Смерть жены писателя: серия книг про инспектора адамса приостановлена 6 страница
Он сделал паузу. Джемайма всхлипнула — сдавленно и жалко.
У мистера Фредерика что-то екнуло в горле. Волнуется, решила я и украдкой поглядела на него, пока налила молоко в последнюю чашку. Он вздернул подбородок, пытаясь взять себя в руки. Глубоко и размеренно задышал. Побарабанил пальцами по каминной полке и сказал:
— Продолжайте, лорд Гиффорд.
Лорд Гиффорд поерзал в кожаном кресле, которое горестно вздохнуло, печалясь об утерянном хозяине. Откашлялся и повысил голос:
— «…поскольку с момента получения известия о гибели майора Хартфорда никаких новых распоряжений сделано не было, имение, согласно закону о праве первородства, переходит к старшему сыну майора Хартфорда». — Лорд Гиффорд поглядел поверх очков на живот Джемаймы и продолжил: — «В случае, если у майора Хартфорда не останется сыновей, имение и титул переходят ко второму сыну лорда Эшбери, мистеру Фредерику Хартфорду».
Он поднял голову, электрический свет заиграл на стеклах очков.
— Похоже, нам всем придется немного подождать.
Лорд Гиффорд замолчал, и я воспользовалась паузой, чтобы передать чашки леди Вайолет и Джемайме. Джемайма взяла свою безучастно, не глядя на меня. Леди Вайолет вообще отмахнулась. Только Фэнни приняла предложенный чай с видимым удовольствием.
— Чаю, лорд Гиффорд? — учтиво обратился к нему мистер Фредерик.
— Да, спасибо. С молоком и без сахара, — ответил тот, поправляя взмокший, прилипший к шее воротничок.
Я осторожно подняла чайник и, стараясь не обжечься паром, налила чай. Передала лорду Гиффорду чашку и молочник, которые он взял, не глядя на меня.
— Я слышал, у вас неплохо идут дела, Фредерик? — спросил он, вытягивая трубочкой пухлые губы и прихлебывая чай.
Уголком глаза я заметила, что мистер Фредерик кивнул.
— Лучше не бывает. Мои рабочие легко переключились с автомобилей на аэропланы, и недавно мы даже подали заявку на тендер, объявленный военным министерством.
— Будем надеяться, его не выиграют американцы. Говорят, у них достаточно аэропланов, чтобы завалить всю Британию.
— Не спорю, Америка выпускает немало машин. Но я бы в их аэроплан не сел.
— Почему же?
— Массовое производство, — объяснил мистер Фредерик. — Люди работают слишком быстро, в ритме конвейерной ленты, у них нет времени проверить, все ли сделано правильно.
— Так министерство, вроде, не возражает.
— Министерство не видит дальше собственного носа. Но им придется признать очевидное. Как только они увидят наше качество, они перестанут покупать эти консервные банки. — Он преувеличенно громко захохотал.
Я невольно подняла голову, удивленная. Для человека, только что потерявшего отца и единственного брата, мистер Фредерик держался на удивление хорошо. Слишком хорошо, думала я, начиная, несмотря на восторженные описания Нэнси и преданность Ханны, склоняться к тому, что Дэвид был прав, говоря об отце, как о недалеком и злобном человеке.
— А как там юный Дэвид? Пишет? — спросил лорд Гиффорд.
Я как раз протянула мистеру Фредерику чашку. Он резко дернул рукой, перевернул ее, дымящийся чай пролился на бессарабский ковер.
— Ой! — вскрикнула я, холодея. — Простите, сэр!
Мистер Фредерик посмотрел на меня и, видимо, что-то прочел в моем взгляде. Открыл было рот, но передумал и промолчал.
И тут всех отвлек короткий вздох Джемаймы. Она выпрямилась, схватилась за бок и провела рукой по тугому животу.
— Что? — спросила из-под вуали леди Вайолет.
Та не ответила; казалось, она безмолвно разговаривала со своим младенцем. Держалась за живот и смотрела перед собой невидящими глазами.
— Джемайма! — голос леди Вайолет, и без того севший от потерь, от испуга прозвучал очень резко.
Джемайма склонила голову набок, будто прислушиваясь, и еле слышно прошептала:
— Он не шевелится. — Она часто задышала. — Все время двигался, а сейчас перестал.
— Тебе надо лечь, отдохнуть, — посоветовала леди Вайолет. — Это все жара. — Она огляделась, ища поддержки. — Жара и… — она покачала головой и сжала губы, не в силах договорить, — и все остальное.
Леди Вайолет собрала остатки сил, выпрямилась и настойчиво повторила:
— Тебе надо отдохнуть.
— Нет, — у Джемаймы задрожали губы. — Я хочу остаться. Ради Джонатана. И ради вас.
Леди Вайолет бережно сняла ладони невестки с живота, ласково сжала их.
— Я знаю.
Она погладила Джемайму по бесцветным волосам, и этот простой жест вдруг напомнил мне, что леди Вайолет и сама была матерью. Не оборачиваясь в мою сторону, она велела:
— Грейс, помоги Джемайме подняться наверх и лечь. Оставь это. Гамильтон потом уберет.
— Да, миледи. — Я послушно присела и подошла к Джемайме. Помогла ей встать, обрадованная возможностью покинуть мрачную комнату.
Поднимаясь с Джемаймой по лестнице, я наконец сообразила, что, кроме жары и темноты, показалось мне необычным — замолчали судовые часы на камине, день за днем с неумолимой точностью отмерявшие время. Тонкие черные стрелки застыли навсегда, повинуясь распоряжению леди Эшбери: остановить все часы в доме на без десяти пять — времени смерти мужа.
«ПАДЕНИЕ ИКАРА»
Уложив Джемайму, я вернулась в кухню, где мистер Гамильтон инспектировал отчищенную Кэти посуду. Он оторвал взгляд от любимой сковороды миссис Таунсенд лишь для того, чтобы сообщить, что сестры Хартфорд пошли к лодочному сараю, и велел мне отнести им лимонад и закуски. К счастью, он еще не знал о пролитом чае. Я нашла в леднике кувшин лимонада, поставила его на поднос вместе с двумя высокими стаканами и тарелкой крошечных сандвичей и вышла через заднюю дверь.
Остановившись на верхней ступеньке, я заморгала, пытаясь привыкнуть к яркому солнечному свету. Дождей не было уже месяц, и все краски вокруг будто выцвели. Солнце висело прямо над головой, под его беспощадными лучами сад окутался дрожащим маревом и стал похож на акварели в будуаре леди Вайолет. И хотя я была в наколке, макушка оказалась на солнце, и открытую полоску кожи вдоль пробора мгновенно защипало от жары.
Я пересекла Театральную лужайку; ее недавно скосили, и в воздухе плыл сладковатый запах подсыхающей травы. Неподалеку согнулся Дадли, подстригавший живую изгородь. Лезвия ножниц позеленели от сока, металл ярко блестел на солнце.
Дадли, видно, почувствовал, что я смотрю на него, повернулся и подмигнул.
— Жарковато сегодня, — сказал он, прикрыв глаза ладонью.
— Можно яйца на рельсах жарить, — ответила я любимой присказкой Нэнси, гадая про себя: а вдруг и вправду можно?
За лужайкой спускалась вниз длинная каменная лестница, ведущая в розовую аллею леди Эшбери. Подпорки гнулись под тяжестью белых, желтых и розовых бутонов, над желтыми серединками старательно гудели пчелы.
Я миновала беседку, отворила калитку и пошла по Долгой аллее: полоске серого камня, обросшей с двух сторон белыми и желтыми цветами. Где-то посередине пути росшие кругом высокие грабы сменились миниатюрными тисами, окаймляющими сад Эгесков. Я удивленно заморгала, когда возле меня зашевелились подстриженные в виде животных кусты, а потом засмеялась, сообразив, что это две утки — дикие, в зеленых перьях — прибрели сюда с озера и теперь стоят, разглядывая меня блестящими черными глазками.
За садом находилась еще одна калитка, позабытая сестра первой (ведь и у людей сестер забывают сплошь и рядом), почти скрытая из виду цепкими побегами жасмина. За ней стоял фонтан «Падение Икара», а за ним, на берегу озера, — лодочный домик.
Защелка на калитке заржавела, и чтобы открыть ее, мне пришлось поставить свою ношу на землю. Я нашла ровную площадку между кустиками земляники, опустила туда поднос и отодвинула защелку. Открыла калитку настежь, взяла лимонад и сквозь облако жасминового аромата двинулась к фонтану.
Хотя «Амур и Психея», огромный и внушительный, стоял на главной лужайке, перед парадным входом, в малом фонтане, скрытом в самом конце южного сада, было свое — волшебное и грустное — очарование.
Круглый каменный бассейн высотой в два фута и двадцати футов в диаметре был отделан мелкой плиткой, голубой, как сапфировое ожерелье леди Вайолет, то, что лорд Эшбери привез ей с Востока.
В центре высилась большая неровная глыба красновато-коричневого мрамора, величиной примерно с двух взрослых человек, широкая внизу и заостренная кверху, как скала. Посередине — желтоватый мрамор на красном — распростерся упавший Икар. Привязанные к рукам крылья, вырезанные очень тщательно, так что видно было каждое перышко, лежали за его спиной, покрывая скалу.
Из бассейна к неподвижной фигуре тянулись три русалки; длинные волосы обрамляли их ангельские лица, у одной была маленькая арфа, у другой — венок из ивовых листьев, а третья поднимала Икара из воды — белые руки на смуглом теле.
Пара лесных ласточек, равнодушных к красоте скульптуры, летала над ней, присаживаясь на вершину скалы только лишь для того, чтобы через секунду спорхнуть, коснуться поверхности бассейна и набрать в клюв воды. При виде птиц я ощутила непреодолимое желание опустить руки в прохладную воду. Оглянувшись на дом, я решила, что он слишком погружен в свое горе, чтобы заметить, как усталая горничная задержится на минутку в самом дальнем конце южного парка, чтобы хоть немного освежиться.
Я опустила поднос на край бассейна и встала коленом на плитки, горячие даже сквозь чулки. Наклонилась и коснулась согретой солнцем воды. Отдернула пальцы, закатала рукава и наклонилась снова, намереваясь опустить руки по локоть.
И тут до меня донесся смех — звон колокольчика в сонной тишине знойного дня.
Я замерла, прислушалась и осторожно вытянула шею, заглядывая за скульптуру.
Они сидели там. Ханна и Эммелин. Ни в каком ни в лодочном домике, а на противоположном бортике бассейна. Я оторопела от изумления, увидев, что они стянули черные траурные платья и остались в одних нижних рубашках, корсетах и кружевных панталончиках. Ботинки валялись на белой каменной дорожке, окаймлявшей бассейн. Длинные волосы девочек блестели на солнце. Я снова оглянулась на дом, удивляясь этакой дерзости. Гадая, не стала ли я невольной соучастницей преступления. Пытаясь понять, пугает это меня или, наоборот, радует.
Эммелин лежала на спине, согнув ноги и салютуя небу коленками — белыми, как ее рубашка. Одну руку она подложила под голову, другой — бледной, редко видевшей солнце — болтала в бассейне. Запястье выписывало в воде ленивую восьмерку. От пальцев одна за другой расходились крошечные волны.
Ханна сидела рядом, обхватив руками одну ногу и подогнув под себя другую. Положив подбородок на колено, она рассеянно шевелила в воде пальцами. Правая рука сжимала листок бумаги, такой тонкий, что он казался почти прозрачным на ярком солнце.
Я выдернула руки из воды, раскатала рукава и привела себя в порядок. С тоской поглядывая на сверкающую прохладу, взяла поднос.
Подойдя поближе, я услышала слова Эммелин:
— …не понимаю я, почему он так упрямится.
Рядом с девочками лежала горка клубники. Эммелин кинула в рот одну ягодку, а хвостик выбросила в сад.
— Па всю жизнь такой, — пожала плечами Ханна.
— Все равно, — настаивала Эммелин. — Это уже просто глупо. Раз Дэвид постоянно пишет нам из Франции, Па мог бы в конце концов прочитать его письма.
Ханна посмотрела на скульптуру, склонив голову так, что отсветы от волн побежали по лицу.
— Дэвид оставил Па в дураках. Сделал то, что ему запрещали, да еще тайком, за спиной.
— Так ведь целый год прошел!
— Па страшно обидчивый. И Дэвид это знал.
— Жаль. Такое письмо интересное. Прочти мне еще раз про столовую и пудинг.
— Не буду я больше ничего читать! Уже и так три раза прочла. Между прочим, это вообще не для твоих ушей. — Она протянула письмо, на лицо Эммелин упала тень. — На, сама читай. Тут картинка с пояснениями.
Дунул теплый ветер, край листка загнулся, я заметила четкие линии рисунка.
Под моими ногами захрустели белые камешки, Эммелин обернулась и увидела рядом с Ханной меня.
— О-о-о, лимонад! — воскликнула она, выдергивая руку из воды и забыв о письме.
Ханна засунула письмо за пояс и тоже оглянулась.
— А, Грейс, — улыбнулась она.
— Мы тут прячемся от старика Гнид-форда, — сказала Эммелин, садясь спиной к фонтану. — Ой, как же я люблю солнце! У меня вся макушка горит.
— И щеки, — заметила Ханна.
Эммелин подняла лицо к небу и закрыла глаза.
— Ну и хорошо. Я вообще не против, если б круглый год было лето.
— Лорд Гиффорд ушел? — спросила у меня Ханна.
— Точно не знаю, мисс, — ответила я, ставя поднос на бортик. — Хотя думаю, да. Лорд Гиффорд сидел в гостиной, когда я разливала чай, и ее светлость не предупредила, что он остается к обеду.
— Надеюсь, что так и есть. И без того сплошные горести, а тут еще все утро мне пялятся в вырез платья.
В зарослях желто-розовой жимолости прятался кованый садовый столик, я подтащила его поближе, чтобы сервировать закуски. Покрепче установила фигурные ножки на камнях, перенесла поднос и начала разливать лимонад.
Ханна взяла клубничину за стебелек и задумчиво покрутила между пальцами.
— Ты, случайно, не слышала, о чем говорил лорд Гиффорд?
Я заколебалась. Понятное дело, когда подаешь чай, не положено слушать, что происходит в комнате.
— О дедушкином имении. О Ривертоне, — пояснила Ханна. Она встретилась со мной глазами, и мне показалось, что ей так же неловко спрашивать, как мне — отвечать.
Я поставила кувшин.
— Я… я не уверена, мисс…
— Слышала! — воскликнула Эммелин. — Гляди — краснеет! Ну ведь слышала, да? — Она подалась ко мне с круглыми глазами. — Расскажи нам! О чем там говорили? Имение переходит к Па? Мы остаемся?
— Не знаю, мисс, — ответила я, сжимаясь, как обычно, при звуках властного голоска Эммелин. — Никто не знает.
Эммелин схватила стакан лимонада.
— Кто-то должен знать, — упрямо сказала она. — Лорд Гиффорд, наверное. Иначе зачем он приехал сюда сегодня? Наверняка, чтобы прочитать дедушкино завещание.
— Я имею в виду мисс, что это зависит от одного события.
— Какого?
— От того, кто родится у тети Джемаймы, — ответила за меня Ханна, снова встретившись со мной глазами. — Так, Грейс?
— Да, мисс, — еле слышно подтвердила я. — Во всяком случае, мне показалось, что в гостиной говорили именно об этом.
— А причем тут тетя Джемайма? — не поняла Эммелин.
— Если у нее родится мальчик, — задумчиво объяснила Ханна, — он получит все по праву. Если нет — лордом Эшбери станет Па.
Эммелин, которая только что бросила в рот очередную ягоду, прижала ладони ко рту и захохотала:
— Только представь себе: Па — хозяин имения! Как смешно!
Розоватый поясок ее рубашки зацепился за край бассейна и начал рваться. По ткани побежала зигзагообразная стрелка, я мысленно заметила себе, что надо будет его починить.
— Думаешь, он захочет, чтобы мы жили здесь?
«Хорошо бы», — с надеждой подумала я. В этом году в Ривертоне было ужасно тихо. Только и дела, что натирать мебель в пустых комнатах и волноваться за тех, кто воюет вдали.
— Не знаю, — ответила Ханна. — Надеюсь, что нет. Мы уж и так застряли здесь на все лето. В деревне дни тянутся вдвое дольше, а дел, чтобы занять их, вдвое меньше.
— Спорим, захочет!
— Нет, — уверенно сказала Ханна. — Па никогда не бросит завод.
— Ну не знаю, — недоверчиво протянула Эммелин. — Если Па и любит что-то больше своего завода, так это Ривертон. Самое обожаемое место на Земле. — Она завела глаза к небу. — Хотя, что за радость сидеть в доме, где даже не с кем поговорить… — Она вдруг осеклась, и тут же вскрикнула: — Слушай, Ханна, знаешь, что я подумала? Если Па станет лордом, тогда мы станем «достопочтенными», понимаешь?
— Ну, станем, — ответила Ханна. — А что дальше?
Эммелин вскочила, вытаращив глаза.
— Да много чего! — Она поставила стакан на стол и вспрыгнула на бортик. — Достопочтенная Эммелин Хартфорд из Ривертона. По-моему, звучит! — Она повернулась, захлопала ресницами и сделала реверанс своему отражению. Протянула ему руку.
— Счастлива познакомиться с вами, любезный сэр. Достопочтенная Эммелин Хартфорд к вашим услугам, — и, рассмеявшись сама над собой, побежала вдоль по бортику, балансируя руками и репетируя новое приветствие сквозь взрывы хохота.
Ханна задумчиво следила за ней.
— А у тебя есть сестры, Грейс?
— Нет, мисс. Ни сестер, ни братьев.
— Правда? — изумилась она, будто не могла себе представить, как это — быть единственным ребенком.
— Да, мисс. Я да мама — вот и вся семья.
Ханна глядела на меня, щурясь от солнца.
— Твоя мама тоже тут работала.
Это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Да, мисс. До моего рождения, мисс.
— Ты очень на нее похожа. Внешне, я имею в виду.
Я опешила. Ханна почуяла мое недоумение и поспешно объяснила:
— Я видела ее на фотографии. В альбоме, у бабушки. Один из ежегодных снимков конца прошлого века. Ты не думай, я не высматривала ее специально. Я хотела найти фото моей собственной матери, а наткнулась на твою. Вы невероятно похожи. То же милое лицо, добрые глаза.
Я никогда не видела фотографий матери — тем более в молодости — а описание Ханны так не подходило маме, которую я знала, что мне немедленно захотелось увидеть снимок своими глазами. Я знала, где леди Эшбери хранит семейный альбом — в левом ящике письменного стола. С тех пор, как Нэнси пошла работать на станцию, мне часто приходилось убираться в гостиной в одиночку. Если я буду уверена, что туда в ближайшее время никто не войдет, я смогу быстренько заглянуть в альбом. Только сперва наберусь смелости…
— А почему она не вернулась в Ривертон? — спросила Ханна. — После того, как ты родилась?
— Это невозможно, мисс. С ребенком…
— Я уверена: у бабушки работали семьи. — Ханна улыбнулась. — Только представь: мы могли бы познакомиться еще в раннем детстве. — Она поглядела в воду и нахмурилась. — А может быть, ей здесь не нравилось, и она просто не пожелала возвращаться?
— Не знаю, мисс, — я внезапно расхотела обсуждать маму с Ханной. — Она об этом почти не рассказывает.
— А где теперь работает твоя мама?
— Дома, мисс. Она швея.
— То есть, сама себе хозяйка?
— Да, мисс, — согласилась я, хотя сама никогда не думала о маме в таких выражениях.
— Наверное, в этом есть свои преимущества, — кивнула Ханна.
Я посмотрела на нее, подозревая, что это шутка. Однако лицо у нее было серьезным и задумчивым.
— Не знаю, мисс, — неуверенно сказала я. — У меня сегодня выходной… Я могу спросить у мамы, если вы хотите…
У Ханны затуманились глаза, словно ее мысли улетели куда-то далеко-далеко. Она быстро взглянула на меня, стряхивая задумчивость.
— Да нет, это неважно. — Ханна провела пальцем по краю торчавшего из-за пояса письма. — Слышно что-нибудь от Альфреда?
— Да, мисс, — ответила я, радуясь, что мы сменили тему. Разговор об Альфреде казался мне более безопасным. Альфред был частью этого мира. — Он прислал письмо на прошлой неделе. В сентябре приедет в отпуск. То есть, мы надеемся, что приедет.
— Сентябрь уже скоро. Наверное, будет приятно его увидеть.
— Да, мисс. Конечно.
Ханна понимающе улыбнулась. Я покраснела.
— Я имею в виду, мисс, что мы — все слуги — будем ему рады.
— Ну, конечно, Грейс. Альфред — славный парень.
Щеки у меня горели. Ханна догадалась правильно.
Хотя Альфред продолжал писать всем вместе, его письма казались адресованными мне одной. И содержание их изменилось. Рассказы о битвах сменились мечтами о доме и будущем. Альфред писал, что думает обо мне, скучает… Я моргнула и опомнилась.
— А мастер Дэвид, мисс? Он приедет?
— Думает, что в декабре. — Ханна пробежала пальцами по медальону на шее, глянула на Эммелин и понизила голос. — Знаешь, я почти уверена, что больше он домой не вернется.
— Мисс…
— Теперь он оторвался от нас, посмотрел мир… У него сейчас совсем другая жизнь, понимаешь? Настоящая жизнь. Война кончится, он останется в Лондоне, выучится и станет великим пианистом. Заживет, как в наших играх, — с путешествиями, приключениями… — Ханна посмотрела в сторону дома, и ее улыбка увяла. Она вздохнула — глубоко и безнадежно — и уронила плечи. — Иногда…
Слово повисло между нами: тяжелое, тусклое, безнадежное. Я подождала продолжения, его не последовало. Сама я тоже не придумала, что сказать, поэтому сделала то, что умела делать лучше всего. Молча налила в стакан Ханны остатки лимонада.
Она поглядела на меня, на стакан. И протянула его мне.
— На, Грейс. Выпей сама.
— Да что вы, мисс! Спасибо, мисс. Мне и так не жарко.
— Чепуха! У тебя щеки почти такие же красные, как у Эмми. Пей.
Я украдкой поглядела на Эммелин, которая с другого края бассейна пускала в воду розовые и желтые цветочки.
— Грейс, — с шутливой строгостью сказала Ханна. — Сегодня очень жарко. Я тебе просто приказываю.
Я вздохнула и взяла стакан. Он так заманчиво холодил руку. Я поднесла лимонад к губам. Всего один глоточек…
Восторженный клич заставил Ханну обернуться. Я тоже подняла глаза, щурясь от солнца. Оно уже начало скатываться к востоку, воздух дрожал от зноя.
Эммелин сидела на выступе скалы около фигуры Икара. Светлые волосы распустились и завились, за ухом торчал белый цветок. Мокрый край рубашки прилип к ногам.
В лучах пронзительного света она казалась частью скульптуры. Ожившей русалкой. Эммелин помахала нам. Нет, не нам — Ханне.
— Иди сюда! Отсюда видно все до самого озера!
— Да я видела! — крикнула в ответ Ханна. — Это же я тебе показала, помнишь?
В небе над нами раздался гул. Аэроплан. Я не знала, какого типа, вот Альфред бы сказал.
Ханна проводила аэроплан глазами и не опускала головы, пока он не превратился в едва видимую точку, окруженную солнечным сиянием. Потом резко встала и шагнула к садовому стулу, на котором лежала одежда. Я поставила стакан и поспешила ей на помощь.
— Ты что делаешь? — спросила Эммелин.
— Одеваюсь.
— Зачем?
— Мне надо домой, — Ханна выпрямилась, я одернула на ней платье. — Доделать французский для мисс Принс.
— С чего это вдруг? — подозрительно осведомилась Эммелин. — Сейчас же каникулы.
— Я попросила дополнительное задание.
— Врешь.
— Нет.
— Тогда я пойду с тобой, — не двигаясь с места, пригрозила Эммелин.
— Прекрасно, — холодно согласилась Ханна. — А когда тебе станет скучно, лорд Гиффорд с удовольствием составит тебе компанию. — Она села на стул и начала зашнуровывать ботинки.
— Да ладно тебе, — надулась Эммелин. — Ну скажи, куда ты идешь? Знаешь ведь, я умею хранить секреты.
— Какая радость! А то все бы узнали, что я тайком учу французские глаголы!
Эммелин посидела немного, разглядывая сестру и барабаня ногами по каменному крылу. Склонила голову на плечо.
— Клянешься, что правда идешь учиться?
— Клянусь, — ответила Ханна. — Я иду домой, чтобы позаниматься переводами с французского. — Она украдкой взглянула на меня, и я поняла, что Ханна сказала полуправду. Она действительно собиралась домой заниматься, но не переводами, а стенографией. Я опустила глаза, неожиданно польщенная ее тайным доверием.
Эммелин покачала головой, прищурилась и попыталась ухватиться за последнюю соломинку.
— Ты знаешь, что вранье — это смертный грех?
— Да, о моя набожная сестрица, — расхохоталась Ханна.
— Ну и пожалуйста, — скрестив руки на груди, заявила Эммелин. — Секретничай, сколько влезет. Мне все равно.
— Вот и славно. Народ ликует. — Ханна улыбнулась мне, я ответила тем же. — Спасибо за лимонад, Грейс. — Она открыла калитку и исчезла на Долгой аллее.
— Я все равно тебя выслежу! — крикнула ей вслед Эммелин. — Вот увидишь!
Не дождавшись ответа, она гневно фыркнула. Повернувшись, я заметила, что белый цветок, что был у нее в волосах, летит на камень. Эммелин злобно взглянула на меня,
— Дай сюда лимонад! У меня в горле пересохло!
* * *
В тот выходной я забежала к маме совсем ненадолго и вряд ли запомнила бы сам день, если бы не одно событие.
Обычно мы садились на кухне, у окна, где было больше света для шитья и где мы проводили много времени вместе, пока я не пошла работать в Ривертон. В тот день, однако, мама встретила меня у дверей и провела в крохотную гостиную сразу за кухней. Я заподозрила, что она ждет кого-то еще, потому что мы заходили в гостиную только во время визитов важных лиц, вроде доктора Артура или священника.
Я сразу заметила, что мама постаралась прибраться там как можно лучше. На прикроватном столике стояла ее любимая ваза, подарок бабушки, — белая, с тюльпанами — в ней гордо торчал букет подвядших маргариток. А подушка, которую она обычно подкладывала под спину во время шитья, теперь, хорошенько взбитая, лежала на диване и старательно делала вид, что всю жизнь служила только для украшения.
Комната блистала идеальной чистотой — после стольких лет работы горничной мама отлично знала, что такое уборка, — но была гораздо меньше и беднее, чем мне помнилось. Желтые стены, такие яркие когда-то, выцвели и словно бы покосились, так, что только старый вытертый диван да стулья удерживали их от падения. Картины с видами моря, вдохновлявшие мое детское воображение, потеряли очарование и казались старыми и безвкусными.
Мама принесла чай и села напротив. Я глядела, как она наливает его в чашки. Две. Значит, больше никого не будет. Уборка, цветы, подушка — все это для меня.
Я взяла предложенную чашку и заметила на краю маленькую щербинку. Мистер Гамильтон такого бы не потерпел. В Ривертоне не было места битой посуде, даже для слуг.
Мама обхватила чашку двумя руками, и я увидела, как искривились ее пальцы. С такими руками много не нашьешь. Я гадала, давно ли это с ней и как же она теперь зарабатывает на жизнь. Каждую неделю я отдавала ей часть жалованья, но этого явно было недостаточно. Попытавшись осторожно расспросить ее, я услышала:
— Не беспокойся. Мне вполне хватает.
— Почему ты ничего не говорила? Я могла бы отдавать тебе больше. Мне все равно не на что тратить.
На усталом лице мамы отразилось сомнение. Она явно колебалась, но потом решительно вздохнула:
— Нет, Грейс. Ты и так делаешь для меня все возможное. Незачем тебе расплачиваться за мои грехи. Не твоя это забота.
— А чья же еще?
— Ты, главное, не повторяй моих ошибок.
Я собралась с духом и осторожно спросила:
— Каких ошибок, мам?
Она сжала губы и отвернулась, я молча ждала, сердце колотилось, как бешеное. Неужели мама, наконец-то, откроет мне тот секрет, что стоял между нами, сколько я себя помнила…
— Всяких, — сказала она в конце концов, снова поворачиваясь ко мне. И тут же сменила тему. Стала расспрашивать о доме, о семействе — все как обычно.
А чего я, собственно, ожидала? Что мама вот так вот вдруг изменит своим привычкам? Потока тяжких откровений, которые объяснят мамину желчность и раздражительность, так долго мешавшие нам стать ближе друг к другу?
Наверное, именно этого. Что ж, я была молода, и это единственное, что может меня извинить.
Однако я рассказываю быль, а не сказку, поэтому ты не удивишься, узнав, что ничего такого не произошло. Я лишь проглотила горький комок разочарования и рассказала ей про погибших, не в силах побороть чувство собственной исключительности от причастности к жизни хозяев. Сначала майор — мрачный мистер Гамильтон держит в руках телеграмму с черной каемкой, пальцы Джемаймы дрожат так, что она не может вскрыть ее, а потом — всего лишь через день, — лорд Эшбери.
Мама отставила чашку и медленно покачала головой — жест, подчеркнувший ее длинную, тонкую шею.
— Это я уже слышала. Только не знала, верить или нет. У нас в деревне любят посплетничать.
Я кивнула.
— Так отчего же умер лорд Эшбери?
— Мистер Гамильтон говорит, что это был удар. Да и жара виновата.
Мама размеренно кивала, втянув щеки.
— А что говорит миссис Таунсенд?
— Что это ни то, ни другое. Говорит, что он просто-напросто умер от горя. — Я невольно понизила голос, подражая благоговейному тону кухарки. — Что смерть майора разбила сердце его светлости. Пуля, попавшая в грудь сына, унесла с собой все мечты и надежды его отца.
Мама невесело улыбнулась, продолжая медленно покачивать головой и не отводя глаз от морского пейзажа на стене.
— Бедный, бедный Фредерик, — пробормотала она.
Я страшно удивилась и поначалу решила даже, что не расслышала. Или мама ошиблась, назвав не то имя, потому что фраза ее не имела смысла. Бедный лорд Эшбери. Бедная леди Вайолет. И Джемайма бедная. Но Фредерик?
— За него не волнуйся, — сказала я. — Он может унаследовать дом.
— Не в деньгах счастье, моя девочка.
Я терпеть не могла, когда мама начинала говорить о счастье. Поговорка в ее устах приобретала какой-то издевательский оттенок. Кто угодно мог давать такие советы, только не мама, с ее тоскливыми глазами и пустым домом. Мне будто делали замечание за проступок, «которого я не совершала.
— Ты это лучше Фэнни скажи, — грубовато посоветовала я.
Мама нахмурилась, и я вспомнила, что это имя ей незнакомо.
— А! Я и забыла, что ты ее не знаешь! — почему-то обрадованно сказала я. — Это воспитанница леди Клементины. Она рвется замуж за мистера Фредерика.