Внутренние распри. уничтожение флота 2 страница

На эту прекрасную экспедицию пошли все наши средства; нищие вернулись мы на Кубу, нищие и покрытые ранами. Да и то счастье! Могло быть и хуже. Ведь потеряли же мы одними убитыми более 57 человек. Вот и вся корысть от нашего "от­крытия". Губернатор же, Диего Веласкес, обо всем доподлинно написал в Испанию, к важным сеньорам, руководившим тогда Королевским Советом по делам Индий[73]: какое, дескать, вели­кое открытие он сделал и на сие потратил огромное количество золотых песо. И ему поверили; епископ Бургоса и архиепископ де Росано — дон Хуан Родригес де Фонсека, президент [Коро­левского] Совета по делам Индий, отписал в этом смысле Его Величеству во Фландрию[74], восхваляя заслуги Диего Веласкеса. А о нас, открывших эту страну, он даже не упомянул!

ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО

Я с несколькими товарищами, тоже ранеными, остался в Гаване. Когда мы немного поправились, мы, трое солдат, сговорились с местным жителем, Педро де Авилой, вместе отправиться в город Трини­дад[75]. За 10 золотых песо он согласился взять нас в свою лодку, когда отправится туда с партией хлопча­тобумажных рубашек. И вот мы все с Педро де Авилой и несколькими индейцами, очень хорошими греб­цами, отправились в путь.

Плыли мы вдоль берега то под парусом, то на веслах. Но однажды ночью поднялся сильнейший ве­тер, мы не смогли против него выгрести, и наше судно разбилось о береговые скалы. Пропал весь груз Педро де Авилы, и мы, совсем нагие — мы разделись, чтобы лучше плыть и спасти лодку, — с массой сса­дин и кровоподтеков еле-еле выбрались на сушу. Пришлось надеяться лишь на Бога и с большим трудом идти пешком в Тринидад. Дорога шла берегом по острым камням, часто заливалась волнами, все время под напором ветра; как мы ни обкладывались листьями, но кожа наша лопалась и тело покрывалось мел­кими язвами; особенно страдали ноги, и так как ни у кого из нас не осталось ножа, то мы камнями отби­вали кору и лианами подвязывали ее в виде сандалий. Наконец, совершенно изнеможенные, мы дошли до индейского поселения Иагуарама, принадлежавшего в то время падре фрай Бартоломе де Лас Касасу[76], священнику, известному лиценциату и монаху-доминиканцу, тому самому, который потом был епископом Чиапы[77]. Индейцы дали нам поесть, и через несколько дней мы пришли в Тринидад, где мой друг и земляк, Антонио де Медина, дал мне одежду, а другие добрые люди сделали то же для моих спутников. Без денег и сильно ослабевши, добрался я оттуда в Сантьяго де Куба, столицу губернатора Диего Веласкеса, который как раз хлопотал по снаряжению новой экспедиции. Очень он мне обрадовался; ведь мы были сродни. И вот в разговоре он спросил меня: подлечился ли я настолько, чтобы вновь отправиться в Юкатан. "Эх, — сказал я, — лучше бы Вы эту страну назвали "Смерть одних, увечье других!" "Ну, — от­ветил он, — не Вы первый, не Вы последний; так всегда бывает с открывателями новых земель. Но зато Вам будет и великая награда от Его Величества, которому я все сие доподлинно опишу. А пока, сынок, примкни к экспедиции Хуана де Грихальвы[78], которую я готовлю; почетное место тебе обеспечено".

Экспедиция состояла из 4 кораблей: два наших, купленных на наши средства для прошлой поездки, и два приобрел Диего Веласкес на свои деньги. Армада в то время находилась в Сантьяго де Куба. Гене­рал-капитаном[79] стал Хуан де Грихальва, родственник Диего Веласкеса; капитанами других кораблей бы­ли: Алонсо де Авила[80], Франсиско де Монтехо[81] и Педро де Альварадо[82]. Все они имели энкомьенды с ин­дейцами на острове Куба, и на их долю падало снабжение экспедиции хлебом и солониной; сам же Вела­скес, кроме кораблей, давал арбалеты, аркебузы, безделушки для обмена.

Рассказы о солидных домах во вновь открытых землях и болтовня индейца Хульянильо, плененного на мысе Коточе, о массе золота разожгли всех, как солдат, так и жителей, кто не имел индейцев на ост­рове. Вскоре набралось 240 товарищей, горевших желанием отправиться в "богатую страну". Каждый из них еще и от себя накупил провизии, оружия и всяких вещиц для обмена. Инструкция Веласкеса гласила: наменять как можно больше золота и серебра, поселений не основывать и вернуться на Кубу. В этой ар­маде веедором был некто Пеньялоса, уроженец Сеговии, а священником — Хуан Диас, уроженец Севильи; и два пилота, что плавали с нами прежде, во главе с Антонио де Аламиносом из Палоса: Камачо де Триана и Хуан Альварес "Однорукий" из Уэльвы, и четвертого звали Сопуэрта, он был уроженцем Могуэра.

Наши 4 корабля добрались в порт Матансас[83], на северном берегу [Кубы], где находились самые круп­ные склады хлеба и солонины и где посему всегда назначался сборный пункт для солдат и матросов.

Оттуда-то мы, прослушав мессу, и отправились в 8-ой день месяца апреля 1518 года[84]. Через 10 дней мы обогнули мыс Гуанигуанико [(Punta de Guaniguanico)], который по-другому называется Санто Антон, и через 10 дней мы увидели остров Косумель[85], к южной части которого нас и привело течение. На берегу виднелось поселение, и предводитель наш, Грихальва, высадился со значительным отрядом. В поселении мы не нашли ни души, ибо все жители, увидев корабли, бросились бежать. В скирдах изловили мы лишь двух стариков, которые не могли быст­ро двигаться, и наш предводитель при помощи Хульянильо и Мельчорехо, на­ших индейцев с Коточе, переговорил с ними. Дал он им зеленые бусы и, облас­кав, отпустил, велев позвать "калачуни", то есть касика поселка. Но они так и не вернулись.

А пока мы ждали, пришла индеанка, видная собой, говорившая по-ямайски; по ее словам, все индейцы ушли в горы. Многие из нас, и я сам тоже, понимали ее речь, сходную с кубинской[86], и мы удивлялись, как это она сюда попала. Оказалось, что она года за два до этого отплыла с острова Ямай­ка в большой лодке с 10 индейцами; хотели они ловить рыбу у соседних островков, но течение унесло их к Косумелю; ее мужа здесь убили, а остальных ямайских индейцев всех затем принесли в жертву идолам. Узнав все это, наш предводитель решил, что ее отлично можно послать для переговоров, ибо нашим двум индейцам он все же не доверял. Действительно, она вернулась на следующий день, никто из местных жи­телей не отважился прийти с нею. Это поселение мы назвали Санта Крус, так как прибыли туда в день Святого Креста[87]. Здесь было изобилие меда, хороших бататов[88] и целые стада чудных мускусных сви­нок. Видя, что ожидание наше ни к чему не приводит, Грихальва велел отправиться дальше. Индеанка с Ямайки отправилась вместе с нами.

Шли мы в том же направлении, как и при Франсиско Эрнандесе де Кордове, и через 8 дней прибыли к поселению Чампотону, где индейцы той провинции так сильно побили нас, как я уже рассказывал. Вви­ду мелководья суда наши остановились в одной легуа от берега, а мы, добрая половина всего отряда, хо­рошо снабженная арбалетами, аркебузами и даже несколькими фальконетами[89], подплыв в лодках, вы­садились на берег. Индейцы с обычным своим вооружением: луками, стрелами, копьями, щитами, пали­цами, двуручными мечами, камнями и пращами, в доспехах из хлопчатобумажной ткани, с трубами и ба­рабанами, у большинства из них окрашены были лица в черный цвет, а у других в алый и белый, уже ожи­дали нас на берегу, и по их нахальному поведению видно было, что они отлично помнят свою победу. Как ни осторожно мы приближались, но при высадке половина из нас уже получила раны. Зато на суше мы себя показали! Против их стрел мы надели панцири из хлопчатобумажной ткани, и хотя 7 солдат в том бою были убиты и более 60 были ранены, а сам Хуан де Грихальва был ранен тремя стрелами и потерял два зуба, — все же мы их опрокинули и проникли в их поселение. Все оттуда бежали; мы перевязали наших раненых и похоронили убитых. В плен захватили мы троих индейцев; среди них одного знат­ного. Наш предводитель отпустил их, одарив бусами и бубенцами и наказав привести касика этого посе­ления. Но только мы их и видели! Думается, что Хульянильо и Мельчорехо нарочно переврали им наши приказания. Трое суток оставались мы в этом поселении. И местность эта навсегда мне памятна массой саранчи. Во время боя она то и дело налетала на нас, и так как одновременно нас осыпал град камней и стрел, то мы саранчу тоже принимали за стрелы, а когда убедились в своей ошибке, то впали в еще боль­шую: стрелы мы стали считать за саранчу, не закрывались щитами, и большой был нам от сего урон.

В дальнейшем плавании дошли мы как будто до устья большой реки, но оказалось, это не река, а ве­ликолепная обширная гавань, целый залив, глубоко вдававшийся в материк. И пилот Антон де Аламинос, конечно, заявил, что это окончание "острова", поэтому на картах морских и получилось название Бока де Терминос[90]. Три дня мы пробыли здесь. На берегу нашли несколько святилищ идолов, из камня и извести, со множеством идолов из глины, из дерева и из камня, изображений их божеств, одни в виде женщин, другие — змей, и множество рогов оленей[91]. Думали мы, что недалеко есть поселение, но вся ме­стность оказалась необитаемой. Очевидно, эти святилища посещали торговцы и охотники, которые при­плывали в ту гавань на лодках и приносили там жертвы. Действительно, охота здесь была чудесная на оленей и кроликов, и с одной лишь гончей собакой мы в один день заполевали 10 оленей и множество кроликов. Собаке нашей так тут понравилось, что она сбежала, и лишь впоследствии, когда мы были здесь с Кортесом, мы вновь завладели ею: стала она вся круглая, так и лоснилась от жира.

Осторожно продвигаясь вперед только днем, мы на третьи сутки дошли до устья большой ре­ки, которую индейцы называют Табаско, мы же, по нашему предводителю — рекой Грихальва[92], как это и отмечено на морских картах.

Промерив дно, мы убеди­лись, что два наших судна (из-за большого размера и мелко­водья) не смогут войти в устье этой реки, и два остальных, взяв на буксир лодки со всеми солдатами, двинулись вверх по реке. У берегов реки виднелось такое множество индейцев в лодках с луками и стрелами, вооруженных совсем как в Чампотоне, что крупное посе­ление — как это и оказалось на самом деле — должно было быть поблизости. К тому же по берегам поставлены были вер­ши, из двух мы вынули рыбу и передали на корабль, где был наш предводитель.

Не дойдя еще до поселения, за пол-легуа до него, мы ото­всюду из леса слышали шум па­дающих деревьев: то индейцы устраивали палисады и боль­шие заграждения для борьбы с нами. Итак, ясно было, что бу­дет бой, и мы сами высадились на берег. Скоро к нам направи­лось около 50 лодок с воинами, у них были луки и стрелы, дос­пехи из хлопчатобумажной ткани, щиты и копья, плюма­жи, барабаны. А множество других лодок с воинами нахо­дилось недалеко от первых. Го­товы были и мы встретить дру­зей, фитили пушек и аркебуз дымились, и арбалеты были наизготове, но Наш Сеньор [Бог] надоумил попытаться вес­ти дело миром. Велено было Хульянильо и Мельчорехо, хо­рошо знавшим тот язык, ска­зать им, чтоб они без опаски пришли бы переговорить, что у нас для них такие сообщения, какие, наверно, их обрадуют; пусть лишь приходят, и мы их одарим прекрасными вещами. И вот приблизились 4 лодки с 30 индейцами. Мы им показали нити синих бус, маленькие зеркальца и ко­раллы из зеленного стекла. Последние особенно обрадовали их, ибо они приняли их за камень chalchiuis[93], который у них в великом почете. Далее наш предводитель с помощью переводчиков Хульянильо и Мельчорехо рассказал им, что мы прибыли из далеких земель и являемся вассалами великого императора[94], которого зовут дон Карлос, и что его вассалы — множество великих сеньоров и касиков; пусть и они признают его своим сеньором, тогда мно­го добра произойдет для них; а также пусть в обмен на стеклянные бусы дадут нам еду и кур. Отвечали два индейца: один — знатный, другой — papa [(жрец)]. Припасы они нам готовы обменять, но сеньор у них уже есть, и удивительно, что мы, никогда не видев их, сразу же навязываем сеньора. Они предостерегли нас не вступать с ними в войну, как в Чампотоне, потому что у них имеется в полной боевой готовности более трех xiquipiles [(шикипилей)] воинов из всех соседних провинций; а каждый xiquipil [(шикипиль)] насчиты­вал 8 000 человек[95]. Они сказали также, что им известно, как несколько дней назад мы убили и ранили бо­лее 200 человек, но они куда сильнее жителей тех мест; вот почему они и готовы узнать наши намерения, о которых они сообщат всем касикам множества поселений, собравшимся здесь со своими воинами. И затем наш предводитель обнял их в знак мира, дал им несколько нитей стеклянных бус и наказал вернуться по­скорее с ответом, прибавив, что иначе мы в поселение войдем силой, хотя обижать их не хотим.

Посланные вернулись, и действительно, касики и papas держали совет и решили придерживаться мира и доставить нам пищу. По обычаю же, принятому среди них всех, для мира и доброй дружбы необходимы подарки. И на другой день на мыс к пальмам, где мы разбили лагерь, пришли больше 30 индейцев, и среди них касик, и принесли рыбу жареную и кур, плоды сапоты[96] и хлеб из маиса, а также жаровни с горячими углями и благовонные вещества, и всех нас окурили. Затем они расстелили на земле циновки, которые в этой земле называют petates [(петатес)], а сверху хлопчатобумажную ткань и разложили драгоценные украшения из золота, некоторые были как диадемы, а другие сделаны в виде уток, как в Кастилии, иные же — в виде ящериц, и три ожерелья из полых бусин, и другие вещи из низкопробного золота — всего на 200 песо, не более; еще принесли несколько накидок и рубашек, таких какие они носят сами, и сказали, что мы должны без обиды принять эти вещи, так как у них больше нет золота, чтобы дать нам; зато дальше, на закат солнца, имеется его великое множество; и говорили они Colua, colua и Mexico, Mexico, а мы не знали тогда ни о colua, ни о Mexico[97]. Пусть сами подарки были ничтож­ны, все же мы радова­лись, что здесь есть зо­лото. И наш предводи­тель Хуан де Грихаль­ва в ответ одарил их зелеными стеклами. Затем мы решили не­медленно двинуться дальше, ибо не только наши два судна были в опасности из-за север­ного ветра, но и мы са­ми должны же были отыскать место, где, по уверению индейцев, золото было в изобилии.

На второй день мы увидали поселение Аягуалолько[98]. Множество индейцев из этого поселения вид­нелось на берегу со щитами, сделанными из панциря черепахи, которые так блестели на солнце, что не­которые из наших солдат приняли их сперва за золотые. Индейцы выделывали разные маневры, но мы прошли дальше этого поселения, названного нами Ла Рамбла [(La Rambla)], так оно и стало на морских картах. И скоро мы дошли до реки Тонала [(Tonala)], названной нами Санто Антон[99], и так это осталось на морских картах. Оттуда мы быстро дошли до большой реки Коацакоалькос[100], но не могли войти в ли­ман из-за противного ветра. Тут же открылись нам большие снежные горы [(sierras nevadas)], где снег весь год лежит на вершине, а ближе к берегу другая гора, которую мы назвали Сан Мартин[101], по солдату, ко­торый первый ее увидел с корабля, он был жителем Гаваны. Педро де Альварадо, командовавший самым быстрым кораблем, первым вошел в реку, которую индейцы называют Папалоапан[102], она с тех пор но­сит его имя — река Альварадо, и стал вести переговоры с индейцами из поселения Такотальпа[103], но полу­чил от них лишь рыбу. Мы же должны были смотреть издали, и это вызывало большое недовольство, а Альварадо получил выговор за самовольные действия, и с тех пор все наши суда держались всегда вме­сте. Так прибыли все наши 4 корабля к другой реке, названной нами рекой Флажков[104], ибо на берегу стояла масса индейцев с длинными копьями, а на каждом копье развевался флажок из хлопчатобумаж­ной ткани, и они звали нас сойти на берег. Это было ново и необычно.

Не знали мы еще тогда, что места эти принадлежали державе Мотекусомы[105], великого сеньора ог­ромного города Мешико, подобно Венеции, построенного на воде; и этот великий сеньор и король этих мест, множества провинций, повелевающий всеми этими земля­ми Новой Испании, которые были больше в два раза нашей Ис­пании, имел власть столь великую, что многое ему было подвла­стно и известно. Так знал он о нашем первом прибытии с Франсиско Эрнандесом де Кордовой, знал о битвах на Коточе и при Чампотоне, знал и о нашем втором прибытии[106]. Известно ему было, что нас малая горсточка и что охотнее всего мы берем зо­лото за наши товары. Все это ему сообщили путем рисунков на нескольких холстах, сделанных из хенекена[107], как из нашего льна. И вот, узнав о нашем дальнейшем пути к северу, он велел своим губернаторам обменять наши бусы, особенно зеленые, ко­торые они принимали за свои chalchiuis, которые у них в боль­шой цене, на золото, а также приказал узнать, какие у нас цели. Побуждала его к этому старая грозная легенда, что с моря, со стороны восхода солнца, придут бородатые люди, которые овладеют всей здешней страной[108]. Итак, множество индейцев великого Мотекусомы на той реке приглашали нас к себе, у них были длинные шесты, и на каждом шесте был флажок из хлопчатобумажной ткани белого цвета, которые они поднимали что было знаком мира. Мы не сразу доверились и спер­ва отрядили две лодки со всеми арбалетчиками и аркебузниками и вместе с ними еще 20 более проворных и го­товых ко всему солдат под начальством Франсиско де Монтехо. Я тоже был прикомандирован, и мы при ред­кой здесь тихой погоде благополучно, благодаря Богу высадились на берег. Нас ожидали три касика, из кото­рых один был губернатором Мотекусомы, и множестве индейцев стояли наготове с домашними птицами той земли, хлебом из маиса, плодами ананаса и сапоты и прочей снедью. Разостланы уже были циновки, и нас пригласили сесть. Все это делалось знаками, ибо наш Хульянильо, тот, что с мыса Коточе, не понимал того языка, который был мешикский.

Капитан Монтехо немедленно донес обо всем командующему Грихальве, и тот решил произвести об­щую высадку, согласно моим записям. Ему оказаны были большие почести, сильно, очень сильно его оку­рили благовонием, похожим на ладан; он же ответствовал не меньшими любезностями, дарил белые и зе­леные бусы и знаками приглашал их нести золото в обмен на наши товары. Индейский губернатор распо­рядился, и вскоре из всех ближайших поселений стали приносить разные украшения из золота, посредст­венной работы, но так много, что за 6 дней нашего пребывания там мы наменяли более чем на 16 000 пе­со с лишком, хотя золото было низкопробное. Об этом должны были рассказать хронисты: [Франсиско Лопес де] Гомара, [Гонсало де] Ильескас, [Паоло] Ховио, которые, рассказывая про Табасо, писали все, кроме правды. И приняли во владение ту страну для Его Величества[109], а когда это было сделано коман­дующим и объявлено индейцам, мы начали грузиться на корабли, одарив их рубашками из Кастилии. Взяли мы также одного индейца, чтобы у нас был переводчик, он потом крестился и был назван Франсиско, а, поскольку он был женат, вместе с ним взяли его индеанку.

Но вернемся к нашему рассказу. Отплыв оттуда, мы двигались дальше вдоль берега на север и достигли одно­го островка в море, с белым песком, расположенным в 3 легуа от земли; и дали мы ему название остров Белый [(isla Blanco)], так оно и осталось на морских картах. А непода­леку от этого белого островка был другой остров со мно­жеством зеленых деревьев, и был он в 4 легуа от берега, и мы его назвали остров Зеленый [(isla Verde)]. Вскоре мы впереди увидели другой остров, больший, чем остальные, расположенные от земли в 1,5 легуа, и там было место, удобное для якорной стоянки. И приказал командующий встать на якоря. И были спущены лодки на воду, и Хуан де Грихальва вместе со многими из наших солдат отпра­вился к островку, ибо на нем были замечены две построй­ки из камня и извести, хорошо сделанные, и на каждой по­стройке были ступени, и по ним можно было подняться к каким-то подобиям алтарей, при этих алтарях были идо­лы, отвратительные изображения, то были их божества. Не далее как ночью им принесли в жертву 5 индейцев; те­ла их, растерзанные, с вскрытой грудью и обрубленными руками и ногами, валялись еще здесь; а стены построек были в крови. С великим удивлением увидели мы все это, и острову дано было название островок Жертвоприношений [(isleta de Sacrificios)], и так это и на морских картах. Выса­дились мы и на материк против этого острова, где на больших дюнах сделали хижины и шалаши из веток и парусов наших судов; и прибыло, собравшись на том берегу, множество индейцев, кото­рые пришли для обмена, неся свое золо­то, как и на реке Флажков. И это дела­лось по тому же приказу великого Мотекусомы, но приближались они к нам с опаской и не часто, а посему наш пред­водитель велел плыть дальше.

Остановились мы вновь на песчаном берегу и построили хижины на вершинах очень больших песчаных дюн, поскольку внизу было множество москитов. Неда­леко в море лежал остров, и сам предво­дитель [Грихальва] с 30 отборными сол­датами на двух лодках отправились туда, и мы нашли там святилище, где был очень большой и безобразный идол, которого называли Тескатлипока[110], там же были четыре индейца в черных очень длинных накидках с капюшо­нами, как у доминиканцев или каноников[111]. Это были жрецы идола, которых обычно в Новой Испании называли papas, как я уже упоминал в другом месте. И в этот день они принесли в жертву двух мальчиков, рассекли им груди и вырванные сердца и кровь их преподнесли этому проклятому идолу. И эти жрецы подошли окурить нас тем, чем окуривали своего Тескатлипоку, поскольку мы прибыли в то время, когда они воскуряли благовоние, похожее на ладан, мы же не позволили им окуривать нас; уж очень мы были по­трясены, увидев этих двух мертвых мальчиков, и видом столь величайшей жестокости. А предводитель спросил ин­дейца Франсиско, согласно моим запи­сям, взятого с реки Флажков, зачем это сделано; это он спросил наполовину зна­ками, ибо тот еще мало понимал наш язык, а, как я уже говорил, Хульянильо и Мельчорехо не знали мешикского. И от­вечал ему индеец Франсиско, что в Кулуа всегда так приносят в жертву; а так как был он неумелый переводчик, то сказал: Ulua, Ulua; и вот мы назвали этот остров Сан Хуан де Улуа, ибо имя нашего пред­водителя было Хуан, и было это в день Сан Хуана в июне[112]. Гавань здесь отлич­ная и очень скоро пошла в дело; множе­ство кораблей в ней потом исправлялось, и все товары из Кастилии для Мешико и Новой Испании здесь выгружаются.

Вернемся к нашему рассказу. К нам, находившимся на тех дюнах, приходили индейцы из поселений округи обменять свое золото в ювелирных изделиях на наши товары. Целых 7 дней про­были мы там, несмотря на множест­во москитов, от которых не было нам спасения; и видя бесплодность дальнейшего плавания в то время, и зная уже достоверно, что в тех кра­ях не было островов, а только мате­рик с большими поселениями и ог­ромным множеством индейцев, а хлеб из кассавы, который мы везли, сильно заплесневел, был нечист от тараканов и горчил, а солдат, что были, не хватило бы для основания поселения, итак уже 13 солдат умер­ли от ран, а 4 были больны, мы ре­шили послать Диего Веласкесу вес­точку о себе и попросить у него поддержки, поскольку Хуан де Гри­хальва очень хотел основать посе­ление с теми немногими солдатами, что были с ним; и всегда проявля­лась его душа весьма отважного и мужественного предводителя, а не так, как описал его хронист Гомара. Дос­тавить эту просьбу мы избрали капитана Педро де Альварадо на его очень хорошем судне, которое называ­лось "Сан Себастьян" [(San Sebastian)], которое немного протекало, чтобы оно, кстати, было исправлено на Кубе; отправили мы все добытое золото и одежды из хлопчатобумажной ткани, а также наших больных. Ка­ждый из наших капитанов написал Диего Веласкесу, кто как мог, реляцию о всем случившемся, и корабль от­правился к острову Куба, к Веласкесу. А тот, оказывается, сам посылал уже на поиски нас.

Все время он опасался за нас и снарядил небольшое судно с несколькими солдатами, а капитаном у них был Кристобаль де Олид, идти по нашему следу; но тех настигла буря, и они вернулись. Приезду Педро де Аль­варадо Веласкес искренне порадовался; когда же губернатор увидел золото, да еще в изделиях, которые ему, на первый взгляд, показались очень ценными, его радости не было конца. Альварадо потом рассказывал, что Веласкес его то и дело обнимал и целовал, и что банкеты и турниры по сему поводу длились 8 дней. Слава о богатых землях, где есть золото, росла неимоверно не только на всех островах, но и в самой Испании.

Мы же, оставшиеся, все же решили продолжить открытия и, по обыкновению, двигались вдоль бере­га. Так прошли мы горы, которые называются Туштла, а через два дня увидели другие очень высокие го­ры Тушпан[113], и поселение около этих гор называется Тушпан. И дальше шел наш путь мимо множества поселений провинции Пануко[114], пока не встали на якорь в устье большой реки, которую мы назвали ре­кой Лодок[115]. А дело было так. Только что все наши три судна бросили якоря, как вдруг с реки понеслись на нас 20 очень больших лодок, полных индейцами-воинами с луками, стрелами и копьями, и атаковали стоявшее впереди других наше маленькое судно, капитаном его был Франсиско де Монтехо. От первого же залпа 5 солдат были ранены, и индейцы стали перерубать канаты, желая взять нас на буксир. Три их лодки мы опрокинули, а тут подоспели и другие суда, и добрая треть индейцев поплатилась за дерзость, остальные же бежали, не очень-то радостно.

Но и мы сейчас же пошли дальше, пока не дошли до мыса с таким сильным течением, что никак не могли его обогнуть. Тут-то и приняли решение вернуться на остров Куба. Причин было много. Пилот Антон де Аламинос предостерегал от дальнейшего исследования, тем более что один корабль, несколько раз напарывав­шийся на рифы, дал сильную течь. Затем, приближалось зимнее, беспокойное время. Припасы пришли к кон­цу. Среди командиров шли раздоры: предводитель наш, Хуан де Грихальва, непременно хотел основать посе­ление, а капитаны Алонсо де Авила и Франсиско де Монтехо были против ввиду незначительности наших сил. Всем, наконец, надоело шатание по морю, и вот мы повернули обратно, идя прежним путем, и через несколь­ко дней дошли до местности с большой рекой Коацакоалькос, и потом дошли до реки Тонала, которую мы назвали Санто Антон, в нее мы вошли, чтобы основательно исправить поврежденное судно; в одной легуа оттуда было поселение, которое также называлось Тонала. За это время у нас перебывало множество ин­дейцев оттуда и из других поселений, охотно меняя свои припасы и золотые вещицы. У многих индейцев этих провинций были блестящие топоры из меди, весьма изысканные и изящной формы, с расписными рукоятками. Нам и показалось, что они тоже из золота, и в течение трех дней мы наменяли их более 600 штук, радуясь им не меньше, нежели индейцы нашим стеклышкам. Один из матросов тайком выменял це­лых 7 штук, но другой товарищ донес на него предводителю, и ему пришлось их выдать в общую добы­чу. Впрочем, такие утайки были и раньше. Помнится, солдат Бартоломе Пардо побывал в какой-то по­стройке с идолами, которые они называют cues [(пирамиды храмов)], и взял оттуда двух идолов, курения, кремневые ножи, служащие для жертвоприношений и несколько шкатулок с разными приношениями из плохого золота. Идолов и остальное он передал предводителю, а золото оставил себе — и всего-то на 150 песо; об этом узнал Грихальва, и плохо бы пришлось солдатику, если бы мы за него не вступились.

Да, чтобы не забыть. Здесь же я посадил, возле одного из их cues, несколько апельсиновых зернышек, припасенных мною еще на Кубе. Принялись они отлично, и после нашего отплытия papas [(жрецы)], веро­ятно, ухаживали за чужестранными растениями, поливая их и оберегая от муравьев. Рассказываю я это по­тому, что это были первые апельсиновые насаждения в Новой Испании. Вся эта провинция — Коацакоалькос считалась, после завоевания, самой богатой из-за плодородных земель, рудников и наличия удобной гавани. Прекрасные здесь были пастбища, и самые видные конкистадоры поселились здесь. Был и я там и не упустил случая посетить свои апельсиновые деревья и даже пересадил их в свою энкомьенду.

Индейцы с нами очень сердечно простились — россказни Гомары и других писак о наших зверствах — сущий вздор, — и мы на всех парусах пустились к Кубе.

Через 45 дней мы прибыли туда, в Сантьяго де Куба, где был Диего Веласкес[116]. Веласкес принял нас отменно хорошо и радовался золоту, которого было еще на 4 000 песо, а с тем, что прежде было привезено Педро де Альварадо, было, значит, бо­лее 20 000 песо; иные говорили, что было еще больше. Когда же королевскую пятину захотели взять и с топоров, то оказалось, что они позеленели, и все поняли, что это чистейшая медь. Немало было смеха и шуток по поводу нашей "выгодной" мены!.. Все нравилось губернатору Веласкесу, недоволен он был лишь своим родственником, Грихальвой, хотя не было на то при­чины, но и Франсиско де Монтехо и Педро де Альварадо не бы­ли хороши с Грихальвой, и также Алонсо де Авила помог ему плохо. И когда тотчас же начались хлопоты по снаряжению новой армады, стали искать и нового для нее предводителя. Оставим это в стороне и расскажем, что Диего Веласкес отправлял в Испанию, чтобы Его Величество ему пожаловал патент на обмен товаров на золо­то, и на завоевание, и на заселение, и на распределение земель, которые были открыты.

Еще когда капитан Педро де Альварадо прибыл в Сантьяго де Куба с золотом из земель, которые мы открыли, — Диего Веласкес, опасаясь, что та первая его реляция Его Величеству, с восхвалением себя и с про­шением к Его Величеству, которую взялся доставить какой-то кабальеро конфиденциально к королевскому двору, им украдена, послал своего капеллана[117], Бенито Мартина, предприимчивого человека, с доказатель­ствами и письмами для дона Хуана Родригеса де Фонсеки — епископа Бургоса и архиепископа де Росано, и для лиценциата Луиса Сапаты, и для секретаря Лопе де Кончильоса, которые в то время заправляли в [Ко­ролевском Совете] по делам Индий, и Диего Веласкес записал за ними ряд индейских поселений на острове Куба, а также золотые прииски. Теперь же не мало переправил он им золотых вещиц. Так было дело; а о пользе государя совсем забыли, тем более что сам он находился тогда во Фландрии. И вот за многие его за­слуги и великие издержки Диего Веласкес получил высокое отличие — он стал аделантадо[118] Кубы, по собст­венному почину мог снаряжать экспедиции, завоевывать земли и основывать города. Впрочем, назначение это пришло уже тогда, когда Кортес со всем флотом готовился к отплытию.