Глубокое озеро. восемь километров пути. 10 страница

Сиги заходили в наш залив широкими и быстрыми отрядами. Иногда из лодки их удавалось увидеть – белых и проворных. Рыбаки хорошо знали это время и почти никогда не ошибались.

Зачем приходили в наш бросовый залив эти рыбы-красавцы, куда исчезали потом до самой зимы?

Это оставалось тайной. Сиги исчезали надолго. Их не было летом, не было и в буйные непогоды с северным ветром и ледяным дождем, когда стая за стаей уже шла чеканная ряпушка. Но вот, наконец, обрывался перед близкой зимой ветер, он молчал сутки, другие – и сиг опять появлялся в заливе…

Ветры и непогоды успели обломать, сокрушить стены тростника, и теперь от недавних, казалось бы, неприступных стен оставались редко торчать вдоль берега лишь хилые, щербатые частоколы обломанных чуть ли не под корень стеблей. И на этих редких тростниковых столбиках красовались, переливались цветами скромной морозной радуги ледяные колокольчики.

Эти колокольчики вырастали на тростнике от воды и крепкого ночного мороза. Вода тяжелыми брызгами попадала на тростник и тут же замерзала. Замерзали и новые брызги волн, и теперь по всему заливу над самой водой светились звонкие и прозрачные льдинки.

Порой я брал в руки легко кормовое весло и осторожно проводил им по колокольчикам-льдинкам. И льдинки оживали… Динь-динь, тинь-тинь, тень-тень… - чуть испуганно раздавалось следом. Динь-динь, тинь-тинь, тень-тень…- осторожно и скромно расходилось по всему притихшему перед зимой заливу.

Тут-то и услышал я вдруг неожиданный и по-летнему громкий плеск крупной рыбы.

Плеск повторился. Я обернулся и увидел круги, мелко и медленно расходившиеся по тяжелой морозной воде. И тут же почти у самой лодки мелькнул иссиня-белый бок большой рыбины. Мелькнул хвост, узкий и сильный, он разрезал воду и, отвалив в сторону половину волны, пустил по заливу новый круг и обдал тростниковые столбики скупыми, тяжелыми брызгами.

Брызги падали на тростник, хотели было скатиться обратно в воду, но тут же мутнели и становились ледяными каплями.

Новый резкий поворот хвоста, новая волна, новые брызги метнулись тяжело вверх и замерли на тростниковых столбиках, поймав скупую зимнюю радугу…

Можно было верить и не верить себе, можно было смотреть и смотреть на этих таинственных белых рыб, живых и бодрых рядом с острой кромкой жесткого льда, ледяными колокольчиками на тростнике и только что застывшими на лету брызгами волны…

РАННЯЯ КОРМУШКА

Еще в августе, когда только-только отправились в дальнюю дорогу на юг наши самые ранние странники – стрижи, под окном на огороде я устроил кормушку для птиц: вынес из сарая большой ящик, перевернул его кверху дном и прочно установил на грядке, где еще совсем недавно росла редиска. Ящик встал на место ровно и прочно, и теперь мне оставалось лишь с утра пораньше выкладывать на кормушку угощение для птиц и терпеливо ждать, когда появятся первые гости.

В этом году с кормушкой я немного поторопился – осень еще только начиналась, и нигде поблизости не видно было наших обычных зимних гостей: снегирей, свиристелей и чечеток. Я надеялся на больших синиц – может быть, они обнаружат мою кормушку. И конечно, синицы, большие, желтогрудые, пожаловали ко мне первыми.

Первая синичка прилетела на кормушку в тот же день. Она появилась неожиданно. Посидела на заборе секунду-другую, быстро-быстро повела головкой, суетливо ткнула клювиком в одну, в другую щелочку на заборе и, будто не замечая ни ящика-столовой, ни семечек на нем, легкими поспешными прыжками опрыгала весь забор, шмыгнула под куст смородины, вынырнула из-под него с другой стороны с такой поспешностью, как если бы за ней кто гнался, и только в самую последнюю очередь удосужила мое угощение своим вниманием. Будто подсолнечные семечки, что горкой лежали на кормушке, никогда особенно и не интересовали ее, синицу.

Синица ухватила клювом одно семечко, но совсем не по-зимнему, когда, найдя корм, счастливая птица старается отлететь подальше, чтобы кто не заметил и не отобрал лакомства. Сейчас она ухватила семечко спокойно и уверенно и тут же на краю ящика несколькими точными ударами пробила скорлупу, клюнула раз-другой маслянистую мякоть, затем бросила семечко на землю и, вспорхнув легко и беззаботно, скрылась за углом дома.

В этот день моя первая гостья больше не появлялась – да и что было делать синице около кормушки сейчас, когда лес еще совсем неплохо заботился о веселой и непоседливой птичке.

Но на следующее утро синичка появилась вновь. Так же, между прочим, она подолбила семечко, так же бросила его, не доев всю мякоть, и так же беззаботно улетела обратно в лес, будто прилетала просто проверить: не убрал ли кто ящик, стоит ли он на своем месте и собирается ли простоять и дальше, до худших, холодных времен, когда голод обступит птиц со всех сторон, - вот тогда-то эта столовая и пригодится синичкам. А пока можно и не показываться здесь день-другой.

Синицы и вправду порой не показывались под моим окном по нескольку дней, но зато вороны оценили кормушку сразу и, не дожидаясь холода и голода, остались возле птичьей столовой.

Честно говоря, я не ожидал, что вороны явятся ко мне еще в начале осени. С первым весенним ветерком эти вороны, что всю зиму сидели на заборах, на крышах домов и сараев, поднялись на крыло и скрылись в лесу. Тем они строили гнезда, выводили птенцов, и мне казалось, что вороны и не собираются возвращаться в деревню до самого снега. Но они заявились ко мне в гости почти одновременно с синицей.

Первый раз вороний отряд прибыл ко мне, видимо, рано утром, все обследовал, все понял и стал каждый день наведываться под мои окна. Прилетали вороны в сумерках осеннего утра, а потому я некоторое время ничего и не знал об их визитах.

И, наверное, не узнал бы еще долго, если бы однажды утром меня не разбудили мыши...

Мыши, почувствовав, что приближается осень, стали переселяться из леса, с поля, с огорода ко мне в подполье. И, как всякие переселенцы, они сразу же занялись активным изучением своего нового местожительства.

Делали они это, не обращая внимания ни на меня, ни на мою собаку. Они шмыгали взад и вперед по полу, забирались на столы и полки; как-то раз один непоседливый мышонок залез даже на крышку кастрюли, но не удержался и вместе с крышкой свалился на пол.

От грохота тут же проснулся мой пес, проснулся и я, быстро встал с постели, но поспешил не на кухню, откуда раздался грохот, а к окну. И вот тут-то я и увидел, как от моего дома, низко прижавшись к земле, разлетаются в разные стороны вороны.

Я решил позаботиться о своих тайных гостях. На следующее утро вороны снова одна за другой подобрались к моему дому, чинно расселись вокруг ящика и, к своему удивлению, нашли на нем горку пшенной каши.

Каша пришлась воронам по вкусу. На другой день их снова ожидали лакомства, а еще через день птицы, оценив мое внимание и не видя нигде подвоха, уже открыто восседали на заборе, не очень поспешно скрывались от меня и совсем не обращали внимания на мою собаку.

Но когда псу общество ворон все-таки надоедало и он скалил в сторону больших серых птиц зубы, вороны нехотя расправляли крылья и, будто просто так, от нечего делать, легко и небрежно перепрыгивали с места на место.

Как ни старались сороки незаметно пожаловать ко мне на кормушку, но у них из этого ничего не получилось. Они были уж очень заметны в своем черно-белом наряде. Да еще у этих сорок была странная привычка: прежде чем куда-нибудь отправиться, они обязательно собирались вместе на самых высоких деревьях и начинали отчаянно стрекотать. Вот этот пронзительный стрекот и выдавал намерения длиннохвостых птиц.

Сороки жили неподалеку, на небольшом островке, метрах в двухстах от кормушки. С тех пор как у сорок подросли птенцы, я все время видел этих птиц и слышал их трескучие крики. И теперь осенью, собравшись ко мне в гости, сороки тоже никак не могли помолчать.

Перед каждым очередным походом к кормушке они долго помахивали хвостами и о чем-то оживленно переговаривались. Я, конечно, тут же замечал шумное сборище на островке, угадывал, что птицы сейчас собираются ко мне в гости, и всегда успевал приготовить для них хорошее угощение. Поэтому сорокам почти никогда не приходилось ждать завтрака.

Добравшись до кормушки, дружная компания тут же преображалась. Завидев угощение, сороки становились сварливыми и драчливыми, старались незаметно утянуть чужой кусок, трясли от зависти и злости хвостами, сердито стрекотали друг на друга и никак не походили тут на слаженный отряд ворон: вороны умели совершать такие набеги, которые сварливым сорокам не могли даже присниться.

Когда на моей кормушке собирались одновременно сороки и вороны, то почти всегда между ними возникали серьезные недоразумения.

И частенько птицы не ограничивались тут перебранкой и угрозами - бывало, над моим домом завязывались и подолгу гремели воздушные бои.

О предстоящем бое я узнавал по странной и, как мне казалось, напряженной тишине, которая вдруг наступала за окном.

Только что я слышал стрекотание сорок и сосредоточенный перестук вороньих носов по дну ящика. Но сороки неожиданно смолкали, пропадал вороний перестук, и наступала тишина. И тогда, я хорошо слышал, как быстро и глубоко взмахивали вороньи крылья, и как посвистывал ветер в сорочьих хвостах - началось преследование провинившегося.

Как всегда, и в этом случае была виновата сорока. Она опять умудрилась что-то стянуть у ворон и теперь увертывалась от своих преследователей.

А преследователей все прибывало и прибывало. Они круто и быстро пикировали, потом снова набирали высоту и снова обрушивались на вора.

Казалось, вот-вот сорока получит тот самый последний удар, который опрокинет ее на землю, казалось, вот-вот ее все-таки собьют и этой перепуганной птице уже не увернуться от десятка ворон, от их стремительных атак, но сорока как-то увертывалась и даже ухитрялась не выпускать из своего клюва тот самый кусок, из-за которого и разыгралось сражение.

Ловко маневрируя короткими крыльями и длиннющим хвостом, который, ох, как кстати, пришелся сороке сейчас, вороватая птица легко отклонялась от каждой вороньей атаки, быстро взмывала вверх, так же быстро и легко планировала вниз, все дальше и дальше отступая от кормушки...

Вот, наконец, птичья карусель добралась до конюшни, вот еще одна воронья атака не достигла цели, вот еще раз, ловко избежав удара, сорока устремилась вверх, но тут же сложила крылья и шмыгнула под крышу конюшни.

Нет, там под крышей, среди балок и стропил, воронам уже не гоняться за сорокой. Вороны уселись на крышу конюшни, блокировали все входы и выходы, немного посидели, сердито покаркали, но, видимо, вспомнили, что на кормушке еще осталось угощение, и, по-своему, по-вороньи, «плюнув» на сороку, снялись с дозорных постов.

А сорока, виновница происшествия, закусив в укромном месте, как ни в чем не бывало, выбиралась на белый свет, по своей сорочьей манере тряся длинным хвостом, который только что выручил ее, и будто извещая всех в округе, что вот, мол, она жива и здорова, и снова направляется к кормушке.

К кормушке сорока всегда возвращалась смело и открыто, снова начинала присматриваться к чужому куску, снова пристраивалась, как бы по удобней его ухватить. И почему-то ей никогда не попадало тут за совершенный недавно проступок – уж таковы, наверное, были законы у моих шумных гостей: они ополчались на собрата только тогда, когда застигали его на месте преступления.

Я хорошо знал, что скворцы улетают от нас на юг поздней осенью, но, как только из скворечников вылетали последние птенцы, я всегда забывал о скворцах.

Первое время и птенцы, и их родители, конечно, обитали в деревне, около своих домиков. Но потом они куда-то исчезали.

Куда? Неужели узнали о зиме и поторопились на юг? Нет, скоро я находил пропавших птиц на краю дальнего выпаса - они преспокойно разгуливали по лугу под ногами у коров и что-то выискивали в траве. Но теперь это были уже не отдельные, обособленные семейки, а многочисленные отряды проворных суетливых птиц. Днем скворцы паслись вместе со стадом, а когда стадо уходило в деревню, птицы отправлялись в ближайший лес и проводили там, на полусухих дуплистых ивах, всю ночь.

Каждый день на выпасы я, конечно, не ходил, поэтому с середины лета видел скворцов редко, постепенно даже забывал о них и мысленно прощался с ними до новой весны. Правда встреча со скворцами мне еще предстояла - глубокой осенью я провожал взглядом поспешные стайки этих птиц, улетающих на юг, но, скорей всего, это была уже не встреча, а расставание.

Так было каждым год - с середины лета я почти забывал о скворцах. Но тут около своей кормушки в самом начале сентября я неожиданно встретился с этими птицами.

Скворцов было много. Они преспокойно расхаживали по опустевшим грядкам огорода, что-то выискивали на земле и совсем не интересовались моей кормушкой, на которой лежала каша.

Кашу по-прежнему уплетали вороны и сороки. Теперь эти птицы целыми днями торчали у меня под окнами, и каждый день к воронам и сорока наведывались теперь и скворцы.

Что тянуло скворцов сюда, к кормушке, к зимней птичьей столовой? Может быть, сейчас, когда наступала пора расставания с родиной, им не хватало общества других птиц, которые никуда не улетали на зиму и навсегда связали себя с местами гнездовий?

Ночевали скворцы теперь в скворечниках и вновь, как весной, по утрам усаживались на крыши своих домиков и распевали на самые разные голоса свои весенние песенки.

Когда среди осенних дождей и холодов выпадал по-летнему ясный и не очень ветреный день, скворцы большущей стаей собирались на облетевшей березе и что-то долго и громко обсуждали

.

Два дня хлестал по кормушке тяжелый осенний дождь. Доски ящика набухли и потемнели от дождя, и на них, конечно, не садилась ни одна птица.

Дождь кончился к ночи. За окном после рева и воя ветра, стало вдруг тихо, и тут в наступившей тишине у себя за окном я услышал знакомый голосок...

«Тинь-тинь, тинь-тинь»- это и был тот самый «звоночек», которым в трудное холодное время каждая синица без устали подбадривает и себя и своих подруг. Я прислушался и снова услышал то же самое «тинь-тинь, тинь-тинь», только на этот раз оно почему-то показалось мне не совсем синичьим - этот ночной голосок звучал скорее как «тзинь-тзинь» или «дзинь-дзинь», будто звонкий и чистый колокольчик кто-то взял да по неосторожности уронил на камень. Колокольчик треснул - и вот теперь я отчетливо слышал его немного жалобный голосок...

«Дзинь-дзинь, тзинь-тзинь»,- будто замерзая, кто-то снова пропищал в темноте.

Всю ночь за окном подавала голос замерзающая птица, а когда немного рассвело, около кормушки я увидел зябликов.

Сначала мне показалось, что это собралась огромная стая воробьев. Птиц действительно было много. Все они были одинаково серенькие в утреннем скупом свете, и все суетились.

Гости быстро подбирали с земли крошки хлеба и каши, словно мыши шуршали в опавшей листве, и из окна мне казалось, что это вовсе и не птицы, что это шевелится и чуть вздрагивает земля.

Да, это были зяблики - белые полоски на крыльях, почти синичий голосок, только не такой чистый и громкий, как у синиц.

На ночь зяблики куда-то улетали, а с утра пораньше снова копошились на огороде, такими же тесными рядами сидели на заборе и терпеливо ждали, когда позавтракает не кормушке первая очередь. И снова зяблики легонько, словно замерзая, попискивали от холода и нет-нет да и посматривали наверх, где на проводах сидели ласточки-касатки.

Ласточки еще были дома, и вроде бы не собирались покидать свои обжитые места. Моей кормушкой эти птицы, конечно, не интересовались. Они или сидели поблизости на проводах, или с коротким щебетом выписывали за моим окном замысловатые кривые своего быстрого полета.

Шел ли дождь, дул ли сильный и холодный ветер, ласточки все время оставались около своих родных гнезд и, как весной, без умолку щебетали с утра до вечера. Но однажды быстрые маленькие птички исчезли.

На улице было так же тихо и ясно, и, как вчера, так же громко галдели на, березе скворцы, и я никак не мог подумать, что именно в такой ясный день ласточки вдруг решатся улететь на юг. Но ласточки не появились ни завтра, ни послезавтра, а еще через день неожиданно ударил мороз.

Ночью я выходил на улицу под большие морозные звезды и слышал над собой, чуть в стороне, над лесом и полем, посвисты и шорохи больших и малых крыльев - это самые разные птицы, стая за стаей, уходили на юг, уходили ночью при звездах, в мороз, уходили от близкой зимы.

Крылья улетающих птиц посвистывали и шелестели всю ночь. Иногда в эти торопливые шорохи птичьих крыльев входил неожиданный звук электрического провода - будто струна, он вздрагивал и тут же замирал, и я с болью догадывался, что это какая-то торопливая стайка наткнулась в темноте на провода и, наверное, потеряла одного из своих товарищей.

Порой провода вздрагивали чаще, и я уходил домой, чтобы не быть свидетелем ночной трагедии, присаживался у окна, смотрел на морозные звезды и снова, как в ту первую ночь, когда у меня в гостях появились зяблики, явно слышал такое же беспокойное «тзинь-тзинь, дзинь-дзинь». Птицы снова были чем-то взволнованы. А утром рядом с кормушкой, густо усыпанной первым в этом году иглистым инеем, зябликов я уже не нашел...

Кормушка без зябликов сразу опустела, затихла. Я даже немного загрустил. Но тут появилась стайка желтогрудых синиц.

Это были «родные сестры» той самой синички, которая первой проложила к кормушке свою дорожку.

Синички подчеркнуто строго выдерживали между собой расстояние, сердито поглядывали друг на друга, шипели и злились, не зная, наверное, за что и не кого, и все-таки всей стайкой продолжали прыгать по забору, по грядкам, по моей кормушке, и, видимо, никуда не торопились.

Высоко в чистом осеннем небе, сильно помахивая крыльями и негромко тревожно перекликаясь, уходили от зимы широкие быстрые стаи гусей. Следом за ними неслись дружные стайки уток. Последняя волна перелетных птиц, захватив с собой наших скворцов и грачей, постепенно откатывалась на юг от надвигавшихся крепких холодов, а у меня на кормушке, как ни в чем не бывало, вертелись, тинькали и клевали семечки синички.

Теперь их как будто подменили: они не бросали ни с того ни с сего недоклеванные семечки, не отворачивали носы от моих угощений - они прилетали подкрепиться.

Что изменило поведение синиц? Соседство подруг, беспокойство, что сейчас соседка возьмет да и утащит самое лучшее семечко, или близкая зима, когда к корму следует относиться бережно?

А зима уже подбиралась по небу темной и низкой тучей. И к вечеру на землю спустились широкие седые полотнища первого снега.

Утром кормушку нельзя было узнать - вместо недавней гостеприимной птичьей столовой на огороде возвышался высокий сугроб. Снег облепил со всех сторон ящик, и теперь синицам никак не удавалось добраться до желанных семечек. Они прыгали по сугробу, верещали, заглядывали своими носами в холодный снег...

Потом с сугроба синиц согнали вороны и сороки. Сильными лапами и крепкими клювами они разбросали снег, чтобы достать себе угощение.

Когда ворона или сорока на короткое время прекращала вытаскивать из снежной ямки корм, у нее под ногами тут же оказывалась синичка. Она торопливо протягивала клювик, ловко хватала семечко, отрытое вороной или сорокой, тут же отскакивала в сторону, и вот уже счастливая птичка сидит на заборе и удар за ударом разбивает подсолнечную скорлупу.

Я вышел на улицу, счистил с кормушки снег, выложил птицам свежий завтрак. На этот раз вместе с кашей и семечками оставил на краю кормушки несколько пучков красной рябины - вдруг сегодня, когда выпал первый снег, ко мне в гости пожалуют долгожданные снегири?

Но снегири в этот день не появились. Зато спелая рябина пришлась по душе дроздам.

Как только я скрылся в доме, дрозды с треском посыпались на забор и кормушку. Быстрые, проворные, с вызывающе вздернутыми хвостами, эти птицы чувствовали себя на снегу спокойно и уверенно, будто никогда не считались перелетными птицами и не собирались, по крайней мере, в этом году, отправляться на юг.

Дрозды действительно пока не собирались никуда лететь - на кормушке была рябина, их самое любимое лакомство, и птицы наперебой трепали тяжелые кисти, роняя на снег ярко-красную мякоть расклеванных ягод.

Мне то и дело приходилось выносить дроздам все новые и новые кисти рябины. Запасы рябины у меня быстро убывали, но я не жалел ягод, зная, как далеко предстоит этим птицам совсем скоро лететь.

Через два дня собранная мной рябина кончилась. Дрозды заявились и в этот раз так же шумно и напористо, но ничего интересного для себя на кормушке не нашли. Они подождали полдня, прыгая и вереща вокруг столовой, потом, видимо, поняли, что ни криком, ни вызывающим поведением все равно ничего не добьешься, разом поднялись и улетели. Куда? Наверное, на юг - ведь в нашем лесу давно не осталось по рябинам ягод.

КОГДА НАЧИНАЕТСЯ ВЕСНА

Вот и окончилась осень, а следом за ней пришло легкое пушистое предзимье. А потом уже явилась глухая тяжелая зима, нагородила вокруг сугробов и, кажется, навсегда закрыла дорогу к новой весне.

Но как раз сейчас, когда зима только-только подняла по дорогам непроходимые снега, я и спрашиваю себя: «Когда же будет весна? Когда, придет она и начнутся новые дороги по лесу и новые рассказы о наших друзьях – животных?»

Если верить календарю, то весна начинается со дня весеннего равноденствия во второй половине марта. Тогда день сравняется с ночью, а дальше начнет все прибывать и прибывать. «Но позвольте, - скажете вы, - весна обычно наступает с прилетом грачей, а грачи могут появиться и раньше весеннего равноденствия».

Да, грачи - первые птицы, которые являются к нам весной из теплых стран. Но я вас немного огорчу: узнать о весне по прилету грачей с каждым годом становится все трудней. И виноваты в этом сами птицы.

Понравилось грачам, что жили около нас, не улетать зимой на юг. Правда, не всем птицам сразу пришлось по душе проводить зиму среди холодных сугробов, но часть грачей все-таки осталась около своих гнезд, перезимовала, встретила благополучно весну и своих перелетных собратьев, видимо, поделилась с ними удачным опытом, и на другой год я заметил, что зимой на пустыре, куда свозили мусор, грачей стало собираться гораздо больше, чем раньше.

Так прошла еще одна зима, потом третья, четвертая, и теперь в декабре, январе, феврале грачи у нас такие же обычные птицы, как вороны и галки. И вместе с воронами и галками торчат эти зимующие грачи целыми дням на кучах мусора.

Придет март, покажутся из-под снега первые темные клочки оттаявшей земли, захочется узнать, наступила весна или еще нет, вспомнишь, что раньше о приходе весны узнавали по грачам, попробуешь по этим птицам и теперь узнать о приходе большого тепла, но ничего не узнаешь.

А как просто было раньше - увидел грача на дороге, и ставь в своем дневнике первую весеннюю дату: грачи прилетели - весна началась. Теперь же не тут-то было - попробуй отличить только что прилетевших грачей от тех, что разгуливают по пустырю круглый год! Вот поэтому и пришлось угадывать начало весны не по грачам, а по воронам.

На пустыре пока ничего особенного не произошло. Как и вчера, вороны в полном составе явились на свое место и так же степенно, деловито расхаживают среди куч мусора, занесенного снегом.

Расхаживают взад и вперед молча, и только тогда, когда я уж слишком надоедаю им, какая-нибудь отчаянная птица вдруг не выдержит, вскочит в сердцах на дерево и оттуда обрушит на мою голову свои хриплые каркающие ругательства. И снова тишина...

Но вот на днях на пустыре что-то произошло: вдруг ни с того ни с сего раздался громкий вороний крик...

Крик повторился… Может, это сигнал опасности? Может, с воронами стряслась какая-то, беда?.. Нет, вроде никто не помешал птицам. А может, это семейная ссора, мелкое междоусобное недоразумение? Нет, признаков раздора не видно. А крик все раздается и раздается, но не надсадно, не зло, а как-то шально и бездумно, будто орущая птица встречает какой-то свой праздник и теперь для всех остальных объявляет, что она, ворона, мол, сегодня гуляет...

Наступает новый день, невеселый, совсем грустный от мелкого пасмурного снежка, но опять точно такой же «праздный» голос вороны раздается там, где совсем недавно стояла сосредоточенная тишина кормившейся стаи.

Проходит еще день, потом еще, и ты неожиданно замечаешь, что по утрам в небе нет дружных вороньих отрядов, летящих к пустырю. Теперь птицы почему-то тянутся на кормежку порознь, поодиночке, с разных сторон, часто обрывают устремленный полет, чтобы выкинуть вдруг какое-нибудь лихое колено: то перевернутся через крыло, то свечой взмоют вверх и оттуда, сверху, спланируют вниз.

Следом за шальными птицами ты снова заглядываешь на пустырь и тут же отмечаешь, что ворон на пустыре стало куда меньше. А там, где косым рядком темнеет лесной клин, где зимой ворон вообще никогда не сыщешь, вдруг раздается тот самый «праздный» крик птицы, с которого и начались все недоразумения в вороньем государстве.

Тайна странных событий открывается просто - вороны еще задолго до прилета грачей узнали о первых шагах весны, подслушали, отметили их, объявили во всеуслышание о начале весеннего праздника, а потом отправились проверять те места, где скоро предстоит устраивать свои летние квартиры.

А грачи?.. А грачи пока остаются на пустыре, спокойно бродят среди мусорных куч и, может быть, уже поджидают своих перелетных товарищей.

Что же выходит: не грачи, а какие-то серые вороны объявляют о начале весны?.. Ну, уж если вам очень не хочется, чтобы именно вороны делали это, то еще с осени повесьте за окном небольшую кормушку для птиц, подсыпайте туда с утра пораньше ягоды рябины, можжевельника, калины, семена клена и березы, обыкновенные семечки подсолнуха и крошки хлеба, и вы согласитесь со мной, что весна всегда наступает много раньше своего календарного срока.

Еще с осени у меня под окном появились шустрые желтогрудые синички. Они повисали вниз головой на кусочках сала, которые я привязывал к кормушке, растаскивали семечки, ссорились, бойко топорща хвосты и крылья и воинственно шипя друг на друга, А совсем недавно эти синички вдруг вспорхнули с кормушки, уселись на вершине дерева и оттуда своей звонкой синичьей песенкой наперебой объявили о каком-то очень важном событии...

Я выглянул в форточку, послушал еще раз звонкую синичью песенку, что прозвучала в этом году первый раз, и, присмотревшись, увидел на краю крыши прозрачную капельку.

Она, как мне показалось, испуганно дрожала, не зная, что ей делать: оставаться ли на краю крыши, замерзнуть и стать сосулькой или упасть с крыши в снег и оставить в плотном февральском сугробе первый след весенней капели?

Я долго смотрел на эту первую капель и знал, что новая весна уже наступила, началась, и именно о ней и объявили сегодня мои добрые гости, желтогрудые синички....

После первой капели синиц как будто подменили. Нет, они не покинули еще щедрый столик-кормушку, они так же вертелись у меня под окном, но теперь прилетали гораздо позже, улетали много раньше, и уже не под крышу сарая, где они ночевали всю зиму, а в березовую рощу,

Когда синицы улетали с кормушки, я выходил на улицу, прислушивался и тогда со стороны березовой рощи отчетливо слышал бойкую песенку моих старых знакомых: «динь-динь, тинь-тинь, тень-тень, день-день...»

Оканчивалась одна песенке, навстречу ей раздавалась другая, а я все стоял, слушал весенние голоса птиц и внимательно присматривался к другим своим зимние гостям - снегирям и старался по поведению этих птиц тоже попробовать узнать, не наступила ли еще ихняя, снегириная весна.

Снегири появились в наших местах совсем недавно, их не было всю зиму, а сейчас, когда синицы уже объявили о начале весны, снегири, как ни в чем не бывало, сидели на рябине, степенно и разборчиво перебирали оставшиеся с осени ягоды, роняли на снег съежившуюся за зиму мякоть и негромко пересвистывались на своих снегириных флейточках.,.

Где-то там, на Севере, где эти снегири проводят лето, в этом году выдался небывало большой урожаи рябины. Еще с осени в снегирином краю по открытым буграм, по краям полей, вдоль дорог и проселков загорелись красным огнем кусты рябины, загорелись так богато, как не было много-много лет. Вот и не пожелали снегири расставаться с щедрым столом, накрытым у них на родине.

Хотя и положено было этим красногрудым птицам отправиться в среднюю полосу пораньше, еще в октябре-ноябре, чтобы объявить о начале зимы, но нынешняя зима заявилась без них.

Прибыла она молча и не очень сердито, почудила глубокими и долгими оттепелями, чуть попугала крепкими, но редкими морозами и собралась было уже уходить обратно, как вспомнили о ней снегири.

И сейчас над свежевыпавшим снегом, высоко, на красных от ягод ветвях рябины спокойно, невозмутимо сидят любители сладкой мороженой ягоды. Снегири сидят яркие и нарядные, будто только что прибыли к празднику-первозимку, но окончилась уже зима, ушла, и в ответ снегирям, занесенным к нам последними сырыми метелями, звонко и смело выбивает с вершины березы свою весеннюю песенку-гимн большая желтогрудая синица…

Говорят, что завтра снова будет мороз, метели занесут улицы и переулки глубоким плотным снегом, но ничего не выйдет теперь у зимы – синицы уже успели объявить о начале весны и сделали это раньше грачей и ворон.