Глава 3. Багряницей уже прикрыто было зло

Много было интерпретаторов текста поэмы, пытавшихся отождествить Евгения то с декабристами, а то и с самим Пушкиным. Но ведь все они прекрасно знали, что не случайно во время работы над “Медным Всадником”, т.е. в ноябре 1833 г., словно предвидя подобные попытки, поэт писал:

Не дай мне бог сойти с ума,

Нет, легче посох и сума.

Для человека, лишенного рассудка, реальный мир представляется в искаженном свете и сон разума сам порождает чудовищ. Пушкин этот момент обыграл очень тонко. Еще раз напомним, что Евгений “сонны очи наконец закрыл” перед рассветом, когда “редела мгла ненастной ночи”. В ноябре в Петербурге ночи длинные, а “бледный день уж настает” довольно поздно и, по нашему мнению, первая встреча с “Медным Всадником”, видение потопа, поиски ворот, дома и само умопомешательство — все это происходит с Евгением [Âíóòðåííè60] в грезах во сне, хотя прямо об этом не сказано: просто в первой части нет упоминания о пробуждении. Кто-то может возразить, что подобное умолчание можно с таким же успехом понимать как не оглашенную информацию о пробуждении.

В связи с этим мы хотели бы здесь пояснить, что одной из сторон информационной полноты в объективной реальности является принцип дополнительности информации. На принципе дополнительности информации построена вся дискретная логика, но она — лишь частичное его выражение.

Сопутствие информации по умолчанию — объективно предопределено, просто в силу ограниченности человека, не способного осознать всю полноту информации во Вселенной. Также и в обществе всякому вполне определенному, но ограниченному мнению (но не знанию по объективной истине), содержащему только часть информации, относящейся к рассматриваемому вопросу, сопутствуют умолчания[Âíóòðåííè61] . Сопутствующая по умолчанию информация может быть некоторое время неизвестна людям, но тем не менее она объективно присутствует в процессах информационного обмена и также объективно вызывает последствия, обусловленные её содержанием и мерой соответствия объективной истине. Но в Мироздании нет ничего тайного, что со временем не становилось бы явно известным. Когда же тайна раскрывается, то сопутствующая по умолчанию информация либо подтверждает ранее известную и оглашавшуюся, освещая новые грани многогранной истины и детализируя видение некоего объективного явления, либо отрицает ранее явно оглашавшееся полностью или частично. Но после этого человеку должно определиться: что есть истина, а что привнесенная в культуру ложь, умертвляющая жизнь — явно провозглашавшаяся или сопутствовавшая ей по умолчанию, ибо “человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих” (Послание Иакова, 1:8).

Кроме того, принцип дополнительности информации связан с принципом нравственной обусловленности результатов и способов их достижения. Это можно пояснить на примере известного афоризма: “Никогда не делай того, что за тебя могут сделать другие”. В соответствии с принципом дополнительности информации и личной нравственной обусловленности один поймет его в смысле: “Пусть работают за меня другие”, а другой — в смысле: “Делай для людей то доброе, чего не смогут сделать другие”[Âíóòðåííè62] . В связи с раскрытием содержательной стороны этого афоризма, в контексте рассматриваемой поэмы следует затронуть еще одно очень древнее и не до конца понятое даже в наше время социальное явление, получившее в начале ХХ века название “троцкизма”.

Характерной чертой троцкизма в коммунистическом движении в начале ХХ века была его абсолютная глухота к содержанию высказываемой в его адрес критики в сочетании с приверженностью принципу подавления в жизни деклараций, провозглашенных троцкистами, системой умолчаний, на основе которых они и сегодня реально действуют, объединившись в коллективном бессознательном. В этой политике при господстве троцкистов во власти под надуманными лживыми предлогами уничтожались и те, кто некогда рассматривал ошибки троцкистов в качестве их искренних заблуждений и прямо говорил о них в обществе: это ярко выразилось в работе НКВД-ОГПУ с 1918 по 1930 г., когда эти органы безраздельно контролировались троцкистами и были заполнены их ставленниками.

То есть троцкизму в его искреннем личном проявлении благонамеренности свойственен конфликт между индивидуальным сознанием и коллективным бессознательным, порождаемым всеми троцкистами в их совокупности. Это — особенность психики тех, кого угораздило стать троцкистом, а не особенность конкретной идеологии. Троцкистскому типу психики [Âíóòðåííè63] могут сопутствовать самые различные идеологии, даже взаимоисключающие[Âíóòðåííè64] . Так митрополит Иоанн явно был психологически троцкистом, в то же время заявляя о своей приверженности православию, и порицая Троцкого[Âíóòðåííè65] . А «архитектор перестройки» член Политбюро А.Н.Яковлев, психологически будучи троцкистом, успел выразиться во множестве вероучений: ортодоксальный марксизм-ленинизм — до его отбытия в Канаду в качестве посла; в идеологии общечеловеческих ценностей и социализма с «человеческим лицом» — в период перестройки; а ныне добрался до попытки выразиться через буддизм — в книге “Постижение” (Москва, “Захаров”, “Вагриус”, 1998 г.).

Именно по этой причине — чисто психического характера — отношения с троцкизмом и троцкистами на уровне интеллектуальной дискуссии, аргументов и контраргументов — бесплодны и опасны[59] для тех, кто рассматривает троцкизм в качестве одной из идеологий[60] и не видит его реальной подидеологической подоплеки, не зависящей от облекающей её идеологии.

Интеллект, к которому обращаются в дискуссии в стремлении вразумить собеседника, выявить вместе с ним истину, на основе которой можно было бы преодолеть проблемы во взаимоотношениях — только одна из компонент психики в целом. И психика в целом — в случае её троцкистского типа — не допускает интеллектуальной обработки индивидом информации, которая способна изменить ту доктрину, которую в данный момент отрабатывает та из многих идеологически оформленных ветвей троцкизма, к которой принадлежит индивид — психический троцкист[Âíóòðåííè66] .

Эта психическая особенность, свойственная многим людям, — исторически более древнее явление, чем исторически реальный троцкизм в коммунистическом движении ХХ века. Для него не нашлось в прошлом иного слова, кроме одержимость. А с переходом в эпоху господства материалистического мировоззрения для этого явления вообще не стало в языке слов, отвечающих содержанию этого психического явления, которое сызнова было названо по псевдониму одного из его наиболее ярких представителей одержимых в коммунистическом движении ХХ века. Ныне же, когда материализм в своем развитии породил кибернетику, информатику, вычислительные машины и информационные технологии, троцкист в терминах этих наук — автономный или дистанционно управляемый робот с ограниченной программой идентификации обстановки и реагирования на её изменения, физиологически во многом идентичный нормальному человеку.

Но такого рода особенности “троцкизма” в исторически широком смысле слова приводят к тому, что отношения людей и “троцкизма” лежат вне области конструктивных дискуссий, коллективного «мозгового штурма» каких-то проблем и прочей определённо целесообразной человеческой деятельности. При этом отношения с троцкизмом и троцкистами выпадают из области этики и нравственности человеческих отношений и, если в этом случае они не укладываются в возможности психиатрии и душевного целительства, развитые в обществе, то они переходят в область практической социальной гигиены всегда, когда общество устает от “троцкизма” и начинает защищать от него свою жизнь в настоящем и в будущем. “Троцкизм” в этом случае начинает имитировать борьбу с самим собой и сталкивает в мясорубку множество людей, чтобы в последующем эти жертвы поставить в вину своим противникам: так было в реальной истории инквизиции в католическом мире; так было в СССР в период борьбы большевизма с троцкистским марксизмом[61].

В России дело идет к очередному искоренению “троцкизма”, при котором многим “троцкистам” не поздоровится, будь они в обличье “коммунистов”, “патриотов”, “православных”, “мусульман”, “демократов”, “космополитов” и представителей прочих вероучений и идеологий... Но, к сожалению, большинство из них так и не успевает в таких случаях понять, «за что?...».

Возвращаясь в связи с этим к пониманию принципа нравственной обусловленности, можно предположить, что Пушкин закрывал (скорее всего бессознательно) умолчаниями те грани истины, которые воспринималась им во внелексических образах. Но главным принципом для него при этом было: сохранение целостности повествования и в иносказательном описании процессов и явлений общественной жизни. Возникавшая при таких условиях информация по умолчанию, была им нравственно обусловлена.

Раскрытие умолчаний также может идти только в соответствии с нравственной обусловленностью тех, кто пытается понять второй смысловой ряд повествования. При их оглашении важно не опускать нравственный мир поэта до своего, как это обычно делали и делают некоторые “пушкинисты” (Абрам Терц в “Прогулках с Пушкиным”, Ю.Мамин в фильме “Бакенбарды”), а подниматься и в мере понимания общего хода вещей, и в нравственных оценках его до Пушкина.

В случае с “Медным Всадником” мы уже не раз обращали внимание на самые мелкие и казалось бы незначительные детали в этой самой загадочной поэме. И отсутствие упоминания о пробуждении Евгения в первой её части — одна из них, но настолько важная, что без правильного её понимания невозможно осмыслить поэму в целом. Верность нашей догадки подтверждается тем фактом, что в схожей ситуации во второй части, словно желая помочь в расшифровке именно этого умолчания, автор прямо скажет:

Бедняк проснулся.

Но это уже будет речь о другой революции, вернее контрреволюции августа 1991 г.

Пока же:

Ночная мгла

На город трепетный сошла;

Но долго жители не спали

И меж собою толковали

О дне минувшем.

Этими словами завершается описание первого этапа революционных потрясений России. Фиксируя внимание читателя на том, что “жители не спали” даже после того, как “ночная мгла на город трепетный сошла” поэт, с одной стороны, (по умолчанию) отделяет их от Евгения, сон разума которого готов порождать чудовищ будущего безумия, выражающегося в неспособности еврейства даже с захватом власти после революции адекватно воспринимать окружающую их социальную действительность, а с другой, благодаря словам:

И меж собою толковали

О дне минувшем.

— вселяет надежду на способность народа осмыслить прошлое и извлечь из него уроки на будущее.

Утра луч

Из-за усталых бледных туч

Блеснул над тихою столицей,

И не нашел уже следов

Беды вчерашней; багряницей

Уже прикрыто было зло.

В порядок прежний все вошло.

Революция 1917 г. действительно проходила под багряно-красными знаменами и многое зло прикрывалось лозунгами, поданными на кумаче. После революции внешне все пришло в прежний порядок: вместо царя — генеральный секретарь; вместо Святейшего[Âíóòðåííè67] Синода с его бездумной служанкой Феклой (доброй старухой, давно лишенной чутья и слуха) — не менее святейший ЦК КПСС с его не менее слепой, глухой и бездумной Ма-Врушей (ученье Маркса всесильно, потому что оно верно); вместо Сената — Верховный Совет и т. д. Но все это были лишь внешние атрибуты стройной ограды прежнего толпо-”элитаризма”.

Однако Революция Октября 1917 г. отличалась от всех предыдущих не столько внешними атрибутами, сколько содержательно иными глубинными процессами, которые не были поняты ни активизирующим их бездумным еврейством, ни даже хозяевами самой древней мафии. Содержательную сторону этих процессов можно понять только через мировоззрение простого народа, которое в России никогда не было атеистическим. И здесь следует особо обратить внимание на тот хорошо известный факт, о котором не принято распространяться ни в нашей, ни в западной прессе: живой разговорный Русский язык ушел за тысячу лет от языка служб внедренной извне библейской церкви. Такого размежевания языка жизни и языка культа не произошло на Западе, где со времен Лютера Библия была доступна всем на их родных живых языках.

Российская интеллигенция, в каких бы классовых формах со времен Петра I она не представала, никогда не оправдывала своего латиноязычного наименования, т.е. она никогда не понимала ни того, что с нею и вокруг нее происходит, ни того, что она творит. Из самых лучших побуждений к 1876 г. Библия в России была переведена на живой разговорный язык, чтобы, как и на Западе, эта книга стала доступна мирянам, не прошедшим специальной языковой подготовки семинарий и духовных академий.

Были и противники ее перевода и издания. Опасения “обладателей писания”[62] не были лишены основания: результат перевода Библии с мертвого языка церкви на живой язык народа получился вовсе не такой, как на Западе. Уже в начале ХХ века, т.е. во втором поколении с момента издания Библии на живом разговорном языке, в России появились люди, усомнившиеся в Божественном происхождении Библии и прямо указывавшие на агрессивность её доктрины по отношению к народам и каждому человеку в отдельности.

Глобальная библейская концептуальная власть действует по схеме “предиктор-корректор” (по-русски — предуказатель-поправщик). Поскольку в России назревало открытое отрицание библейского [Âíóòðåííè68] идеалистического атеизма[63], ему на смену “естественным образом” (по схеме маятника: материализм — идеализм; идеализм — материализм) должен был прийти материалистический атеизм. И его привели в форме марксизма.

Был ли Маркс бездумным исполнителем долговременной стратегии поддержания устойчивости управления технократической цивилизации по библейской концепции, или, будучи сам сатанистом, осознанно выполнял социальный заказ “обладателей писания”, — для общего хода вещей значения не имеет, но в любом случае интеллектуальная деятельность Маркса не может быть признана проявлением “ума человеческого”[Âíóòðåííè69] .

Так марксизм, закрепивший материалистический атеизм на социальном уровне, оказался наиболее приемлемой формой отрицания массовым сознанием идеалистического атеизма в России. Но атеизм, как неосознанное Богоборчество, в обществе с уровнем образования, достигнутым в СССР уже к середине ХХ века, не мог долго существовать и в форме материалистической.

Попытка нового режима после августа 1991 года вернуть общество в лоно идеалистического атеизма (в рамках любой конфессии) после того, как оно отвергло атеизм материалистический — бесперспективна, поскольку в обществе уже осмыслили и Библию, и марксизм в качестве двух ликов одной и той же расовой рабовладельческой глобальной доктрины.

Соответственно, “холодная война”, “гонка вооружений” между СССР и США — зримые проявления искусственно поддерживаемого противостояния различных форм библейского атеизма: идеалистический “борется” с материалистическим, подобно известному эстрадному номеру “борьба нанайских мальчиков”[64].

Вот уж действительно “милые бранятся — только тешатся”! Это означает, что проблем с марксизмом, точно также как и проблем с христианством, у “обладателей писания” ни в России, ни в СССР никогда не было: сами давали, сами и забрали, когда видели, что предложенные ими формы понимания и бытия истины жизни для большинства становятся неприемлемы. Внешне же все это преподносилось, как борьба с вульгарным материализмом и поповским идеализмом.

Реальная проблема экспансии библейского расового паразитизма ( на этот раз в форме марксизма) состояла в том, что она пришла в Россию на этот раз в двух разновидностях:

— троцкизма, как формы активизации западного материалистического атеизма и сатанизма, обрезающего жизнь под шаблон догматов “освященных” знахарями писаний;

— и большевизма (ленинизма, сталинизма[Âíóòðåííè70] ), как бессознательной попытки самовыражения язычества и здравого смысла через содержательно чуждый ему материалистический атеизм марксистских писаний.

Разрешение исторически неизбежного конфликта между троцкизмом и большевизмом в России новым явлением — сталинизмом было предопределено особым временным периодом, в рамках которого шло завершение этого острейшего социального противостояния: сменой отношений эталонных частот биологического и социального времени, положившей начало разрушению толпо-”элитарной” структуры общества и формированию новой логики социального поведения.

В поэме этот процесс дается через новый порядок перечисления социально значимых слоев общества.

Уже по улицам свободным

С своим бесчувствием холодным

Ходил народ. Чиновный люд,

Покинув свой ночной приют,

На службу шел. Торгаш отважный

Не унывая открывал

Невой ограбленный подвал,

Сбираясь свой убыток важный

На ближнем выместить.

Другими словами, толпо-”элитарная” пирамида опрокинулась. Наверху уже не жрецы и знахари, а народ “с своим бесчувствием холодным”. Но именно этим он содержательно отличается от толпы (наиболее точное определение ей дано В.Г.Белинским: толпа — собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету). Поведение толпы чаще всего обусловлено инстинктами и чувствами, которым разум и интуиция служат, вместо того чтобы их контролировать. Ниже — чиновный люд, т.е. управленцы; банкира-ростовщика не видно, но словно специально выделен — “торгаш отважный”, способный выместить убыток важный на ближнем и дальнем.

Так или иначе это можно сделать только при наличии дефицита товаров, на которые в обществе всегда существует повышенный спрос. Повышенный спрос — следствие искусственно созданной на рынке ситуации, когда средств платежа больше, чем товаров. Такое положение вещей при плановом управлении экономикой может сложиться в обществе лишь при бездумном участии всех его членов в ростовщичестве через ссудный процент по вкладам в сберегательных кассах.

Когда отложенный спрос, не обеспеченный товарами, начинает значительно превышать сумму товарно-денежного оборота страны, “перевозчик беззаботный” с помощью “торгаша отважного” легко переводит систему управления государством с “левого берега” на “правый” с тем, чтобы “в порядок прежний все вошло”. При этом обыденное сознание, не различая содержательной стороны понятия — собственность на средства производства — замечает только смену её форм.

Так в “застойные времена” не без помощи “торгаша отважного” была подготовлена социальная база разрушения Советского Союза с использованием ростовщической кредитно-финансовой системы (обобщенное оружие и средство управления четвертого приоритета).

В предполагаемом Пушкиным новом мировом порядке место Глобальному Знахарству (перевозчику беззаботному) — строго в соответствии с евангельским предсказанием: “Те, которые были первыми, пусть станут последними”. В тексте об этом не прямо, а опосредованно — отдельно выделенной, и для обыденного восприятия, кажется, никак не связанной с предыдущим смыслом, фразой:

С дворов

Свозили лодки.

Слово “двор” в русском языке имеет двойной смысл: как совокупность хозяйственных пристроек к дому и как общепринятый термин, применяемый по отношению к системе монархического правления.

В начале ХХ века после Октябрьской революции пала не только монархия России, но также монархии Пруссии и Австро-Венгрии. Так что “лодки” (если понимать под этим словом на уровне второго смыслового ряда — государственный аппарат монархии, как структуру управления) действительно свозили со многих Европейских “дворов”. Происходило же это по причине концептуального безвластья любой монархии, в том числе и русской. В России же, утрата контрольных позиций в иерархии православной церкви из-за преобладания в ней евреев-выкрестов, вкупе с тотальным еврейским засильем в формирующихся средствах массовой информации (газеты, журналы, издательское дело), по существу выдавили монархию бесструктурно сначала из идеологической, а затем и из законодательной власти.

Поэтому Пушкин не случайно, казалось бы к одному и тому же средству передвижения по воде (образ информационных потоков, циркулирующих в обществе), в одних местах употребляет слово-код “челн”, в других — “лодка”, а в “Заключении” даже — “барка”. По словарю В.И.Даля: “Челн, челнок — лодочка однодеревка, долбушка. И отсюда поговорка: «Челном моря не переехать». Лодка — гребное судно вообще, небольшое судно для речного и прибрежного плавания. Барка — большое грузовое судно; либо сплавное, либо способное идти под парусом.”

Слова “челн” и “лодка” встречаются в тексте по три раза, а “барка” — один, когда речь идет о перевозке “Ветхого домика”. И хотя в общеупотребительном смысле это слова-синонимы (первый смысловой ряд), однако на уровне второго, и тем более третьего смыслового ряда они указуют на разные явления. Образы этих явлений раскрываются в поэме через разные словосочетания “челна” и “лодки”.

Слово “челн” мы всегда встречаем в сочетании с “волнами”.

Первый раз во “Вступлении”:

На берегу пустынных волн

Стоял Он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред Ним широко

Река неслася; бедный челн

По ней стремился одиноко.

Многие правители считают народные массы “пустым” — чистым листом бумаги, присваивая тем самым себе по умолчанию функции иерархически высшего объемлющего управления — Бога.

Второй раз — в “Первой части” поэмы:

Осада! приступ! злые волны,

Как воры лезут в окна. Челны

С разбега стекла бьют кормой.

И третий раз — во “Второй части”:

И долго с бурными волнами

Боролся опытный гребец,

И скрыться вглубь меж их рядами

Всечасно с дерзкими пловцами

Готов был челн — и наконец

Достиг он берега.

И дело не только в том, что эти слова “челн” и “волн” хорошо рифмуются; они каким-то таинственным образом связаны меж собой.

В первой части было показан второй смысловой ряд, встающий за словом “волны”.

Прояснились

В нем страшно мысли. Он узнал

И место, где потоп играл,

Где волны хищные толпились,

Бунтуя злобно вкруг него.

Но в этом контексте “челн” (не как плавсредство, а как “палец”, указующий на определенное явление общественной жизни) оказывается предпочитает иметь дело только с “волной” = толпой. Если говорить о еврействе, как мафиозной общности, то оно тоже предпочитает поддерживать толпо-”элитарные” отношения в любом обществе, ибо народ, отрицающий авторитет вождя или сколь угодно изолганного предания, не поддается обработке методом “культурного сотрудничества”.

Во “Вступлении” мы видим, что “река неслася”, то есть в переносном смысле обычные национальные толпы (волны) несутся рекой времени без понимания ими целей глобального исторического процесса. Однако, “бедный челн по ней стремился одиноко”. Эпитет “бедный” употребляется семь раз, причем применительно к Евгению, а следовательно и к еврейству — пять. Обособленность и одиночество, трактуемые как богоизбранность, а также стремление выставить напоказ мнимую гонимость и бедность — отличительные черты еврейской общности, выделяющие её среди других народов. Другими словами, еврейская толпа, в отличие от толп национальных, в глобальном историческом процессе действительно стремится к вполне определенным, хотя и неосознаваемым ими, целям, но достигает их в основном не структурным, а бесструктурным, т.е. в большей части мафиозным способом. И в этом проявляется содержательная сторона иносказания второго смыслового ряда слова “челн”.

Слово “лодка” встречается только во “Второй части”.

Первый раз в сочетании со словом “находка”:

Евгений смотрит: видит лодку;

Он к ней бежит как на находку;

И второй — в сочетании со словом “двор”, второй смысловой ряд которого был раскрыт выше:

С дворов

Свозили лодки.

А также в “Заключении” — в сочетании со словом “чиновник”:

Иличиновникпосетит

Гуляя в лодкев воскресенье

Пустынный остров.

Но именно третье словосочетание “чиновник посетит гуляя в лодке” раскрывает содержательную сторону иносказания, стоящего за словом “лодка”, отличного от иносказания слова “челн”: речь идет о структурном управлении вообще и государственном аппарате, немыслимом без армии чиновников, в частности.

Другими словами, еврейство не просто перебирается с помощью Перевозчика — Глобального Надиудейского Предиктора (глобальной библейской концептуальной власти) [Âíóòðåííè71] — с одного берега реки времени на другой: оно активно участвует в перемене формы правления монархической на республиканскую (буржуазную или социалистическую — по обстоятельствам) и одновременно в этот же период в качестве “дерзких пловцов” оно неосознанно вступает в активный процесс ассимиляции с различными национальными толпами, что для “опытного гребца” чревато утратой его, как собственности, в качестве дееспособной периферии. У “опытного гребца” других ресурсов нет. Гибель периферии — это и его собственная гибель вместе с “дерзкими пловцами”.

Так называемый “холокост” второй мировой войны, о котором так громко шумит в конце ХХ века вся западная пресса, — это плата “бедному челну” за бездумную готовность “скрыться вглубь меж рядами” других национальных “волн”. Следует признать, что данная мера, особенно в пропагандистском плане, оказалась достаточно эффективной. Дисциплина была восстановлена и мы все являемся свидетелями того, как евреи словно по команде, вдруг все стали самыми рьяными приверженцами монархии в России; они же наиболее активные сторонники её восстановления в Румынии, Албании, Болгарии, Венгрии, Сербии и ряде других европейских стран. К чему бы это? Уж не хотят ли современные перевозчики еще раз использовать этих безумцев, чтобы снова повернуть “реку времени” вспять?

Напрасный труд: “лодки с дворов свезены”, а там, где они сохранились в форме конституционных монархий, — смотрятся как декоративный анахронизм и потому третий смысловой ряд выражения «с дворов свозили лодки» предсказывает и печальное будущее еврейства, полный смысл которого откроется в “Заключении”.

Глава 4. Тайна “графа Хвостова”

После того, как “с дворов свезли лодки”, в поэме появляется единственный реальный исторический персонаж, современник Пушкина:

Граф Хвостов,

Поэт, любимый небесами,

Уж пел бессмертными стихами

Несчастье невских берегов.

Много перьев и копий сломано по поводу подлинной роли этой фигуры в поэме.

“Образ Хвостова — обозначение духовной пошлости николаевского Петербурга. За духовным убожеством этого пиита стоят и Булгарин, и Уваров, и другие гонители Пушкина, представители обыденного распорядка петербургской жизни, распорядка, который погубил Парашу и Евгения, погубил декабристов и, пройдет лишь еще немногим более трех лет, погубит и Пушкина,” — это пример прямой трактовки образа Хвостова пушкинистом Ю.Боревым. “Основные эстетические категории”, Издательство “Мысль”, 1960 г.

Встречаются и попытки с претензией на глубину осмысления:

“Видимо, иронический тон посвященных Хвостову строк пушкинской поэмы является и ответом на его пошло-сентиментальные и беспомощные стихи, обращенные к Пушкину, и указание читателю на то, что “опередивший”, “обскакавший” “Медного Всадника” своими виршами о петербургском наводнении граф реально никак не осветил, не разрешил, а лишь опошлил трагедийную тему.”

Так понимал роль графа Хвостова в поэме именитый пушкинист Ю.Оксман в дополнительных комментариях к “Неизданным письмам к Пушкину”, в которых он же и признается в бессилии официальной (сплошь еврейской) пушкинистики проникнуть в тайну второго смыслового ряда рассматриваемого здесь фрагмента да и поэмы в целом:

“И все же включение Пушкиным этого иронически-пародийного пласта в трагедийную, философски насыщенную поэму остается загадкой, и функция этого четверостишия по отношению к общему замыслу поэмы остается для нас пока закрытой.”

Практически с ним соглашается и упоминаемый выше Ю.Борев, поднявший загадку появления графа Хвостова в поэме до уровня проблемы раскрытия второго смыслового ряда поэмы в целом.

“Слишком стройное, грандиозное, обдуманное здание сооружал Пушкин в этой самой зрелой своей поэме, чтобы позволить себе случайную завитушку — необязательные строки, высказанные по случайному поводу. В этом пункте «самая загадочная поэма» Пушкина остается особенно плотно занавешенной”.

В действительности же вся проблема “пушкинистов” — в неспособности понять “общий замысел поэмы”. Хвост — наиболее приметное внешнее отличие представителей животных различных видов от представителей вида “человек разумный”. Скорее всего введением в сюжет поэмы данного персонажа поэт хотел обратить внимание будущего читателя на доминирование в современном ему высшем обществе людей с животным типом психики[Âíóòðåííè72] .

Доказательством достоверности нашего предположения могут служить стихи Пушкина 1825 года о петербургском наводнении 7 ноября 1824 года (это наводнение было побудительным мотивом к написанию “Медного Всадника”), которые предшествовали написанию им насмешливой “Оды его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову”.

Напрасно ахнула Европа,

Не унывайте, не беда!

От петербургского потопа

Спаслась «Полярная Звезда».

Бестужев, твой ковчег на бреге!

Парнаса блещут высоты;

И в благодетельном ковчеге

Спаслись и люди и скоты.

Существуют данные о том, что тогда от наводнения погиб тираж очередной книжки альманаха «Полярная звезда», издававшегося в 1823 — 1825 годах будущими декабристами А.А.Бестужевым и К.Ф.Рылеевым. Книжка была вновь отпечатана и вышла в свет в марте 1825 года. Хорошо видно, что в обращении к Бестужеву поэт пародийно использовал библейский рассказ о всемирном потопе, во время которого уцелел единственный праведник на земле Ной, по указанию Свыше соорудивший корабль-ковчег, на который поместил свою семью и по семи пар чистых и нечистых животных.

В альманахе писателей-декабристов наряду с известными деятелями русской культуры, принимали участие и эпигоны изящной западной словесности, к которым у Пушкина было резко отрицательное отношение. Отсюда и заключительная фраза: “Спаслись и люди, и скоты”.

Так поэт впервые, хотя и в шутливо-иносказательной форме, затронул вопрос различения животного и человечного строя психики в толпо-”элитарном” обществе.

Насмешка же над самим Хвостовым связана была с тем, что тот выступил с одой “На смерть Байрона”. Лорд Байрон при жизни был большой почитатель Древней Греции, причем романтизм английского поэта безуспешно пытался в современной ему Греции возродить идеалы древних жителей Эллады.

Певец бессмертный и маститый

Тебя Эллада днесь зовет

На место тени знаменитой,

Пред коей Цербер днесь ревет.

Это насмешливое обращение Пушкина к графу Хвостову, которого он с неподдельной иронией уподобляет Байрону и рекомендует ему взамен романтических словоизлияний по поводу “Свободолюбивой Греции” (в то время шла спровоцированная и не поддержанная реальными шагами западными политиками борьба греков с османским владычеством) отправиться туда самому.

Как здесь, ты будешь там сенатор,

Как здесь, почтенный литератор,

Но новый лавр тебя ждет там,

Где от крови земля промокла:

Перикла лавр, лавр Фемистокла;

Лети туда, Хвостов наш! сам.

Вам с Байроном шипела злоба,

Гремела и правдива лесть.

Он лорд — граф ты! Поэты оба!

Се, мнится, явно сходство есть.

Насмешливая Пушкинская ода Хвостову, сопровождаемая торжественно-ироническими примечаниями, была одновременно пародией на отмирающий жанр риторической оды XVIII века. Современному читателю трудно представить её злободневно-литературный характер. Только что лицейский товарищ Пушкина Кюхельбекер выступил со статьей “О направлении нашей поэзии”, в которой призвал вернуться к традиционному жанру риторической оды. Этим и было вызвано пародийное использование Пушкиным отдельных комически звучавших выражений, получивших потом общепринятое название “хвостизмов”, над которыми так потешался поэт и его друзья и которыми пользовались не только представители одописи, но и “передовые блюстители словесности”, тот же Кюхельбекер и Рылеев. Строка «Где от крови земля промокла» с последующей рифмой «Фемистокла» пародирует рылеевские строки из стихотворения «На смерть Байрона». Чтобы резче подчеркнуть безвкусное и кричащее несоответствие всей этой архаичной риторики личности и творчеству Байрона, Пушкин и приравнивает к нему Хвостова, предлагая последнему выступить в качестве достойного преемника английского романтика.

По нашему мнению, Пушкин, в силу особого строя своей психики (имеется в виду его способность к расширению сознания) воспринимал во внелексических формах образы социальных явлений глобального уровня значимости, недоступные восприятию массового сознания, и в поэтической форме доносил их до современного ему и будущего читателя. Если этого не понимать, то “функция четверостишия (с графом Хвоствым) по отношению к общему замыслу поэмы” так и останется неразгаданной.

Попробуем описать в современной лексике то, что в поэме дано в поэтических образах. Если образно представить постоянное информационное обновление общества в пределах биосферной и социальной обусловленности как однонаправленное течение информационного потока (см. Рис.2), то, условно говоря, скорости информационного обновления у правого и левого “пределов-берегов” такого потока будут разные, их соотношение будет определять логику поведения общества, а значит и его тип психики в конкретных исторических условиях.

До тех пор, пока скорость информационного обновления у “правого берега” (эталонная частота биологического времени) превышает скорость информационного обновления у “левого берега” (эталонная частота социального времени) в обществе доминирует животный тип психики т.е. имеет место “несчастье невских берегов”, который и воспевал бездумно граф Хвостов. После изменения соотношения эталонных частот, когда “левый” и “правый” берега как бы меняются местами, в обществе постепенно, в процессе смены поколений, начинает доминировать человечный тип психики.

Причем, период времени, в процессе которого скорости течения у обеих “берегов” сравняются, а затем течение “реки времени” как бы изменяет направление на противоположное (происходит замена левого “берега” на правый), судя по образам поэмы, должен быть отмечен ужасными потрясениями, результаты воздействия которых люди со “смятенным умом”, т.е. неспособные своевременно освобождать свою психику от устаревших стереотипов и видеть общий ход вещей, выдержать не в состоянии.