадно. Ну, ковыряли, ковыряли — все напрасно, нет золота.

Вот Фу Пян и рассердился. Бросил кирку прочь и крикнул: «Чтоб дракон проглотил тебя, проклятая жила». Совсем забыл он в гневе, что в шахте нельзя так говорить. И чуть он сказал эти нехорошие слова, как над ним загремело, зашумело, и большой камень, больше нашего котла, прямо ему на ногу скатился.

Лю Пи замолк. Помолчали слушатели, потом Мафу спросил с легкой насмешкой в голосе:

— Это подземный демон в него камнем швырнул, полагаешь ты?

— А то кто же!

— Просто камень скатился. А у нас бывало это не раз.

Лю Пи презрительно пожал плечами и продолжал:

— Он сильно поплатился: ему раздробило всю ступню, так что мы его на веревках вытаскивали наверх. Долго болел и остался хромой, больше в шахты не лазил, у надзирателя на мельнице ишаков погонял, да через два года и умер.

— Но самого демона, который камень бросил, ты ведь не видел, — настаивал Мафу.

— Они скрываются от человеческого глаза. Говорят, что только тот рудокоп, которому суждено погибнуть в шахте, перед самой смертью видит демона. Но мне все-таки случилось видеть одного, и именно в тот час, когда мне грозила смертельная опасность.

Лю Пи замолк, словно вспоминая минувшее или прислушиваясь к звукам, доносившимся в фанзу. Хый-фын бушевал попрежнему, потрясая стены, бросая по крыше камешки, вздувая бумагу между прижимавшими ее кирками. Дверь по временам вздрагивала и потрескивала от напора ветра, а в остывшей трубе пронзительно гудело. Маленькое пламя масляной лампы колебалось, так как струйки воздуха с пылью прорывались то в щель двери, то из-под крыши, являвшейся одновременно и потолком. Рудокопы сидели, скрестив ноги, друг возле друга, вокруг лампочки, старшие с одной стороны, мальчики с другой. Их смуглые лица, выпачканные рудничной пылью и копотью, а у мальчиков сажей, еле освещались колеблющимся огоньком.

Лю Пи набил, закурил трубку и начал полушопотом, как и прежде:

— Случилось это в рудниках Ван-Чжу-Ван-цзе, что на берегу Дарбуты-речки. Я был еще молод и нанялся в ру-доносы, потому что сам не умел ковырять жилу. Наш отвод был высоко на горе и шахта очень глубокая, размахов пятьдесят, а воды в ней еще не было. Мой хозяин работал ее уже пятый год, все вглубь по хорошему золоту. Руду приходилось носить по шахте вверх, а потом по горе вниз, к речке, возле которой стоял поселок. Там фанзу не всегда ставят на самом отводе, как в других местах, потому что У речки лучше: и вода тут же, и мельница, и жить приятнее. Но там я выбивался из сил при носке руды, потому что мне пришлось носить ее вверх и далеко вниз, а потом опять лезть на гору, и так все время вверх — вниз, вверх — вниз. Я был один рудонос, а работали в шахте двое, и я еле поспевал уносить то, что они наковыряют. Отдыхать мне почти не приходилось, как ишаку на мельнице.

Носил я руду уже два месяца, дорогу знал — хоть ночью иди, не собьешься. А случился такой грех: задумался я что ли или воздушные демоны сбили меня с дороги, — хый-фын дул тогда сильный и глаза песком заносило, — но, идя в гору с пустой корзиной, я свернул со своей тропы и попал к чужой шахте. А шахты там, как везде, родные сестры: одна, как другая, только присмотревшись, отличишь свою. Я же не думал, что сбился, и полез себе в шахту. Лезу, лезу, удивляюсь только, что ступеньки как будто не на месте, не там, где нога привыкла их находить. «Это от усталости, — думаю, — ноги ослабели», потому дело было под вечер и лез я в шахту в последний раз.

Спустился я на двадцать размахов, пока не стало совсем темно, и начал шарить в том месте, где всегда оставлял свою лампочку, идя вверх. «Куда она пропала? — думаю. — И что теперь делать?» Лезть вниз в темноте — боюсь. Лезть наверх — хозяин из жалованья вычтет за последнюю корзину. Да и лампочку во что бы то ни стало нужно найти. Опять пошарил, рассердился. «Неужели, — сказал я, — подземный демон ее утащил, мне на горе?»

Только я это сказал, совсем не громко, и осмотрелся, а внизу из темноты на меня два глаза глядят, большие, круглые и светятся, как лампочки. Я обомлел. «Это, наверно, сам демон, который стащил лампу, — думаю, — бежать надо!»

Я потихоньку подался назад — он все смотрит. Потом на ступеньку вверх пячусь. А тут как ухнет что-то мимо меня, пылью запахло, гул пошел по шахте, грохот, потом плеск в глубине. Меня чуть не сбросило вниз, едва удержался на ступеньке, к стене прислонился. Стою, ноги дрожат, руки трясутся, зубы стучат. Стало опять тихо, я в себя пришел. Смотрю — глаз в темноте уже не видно. Кинулся вверх, не помню, как выбрался из шахты, сел возле нее на камень и весь дрожу. Отдохнул; страх прошел — светло, хый-фын затихает, солнце светит, закатываясь за горы. Стал я оглядываться — вижу, шахта чужая, незнакомая, возле какого-то лога. И приметы моей нет — я каждый раз, поднявшись с корзиной из шахты, оставлял кусочек руды у входа, а вечером считал их и уносил с последней корзиной, чтобы знать, сколько корзин вынес.

И как это перед спуском я не заметил, что моей кучки нет? Сбил меня с толку хый-фын, не иначе. Стал я искать свою шахту, едва нашел повыше и в стороне, шагов двести. Примета на месте, спустился, лампочку нашел. Вернувшись домой, я все рассказал хозяину. «Эх, куда ты попал, — говорит, — это шахта Чиван, давно брошенная из-за воды, в ней ключ оказался. А золото богатое было!» — «Кого же я там видел?» — спрашиваю. — «Подземного демона видел! Он тебе смерть нес за то, что ты его вором назвал. Завтра, если хочешь, спустимся туда, где ты был, посмотрим, что случилось». — «Нет, я боюсь, — говорю, — как бы опять не показался». — «Хорошо, я полезу один, взгляну». На другой день повел меня хозяин к той шахте, лампочку засветил и полез. Я наверху остался, дожидаюсь. Вылез он, говорит: «Ну, Лю Пи, небо тебя спасло и духи твоих предков тебя охранили, потому что ты на волосок от смерти был. Если бы ты остался стоять, где шарил лампочку, тебя бы на месте задавило или сбросило вниз в воду, пропал бы ты бесследно. Там большой камень сорвался, свежее место видно, и все, что я там нашел, твое должно быть».

— Гляжу — мой крючок, — продолжал Лю Пи, — вот этот самый. — Он вынул из-за пояса крючок на цепочке, которым рудокопы выковыривают из жилы мягкую охристую глину, часто содержащую много золота. — В шахте я его всегда в руке имел, чтобы лучше цепляться. Должно быть уронил от испуга. «По этому крючку я и нашел сразу то место, где ты был, — говорит. — И еще удивляюсь, как ты не скатился, спускаясь и вылезая в темноте. Ступеньки совсем плохи стали».

Лю Пи замолчал и занялся трубкой.

— Как же демон так промахнулся?

— Ну, уж не знаю! Только если бы я не поднялся на ступеньку вверх, — лежал бы я и сейчас еще в той шахте под камнем или в воде, лишился бы своего места на кладбище предков. Где бы меня искали? Старых шахт много, в иные и не спустишься — задавит. Тем бы и кончилось.

Воцарилось молчание. Буря завывала и гудела с прежней силой. Масло в лампочке было на исходе, и пламя потрескивало и шипело.

— Не прибавить ли масла? — спросил Хун. — Скоро потухнет.

— Зачем? Нам больше делать нечего, — ответил Лю Пи. — Давайте ложиться.

Мальчики убрали чайник и посуду с кана, разостлали на цыновках тонкие ватные матрасы, под изголовье положили валики и развернули одеяла. Лю Пи и Мафу вышли на двор посмотреть, все ли в порядке. Ветер бушевал почти с прежней силой, и после удушающей дневной жары теперь казалось прохладно. Густая мгла рассеялась, и на небе тускло светил месяц, мимо которого неслись разорванные тучи. Зубья Кату чернели на севере, и тучи по временам захватывали и скрывали их вершины.

— Прохладно стало! — заметил Мафу. — Завтра хорошо будет молоть руду.

— Да, хый-фын кончается, небо очистилось, — ответил Лю Пи, оглядывая двор.

Все было в порядке, только кое-где ветер нагромоздил маленькие барханы песка и гравия.

Вернувшись в фанзу, рудокопы полезли на кан. Мальчики уже заняли места у одной стены, предоставив старшим более теплую часть, ближе к топке. Рудокопы разделись догола по китайскому обычаю, сложили одежду у изголовья, потушили лампочку и завернулись в одеяла. Скоро в темной фанзе, под аккомпанемент гула в трубе, послышалось похрапывание Мафу и сопение Лю Пи.

НЕОЖИДАННАЯ ПОЖИВА

Но недолго рудокопам пришлось спать безмятежно.

В дверь фанзы застучали, пытаясь ее открыть, и чей-то пронзительный голос закричал:

— Хозяин, Лю Пи! Вставай скорее, иди на помощь, вставай!

Призыв пришлось повторить несколько раз, прежде чем закутанные с головой в одеяла люди услышали его. Наконец, Лю Пи очнулся, натянул на себя шаровары и рубашку и ощупью пробрался к двери.

— Кто стучит? Что надо? — спросил он.

— Проснулся, черепаха! Я уже думал, вас хый-фын задушил, — послышалось за дверью. — Выходи скорее! Тут, возле вашего двора, волки задавили ишака надзирателя. Нужно хоть мясо спасти, пока не съели обжоры.

Лю Пи открыл дверь. За ней стоял Ли Ю, погонщик на мельнице, согнутый дугой под бременем лет. В руке его было старинное калмыцкое ружье на сошках.

— Видишь, какая беда стряслась! — сказал он. — Ишаков мы, понятно, оставили сегодня на дворе; но корму дали мало, запас кончается. Вот они во время бури и вышли на улицу, перепрыгнув через ограду. А волки, видно, были близко, отбили одного, погнали и здесь возле вас и задавили. Я услышал шум, выбежал с ружьем и выстрелил. Волки убежали. Не знаю, ранил ли кого. Неужели.^ вы не слыхали крика, возни и выстрела?

— Где тут услышишь, спишь под одеялом, хый-фын гудит в трубе, — ответил Лю Пи. — Чего же тебе нужно от нас? Задавили у вас ишака, надзиратель купит другого, у него денег много.

— Жалко бросить мясо. Оставить так — волки придут доедать. Сейчас они только горло перегрызли и брюхо разорвали. А за ночь все сожрут.

— Так ты сядь с ружьем возле ишака и карауль до утра!

— Еще уснешь, так они и меня съедят! Стар я, Лю Пи, целый день маюсь на мельнице, не могу караулить, — плакался Ли Ю. — Нельзя ли ишака затащить к вам в фанзу?

— Нельзя, всю фанзу зальешь кровью, потом вонять будет, и с какой стати?

— Я бы отдал тебе переднюю ногу за это. Ишак молодой, жирный.

— Нет, в фанзу не возьму. А вот, если дашь заднюю ногу, — мы вдвоем утащим его на мельницу. Идет?

— Что же делать, идет! Нам хоть три ноги и туша останутся.

Ли Ю ушел. Лю Пи ощупью пробрался на свое место, отыскал огниво, высек огонь и зажег лампочку; потом стал одеваться, одновременно расталкивая спавших. Это было не так легко. Прошло минут пять, пока они поняли, что от них нужно. Но слова «задняя нога» произвели магическое действие на Мафу. Теперь он уже торопил мальчиков.

— Понимаете, нахалы, три дня будем есть жирное мясо, вареное, жареное и пареное. Три дня и все за маленькую работу. Долго ли стащить ишака за хвост на мельницу!

Пока остальные одевались, Лю Пи достал из мешка длинную веревку, выбрал из кучки коротких жердей, стоявших в углу и принесенных для починки крыши, четыре жерди потолще и связал их концы обрывками веревки в пучок; поперек других концов, разведенных на две четверти^[12] один от другого, привязал еще одну жердь.-.Окончив работу, он сказал:

— Ну, готово? Так идем!

Рудокопы вылезли из фанзы. Хый-фын затихал, небо почти очистилось, луна ярко светила. Бросая резкие тени, тянулись квадраты оград отводов, а между ними белели дворы и улицы, то широкие, то суживающиеся. Кату, освещенный сбоку, местами блестел яркими точками и полосами; это гладкие поверхности сланцев отражали лунный свет, как зеркала. Между острыми вершинами уходили в глубь гор темные ущелья, казавшиеся теперь особенно дикими. Левее зубья Кату сразу оканчивались, сменяясь более мягкими формами гор по реке Ангырты, которые уходили грядой вершин в белесоватый горизонт.

— Совсем прохладно! — вздрогнул Мафу после теплого кана и ватного одеяла.

— Сейчас согреемся, — утешил Лю Пи.

Из калитки дворика вышли на улицу. Она была здесь широка, так как в этой части жилы расходились и отводы на одной из них далеко отстояли от других, расположенных на соседней жиле. Собственно это была не улица, а часть пустыни, с плоскими холмиками, старыми ямами, которые рылись в тщетных поисках возможных промежуточных жил, кучами мусора и пустой породы — безрудного камня, вынутого вместе с кварцем для расширения шахт. Эта пустыня, освещенная луной, казалась особенно неровной; резкость теней преувеличивала все бугры, кучи и холмики.

Лю Пи поглядел вперед, вправо и влево. Вблизи никого не было видно.

— О, о, о, ой, Ли Ю, где ишак? — закричал он.

— Здесь! — ответил старческий голос совсем близко, и из-за соседнего бугра поднялась тощая фигура с ружьем. — Чего долго не шли?

— Салазки ладили. По этим кочкам и ямам было бы плохо тащить, — ответил Лю Пи, направляясь к караульному. Мафу и мальчики, пожимаясь от прохлады, шли за ним молча. Они дремали на ходу.

Подойдя к Ли Ю, рудокопы увидели в небольшой впадине зарезанного ишака. Он лежал на боку, раскинув ноги и задрав голову. В толстом брюхе его чернела огромная дыра с рваными краями, в горле зияла большая рана. Кровь стояла на твердой глинистой почве лужами и казалась пролитой смолой, блестевшей под лучами луны.

— Важно отделали бедного ишака! — пожалел Пао. — Это, кажется, бурый?

— Да, бурка, молодой, глупый, — ответил Ли Ю.

— Волки не приходили больше? — поинтересовался Лю Пи.

— Приходили. Пока я вас будил да разговаривал — опять явились. Добычу изо рта вырвали у них. Они, верно, тут же по ямам сидят, ждут. Только утащим ишака, прибегут, хоть кровь слижут с земли.

— Эх, долго мы шли. А то бы я подстрелил одного! — пожалел Мафу.

Разговаривая, рудокопы вытащили ишака из ямы на ровное, чистое место, взвалили его на салазки, подтянули передние ноги к задним и связали их, чтобы не задевать за препятствия, взялись вчетвером за веревку, привязанную к жердям, и потащили. Погонщик шел сзади, подталкивая ружьем импровизированные салазки. Только они отошли шагов двадцать, как позади них протяжно завыл волк.

— Плачет, убийца, — шутил Мафу. — Дождись меня, я тебе продырявлю бок!

Тащить ишака по кочкам и ямам было трудно, и рудокопы часто останавливались передохнуть. Но затем улица стала уже, ровнее, посреди нее появилась хорошо протоптанная тропа, и салазки поехали быстрее. Добрались, наконец, до мельницы, возле которой в глинобитном домике, отличавшемся от фанз рудокопов несколько большей величиной и столбом у дверей, жил сам надзиратель. Ли Ю постучал в дверь и закричал:

— Лое, лое! Мы привезли мертвого ишака, куда его спрятать до утра? Или сам выйдешь?

Изнутри послышались вздохи и ругательства. Надзиратель, очевидно, неохотно расставался с теплым каном. В ожидании его рудокопы присели на корточки, вынули трубки, высекли огонь и закурили. Ли Ю присоединился к ним. Высоко поднявшаяся луна освещала эту странную группу.

Спустя несколько минут вышел надзиратель. Это был невысокий и жирный человек, с одутловатым лицом, в большой бараньей шубе. Черные пряди шерсти смешно торчали в разные стороны вокруг круглого лица, оттопыренных ушей и обвислых щек. Рудокопы и Ли Ю встали. Надзиратель осмотрел ишака и спросил сердито:

— Где ты нашел его, ротозей?

— Возле их отвода, лое, — ответил Ли Ю, указывая на Лю Пи. — Волки только что успели загрызть его, я их отогнал выстрелом.

— Лучше бы волки заели тебя, нерадивый, черепашье яйцо^[13], вместо моего ишака! Самый молодой и сильный был! Придется тебе покупать мне нового.

— Ой, лое, не гневайся! Та-жень^[14], будь милосерд! Где же бедному погонщику взять денег на ишака? — и Ли Ю упал на колени к ногам-надзирателя.

— Ну, ладно, за то, что ты спас мясо и шкуру, я удержу с тебя только половину цены ишака, — смилостивился надзиратель. — Стащите его на ночь в конюшню, а чуть свет нужно снять шкуру.

— Лое, этим людям я обещал заднюю ногу за то, что они помогли мне притащить ишака сюда, — заявил Ли Ю.

— Ты обещал?! — вскипел надзиратель. — Как ты смел распоряжаться моим добром?

— Не мог же я один унести такую тушу! Ведь больше целого ли до того места, где волки его заели.

— А вы, — обратился надзиратель к рудокопам, — не могли разве услужить вашему лое, не требуя награды?

— Мы бедные люди, та-жень, — сказал Лю Пи.

— Ну, я бы вам дал кусок! А то целую ногу, да еще заднюю!

— Не скупись, та-жень, тебе много останется. И шкура цела, смотри я устроил салазки, чтобы камни не испортили ее. За это к ноге прибавить нужно что-нибудь.

— Ах вы, разбойники, стыда у вас нет! Ну, ладно, пожертвую вам ногу, но только переднюю, чтобы «сохранить свое лицо», раз этот негодяй обещал ее от моего имени. А прибавкой будет одно ухо… Ну, тащите его в конюшню.

— Возьмем одно ухо! — шепнул Лю Пи товарищу. — Больше, видно, у этого скареда ничего не выторгуешь.

Рудокопы потащили салазки во двор. Надзиратель крикнул им вслед:

— Пусть утром кто-нибудь из вас придет за мясом, только пораньше, чтобы помочь этому ротозею снять шкуру…

— Я приду снимать шкуру, я хорошо умею это, — заявил Мафу.

Он вдруг заторопился.

— Побегу вперед: может, застану волка, — сказал он. Как бывший пастух, Мафу умел стрелять и привез на рудники ружье. Но охотиться было некогда, и ружье висело, запыленное, над каном. Мафу побежал во весь дух и только перед двором замедлил шаги, стараясь не шуметь. Он влез со двора на крышу фанзы и, притаившись за трубой, стал всматриваться в безжизненные кочки и бугорки, черневшие вокруг впадины, где лежал ишак. Но вот один из бугорков шевельнулся, двинулся, приподнялся. Это был волк. Он сел, поднял голову и завыл.

Рудокоп осторожно слез с крыши, бросился в фанзу, засветил огонь, снял ружье, зарядил его и так же осторожно опять полез на крышу.

Волк теперь лизал остатки крови. Положив ружье на конек крыши и лежа ничком на скате за трубой, рудокоп выжидал, нацелившись и держа палец на собачке, пока зверь повернется боком.

Где-то недалеко послышались шаги. Волк встрепенулся, поднял голову, насторожил уши и повернулся в сторону доносившегося шума, как раз боком к Мафу. Грянул выстрел. Мафу поднялся и увидел, что на дне впадины билось что-то темное.

— Попал, попал! — радостно заорал он, махая ружьем.

Соскочив с крыши, он выхватил из фанзы кайлу и побежал к впадине. За двором к нему присоединились Лю Пи и мальчики. Когда они подошли, волк был уже мертв. Мафу торжествующе поднял его за хвост.

Волка унесли в фанзу и долго еще, покуривая, обсуждали события вечера. Мальчики первые вспомнили о теплых постелях и скрылись под одеялами. Старшие последовали их примеру, и фанза погрузилась в темноту и тишину. Было уже за полночь. Хый-фын превратился в легкий ветерок и не тревожил сна рудокопов.

НА ЗОЛОТОЙ МЕЛЬНИЦЕ

Нa следующее утро Мафу, которому всю ночь снилась ослиная нога то в жареном, то в вареном виде с разными вкусными приправами, проснулся чуть свет, быстро оделся и побежал на мельницу, чтобы помочь Ли Ю снять шкуру и получить от надзирателя обещанные ногу и ухо.

Остальные поднялись неспеша. Мальчики развели огонь и поставили на него котел с водой. Пока вода грелась, Лю Пи замесил тесто, раскатал его, нарезал полоски лапши шириной в палец и, когда вода вскипела, бросил их в котел. Ввиду предстоявшей переноски руды на мельницу в шахте в этот день не предполагали работать.

Едва лапша сварилась, явился и Мафу с ногой ишака в одной руке и ухом в другой.

— Скряга этот лое! — сказал он сердито. — За то, что я шкуру снимал, не дал ничего!..

Мафу заглянул в топку:

— Огонь у вас есть? Зажарим по маленькому кусочку на угольках. Пока съедим лапшу, мясо поспеет.

Лю Пи не стал противоречить. Мальчики вытащили котел из топки, Мафу нарезал мясо небольшими кусочками, нанизал их на прутики, выбранные из кучи топлива, и положил на треногу над догоравшим огоньком.

Уселись завтракать. Лапшу вылавливали из котла продырявленной ложкой, и каждый в своей чашке поливал ее черным китайским уксусом. Ели при помощи палочек, ловко захватывая скользкие, толстые полоски теста. Потом принялись за мясо, хотя оно не совсем дожарилось. Лю Пи расщедрился и нарезал к мясу зеленого луку.

— Хорошо поели сегодня, очень хорошо! — заявил Мафу, икнув от сытости на всю фанзу. — И еще дня четыре будем хорошо есть. Мясо снесем в шахту, — там холодно, оно не испортится…

Еду запили чаем и стали собираться на мельницу. Мафу не поленился спуститься в шахту, чтобы спрятать мясо, пока Лю Пи и мальчики наполняли свои корзины рудой. За неимением животных или тележки, рудокопы носили руду на мельницу на своих спинах. Эта переноска занимала несколько часов.

Когда Мафу вернулся, все четверо, согнувшись под тяжелой ношей, потянулись гуськом по улице, повторяя путь, сделанный минувшей ночью. На мельнице они сложили руду в отдельную кучу возле жернова и вернулись домой за новым грузом. Так они путешествовали взад и вперед, пока солнце поднималось все выше и выше по совершенно ясному небу. С каждым разом становилось жарче, и тяжелая корзина больше давила усталые спины; пот выступал крупными каплями на лбу и стекал ручейками по лицу. Мальчики с утра уже ходили без рубах, в одних коротких штанишках. Мафу и Лю Пи сбросили рубахи после нескольких путешествий на мельницу и подкладывали их на спину под корзины; у них корзины были выше и шире, чем у мальчиков, и вмещали килограммов по сорок кварца.

Мельница работала с утра. Сваливая кварц, Лю Пи и Мафу перебрасывались несколькими словами с погонщиком Ли Ю и другими рудокопами, которые сами засыпали свою руду под жернова и отбивали золото на шлюзе.

Мельница была местом, где рудокопы, работавшие в своих отводах с утра и до вечера, чаще всего встречались друг с другом и обменивались новостями. Здесь можно было увидеть и приезжего казаха или калмыка, который привез на продажу барана, кумыс, кислое молоко, сыр из пенок, кошму или другой товар. Сюда же изредка приезжали нарочные из Чугучака, доставлявшие надзирателю провизию и увозившие золото, которое поступало в казну.

Вторым сборным пунктом была лавочка. Ее держал старый китаец по той же улице, дальше мельницы. Кнему приходили за табаком, мукой, пшеном и другими припасами, и значительная часть золота, извлеченного из недр пустыни, переходила к нему. У него были двухколесная арба, две лошади и два ишака, и его сын постоянно ездил в Чугучак или на китайские заимки под Уркашаром за провизией и припасами.

Кдесяти часам утра наши рудокопы перенесли всю свою руду на мельницу. Мальчики ушли домой варить обед, причем Мафу долго и подробно рассказывал им, что и как приготовить из мяса. В- это время Лю Пи помогал другому рудокопу, окончившему помол своей руды, выгрести остатки ее из-под жернова, чтобы начать засыпку своей.

Мельница для измельчения золотоносного кварца представляла собой огромную чашу, сложенную из больших глыб гладко обтесанного красного гранита. Эта чаша имела около двух метров в поперечнике, и борта ее возвышались над дном на четверть аршина (18 см). В центре был укреплен толстый деревянный столб, являвшийся вертикальной неподвижной осью. На него надевалась железная проушина горизонтальной оси, проходившей через жернов-цилиндр из того же гранита, около 40 сантиметров в диаметре, который катался по чаше, приводимый в движение бегавшим по кругу ишаком, причем упряжь животного присоединялась к другому концу той же горизонтальной оси. На дно чаши насыпалась тонким слоем кварцевая руда, и тяжелый жернов, катаясь по ней, дробил и превращал ее в муку. Руду засыпали сами рудокопы, предварительно раздробляя ее молотком на куски не больше яйца.