Крест — казнь и прославление

Мы встречаем различные изображения креста в качестве религиозного символа у самых различных народов еще за тысячи лет до христианской эры.

В виде свастики (головчатого креста), печально прославленной нацистским варварством, крест встречается во многих странах Востока и Запада, от Индии до Мексики, oт Японии до Шотландии и Ирландии. И даже ту форму креста, которая потом стала традиционно христианской, или почти такую же мы нередко находим в качестве культового изображения и у финикийцев и у северных народов, у греков и у народностей Центральной Америки.

Рассказывают, что мореплаватели, следовавшие за Колумбом, пораженные находкой этого символа в Америке и все еще убежденные, что высадились на восточном побережье Индии, пришли к выводу, что эти места были посещены еще до них легендарным апостолом св. Фомой, «патроном Индии». Вот как работала фантазия религиозных людей.

Каково же происхождение этого символа, который еще сегодня занимает столь большое место в сознании миллионов людей?

Целая школа исследователей видит в изображении креста, особенно в форме свастики, только символ солнца, с примитивным воспроизведением его лучей. В самом деле, в определенный момент развития человечества крест, очевидно, имел это значение — мы не подвергаем это обстоятельство сомнению. Скипетр Аполлона, древнего солнечного божества греков, тоже имел форму креста; то же самое можно сказать о молоте Тора, бога северных народов, и о символе ассиро-вавилонского бога Ану. У египтян крест приобрел вторичное значение символа бессмертия, связанного с вечностью солнца, которое умирает и неизменно возрождается.

Между тем первые представления людей оказываются теснейшим образом связанными с реальной жизнью, и в первую очередь с открытием и применением орудий труда, которые сделали возможным переход от стадии дикости и животного состояния к более развитым формам коллективной жизни. Нетрудно представить себе, как много значило для развития общества изобретение таких орудий, как топор, молот, двуперая секира, соха; эти инструменты даже превратились в конце концов в религиозные символы у самых различных народов; при этом нет никакой необходимости размышлять о происхождении этой символики из какого-то одного центра или о заимствованиях одной страны у другой. Только много позже, когда связь между тем или иным символом и действительной жизнью была утрачена, возникло идеологическое толкование изображений.

Итак, что касается креста, люди первоначально связывали его не с солнцем, а с графическим изображением колеса. Открытие колеса явилось важным этапом в развитии общества, оно произвело своего рода революцию в средствах сообщения, подобно тому как рычаг изменил технику возведения построек. Первое примитивное колесо — с четырьмя перекрещивающимися спицами — перешло из конкретной жизни в область религиозной абстракции как свидетельство того пути, который проделали люди в техническом прогрессе.

Не существует ни малейшей связи между христианским культом креста и древними религиями, которые использовали тот же символ. Фантазия теологов соткала узор поэтической болтовни об этих пресловутых связях, вплоть до того, что они увидели в древнейших культах креста некое подобие преддверия христианской религии. Но ведь наука идет не путями теологии!

Христианский культ креста имеет в корне иное происхождение, при этом он тоже связан с конкретным опытом.

Наравне с колесом крест был самым распространенным орудием пытки, которая применялась в античном мире для наказания рабов, повинных в каком-либо нарушении законов господ. Жертву привязывали за руки и ноги к колесу, которое затем приводили в движение и вращали с большой скоростью, пока несчастный не терял сознания и не погибал. К кресту раба привязывали или прибивали гвоздями, зачастую натягивая его как струну, и оставляли медленно погибать в ужасных муках. Вполне вероятно, что в качестве орудия пытки крест развился именно из колеса, которое в самой древней форме состояло из двух шестов, скрепленных крест-накрест, чтобы удерживать примитивный деревянный обод.

Так как в религии всегда отражается живой и реальный опыт страданий, на которые разделение общества на классы обрекло подчиненные слои, не удивительно, что колесо и крест очень скоро вошли в область мифов. Орфические культы Древней Греции, источником которых были страдания граждан, согнанных с земли и обращенных в рабов в результате развития городов, в качестве одного из символов использовали колесо. «Я спасся от колеса муки и нищеты», — читаем мм в одной из молитвенных формул орфизма[151]. Появление культа распятия в христианстве отражает такие же настроения.

В течение веков распятие — пытка, выдуманная, возможно, финикийцами, — превратилось в символ побежденных повстанцев-рабов. Первоначально распятие совершалось на простом столбе, к которому привязывали виновного, когда не было поблизости подходящего дерева. Позже с помощью привязанного в различном положении поперечного бруса было получено подобие креста. Римляне считали это наказание столь жестоким и унизительным, что исключали применение его к представителям привилегированного сословия, даже в тягчайших случаях измены[152]. Но при этом они широко применяли его к рабам и вообще к тем, кто восставал против их ига.

Свободный человек не мог быть осужден на распятие. Римляне были гарантированы от пего при любых обстоятельствах, хотя преступления, как о том свидетельствуют различные места из выступлений Цицерона против Верреса, наказывались сурово. Лишь в провинциях лица свободного сословия, но низшего имущественного и общественного состояния попадали время от времени на крест но произволу римских губернаторов и прокураторов. По мере приближения к началу нашей эры, начиная со II века до н. э. случаи массовых казней на кресте учащаются в Иудее и Галилее.

Согласно одному историку гражданских войн, накануне последней битвы против Красса, весной 71 года до н. э., Спартак приказал распять перед своими войсками одного римского гражданина, «показывая тем самым, что ожидает его войско в случае поражения"[153]. В то же время Я тысяч рабов из его войска, захваченных в плен после разгрома и осужденных на смерть на крестах вдоль Аппианской дороги, расставленных в нескольких метрах один от другою от ворот города почти до Капуи, помогают понять христианский миф о крестной муке гораздо лучше, чем соображения теологов о «тайне спасения».

Культ креста, надо сказать, не без труда утвердился в литургии и иконописи первоначального христианства.

После того как из наиболее униженных слоев средиземноморского мира новая вера распространилась на более широкие в экономическом и культурном отношении круги, инстинктивный ужас, мы бы сказали, классовый страх, казалось, удерживал верующих от открытого прославления символа, который извечно вызывал такую боязнь и отчаяние.

«А мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, для еллинов безумие» — так было определено отношение к распятию Христа в наидревнейшей христианской литературе[154]. В течение II и III веков, как свидетельствуют некоторые места из «Октавиуса» Минуциуса Феликса и «Апологии» Тертуллиана, приверженцам новой религии не раз приходилось защищаться от обвинения в почитании креста. И даже когда изображение креста начало появляться в надгробных памятниках и орнаментах, мы нигде, вплоть до очень поздней эпохи, не встречаем образ креста во всем его жестоком реализме.

Первоначально получила распространение серия символических и монограмматических знаков, для которых исходной формой послужила начальная буква греческого слова «христос» — буква «х"; она же означала число 10 у римлян. Подобный знак был назван «косой крест» (позже в народе его прозвали андреевским[155]) — еще со времен Витрувия так же именовали архитектурный элемент сходной формы. Затем последовала целая гамма мистических вариантов этого осторожного намека на распятие, которые встречаются в катакомбах. Причина такой символики кроется, конечно, не только в стремлении оградить от инакомыслящих религиозный секрет, как обычно утверждают, и не в опасении вызвать репрессии властей[156].

Разные виды креста: 1 — Древнеегипетский крест с петлей; 2- Греческий; 3 — Латинский; 4 — Т-образный; 5-Свастика; 6- Св. Андрея; 7-Папский; 8 — Якореобразный; 9 — Виселицеобразный; 10 — Трилистникообразный; 11 — Лоренский (русский, патриарший); 12 — Мальтийский

Позже возникают более близкие к действительности символы, такие, как греческий, или квадратный, крест, особенно распространенный в восточном христианстве; поперечный крест, напоминающий букву «т» (верующие называют ею теперь «антониевский крест»), и, наконец, латинский крест, или «crux immissa», который и применяется в католическом и протестантском культах.

При всем этом вплоть до конца IV века или до начала V личность Христа не связывается в искусстве с изображением орудия его казни. Неодолимое отвращение удерживало христиан от изображения спасителя мира, прибитого гвоздями к позорному орудию пытки. Древнейшее известное нам изображение казни на кресте относится к правлению папы Селестина I (422–432 годы н. э.). Эта вырезанная из дерева скульптура находится в богато изукрашенном портале базилики св. Сабины, построенной на Авентинском холме в Риме[157].

Что-то, следовательно, произошло в эту эпоху, благодаря чему образ распятия стал более приемлемым.

А дело в том, что в память о крестной муке Христа император Константин решил отменить (по-видимому, и для рабов) пытку на кресте. Реформа была осуществлена не сразу. Случаи распятия на кресте встречаются не раз и в конце древнего периода истории, и в средние века, и даже в более близкие к нам времена. Но отныне утрачена тесная классовая связь между крестом и рабами. В литургии и в теологии выявились другие факторы, которые избавили трагедию смерти на кресте от всего, что напоминало бы новым социальным группировкам низкое происхождение их веры.

Уже в классической древности, в Греции времен Сократа и Платона, страдания того или иного праведника ассоциировались в моральном плане с пыткой раба на кресте, и эта моралистическая тенденция немало воздействовала на древнюю христианскую литературу.

В одном месте «Республики» Платона, которое пока еще не получило должной оценки даже со стороны наиболее проницательных исследователей греческой мысли[158], мы читаем описание «справедливого» и, само собой разумеется, свободного человека, остающегося одиноким перед осуждающей его толпой, подобно некоему типу «ессе homo"[159], удрученного несправедливостью и отверженного. «Такого праведника будут сечь, пытать и держать в оковах… ему выжгут и выколют глаза, и, наконец, испытав псе роды мучений, он пригвожден будет ко кресту и узнает, что человеку надобно хотеть не быть, а казаться праведником"[160].

Намек на кончину Сократа очевиден, и все же Платон счел нужным заменить отравление ядом цикуты распятием на кресте.

Что-то более глубокое, нежели обычная классовая позиция Платона, проглядывает сквозь этот образ распятого праведника, если, впрочем, это место не является поздней вставкой. Не следует поэтому удивляться тому, что образованные верующие эпохи Римской империи увидели в сделанном Платоном описании муки и смерти праведника пророческое предвидение страстей и смерти Иисуса и тем самым способствовали отделению мифа о распятии от его опасных социальных корней, чтобы перенести его в менее беспокойную сферу религиозной морали. Во всяком случае, ясно, что никогда ни одна религия, основанная на столь реальных явлениях, как крестная казнь рабов, не смогла бы перешагнуть пределы породившей ее земли и развиться в религию спасения, пригодную для самых различных народов средиземноморского мира, если бы в течение столетий миллионы рабов и угнетенных не видели в прославлении смерти на кресте некоего искупителя чего-то большего, нежели простую теологическую абстракцию.

Миф о спасении

Итак, изучение условий жизни средиземноморского мира в период наибольшего развития рабства почти привело нас к эпохе зарождения христианской религии.

Следует добавить еще некоторые соображения по этому поводу, прежде чем перейти к существу явления, уже достаточно раскрытого историческим исследованием, хорошо документированного и лишенного чего бы то ни было таинственного или сверхъестественного. Недавние археологические открытия и найденные в послевоенное время в Палестине и в Египте документы подтверждают, что в истории формирования христианства нет ничего такого, что невозможно было бы объяснить.

Первое замечание, которое необходимо сделать, касается границ этой новой религии.

По вполне понятным соображениям исторической перспективы, о христианстве обычно говорят как о некоей религии в себе, в которой якобы сосредоточены и систематизированы древнейшие религиозные представления, которые тем самым приобрели «исключительный» и «уникальный» характер. От таких догматических и, позволительно сказать, самонадеянных взглядов необходимо отмежеваться.

Люди, которые жили, трудились, страдали и творили в узком круге средиземноморского мира, существенно ничем не отличались от тех, кто организовывал коллективную жизнь в Индии и Китае, в северо-западных странах Европы или в Центральной Америке. Во всех этих частях света той или иной аналогичной или целиком подобной фазе общественного развития соответствовала аналогичная или та же по характеру фаза религиозного развития. Христианство, не будучи вовсе чем-то «исключительным», наравне с другими религиями обладает всеми характерными признаками, которые порождают в религии соответствующие условия жизни и аналогичные всем странам формы общественных отношений.

В ранней христианской идеологии, несомненно, отражалась, пусть хотя бы в наивной и искаженной форме, потребность в материальном и социальном раскрепощении народных масс греко-римского мира. Но христианские общины приходили к осознанию этой потребности не в экономической и политической области, а в сфере религиозного вымысла, обряда и теологии. Первые христиане не чувствовали себя ни революционерами, ни даже социальными реформаторами. Их царство мыслилось окутанным облаком потусторонней легенды, даже когда его пришествие должно было совершиться на обновленной и чудесным образом преображенной земле. Несмотря на это, осуждение ими царства богатых и власть имущих было, конечно, глубоко искренним и прочувствованным: только тот, кто не приемлет существующий порядок вещей и не удовлетворен условиями жизни, может испытывать тягу к изменениям, даже если они утопичны и нереальны.

Вот почему нам незачем прибегать к толкованиям моралистического порядка, чтобы объяснить столкновение между ранними христианскими общинами Средиземноморья первых веков Римской империи и властями, стремившимися оградить от изменений свое классовое господство.

Обратим внимание читателя еще на один момент: христианскую религию нельзя изучать, исходя из старозаветного социологического принципа: все развивается из первичного зерна, которое мало-помалу вызревает в истории. Собственно, это же следует сказать и о всех других религиях. Явления, которые обычно считают определяющими для установления последовательных стадий религиозного развития, на самом деле принадлежат одной и той же религии; другие явления, которые на первый взгляд можно было бы спокойно объяснить каким-либо единым признаком, в действительности относятся к совершенно различным периодам человеческой истории.

Возьмем, например, христианское представление о «спасении». Оно не оставалось неизменным, переходя из века в век. При феодализме п в капиталистическом обществе весть об искуплении вызывала совсем иной отклик, нежели в первые времена христианской истории. Отсюда иллюзорный характер всякой попытки «вернуться к истокам», свойственный ряду средневековых ересей, протестантской реформе и различным модернистским течениям. Поистине, существует столько разновидностей христианства, сколько было основных форм общества за последние два тысячелетия истории.

Разумеется, переходя от одного периода к другому, каждая религия стремится внушить, что ее идеологический багаж не претерпевает изменений, и скрывает за этим фасадом фиктивной преемственности серьезные изменения, вытекающие из преобразования общественных отношений.