Заботами Сергия Радонежского 3 страница
Звонят колокола вечные в Великом Новгороде,
Стоят мужи новгородцы у святой Софии...
Подобно «Слову о полку Игореве», «Задонщина» проникнута горячей любовью к родине: «Для нас земля Русская подобна милому младенцу у матери своей».
Автор не ставил своей целью последовательное изложение. Сам он характеризует «Слово» как «жалость и похвалу». Эта жалость - плач по погибшим и похвала - мужеству и доблести воинов.
Довольно точно установлено, что «Задонщина» писалась по свежим следам. Высказано и предположение (профессор В. ф. Ржига) о ее авторе. Видимо, незадолго до Куликовской битвы боярин Софоний занимал видное положение в Рязанском княжестве. Затем, в связи с изменой князя Олега общерусскому патриотическому делу, Софоний выехал в Москву к князю Дмитрию и стал его ревностным сторонником... «Конечно, - указывал исследователь, - самое отождествление Софония-рязанца с рязанским боярином Софонием Атыкула-чевичем является не более как гипотезой, но все же этой гипотезе нельзя отказать в продуктивности».
«Задонщина» отвечала настроениям и чувствам патриотизма, ее много переписывали. Это говорит о том огромном национально-историческом значении, какое придавали современники Куликовской битве. Перечисление же земель, к которым «шибла слава» о победе Руси, свидетельствует и о международном признании. Нет сомнения, что поэму читали и сам Дмитрий Донской, и Сергий Радонежский, и Андрей Рублев. Читали в княжеском дворе и в монастырях.
До нас дошло шесть списков. Самый ранний из них - Кирилло-Белозерский - датируется семидесятыми годами XV столетия и выполнен рукой все того же монаха Ефросина. Он же дал и краткое название поэме - «Задонщина». Можно прямо-таки позавидовать трудолюбию этого книжника...
Сергий Радонежский был активным сторонником объединения русских земель вокруг Москвы, идейным вдохновителем победы над монголами. Кирилл - один из учеников Сергия, - несомненно, поддерживал своего учителя и разделял его взгляды. И как знать, может быть, одной из первых книг в библиотеке Кирилло-Белозерского монастыря была «Задошщгаа» старца Софония. Ее-то и переписал столетие спустя Ефросин.
И еще одно светское произведение - самое, пожалуй, неожиданное для монастырской библиотеки. Речь идет о наставлении «во здравие человеку» - руководстве по рациональному литанию. В самом начале XVI века какой-то монах, имя которого осталось неизвестным, из разных прочитанных им сочинений делал выписки. Сборник, составленный древним гигиенистом, полностью не сохранился. Начинается он с пожелания не переедать, есть в меру, чтобы «в боце не тяжело было». Каждый должен выбирать приятную для себя пищу, ту, которую «у него нутро любит». Далее идет перечень «пригожей к здравию» еды: «пшено сорочинское, крупы ячиые, гречневы, и овеяны, горох... борщ, свекловица, яйца свежие всмятку».
Рыбу рекомендуется употреблять с перцем и с луком, и с чесноком, и с горчицей, и с уксусом. Самой вкусной считалась печеная или жареная рыба («испряженая в масле»). На десерт «добро ясти яблоки и груши печены, сахаром присыпывая».
А как спиртные напитки? Автор наставления не сторонник крепких вин. Он предлагает мед или вино, разбавленное водой.
После еды не следует пить холодную воду, так как она остудит желудок, в результате чего «и многия недуги приходят человеку».
Весной и осенью лучше питаться умеренно, летом есть еще меньше, а зимой - больше.
Спать после плотного обеда не стоит больше двух часов, в противном случае появляется бессонница и головная боль. А уж работать и вовсе никак нельзя, так как это «много нездравия творит...».
Все советы сборника лишены религиозно-аскетической окраски.
Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что в библиотеке была литература по естествознанию, географии, истории, медицине. По описи 1640 года в Кирилло-Белозерском монастыре оставалось (после изъятия ряда книг) 1938 томов, из них 250 - Ветхий и Новый заветы.
Еще Н. К. Никольский в начале нашего века книги монастырских библиотек делил на три части - богослужебные, назидательные творения отцов и учителей церкви (они употреблялись для коллективного чтения) и книги, предназначенные для келейного чтения. Светские книги и входят в третью группу. Сейчас на основании тщательного изучения установлено, что литература светского содержания была составной частью этих библиотек.
И процент такой литературы был довольно высоким. Из 169 рукописных сборников XV века в Кирилло-Белозерском монастыре 18 содержали статьи светского характера, а это составляет 11 процентов. Как видим, круг чтения довольно разнообразен.
Книжный фонд монастыря непрерывно пополнялся и путем переписки книг в мастерской, и за счет пожертвований или вкладов различных лиц. Среди них - великие князья, цари, члены царской семьи, бояре, патриархи, митрополиты, а также крестьяне и даже дворовые люди. О вкладах великого князя Василия уже говорилось - евангелие, выполненное по его заказу, оформлял живописец Феодосии Изограф.
Немало книг пожертвовал Сильвестр, поп Благовещенского собора в Кремле. Деятельность свою он начал в Новгороде, потом переехал в Москву, где занял очень высокое положение. В свое время он оказал большое влияние на молодого царя Ивана Грозного, был его ближайшим советником. Сильвестр - один из образованнейших людей середины XVI века, обладатель значительной личной библиотеки, в которой имелись и греческие книги, инициатор многих культурных начинаний. Ему, незаурядному публицисту, присваивается авторство «Домостроя». Это, конечно, не совсем так. «Домострой» - энциклопедическое пособие - возник еще в XV веке в Новгороде, а позднее Сильвестр подверг его переработке и редактированию. Здесь излагались нормы поведения зажиточного горожанина. Его полное название: «Книга, глаголемая Домострой, имеет в себе вещи зело полезны, подчение и наказание всякому православному христианину, мужу и жене, и чадом, и рабыням». Это пособие отличает живой разговорный язык, речь по-своему богата и красива. В «Домострое» много пословиц и поговорок, таких, как «поклонны головы меч не сечет», «покорно слово кость ломит». Любопытно отметить, что вести хозяйство предлагалось на основе письменного учета.
Для нас «Домострой» - литературный памятник, выразивший общественные и семейные отношения при феодальном строе. И к этому памятнику Сильвестр имеет прямое отношение. На одном из экземпляров - автограф: «Благословие от благовещенского попа Сильвестра возлюбленному моему единородному сыну Анфиму. Милое мое чадо дорогое».
Славился Сильвестр, если можно так выразиться, и па издательской ниве. Ему принадлежала большая мастерская, изготовляющая книги и иконы. Сам он подчеркивал, что обучал городских сирот по их склонностям - кого грамоте, кого письму, а кого «книжному рукоделию». Он был деятельным поборником просвещения Руси. В связи с 400-летием русского книгопечатания высказана любопытная гипотеза. В общих чертах она сводится к тому, что благовещенский священник играл руководящую роль в основании первой московской типографии, которая выпустила несколько книг, - на них нет никаких данных о времени и месте выхода в свет. Они так и называются «безвыходными» изданиями. Налаживал работу типографии Сильвестр, в ней, видимо, работал и Иван Федоров - здесь он осваивал полиграфическую технику и овладевал мастерством.
Сильвестр был тесно связан с Кирилло-Белозерским монастырем. Позже, оказавшись в опале, он принял постриг. Конечно, приехал сюда не без книг. Исследователи насчитывают, по крайней мере, около двух десятков рукописей, привезенных Сильвестром, которые нашли свое место в монастырской книгохранительнице. На некоторых из них записи владельца. На книге «Иисус Навин» читаем: «Благовещенского попа Селивестра, во иноцах Спиридона, и сына его Анфима», такая же запись и на «Лествице» Иоанна Лествичника, и на «Зерцале» (добавлено только, что это «государское данье»), а «Маргарит» Иоанна Златоуста «прислал с Москвы Анфим к отцу своему Селивестру в Кириллов монастырь».
Кроме того, в «багаже» московского изгнанника были: «Поучения» Федора Студита, «Просветитель» Иосифа Волоцкого, сборник XIV века, включавший житие Бориса и Глеба, греческая псалтырь, переписанная в 1545 году Максимом Греком, «Диоптра Филиппа Пустынника» со «словом на латын» Максима Грека (эту книгу Сильвестру подарил Иван Грозный), а также евангелие на греческом языке, выполненное кирилловским шрифтом, и некоторые другие.
...Кннгописная мастерская работала непрерывно (и после введения книгопечатания на Руси), ее «продукция» шла и на пополнение и обновление собственной книгохранительницы, и в другие монастыри и церкви, а порой попадала далеко за пределы страны... Одна из рукописей - «Лествица» Иоанна Лествичника - «бродила» несколько веков по монастырским библиотекам Сербии и Боснии. Она была пожалована Кирилло-Белозерским монастырем в Папрачскую обитель. Оттуда перекочевала в монастырь Возуща, где ее переписал некий Петр. Он оставил такую запись на «Лествице»: «Сиа изводь обретохь в монастыры, завоми Папраща, еже прииесе игумень Логинь папратскы от лавры преподобнаго отца нашего Кирила чюдотворца в земли руссиискои». Затем неведомые пути привели книгу в Житомысльческий монастырь...
О богатстве библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, как уже говорилось, знали в Москве. Когда царь Михаил Романов решил пополнить столичную библиотеку (в послании не указано, какую именно, предполагают, что библиотеку Печатного двора), он распорядился: «По переписным книгам, в Кирилове монастыре написано четьих книг много, и из тех книг, которые вдвое и втрое, указали мы взять по одной книге, а которых по одной книге, и с тех велели списать слово в слово, и те книги и списки прислать к нам в Москву: а что каких книг взять, и тому послана к вам роспись под сею нашей грамотой. И как к вам ся наша грамота придет, и вы б те книги и списки, справя подлинно, прислали к нам к Москве да о том отписали, а отписку и книги велели подать в Приказ Большого дворца боярину нашему князю Алексею Михайловичу Лвову да дьяком нашим Григорью Нечаеву да Максиму Чиркову, а деньги за те книги вам дадут из Приказа Большого дворца».
Перечислялись 28 готовых книг (те, что в библиотеке были в 2 или 3 экземплярах) и 6 заказных Спискор. Среди светских произведений «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Александрия», «Летописец» (есть в росписи приписка: «Летописец выбрать лутчая»).
Следует отметить, что это был не обычный заказ на книжное размножение, а использование готового литературного фонда. Царь мог обратиться и к другим хранилищам - звенигородскому, волоколамскому, Сергиевскому, расположенным гораздо ближе к Москве, но не сделал этого, так как считал, что Кирилло-Белозерский монастырь, его библиотека отличались более полным подбором разнообразных рукописных книг.
Рассматривая заказ царя, его грамоту, советский историк книги М. И. Слуховский приходит к выводу, что Приказ Большого дворца предварительно провел над кирилловскими описями библиографическую работу. При этом Приказом различались нужные дублеты и нужные же единственные экземпляры и соответственно было составлено задание. Характерно, что распоряжение монастырской библиотеке было дано светской властью.
В свое время С. П. Шевырев высказал даже мысль, что царь Михаил имел в виду создание «государственной библиотеки» из дублетов «всех монастырских библиотек», но ничем не подкрепил свое высказывание.
Менее чем через год царь снова обращается в монастырь: «К нашему книг печатному делу, для справки и свидетельства, взять прологов и миней четьих добрых, старых, переводов харатейных книг».
Через 13 лет Кирилло-Белозерский монастырь поставляет литературу, необходимую для исправления богослужебных книг, предпринятого патриархом Никоном. На экземпляре «Бесед евангельских» Иоанна Златоуста есть надпись, свидетельствующая, что этот экземпляр выслан «для справы книжной», и дата - 6 октября 1653 года.
Наконец, в 1682 году из библиотеки было затребовано девять летописцев в Палату строения книг, - на этот раз для того, чтобы дополнить «Степенную книгу».
Как правило, все, что хотела Москва, отдавалось безоговорочно и в монастырь уже не возвращалось...
В заключение отметим, что Никону пришлось столкнуться с библиотекой Кирилло-Белозерского монастыря еще раз, правда, уже в качестве... читателя. Снятый с патриаршества, после объявления ему приговора церковного собора, он был отправлен на заточение в близлежащий Ферапонтов монастырь. Здесь низложенный патриарх требовал, чтобы ему доставляли литературу от «соседей». И книги Никон получал целыми партиями.
Осматривал библиотеку и Петр I. Это произошло во время его путешествия на Олонецкие марциальные воды. Увидев древнее евангелие на пергаменте, он приказал забрать его в Синодальную библиотеку и хранить вместе с «нужнейшими старинными книгами».
* * *
В настоящее время некогда богатые монастырские фонды в большинстве своем собраны в Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Легендарная либерея
Пожалуй, никакая другая библиотека не вызывала такого жгучего интереса, как книжное собрание московских князей. Оно издавна было окружено ореолом таинственности, романтической загадочности и породило множество всевозможных легенд о подземельях, где за тридевятью замками спрятаны неслыханные сокровища. Об этой либерее (то есть библиотеке) ожесточенно спорят специалисты. Одни из них посвятили всю свою жизнь, чтобы доказать, что ее не было и быть не могло. Другие посвятили всю свою жизнь, чтобы доказать, что она не только существовала полтысячи лет назад, но и сохранилась до наших дней.
Что же в действительности известно науке? Кто и когда видел либерею, какие свидетельские показания сохранились, кто занимался ее поисками? Наконец, немаловажен и вопрос ее происхождения.
Начнем с самого первого упоминания, с самого раннего сообщения. Оно содержится в «Житии Максима Грека». Максим Грек - образованный человек, полиглот, книжный знаток, подлинный ученый-энциклопедист. Светское имя его Михаил Триволис. Родился он в семье албанского воеводы. Молодость провел в Италии. Здесь на протяжении многих лет слушал лекции в высших школах Болоньи, Падуи, Милана, во Флоренции изучал философию у прославленного гуманиста Иоанна Ласкариса, принимал участие в движении Савонароллы; в Венеции познакомился с выдающимся типографом Альдом Мануцием (один из шрифтов до наших дней сохранил название «альдине»).
В 1505 году Михаил Триволис постригся в монахи в Ватонедском монастыре на Афоне и получил имя Максим Грек. Монастырь этот славился тем, что ему достались коллекции книг двух византийских императоров - Андроника Палеолога и Иоанна Кантакузена.
Максим Грек с увлечением читал самую разнообразную литературу. Своей эрудицией и глубоким умом он вскоре завоевал уважение всей братии.
В марте 1515 года на Афон пришла грамота московского великого князя. Василий Иванович просил прислать для разбора княжеской библиотеки старца Савву. Но Савва был слишком дряхл для такой далекой поездки, и выбор пал на Максима Грека. В грамоте с Афона указывалось на него как на «искусного божественному писанию и на сказание или толкование всяких книг и церковных, и глаголемых еллинских».
В Москву Максим прибыл в 1518 году и оставался на Руси до конца жизни. Порой считают, что он нужен был только для перевода на русский язык греческих книг, что никакой библиотеки в Москве не было (Хотя уже сам факт вызова переводчика подтверждает наличие литературы на греческом языке). Но в некоторых сказаниях о Максиме Греке прямо говорится, что он был призван для разбора богатейшей библиотеки московских князей и для составления каталога.
Ученый монах был принят с почетом, князь обласкал его и поместил в кремлевском Чудове монастыре. Так длилось девять лет. Потом Грека обвинили в ереси и в сношениях с турецким султаном, заключили в Иосифо-Волоколамский монастырь, где его «морили голодом, стужею и угаром». И все его дальнейшие годы проходили в темницах и под надзором, пока он не попал в Троице-Сергиев монастырь, где получил относительную свободу. Страдания Максима сделали его в глазах современников святым, и уже в XVI веке стали возникать сказания о Максиме-философе. В одном из них рассказывается: «По меле же времени великий государь приснопамятный Василий Иоанович сего инока Максима призвав и вводит его во свою царскую книгохранителышцу и показа ему бесчисленное множество греческих книг. Сей же инок во многоразмышленном удивлении бысть о толиком множестве бесчисленного трудолюбного собрания и с клятвою изрече пред благочестивым государем, яко ни в Грецех толиков множество книг сподобихся видети... Аз же, - сказал Максим Грек, - ныне, православный государь, Василий самодержьче, никогда только видех греческого любомудриа, яко же ваше сие царское рачительство о божественном сокровище. Великий же государь Василий Ивановичь в сладость послуша те его и преда ему книги на рассмотрение разбрати, которые будет еще непреложены на русский язык» (Вольный перевод этого текста Н. М. Карамзин включил в седьмой том своей «Истории государства Российского») .
В «Сказании» нет сведений о том, составил ли Максим Грек каталог, какие книги были в библиотеке, какие произвели особенно сильное впечатление. Известно, однако, что он перевел вначале «Толковую псалтырь», а потом, по просьбе Василия III, занимался переводом и исправлением других богослужебных книг...
Сообщение «Сказания о Максиме Греке» почти ни у кого не вызывает сомнений. Лишь С. Белокуров считал его недостоверным. Даже выпустил объемную книгу (вышла в свет в конце прошлого столетия), в которой утверждал, что не только библиотеки, но и вообще никаких греческих книг в Москве в то время не было, так как русские-де не доросли до понимания греческих и латинских ценностей. Возражение же против «Сказания» у него одно - оно создано слишком поздно. Но ведь при жизни к святым никого не причисляли и биографий о них не писали, так что и «Сказание» не могло появиться раньше второй половины XVI века (Максим Грек умер в 1556 году).
Надо признать, что свидетельство это все же носит общий характер.
Второе сообщение о московской библиотеке уже записано со слов очевидца; оно отличается большей обстоятельностью и конкретными деталями о тройных замках и о двух сводчатых подвалах. Кто же этот очевидец? И кто записал его «показания»?
Бывший рижский бургомистр Франц Ниенштедт в том же XVI веке составил «Ливонскую хронику». В ней есть рассказ о выселении в 1565 году немцев из Дерпта в русские города. Эта мера была вызвана тем, что Иван Грозный подозревал жителей в тайных связях с врагами России. Среди выселенных в Москву оказался и пастор одной из церквей Дерпта - магистр Иоганн Веттерман вместе с некоторыми своими прихожанами. В «Ливонской хронике» приводится такая история. «Его (т. е. Веттермана. - А. Г.) как ученого человека очень уважал великий князь, который даже велел в Москве показать ему свою либерею, которая состояла из книг на еврейском, греческом и латинском языках и которую великий князь в древние времена получил от константинопольского патриарха, когда предки его (царя) приняли христианскую веру по греческому исповеданию. Эти книги как драгоценное сокровище хранились замурованными в двух сводчатых подвалах. Так как великий князь слышал об этом отличном и ученом человеке, Иоганне Веттермане, много хорошего про его добродетели и знания, потому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали более ста лет с лишком, и пригласил через своего высшего канцлера и дьяка Андрея Солкана, Никиту Висровату и Фунику, вышеозначенного Иоганна Веттермана и с ним еще несколько лиц, которые знали московитский язык, как-то: Томаса Шреффера, Иохима Шредера и Даниэля Браккеля, и в их присутствии велел вынести несколько из этих книг. Эти книги были переданы в руки магистра Иоганна Веттермана для осмотра. Он нашел там много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах, как то было с Птолемеевой и другими либереями.
Веттерман заявил, что, хотя он беден, он отдал бы все свое имущество, даже всех своих детей, чтобы только эти книги были в протестантских университетах, так как, по его мнению, эти книги принесли бы много пользы христианству. Канцлер и дьяк великого князя предложили Веттерману перевести какую-нибудь из этих книг на русский язык, а если согласится, то они предоставят в его распоряжение трех вышеупомянутых лиц и еще других людей великого князя и несколько хороших писцов, кроме того, постараются, чтобы Веттерман с товарищами получали от великого князя кормы и хорошие напитки в большом изобилии, а также хорошее помещение и жалованье и почет, а если они только останутся у великого князя, то будут в состоянии хлопотать и за своих».
Бесхитростно и неторопливо ведет свое повествование автор хроники. Веттерман и его товарищи решили день посовещаться. Предложение было очень уж заманчивым. Но тут взяло их раздумье: «Как только они кончат одну книгу, то им сейчас же дадут переводить другую, и, таким образом, им придется заниматься работой до самой своей смерти».
Немцы отказались, но отказ свой облекли в такую форму: «Когда первосвященник Онаний прислал Птолемею из Иерусалима в Египет 72 толковника, то к ним присоединили наиученнейших людей, которые знали писание и были весьма мудры; для успешного окончания дела по переводу книг следует, чтобы при совершении перевода присутствовали не простые миряне, а наумнейшие, знающие писание и начитанные люди». Этот вымышленный предлог немцы и просили передать Ивану Грозному. «При таком ответе, - продолжает хроникер, - Солкан, Фуника и Висровата покачали головами и подумали, что если передать такой ответ великому князю, то он может им прямо навязать эту работу (так как велит всем им присутствовать при переводе), и тогда для них ничего хорошего из этого не выйдет; им придется тогда, что и наверное случится, умереть при такой работе, точно в цепях. Поэтому они донесли великому князю, будто немцы сами сказали, что поп их слишком несведущ, не настолько знает языки, чтобы выполнить такое предприятие. Так они все и избавились от подобной службы. Веттерман с товарищами просили одолжить им одну книгу на шесть недель; но Солкан ответил, что если узнает про это великий князь, то им плохо придется, потому что великий князь подумает, будто они уклоняются от работы».
Свою пространную «новеллу» Франц Ниенштедт заканчивает ссылкой на очевидцев: «Обо всем этом впоследствии мне рассказывали сами Томас Шреффер и Иоганн Веттерман. Книги были страшно запылены, и их снова запрятали под тройные замки в подвалы».
Но нельзя ли установить, какие конкретно книги привели в восхищение Максима Грека и Иоганна Веттермана? Оказывается, можно. Существует список. Правда, копия, даже не копия, а отдельные выдержки, но какие! В список вошли исключительные редкости античного мира.
250 лет пролежал этот список в архивах, не привлекая особого внимания, во всяком случае, нигде не сохранилось указаний, чтобы кто-нибудь воспользовался им. Лишь в 1882 году профессор Дерптского университета Дабелов, читавший курс гражданского права, опубликовал в юридическом справочнике статью сугубо специального характера. В ней как бы между прочим приведены названия греческих и латинских книг, которые находились в библиотеке русских великих князей. Не всех, а только юридических. Где же почерпнул профессор такие сведения? В архиве приморского городка Пярну. Оттуда ему прислали четыре старые тетради - материалы для научного труда. В одной из них он обнаружил два пожелтевших листка. Безвестный немецкий пастор, которого называют «дабеловским анонимом», перечислил редкие книги московской царской библиотеки. Документ относился к XVI веку. Пастор приводит огромную цифру - 800! Столько греческих и латинских рукописей на пергаменте видел он своими глазами. Сам он описывает лишь некоторые из них.
Профессор снял копию с этого библиографического извлечения, а тетради отправил обратно в Пярну.
Перечень дабеловского анонима начинался словами: «Сколько у царя рукописей с Востока; таковых было всего до 800, которые частью он купил, частью получил в дар. Большая часть суть греческие; но также много и латинских».
Среди греческих упомянуты «Полибиевы истории». Из сорока томов историка Полибия сквозь толщу времени дошло до нас пять, да несколько разрозненных отрывков. Может быть, пастор видел как раз те, которые неизвестны науке?.. Он просто назвал: Аристофановы комедии, Пиндаровы стихотворения, не указав их заглавий... Далее в списке - «Базилика, новелла конституционес. Каждая рукопись также в переплете», «Гефестионова географика» и некоторые другие.
Историей Тита Ливия открывался список римских произведений. Причем пастор добавил, что ему предложили перевести именно «Ливиевы истории». Потом идут Цицероновы книги «Де република» и восемь книг «Историарум». Ценнейшие труды древности! Сочинение Цицерона «Де република» восстановлено далеко не полностью, а из восьми томов «Историарума» не сохранилось ни единого. Затем автор уже категорически утверждает, что «Светониевы истории о царях» им переведены... Речь идет о труде Гая Светония «Жизнь двенадцати цезарей».
«Тацитовы истории» и «Вергилия Энеида», «Оратории и поэмы Кальвуса», «Юстинианов кодекс конституций и собрание новелл» - что ни строка, то неожиданность... Мы наслышаны об ораторском искусстве Кальвуса, но нет сведений о его поэмах, так же как о «собрании новелл», включенных в Юстинианов кодекс.
И примечание: «Сии манускрипты писаны на тонком пергаменте и имеют золотые переплеты. Мне сказывал также царь, что они достались ему от самого императора и что он желает иметь перевод оных, чего, однако, я не был в состоянии сделать».
Таков список: в нем из 800 манускриптов перечислено всего несколько десятков, но и перечисленное уникально...
Слухи о таинственной либерее распространились по странам Европы в том же XVI веке. Во всяком случае, в Московию засылались специальные разведчики в составе официальных посольств. Так, просвещенные люди в Риме считали, что в Кремле есть какая-то библиотека с греческими книгами, они связывали ее с последними императорами Византии. И когда в Москву направился литовско-польский канцлер Лев Сапега для того, чтобы поздравить Бориса Годунова с вступлением на царство, Рим дал ему в «провожатые» своего агента Петра Аркудия. Грек по национальности, он на протяжении 14 лет обучался в Риме. Закончив курс и выдержав положенные диспуты, получил степень доктора философии и богословия.
Петр Аркудий, близкий к книжному делу, хорошо знал греческие и латинские рукописи и, как нельзя больше, подходил для поисков царской библиотеки. Русские, по словам этого агента, сначала рассказывали заманчивые вещи, показывали даже «Четьи-Минеи», но пустить в библиотеку отказались. Аркудий так и не смог обнаружить ее следов. И, оправдывая неуспех, написал в Рим, что библиотеки нет и никогда не было. Вот строки из этого донесения: «О греческой библиотеке, - относительно которой некоторые ученые люди подозревают, что она находится в Москве, - при всем нашем великом старании, а также с помощью авторитета господина канцлера не было никакой возможности узнать, что она находилась когда-нибудь здесь». Да и вообще великие князья московские - люди необразованные...
В том же духе высказался и Лев Сапега: он шел даже еще дальше, утверждая, что в Москве библиотек вовсе нет, за исключением немногих церковных подборок. Это было, конечно, несправедливо и оскорбительно. Достаточно того, что за одну лишь середину XVI века на Руси были изданы историко-литературные своды, начато книгопечатание, работали крупные книжные мастерские, велась книжная торговля.
Кто-кто, а уж поляки-то имели представление о книжных возможностях Московской Руси. Вот один из примеров. Еще в XV веке секретарь польского короля Якуб познакомился в Москве со знаменитым архитектором Василием Дмитриевичем Ермолиным, который был великим книжником. Вернувшись в Польшу, Якуб прислал письмо; хотя оно и не сохранилось, судить о его содержании можно по ответу Ермолина, который известен как «Послание от друга к другу». Якуб просил купить для него в столице «Пролог полный на весь год в одном переплете да Осьмигласник по новому, да Два творца в одном переплете, а к ним жития 12 христовых апостолов в одном переплете». Ермолин сообщил, что эти книги имеются в продаже в большом количестве («купить можно много»), но переплетены они не так. Поэтому пусть Якуб вышлет бумагу, денег и подождет. Ермолин обещает заказать для него эти книги: «А я многим доброписцам велю такие делать по твоему приказу с хороших списков, как хочет твоя воля».
Другой пример не менее показателен. В том же XV веке Ян Длугош, работая над «Историей Польши» в трех томах, использовал русскую летопись; кроме того, в польских землях долгое время провела русская, так называемая Радзивилловская (Кенигсбергская) летопись. Так она называется потому, что «обитала» у польского магната Богуслава Радзивилла, а он передал ее в Кенигсбергскую библиотеку (Во время Семилетней войны летопись была возвращена в Россию).
...Прошли годы, и ученик Аркудия Паисий Лигарид так же упорно, как и его учитель, пытался проникнуть в тайну. В его письме к царю Алексею Михайловичу есть такие строки: «Сад, заключенный от алкающих, и источник, запечатанный от жаждующих, - по справедливости почитаются несуществующими. Я говорю сие к тому, - пояснял Лигарид, - что давно уже известно о собрании вашим величеством из разных книгохранилищ многих превосходных книг; почему нижайше и прошу дозволить мне свободный вход в ваши книгохранилища для рассмотрения и чтения греческих и латинских сочинений».