Партизанской тропой гайдара 10 страница

Но вот появились машины, и лица — Гайдар демонстрировал, как вытягивались лица,— становились такими. И дальше очень точно и всегда до колик смешно Аркадий Петрович описывал, например, партизана, который, вместо того чтобы помочь товарищу связать уже поваленного немца, наводил автомат, и пленный, лежа на земле, испуганно вскидывал руки.

На Гайдара сперва обижались, но скоро привыкли и с легкой его руки бойцы относились теперь к операциям так, словно это обычное дело, хотя, конечно, и рискованное.

Особенно часто вспоминали поездку в Каленики.

- Достали бы вы, ребятки, мяса,— попросил за обедом завхоз Иван Ваченко (в лагере их было два брата — Иван и Денис),— а то уж очень мне вегетарианская пища надоела.

- Сейчас, Иван Семенович,— ответил ему Сесько,— я на базарчик сбегаю. Только посоветуй, что лучше взять — свинину или говядину.

- Я тебе дело говорю, а ты дурака валяешь,— обиделся завхоз.— Вон в Калениках целая свиноферма стоит. Сегодня стоит, а завтра, глядишь, и нету. Немец, он на пузо плечист.

- Откуда же ты, Иван Семенович, знаешь? Может, поросят этих давно съели?

Человек один приходил. Жаловался. Тощают свинки. Вы бы, говорит, партизаны, хоть из свинолюбия их прибрали, что ли. Пропадает добро.

Бойцы задумались. Мука, крупа, сахар, соль — это в лагере было. Летом, когда создавался отряд, из колхозных амбаров, из магазинных складов, с продовольственных баз потянулись в лес машины и телеги с бочками, бумажными кулями, фанерными ящиками. _

Продукты запрятали в разных местах. Однако ни тогда, ни теперь никто не знал, сколько еще придется жить в лесу, потому паек партизан был весьма скромен, возможность пополнить запасы выглядела заманчиво.

- Отрядить бы для такого случая человек десять,— Предложил один.— Мешок каждому за плечи, и пошел. Конечно, тяжеловато — верст двадцать пять туда и столько же обратно. Но ничего. Суток хватит. Зато и борщ будет с мясом.

- На себе тащить — не дело,— возразили ему.— Нужна подвода. Хорошо бы две. Кинул свинку-другую на телегу — и порядок.

- А машины у нас для чего?— поинтересовался Гайдар.

- Как — для чего? — удивился завхоз.— Подвезти что, подбросить. Хозяйство — вещь сложная.

- Вот и надо в твое, Иван Семенович, хозяйство подбросить свиней на машине.

Партизаны подумали: Аркадий Петрович по привычке чудит. Но нет: лицо его было серьезно, даже слегка озабоченно.

- Но ведь на машине тропками не поедешь.

- Значит, надо проселком...

- А тут, кому не лень, всякий увидит...

- И пусть, это даже лучше: кому же в голову придет, что партизаны разъезжают по селам на машине?

Чем дольше размышляли партизаны, тем план Гайдара им больше нравился.

- В самом деле, отчего не попробовать?— произнес Игнат Касич.— Отчего не вывезти... всю ферму? Мяса накоптим, наготовим впрок, сала тоже. Чем не жизнь?

Темнело, когда завели машину. Гайдар сел с водителем Игнатом Касичем, который славился на всю округу как редкого умения шофер и тракторист, хотя давно работал заместителем председателя колхоза.

Человек пять разместилось в кузове. Автоматы и винтовки спрятали в сено под ногами. Пистолеты и гранаты положили в карман, и грузовик, плавно покачиваясь на выбоинах, выехал из лагеря.

После двух с лишним месяцев жизни в лесу было радостно и тревожно мчаться, не таясь, по таким знакомым и теперь пустынным дорогам, по замершим от бед селам, мимо темных, словно ослепших домов, где редко-редко блеснет и пугливо исчезнет огонек.

Война приучила людей различать и понимать звуки. И потому, заслышав такое знакомое гудение мотора нашей полуторки, на крыльцо выходили, а то и выбегали люди. Но, приняв партизан за полицаев, тут же прятались.

Когда машина приблизилась к райцентру Гельмязево, зашуршало сено. В руках бойцов появились автоматы и винтовки. Справа проплыло - здание райисполкома, где теперь помещалась немецкая управа и где чернел видный даже отсюда с большой свастикой флаг.

Забелела впереди с огромным куполом церковь. Обогнув се, грузовик вышел на проселок, который вел в Каленики. Оставались последние километры пути.

Ферма была построена на отшибе. Возле ворот в рваном тулупе дремал сторож.

- Стой, что за люди? Давай папир, документ! — храбро закричал старик, думая, что это полицаи, и норовя показать, как справно несет он свою службу.

Старика связали и открыли тяжелые ворота фермы.

- Хлопцы, родненькие, что ж вы это делаете? — взмолился дед.— Это ж теперь все немецкое...

- Молчи, дед, молчи,— брезгливо и в то же время с оттенком сожаления ответил Гайдар.— Тебе крепко повезло, что нам некогда, а то бы мы выяснили, как ты дошел до такого свинства, что стал колхозных свиней для немца стеречь...

Оставив возле сторожа часового, Аркадий Петрович перешагнул высокий порог и включил трофейный карманный фонарь, козырек которого отбрасывал свет прямо под ноги.

Товарищи стояли в нерешительности, не зная, что делать дальше: живьем свиней не повезешь. Резать тоже нельзя: учинят такой концерт, что слышно будет в Полтаве.

Операция, на которую возлагалось столько надежд, готова была сорваться из-за пустяка — из-за поросячьего визга.

- Что будем делать? — раздался в темноте неуверенный голос.

- Надо было, друзья,— ответил Гайдар,— читать повесть Пушкина «Дубровский».

Аркадий Петрович толкнул дверцу загородки, вынул из кармана пистолет и приставил его к уху первой подвернувшейся под руку хавроньи. Раздался негромкий, как хлопок, выстрел, за ним второй, третий...

Через несколько минут двенадцать тяжелых туш было погружено на машину.

- Смотри, дед,— сказал Гайдар сторожу.— Развязывать тебя мы не будем, чтоб все видели — свиней увезли силой. А кто увез, ты не знаешь. Но если слово лишнее сболтнешь, найдем, под землей найдем...

Вернулись той же дорогой.

В лагере несколько дней разделывали и коптили свиные туши, которые, за неимением более подходящей кладовой, подвешивали на деревьях.

Аркадий Петрович работал с увлечением. Ему нравилось взбираться, как в мальчишеские годы, наверх по гладким стволам сосен или по лестнице из крепких дубовых ветвей, подымать за веревку, а потом привязывать к толстым сукам мешки с копчеными окороками и' хорошо просоленным салом.

Глава XXVIII

ОПЕРАЦИЯ «БАТАРЕЙКИ»

(Из воспоминаний бывшего батальонного комиссара Захара Максимовича Бугаева)

У костра мы сидели вдвоем. Вот так сижу я. Вот так Гайдар, Над огнем, на косо вкопанной рогулине, висит котелок, Кипятим чай с грушами.

У дуба стоит мешок с сахаром. Его утром забыли хозяйственники, и каждый, в меру своей несознательности, брал из мешка сколько хотел.

Конечно, это был непорядок. Но сахар все-таки считался баловством, и в том, чтобы съесть лишний кусок-другой, никто зазорного не видел.

Гайдара я встречал и раньше, еще в Киеве, на пункте сортировки газет и журналов. Меня послали туда за свежей литературой. Знакомый политрук показал издали мужчину довольно-таки симпатичного, в красноармейской гимнастерке и командирской фуражке.

- Это,— объяснил он,— Аркадий Гайдар, корреспондент. Большой храбрости человек. Ему бы где подальше, а он все на передовую, все в окопы... В настоящее время интересуется летчиками и, по-моему, собирается к вам.

Я Гайдара тогда еще мало читал. И что он за писатель, и всю биографию его — это я уж после войны выяснил. Однако из его произведений кое-что мне в руки уже попадалось

Услышав, что собирается он к нам — а я в ту пору был комиссаром 425-го батальона аэродромного обслуживания,— погрузил я быстренько в машину газеты и журналы — и в свою часть.

Предупредил командира и всех, что надо ждать в гости писателя-корреспондента и потому должен быть порядок.

Порядок навели. Но Аркадий Петрович не приехал, и познакомиться с ним в тот раз мне так и не удалось.

И вот сидит он теперь рядом. Облокотился о трухлявый пень, подпер голову руками, и вижу: мысли его далеко-далеко.

- Прошу прощенья, Аркадий Петрович,— говорю ему,— только я интересуюсь знать: какую вы напишете книгу, когда мы из окружения выйдем?

Повернулся он ко мне и сказал в ответ всего, может быть, с десяток слов, но отвечал очень долго.

- Напишу...— сказал он и замолчал, — я напишу... как тридцать седьмая армия... попала в «рай».... попала в настоящее пекло и как она из него... вырывалась...

И снова ушел в свои думы.

Ну, а мне с таким человеком любопытно беседу иметь, и я опять его спрашиваю:

- Что ж вы, Аркадий Петрович, — писатель, а такой

неразговорчивый? _

- Максим Горький, — отвечает,— больший писатель, а тоже был неречист.

Я засмеялся, а Гайдар, по-моему, даже обиделся.

- Чему,— спрашивает,— вы смеетесь?

- Верно очень подметили. Я ведь Горького слышал. В 1928 году. Он только что вернулся из-за границы и приехал к нам на завод «Красное Сормово». Собрались мы все на огромном дворе. Ждем. Выходит он на балкон — в плаще, в шляпе,

«Здравствуйте, дорогие мои товарищи сормовичи... Люблю я вас...— И как сказал он это, голос у него дрогнул, махнул он безнадежно рукой:— Лучше, говорит, я вам напишу,— и ушел».

- Значит, мы с вами земляки,— неожиданно улыбнулся Аркадий Петрович.— Правда, сам я из Арзамаса, но и Нижний и Сормово хорошо очень знаю. Много среди сормовских рабочих, помню, было настоящих революционеров.

Вскипел чай. Налили по кружке. Взяли сахару из мешка. Слышим — зовут радио слушать.

Сели в кружок у приемника. Подсоединили антенну. Я достал бумагу и карандаш записывать сводку: Горелов, командир, назначил меня агитатором. Ловим, ловим, а в приемнике только легкий треск, И лампы горят тускло, едва светятся.

Стали расходиться. Кто-то в последний раз крутанул до отказа ручку. И приемник заговорил. Голос был незнакомый, но русский, и то возникал, то делался неслышим.

«...следние известия,— услышали мы, голос вдруг снова пропал, и мы думали насовсем, но нет.—...сообщению... командования... доблестные германские войска после... заняли Москву... Красной площади состоится грандиозный парад».

Заиграл марш.

В темноте чья-то рука рванула антенну, и приемник смолк. Стало тихо-тихо, будто лагерь вымер. Не было сил шевельнуться. Мы только смотрели друг на друга широко открытыми глазами.

- Врут... собаки,— шепотом произнес Гайдар.— Врут!«1 уверенно повторил он,— Помню, Киев был еще наш, а они уже пять раз передавали, что он взят.

- Но ведь взяли же они потом Киев, взяли!— заорал вдруг Филимон Шаповал.— Или скажешь, что не взяли?!

- Нет, взяли...

- Так что же ты нам, писатель, голову морочишь?! Коли ты такой шибко грамотный и тебе все на свете известно, скажи, что делать? Что?!

Тебе... или кому? — негромко, но уже спокойно спросил Гайдар.

- Ну, хотя бы мне, мне-е!..

- Тебе — умыться холодной водой по пояс. А то ты сейчас шлепнешься в обморок, как истеричная барышня, а нюхательной соли приводить тебя в чувство у нас нет. Поваренная, натрий хлор, есть, английская, если нужно, тоже. А вот нюхательной, извини, нет. Не припасли? .

Шаповала не любили. И срезал его Гайдар метко. И все- таки словам Аркадия Петровича никто даже не улыбнулся.

- Положим, немецкое это радио и правда брешет, — сказал Андриан Степанец.— А что делать... если не брешет?

- Да поймите же вы наконец: Москва — еще не весь Советский Союз! — вскипел Гайдар.— Вся наша промышленность теперь на востоке. Тракторы, сколько можно было увезти, тоже на востоке. И пока будут работать заводы, пока с фашистами будет драться каждый, кто может, Гитлеру победы не видать...

- Легкое у тебя, писатель, сердце, — с издевкой произнес Шаповал.— Взяли Киев — плевать. Москву взяли — тоже плевать...

- Когда ты, Филимон, во весь свой богатырский рост еще под табуретом проходил,— тихо-тихо начал Гайдар,— я в гражданскую здесь, под Киевом, батальоном курсантов командовал... А в Москве... в Москве... в Большом Казенном переулке, дом восемь, у меня жена с дочкой остались.

И всем за Шаповала стало неловко.

— А вдруг и Москва еще сама что скажет? Попробуем, а? — сказал кто-то.

—Батареи сели, — объяснил Степанец,— А другие — поди достань... Их раньше и в магазине-то, бывало, не всегда купишь.

- А ну, кто со мной? — подымаясь, спросил Гайдар.— Земляк, пойдешь?

- Куда? — спросил я.

- В универмаг...— грустно усмехнувшись, ответил он.— За батареями...

Пошли вчетвером. Был с нами секретарь райкома комсомола Кислый и еще один парень. Гайдар нес на плече ручной пулемет, с которым не расставался. Пулемет у него всегда был опрятный, чистый. Только запасные диски он оставил в землянке. А на пояс привесил пистолет и гранаты - лимонки. У нас у всех были автоматы.

Не помню, как называлось село, куда мы пришли. Если бы довелось мне побывать в тех местах снова, нашел бы сразу. А название... Разве все деревни, сколько их на пути нашем встретилось, упомнишь?

Было довольно поздно, когда подошли мы к крайней хате. Из-за ставен пробивался свет. Гайдар шепнул что-то парню, и тот остался у крыльца дозорным.

Мягко нажав щеколду, так что она даже не звякнула, Гайдар с пулеметом под мышкой вошел в хату. Мы за ним.

За столом сидели двое стариков. На лавке — молодежь, так в возрасте до пятнадцати лет. /

— Здравствуйте.

- Вечер добрый. Сидайте.

- Спасибо.

Сели. Отдыхаем. Достали табак.

- Вы кто, извините, будете? — спросил, не выдержав, старик.

— Мы свои, дедушка, будем, — ответил Гайдар.

—Коли свои, — обрадовался старик, — может, повечеряете?

Поужинали. Кислый сменил часового. Гайдар спросил у хозяев, есть ли у них дети. Старик ответил, что двое сыновей у него в Красной Армии, а дочка — вон сидит в пуховом платке в углу.

Посмотрели на дочку: лет тринадцати, белобрысая, курносая, с темными глазами. Она, как и остальные ребята, сидела тихо, почти настороженно, изредка перешептываясь с подругой и потрескивая семечками.

- Помешали вам? — спросил ребят Аркадий Петрович.

- Да ни. Что вы? Мы очень рады.

- А если рады, то почему такие скучные?

- Мы собрались,— сказал один парнишка, самый рослый из них,— думали, поговорим, посмеемся, веселее станет. А не весело, потому что война. Скорей бы она, что ли, кончилась.

- Но ведь сама-то она не кончится. Оттого что люди сидели на посиделках и скучали, ни одна война, сколько я знаю, быстрей не кончилась. А потом, представьте: освободят наши всю Украину, освободят вас и спросят: «А что вы, ребята, сделали для народа? Чем помогли ему в трудную пору?..» Что вы им ответите?

Ребята молчали.

- Разобьет Красная Армия фашистов,— продолжал Гайдар.— Станете вы большими. Вырастут и у вас свои дети. Что вы им расскажете, вспоминая тяжелое это время: что скучали на посиделках и щелкали семечки?.. Пионеры среди вас есть? — спросил вдруг Гайдар.

- Есть,— раздался робкий голос.

- Не вижу. Встаньте.

Все встали.

- А комсомольцев, значит, нет?

- Меня приняли в комсомол,— сказал все тот же парень.— Билет не успел только получить: экзамены сдавал. А потом вы зря, дяденька, нас корите. Если бы нам кто сказал, что делать, мы бы сделали. Верно, ребята?

- Верно... Сделали, — подтвердили те.

- И хоть в разведку, хоть в засаду какую,— закончил парень.

- В разведку вам ходить пока не надо,— ответил Гайдар,— хотя, может быть, и придется. В засаду пока тоже. А задание я вам дам. Идите сюда поближе.

Ребята сгрудились вокруг стола.

- Понимаете, там, откуда мы пришли, есть радиоприемник. Каждый день мы слушали. Москву. А сегодня нам это не удалось. Выдохлись батареи. Без них приемник работать не может. А без вестей с фронтов воевать нам будет и вовсе трудно... Нужно достать батареи для приемника. Вот такие.— И Аркадий Петрович поставил на стол черный тяжелый прямоугольник с двумя проволочками, который вынул из сумки.

- Где же мы их возьмем?— смущенно и разочарованно спросил парень-комсомолец.

- Если бы мы знали, где их взять,— ответил Гайдар,— мы бы пошли и взяли.

— А у Петьки! — воскликнула хозяйская дочка.— У Петьки есть!

- У какого Петьки?— спросил парень.

- Да у Чернухи. Ну у того, что живет напротив керосиновой лавки. У соседки ихней, тетки Акулины, в прошлом году еще сарай загорелся.

Все обрадованно засмеялись.

- А ты откуда знаешь, что у него есть? — улыбнулся Гайдар.

- Так они же, дядечка, на Первое мая приемник большой купили.

- Вспомнила!— произнес парень.— Приемник этот, Галька, давно уже сдали. Приказ такой был.

- Так ведь я же и говорю, что приемник они сдали! — обрадовалась Галька.— Но ведь про приемник я ничего не говорю. Я про батареи только говорю. А батареи Петька себе оставил. Мне, говорит, они еще пригодятся.

- Откуда же ты, дочка, про такое знаешь? — спросил ее отец.

- Так ведь Манька ихняя третьего дня прибегала. Плачет.

Я говорю:

«Ты чего, Манька, плачешь?»

А она говорит:

«Мамка в Хоцки ушла. А Петька меня из дому выгнал: «Уйди, говорит, Манька. Я тут одну вещь делаю».

А ей уходить неохота. Она и отвечает:

«Да не буду я твою вещь трогать. На что она мне сдалась».

А Петька говорит:

«Ты можешь ее и не трогать; Ты можешь только мимо пройти, пол задрожит, волоски замкнутся, и такое будет!..»

Манька разозлилась и заорала:

«Ты все врешь, ты все врешь! Никакой вещи у тебя нет. А я знаю: я уйду, а ты будешь мед без меня из кринки есть».

А Петька засмеялся:

«Эх ты, говорит, дура медовая... Кругом война, а тебе бы только кринки лизать.— И выгнал. И еще пригрозил:— Проболтаешься — домой не приходи».

Вечер уж. Манька сидит здесь на лавке, плачет. «Х0ч говорит, домой». Пошла я ее проводить. Подходим к хате 1 темно.

«Петька, наверное, в чулане», — объясняет Манька.

Постучались мы к нему. Входим. Сидит он за столом Лампа горит. А на столе навалено, навалено — и тарелки ка^ кие-то железные, и пули лежат, а с краю — такие вот две батарейки...

- А ну, Галя, проводи-ка нас к этому Петьке, да заодно посмотрим, какую он вещь там делает,— сказал, подымаясь, Гайдар.

Ни, дядечка, вы не ходите. Лучше мы одни сходим. Правда, Федь? — повернулась она к старшему.

— Вы посидите, мы быстро,— согласился Федя.

...Вернулись ребята через полчаса. Запыхавшись от бега, они поставили на стол четыре батарейки. Две были даже не распечатаны.

Аркадий Петрович быстро посмотрел срок годности, проверил на язык и кивнул:

- Всё в порядке... А где сам Петька?

- Мать не пустила... «Одна, говорит, теперь осталась радость — поспать, так и то не дают. Никуда Петька с вами сейчас не пойдет. Приходите утром». И даже обозвала...

- Нам-то утром прийти не удастся,— с сожалением произнес Гайдар.— Может, в другой раз увидимся: Спасибо вам, хозяева, за угощение,— обратился он к старикам.— Спасибо вам, ребята, за помощь. А Петьке скажите: приходили военные и благодарили. От имени Красной Армии благодарили.

...В лагере мы появились под утро. Подсоединить батареи было делом одной минуты. И едва “мы настроились на знакомую волну, как на весь лес раздался мощный левитановский голос:

«Го-во-рит Моск-ва-а! Го-во-рит Моск-ва-а! Московское время 6 часов... От Советского Информбюро...»

Из всех землянок бежали люди, полуодетые, босые.

По щекам многих бойцов катились слезы. Но партизаны их не замечали.

Наверное, потому, что не стыдились.

Глава XXIX

СОРВАЛОСЬ!

- ...Убили бы одного часового, потом дальше... Убили бы другого часового. Вошли бы в тюрьму. Убили бы надзирателя...

- Что-то уж очень много убили бы, Владик! — поежившись, сказал Толька.

- А что их, собак, жалеть? — холодно ответил Владик. Они наших жалеют?..

Аркадий Гайдар, «Военная тайна»

Аркадий Петрович очень сожалел, если операция обходилась без него. Казалось, он даже страдает: так ему хотелось всюду поспеть. Гайдар, например, не мог себе простить, что не участвовал в освобождении наших, пленных, хотя ни он сам, ни кто другой в этом не был виноват.

Незадолго до прихода в партизанский отряд группа Орлова расположилась на отдых в лесу. Полковник дал команду всем, кроме дозорных, спать. Гайдар отпросился в разведку, пообещав принести что-нибудь поесть.

Не успел Орлов, подняв воротник кожаного пальто и подложив под голову планшет, закрыть глаза, как его разбудил часовой:

- Товарищ полковник, колонна... Вон там на проселке... По-моему, наши. Только, кажется, пленные.

Орлов стремительно поднялся. Вместе с дозорным они спрятались за ствол дуба.

Орлов увидел неубранное пшеничное поле, прорезанное кривой полосой проселка. По дороге шла колонна. Верней, не шла, а ползла — так медленно она двигалась. Вдоль нее сновали гитлеровцы. Один из них, стоя спиной к лесу размахивал руками, тыча ими куда-то вперед: видимо, кого- то бил.

А затем случилось то, чего Орлов никогда уже не мог забыть.

Пленный, который шел последним, начал отставать. Наклонившись вперед, он старался делать большие шаги, но расстояние между ним и колонной все увеличивалось. Красноармеец упал, испуганно — видно было, как он старался,— встал и снова упал. Тогда к нему приблизился немец, который размахивал руками. Что-то сделал — за спиной его не видно было что — и до леса, с опозданием, как эхо, донеслась очередь.

Орлов не был новичком на войне. Он много раз видел, как погибали люди, но чтобы убивали безоружного, обессилевшего человека — такое он видел впервые.

- Подымай людей!— приказал полковник дозорному.

Когда колонна приблизилась к лесу, бойцы выскочили из чащи и побежали по несжатой пшенице. Они кричали «ура» и палили в воздух, чтобы напугать гитлеровцев и дать возможность красноармейцам разбежаться. Стрелять прицельно бойцы Орлова не могли — попали бы в своих.

Охрану перебили сами пленные. Двух фашистов задержали. Когда их привели к полковнику, они испуганно, однако требовательно что-то объясняли.

Переводчик Миша Пенцак, глядя куда-то в сторону, повторял за ними уже по-русски, что солдаты эти мобилизованы, им приказали вести пленных, они и повели. У них есть семьи.

Немец с медалью достал из кармана фотографию. Он в праздничном костюме, жена, маленький сын в коротких штанишках с мячом в руках. Все трое смотрят в аппарат и смеются.

А сейчас немец умоляюще смотрел на Орлова.

Сцена, признаться, была тяжелой.

И вдруг один из спасенных красноармейцев, завидя солдата с медалью, на мгновение остолбенел, потом набросился на него, повалил и стал душить.

Двое товарищей с трудом оторвали его от конвоира, который поспешно поднялся и стоял теперь в стороне, держа в руках смятую фотографию. А красноармеец плакал и только повторял:

- Пустите меня... Это он пристрелил раненого лейтенанта. Пустите…

Гайдар пришел часа через два. Он принес хлеб, завернутое в белую тряпицу сало и точные сведения о том, где стоят немцы и куда лучше не заходить.

И хотя вылазка его была успешной, Аркадий Петрович сокрушался, что его угораздило рано уйти из лесу.

Он долго разговаривал с освобожденными красноармейцами (некоторые пожелали остаться в группе Орлова), и те сказали, что вели их в концлагерь, в село Жерноклевы.

.Жерноклевы оказались недалеко от Леплявы, километрах в сорока. Бывая в деревнях, Гайдар много слышал о концентрационном лагере* Женщины часто ходили туда в надежде найти кого-нибудь из близких. Находили редко. Но возле ограды всегда стояла стена людей.

Пленным бросали хлеб, сало, сухари, картошку. Иногда записки.

Если удавалось узнать имя и фамилию заключенного, какая-нибудь женщина объявляла, что в лагере ее брат или муж. Тут же находились «свидетельницы», которые подтверждали, что это в самом деле муж. И пленного освобождали, Но случалось такое не часто. А красноармейцы за проволокой умирали ежедневно.

Аркадий Петрович отозвал в сторону Горелова и предложил освободить пленных. Оба понимали, что задача не простая, и для начала послали в Жерноклевы разведчиц — Нату Исаевну Евдокимову и дочь комиссара, пятнадцатилетнюю Машу Ильяшенко.

Разведчицы вернулись через день. Они положили перед Гореловым план лагеря, начерченный на мятом лоскутке.

- Здесь село,— объясняла Ната Исаевна.— Тут фермы, огороженные колючей проволокой. В этих местах стоят вышки с пулеметами. Всего пулеметов у них восемнадцать...

- Охрана в шубах,— добавила Маша.— Не мерзнут и греться ходят редко.

Разведчицы были явно испуганы тем, что они увидели.

- Это все, девочки, пустяки, — ответил Гайдар, который

вместе с Гореловым внимательно их слушал.— Скажите, народ возле лагеря бывает каждый день?.. А когда его больше — днем или вечером?.. А какие здесь подходы и подъезды — отметьте на вашем плане... Пулеметы своими глазами видели или вам кто сказал?

Разведчицы объяснили, что подходили к самой проволоке, народу больше всего днем. С темнотой немцы всех разгоняют, боятся.

Аркадий Петрович слушал, чертил что-то на листке. И чем больше подробностей узнавал, тем веселее бегал по бумаге его карандаш.

План разрабатывали тщательно. Заманчиво было подобраться к лагерю днем, раствориться в толпе, приблизиться к проволоке, а потом, по команде, забросать гранатами пулеметы. Но гитлеровцы в суматохе могли перестрелять женщин. И тогда остановились на проверенном варианте: отправиться в Жерноклевы на машине.

Выехали. В грузовике находилось человек двадцать. Аркадий Петрович ехал в кабине с Касичем. Настроение у него было тревожное. В селах, конечно, знали про операцию в Калениках. И новая вылазка могла уже так легко не сойти, Но пока все протекало благополучно. Добрых три четверти пути оставались позади, а их никто ни разу не пытался остановить. 3а окнами кабины в полутьме мелькнул указатель: «В Жерноклевы».

— Осталось километров пять,— объяснил Касич Гайдару.

- Проедешь еще немножко, а там свернем куда-нибудь в сторону,—ответил Аркадий Петрович," не снимая рук с пулемета, который он держал за ствол.

Касич кивнул, внимательно вглядываясь в дорогу: становилось совсем темно, а фар он не зажигал.

...Автоматы забили с обочины. Пули жестяно ударяли по капоту и дверцам. Одна, пробив стекло, дзенькнула возле самой головы Гайдара…

Кто стрелял, было не разобрать.

- Не стреляйте, свои! — крикнул Гайдар, выпрыгивая из кабины в канаву. Он думал: это партизаны другого отряда приняли их за немцев или полицаев.

Но огонь только усилился. Значит, стреляли даже не полицаи. Стреляли немцы.

Остальные партизаны тоже попрыгали из машины и теперь отстреливались, но операция все равно была сорвана.

— Отходим в лес,— скомандовал Гайдар и дал по кустам длинную очередь из пулемета.

В лагерь Аркадий Петрович вернулся сам не свой, недоумевая, с чего бы немцам вздумалось, да еще по ночам, устраивать засады на дорогах.

А вскоре узнали: за несколько часов до появления партизан неизвестные смельчаки предприняли попытку освободить заключенных. Но действовали неумело, освободить никого не смогли, а переполох вызвали большой, сорвав операцию отряда Горелова.

...Ночуя в одной землянке с Тютюнником, Гайдар под утро разбудил Ивана Сергеевича громким криком:

- Обходи!- Слева обходи!.. Да не так!..

- Аркадии, Аркадий, что с тобой, проснись,— заволновался Тютюнник и стал трясти Гайдара за плечо.

Гайдар открыл глаза, обвел взглядом полутемную землянку:

- Ты, Ваня, меня прости... Мне тут кое-что приснилось: показалось, окружаем тот лагерь...

К неудавшейся операции Аркадий Петрович возвращался в разговорах не раз. Его успокаивала мысль, что, если подготовиться как следует, заключенных можно будет освободить даже теперь, несмотря на усиленную охрану.

...Неожиданно разведчики донесли, что лагерь перевели в другое место.

Глава XXX

СЕМЬЯ СТЕПАНЦОВ

В отряде Гайдар подружился с Андрианом Алексеевичем Степанцом. Работал Степанец председателем колхоза. Слыл человеком скромным, даже незаметным. На задания, однако, ходил со всеми. На рожон никогда не лез. Зато и в минуту опасности не робел.

Партизаны познакомились и с его семьей. Была она большая: жена его, Афанасия Федоровна, теща, баба Устя, да двое мальчишек, Витя и Коля, да две еще совсем маленькие девочки, Лида и Нина.

Познакомились потому, что стали бывать в доме. Сначала приходили редко: опасались — вдруг кто увидит. Но Андриан Алексеевич настойчиво уверял: если приходить, когда темно, ничего страшного нет. И партизаны^ не без колебания, согласились.

Соблазн иметь в селе явочную квартиру был очень велик: идешь ли в дальнюю деревню, возвращаешься ли с задания,— всегда можно зайти, узнать новости, послать, если нужно куда, мальчишек, а заодно погреться, поесть, а то и поспать в тепле до утра.

И пока ты короткие часы эти спишь, жена Андриана, Феня, постирает рубашку, просушит портянки, наварит картошки на завтрак. И ты выходишь из дому в знобкий туман, радостно ощущая, как тепло ногам и всему телу.

И в тот вечер, о котором хочется сейчас рассказать— я знаю о нем со слов бывших мальчишек, Вити и Коли I давно уже взрослые),— все началось как обычно.

Дом уже спал, когда в окно постучали.