В ночь святого иоанна 36 лет спустя после повозки с сеном 6 нетронутых посланий с печатями для рыцарей в белых мантиях еретиков из провэна к мщенью 6 раз по 6 в 6 местах 2 страница

Что же могло предстать пред взором рыцаря?

Земля. Милая сердцу земля. Увитая виноградной лозой, буйно и цепко растущей даже на склонах холмов, она ждала восхода солнца и дышала не остывшим за ночь теплом. Но здешнее солнце не обжигало, как на Святой Земле. Магистр впервые смог открыть широко глаза и увидеть восход во всем его блеске и красно-Сине-золотом величии. Пред ним предстало начало начал.

«Какое совпадение! Какое совпадение!» — медленно, словно сквозь сон, проговорил Магистр, чувствуя, что погружается в особое душевное состояние внутренней сосредоточенности. Еще задолго до европейской моды на все восточное тамплиеры, благодаря своим тесным контактам с арабами и другими народами Палестины, уже вполне овладели техникой медитации. Сочетание кроваво-красного, золотого и небесно-голубого цветов означало страдание и жертвоприношение. Именно эти цвета доминировали во время церковной службы на Страстную пятницу, когда Господа нашего сначала бичевали, заставляли нести крест на Голгофу, а затем распинали. Каждая церковная служба в этот день словно вновь и вновь повторяла все детали Страстей Господних, обращаясь с этой целью к трем завораживающим душу цветам: красному, синему и золотому.

Магистр Жак де Моле застыл, сидя на своем арабском скакуне на самой вершине холма. Он находился в состоянии транса, пытаясь распознать в неожиданно открывшихся ему символах то, что неизбежно ждало его в будущем. Магистр уже не замечал мерцавшей внизу серебристой глади рек и озер, мирно пасшихся овец и зеленых виноградников. Он не видел буйного разноцветья трав, не слышал аромата плодов, зреющих под этим добрым солнцем. Внутренний мир Магистра был сейчас недоступен для внешних впечатлений. Кроваво-красный, золотой и небесно-синий — эти цвета освещали ему дорогу в темных лабиринтах неведомого, откуда являлись ему видения будущего.

Но тут рядом кто-то вздохнул с таким облегчением и радостью, что звук этот невольно рассеял мрачные видения и вернул де Моле из небытия к реальной жизни.

Магистр повернул голову туда, откуда донесся вздох.

Молодой брат Тибо подъехал вплотную и в восхищении от увиденного позволил себе явную бестактность — нарушить покой Магистра во время его блужданий в высших сферах. Это восхищение было столь естественным, в нем выразилась такая непосредственность молодости, что Магистр не ощутил в себе ни малейшего недовольства. Будущее подождет, если настоящее способно в такой мере покорить чье-то сердце.

Де Моле испытывал к молодому брату Тибо особые чувства, которые не всегда отличались только отцовской привязанностью. Жизнь воина, да еще воина-монаха, вынужденного вести образ жизни, исключающий всякое женское присутствие, становилась непосильным бременем даже для рыцаря, закованного в броню и одетого в тяжелую одежду, набитую конским волосом.

Носить на себе тяжелые вериги было одно, а восхищаться красотой молодости — совсем другое. Здесь даже самые крепкие латы, самый лучший щит оказывались бессильными. И тамплиеры сдавались целыми гарнизонами. В Иерусалиме, в Триполи, в Антиохии, в Провансе и в других местах они бросались в объятия друг другу, испытывая при этом не совсем братские чувства.

— Посмотри, дорогой Тибо, — произнес Магистр с улыбкой. — Это наша земля, которую мы все вынуждены были покинуть и куда мы все вер-немея или уже вернулись, чтобы остаться здесь навечно.

— Какое небо, какие цвета! Наверное, так выглядит рай небесный, — прошептал юноша, и на губах его заиграла улыбка.

— С одним лишь различием, дорогой мой брат, что этот рай нам следует завоевать сегодня.

— Я не совсем понял вас, Магистр. Разве Париж не является нашей собственностью?

— Нет. Король живет еще в Лувре, а Лувр долго не будет принадлежать ордену. Однако подобные разговоры при виде Лиль-де-Франса довольно опасны. Лучше сообщите братьям, что мы, перед тем как спуститься в долину, сделаем небольшой привал.

По команде братья спешились. При этом каждый знал, что делать в следующий момент. В ордене был точно установлен порядок дня в отношении молитв, посещения церкви, трапез и т. д., а также точной регламентации были подвергнуты известные военные обычаи в походе, на поле битвы, поэтому в очень короткое время на вершине холма появился боевой лагерь с шатром Магистра в центре и по периметру была выставлена охрана.

Жак де Моле в критическую минуту решил обратиться к мнению своего совета. Выбранный Великим Магистром без каких бы то ни было возражений со стороны братьев, де Моле принадлежал ордену всем существом своим. Будучи выходцем из бедной бургундской семьи, де Моле мог рассчитывать лишь на себя. В противном случае ему оставалось повторить судьбу многих и многих благородных людей Франции, без следа исчезнувших в ее виноградниках. Быть благородным в ту эпоху означало иметь благородных родителей, дедов и прадедов — и так до первого всадника, который появился в роду в незапамятные времена и который уже давно превратился в легенду.

К XIV веку общее число благородной части населения Франции превышало чуть больше одного процента. Самыми богатыми из них считались те, кто получал от своих владений доход, равный 10 тысячам ливров в год. Это были крупные сюзерены. Следующими шли рыцари, которые имели одного или двух вассалов и чей доход составлял всего 500 ливров в год.

Внизу этой пирамиды находились бедные воины, у которых не было ничего, кроме благородного происхождения, дома и куска земли. Их доход составлял всего 25 ливров в год. Эти несчастные вполне могли стать прототипами будущего Дон Кихота Ламанчского на его тощем Россинанте. Им оставалось рассчитывать лишь на свой меч и на то, что их военное искусство могло понадобиться властительному сюзерену, который решил отправиться в Святую землю.

Там, в далекой Палестине, карьера бедного воина могла претерпеть самые фантастические взлеты. А здесь, во Франции, его ждали лишь унижение и нищенское существование, если он был благороден не только по своему происхождению, но и в душе. В случае же, когда благородство было зафиксировано лишь на пергаменте, подобные рыцари, чтобы не умереть с голоду, занимались виноделием, содержали трактиры, торговали, собирали налоги и прочее.

И без того немногочисленное сословие растворялось без следа среди людей низкого звания и уже не помышляло ни о каких высоких целях, кроме заботы о хлебе насущном.

Еще в 1294 году до Магистра каким-то чудом через казначея ордена дошла копия завещания, которое оставил после смерти друг его детства Гийо. Это с ним, с Гийо, юный Жак мечтал о будущей жизни воина, с ним обсуждал возможное путешествие в далекую Палестину и грезил о Святой Земле, глядя на зеленые виноградники соседних холмов родной Бургундии.

Так вот, Гийо не захотел покидать Францию и тихо прожил жизнь в родных краях. После смерти он оставил по себе лишь две постели, три одеяла, меховую накидку, два небольших ковра, один стол, три скамейки, пять сундуков, две курицы, немного окорока и пять пустых бочек в погребе, а также рыцарский шлем и копье. Фамильного меча при описи не обнаружилось.

Магистр вспомнил тогда, с какой душевной болью прочитал он этот убогий список. Вспомнил, как оплакал своего друга детства, его потерянную для ордена жизнь и в соответствии с таинством совершил мессу в христианском храме, а также молитву богу зла Багомету, чье металлическое изваяние, украшенное золотом и серебром и напоминающее не то череп мертвеца, не то лицо старца с большой бородой, он специально достал из футляра, а затем аккуратно положил реликвию назад, надежно закрыв потаенный шкаф на ключ.

Душе бедного Гийо должна была быть приятна такая забота, где бы эта душа ни обитала после смерти: в мире Света или в мире Тьмы.

Завещание несчастного Гийо дошло до Магистра потому, что сын умершего друга решил не повторять ошибки отца и сдал бургундским тамплиерам под расписку все оставшееся имущество. Чтобы не тащить весь этот скарб с собой в Палестину, юный воин взял лишь самое необходимое, получил расписку и налегке отправился на поиски удачи. Подобные расписки являлись одной из статей дохода ордена. Это был прообраз будущей банковской системы Западной Европы. Великий прецептор Иерусалима считался казнохранителем и отвечал за состояние всех ценных бумаг: завещаний, расписок, индульгенций и прочее.

Община рыцарей имела строгое иерархическое устройство. Во главе стоял Магистр, избираемый по большинству голосов особым комитетом из членов капитула и утверждаемый последним. Хотя во всех важнейших вопросах требовалось согласие капитула, решавшего дела большинством голосов, и Магистр был обязан повиноваться ему, он все же обладал широкими полномочиями, например правом назначения высших должностных лиц. Его ближайшую свиту составляли каплан, искусный писец-клирик, два служащих брата, один арабский писец, рыцарь, исполняющий обязанность ординарца, кузнец, повар и, наконец, два конюха, в обязанности которых входил уход за боевым конем. Далее при Магистре в качестве адъютантов находились два рыцаря из благородных родов, которые составляли его ближайший совет.

В случае отсутствия Магистра его замещал сенешаль. Ему прислуживали два оруженосца, брат из низших членов ордена, каплан, писец и двое пеших слуг.

Маршал был военным министром и полководцем ордена. Рыцари и служащие братья в военное время состояли у него под началом. Как уже говорилось выше, великий прецептор Иерусалима отвечал за всю финансовую систему ордена. Он вел строжайший учет и был, пожалуй, первым в истории банкиром. В этой роли прецептор также размещал всю братию по различным орденским убежищам и надзирал за всеми поселениями, имениями и фермами, принадлежавшими ордену. Под его началом находились и принадлежавшие храмовникам суда. Он же распоряжался и военной добычей. Ни одна статья дохода, ни одна монета, ни одно драгоценное ожерелье не оставались не зарегистрированными в особых книгах.

Так, Альфонс Арагонский подарил храмовникам целую провинцию и оговорил в своем завещании, что в случае, если он умрет бездетным, все королевство перейдет в собственность тамплиеров. Рыцари не приняли это завещание на веру и потребовали составления договора, по которому получили полдюжины испанских крепостей и богатейшие земли. Король Португалии отдал храмовникам в дар огромный лес, где обитали еще мавры. Тамплиеры изгнали мусульман из своих владений и основали провинцию Коимбру, что тоже получило законное письменное подтверждение.

Впоследствии храмовникам удалось убедить папу Иннокентия III предоставить им исключительные привилегии: ордену оставлялась вся без исключения военная добыча, он не подчинялся ни королю, ни епископу, ни иерусалимскому патриарху, а лишь одному папе. Тамплиеры были освобождены от уплаты десятины, но сами имели право производить этот сбор на подвластных им территориях.

В 1261 году в парижский орденский храм сроком на десять лет была помещена английская корона, так как король, чувствуя недовольство своих баронов по отношению к собственной персоне, боялся держать эту весьма дорогую вещь у себя в Лондоне. Оригинал договора 1258 года между Англией и Францией также хранился у парижских храмовников.

Эти ценные бумаги, расписки и дарственные и были основой основ могущества и влияния ордена. Следует сказать, что тамплиеры одними из первых поняли и осознали власть денег. Пожалуй, к этому их привел дуализм религиозных воззрений.

Посвященные в тайные мистерии, храмовники поклонялись высшему Богу, в котором они видели одновременно творца духа и добра, и наряду с ним низшему богу, создателю материи и злого начала. Такой дуализм был свойствен и манихеям, учение которых получило широкое распространение на юге Франции в XIII веке и с которыми тамплиеры были в большой связи, всячески укрывая их от гнева папы римского.

Это поклонение богу материи и зла неизбежно привело к тому, что храмовники стали всерьез интересоваться теми механизмами, которые и управляли реальным, а не духовным миром. Если все средневековье смотрело на мир с точки зрения чего-то преходящего, тварного, суетного, не заслуживающего внимания истинного христианина, то тамплиеры, благодаря своему дуализму, прекрасно понимали, что этот материальный мир не столь призрачен, что знание законов, по которым он действует и живет, может дать неограниченную власть. Впервые за все средневековье, обратив внимание на огромную роль денег, храмовники решили соединить и привести к одной цели и силы добра, и силы зла.

Деньги в эпоху средневековья имели эквивалентом один фунт чистого золота. Вот основа основ, вот тот атом, тот священный первоэлемент, тот архимедов рычаг, с помощью которого рыцари храма решили перевернуть мир с ног на голову. И в связи с этим следует отметить, что в парижский орденский храм был помещен образцовый золотой ливр (фунт), служивший идеальной монетой для всего французского королевства.

Другой, более поздний стандарт соответствовал монете, содержащей от 3 до 5 граммов чистого золота и отчеканенной во Флоренции (флорин) или в Венеции (дукат) в середине XIII века. Но эту первоматерию бытия суждено было уже использовать в своих целях тем, кто продолжил дело тамплиеров после официальной гибели ордена.

При казначее же находился и портной, снабжавший всю братию платьем.

Каждому рыцарю полагалось иметь три лошади, одного оруженосца и один шатер. Все члены получали одинаковые пайки, скромное, но самого лучшего качества оружие. Было точно определено, сколько полагалось каждому брату одежды, постельных принадлежностей и прочего. Эта бережливость скряги, как ни странно, великолепно сочеталась у тамплиеров с истинно благородным рыцарским духом. Они копили деньги не для себя, а для неведомой и тайной Великой Цели.

Тамплиеров воспитывали как прекрасных воинов. По преданию, каждый из них в бою стоил двух или трех рыцарей врага.

История сохранила рассказ о том, какую отчаянную храбрость проявили они при взятии Аскалона.

Защитники города попытались было поджечь осадные сооружения атакующих, но ветер подул в их сторону, огонь охватил стены, и вскоре образовалась брешь. Тут же все нападавшие ринулись к пролому. Однако по приказу Великого Магистра (тогда еще де Моле не был удостоен подобной чести) в этом месте устроили затор. По замыслу, в город первыми должны были ворваться лишь воины Храма, чтобы удивить всех своей доблестью и мужеством.

Магистр, показывая пример безумной храбрости, въехал на своем скакуне впереди небольшого отряда в город, численность гарнизона которого превосходила численность его воинов в несколько десятков раз. На огромной скорости на глазах опешившего населения они промчались по узким улицам к самому центру. Они летели на своих скакунах в красивых белых плащах с красным крестом под развевающимся бело-черным знаменем, готовые распрощаться с жизнью в смертельной схватке. Их бородатые лица пылали огнем, и что-то жуткое и завораживающее было в их благородно-саркастической и устрашающей улыбке...

Ничего не замечая в своей безумной скачке, тамплиеры даже не обратили внимания на то, что подкрепление не способно пробраться к ним на помощь. Доскакав до противоположной стены и оказавшись в тупике, рыцари только тогда смогли оценить свое отчаянное положение. Посмотрев друг на друга, толком так и не поняв, зачем надо было совершать подобное безумство, тамплиеры ринулись на полчища врагов вслед за своим Магистром. Какой-то турок нанес ему удар копьем, лошадь воина упала на колени, сам Магистр перелетел через голову, затем быстро поднялся с мечом в руке, готовый дорого продать свою жизнь.

Рыцарь свиты мессир Антуан де Лорей подал знак Магистру укрыться в разрушенном доме. Он прикрыл отход своего начальника, а сам погиб в бою. Оставшиеся в живых тамплиеры окружили кольцом пешего Магистра. Они кинулись к разрушенному дому, чтобы занять оборону. Еще один рыцарь свиты, мессир Грандис де Савойя, был ранен в оба плеча, «и рана была столь велика, что кровь текоша, словно родник». Затем еще один рыцарь оказался ранен обломком сабли в лицо так, что «нос падоша на уста». Но каждый боролся как лев. И все, включая Магистра, погибли в неравном бою, так и не дождавшись подмоги. Безумный и славный день! Безумный и славный подвиг то ли во имя Господне, то ли в честь демона Багомета!

И несмотря на это отчаянное безумство в бою, в мирной жизни воины-тамплиеры были кротки, как голуби. Братьям воспрещались всякие праздные разговоры. Без разрешения главы они также не имели права отлучаться из общежития и не могли обмениваться письмами, даже с родителями. Тамплиер должен был избегать всяких мирских развлечений. Вместо этого ему полагалось усердно молиться и ежедневно со слезами и стенаниями приносить покаяние Богу.

За престарелыми, слабыми и больными братьями был установлен чрезвычайно внимательный уход; попечитель о бедных получал ежедневно десятую часть хлеба для раздачи нуждающимся.

Существовало специальное уложение о наказаниях, определявшее кары за нарушение правил ордена. Преступления карались изгнанием из ордена, а незначительные проступки имели следствием лишь временное лишение орденской одежды. Кто раз лишался плаща, уже никогда не мог занимать почетной должности или давать показания против кого-нибудь из братьев. До тех пор, пока ему не возвращали плаща, наказанный рыцарь должен был работать с рабами, есть на земле и не смел прикасаться к оружию.

Желавший вступить в орден тамплиеров должен был обладать здоровьем, происходить от законного брака и из рыцарского рода; он должен был также не состоять в браке, не быть связанным присягой с другим духовным орденом, не быть отлученным от Церкви и не добиваться вступления в орден путем подарков или обещаний.

Перед торжественным посвящением кандидата, отбывшего уже год предварительного искуса, два брата отводили в особую комнату при церкви ордена и там говорили ему о серьезности его намерения и об обременительности тех обязанностей, которые он собирался на себя взять. Если же он оставался тверд в своем желании, то с разрешения собравшегося капитула его вводили в зал, приводили к присяге на Евангелии и с торжественной церемонией облачали в плащ — белый с красный крестом.

Покидать орден без разрешения было строго воспрещено. Если выбывший из ордена брат снова хотел вернуться, то он должен был стать у входа в дом ордена и, преклоняя колени пред каждым входящим и выходящим братом, молить о пощаде. Затем попечитель о бедных предлагал ему подкрепиться пищей и питьем и сообщал капитулу, что брат отступник молит о милосердном приеме. Если капитул давал согласие, то проситель с обнаженной верхней частью тела и с веревкой вокруг шеи являлся перед собранием капитула, на коленях и со слезами молил о приеме, заявляя о своей готовности понести какое угодно наказание. Если он затем совершал в течение назначенного срока покаяние, то капитул возвращал ему орденскую одежду.

Магистром тамплиеров Жак де Моле стал не в лучшие для ордена времена. После героической гибели в битве при Сент-Жан-д'Арке Магистра Гийома де Боже на этот пост был избран Тибо Годан. В 1293 году он отдал душу Богу, и в том же году за свои боевые заслуги перед орденом Магистром единогласно был избран Жак де Моле. А тамплиером де Моле стал еще в 1267 году, получив белую мантию из рук самого Умбера Пейро, дяди Гуго де Пейро, весьма примечательной личности в истории ордена.

С одной стороны, все, казалось, шло как нельзя лучше. Созданное еще в самом начале крестовых походов, это весьма необычное рыцарское братство к XIV веку по своему могуществу и богатству могло соперничать со всеми государствами христианского мира. Доход храмовников в этот период соответствовал, как утверждают некоторые историки, 20 миллионам золотых талеров, и в одной лишь Франции они могли выставить армию в 15 тысяч всадников. Другие ученые приводят совсем астрономические цифры: 54 миллиона талеров и 20 тысяч всадников. Французский король Филипп IV Красивый, например, в это время самый могущественный монарх Европы, мог противопоставить ордену лишь 5 тысяч верных ему воинов и полупустую казну.

Но с другой стороны, у храмовников исчезла почва под ногами. Отчаянная битва при Хаттине, которая произошла 9 июля 1187 года, окончательно решила судьбу христианского царства в Святой Земле. Напоенное кровью поле битвы покрылось в тот день растерзанными телами лучших рыцарей ордена тамплиеров.

3 октября того же года египетский султан Саладин совершил свой торжественный въезд в Иерусалим, который за девяносто лет до этого завоевали отважные крестоносцы. Храм Соломона, в честь которого и был назван орден и который играл огромную роль в духовной жизни братства храмовников, стал недосягаем. Тамплиеры словно утеряли ту цель, ради которой и был создан их могущественный орден.

Однако после потери Иерусалима орден тамплиеров, подкрепленный новыми членами, прибывшими с Запада, перенес свою главную резиденцию в крепость Аккон. Эти отважные рыцари вместе с госпитальерами продолжали сопротивляться неизбежному, они оставались единственной защитой немногих живших еще в Палестине христиан. Хотя геройское мужество фанатичных борцов за веру оставалось все тем же, каким оно было и в светлые для крестоносцев дни, но соперничество двух орденов за пальму первенства исключало возможность эффективной совместной деятельности. Вследствие всего этого дни храмовников и госпитальеров в Палестине были сочтены. И когда в 1291 году блестящий Аккон — последний оплот христиан на Востоке, неисчерпаемый источник богатства — попал в руки сарацин, тамплиеры удалились на остров Кипр. Святая Земля была окончательно утеряна для них.

И тогда на совете ордена было принято решение вернуться на свою западную родину.

Там, среди своих владений, рыцари могли, как им казалось, почувствовать себя в полной безопасности. Ведя спокойный образ жизни, они собирались обдумать, по какому пути им следовало вести своих братьев в будущем. Папа Климент V неожиданно пошел навстречу их тайному желанию; он вызвал к себе Магистра Жака де Моле как будто бы для того, чтобы обсудить возможность нового крестового похода. В 1306 году де Моле немедленно собрался в путь в сопровождении всего своего совета и шестидесяти самых уважаемых рыцарей и отправился во Францию, где ордену принадлежали огромные владения, неподвластные королю. Де Моле взял с собой всю орденскую казну, состоящую из 150 тысяч золотых и множества тюков с серебром, которые несли десять мулов.

В тот памятный летний день Великого Возвращения тамплиерам понадобилось немало времени, чтобы обсудить порядок, в соответствии с которым рыцарям следовало войти на малознакомую им территорию. Вместо открытого врага в лице сарацин им предстояло встретиться с куда более коварным и сильным противником. Каждый понимал, что появление в Париже такого количества вооруженных рыцарей, не считая слуг-эфиопов и мулов, груженных орденской казной, следовало подготовить надлежащим образом. Как-никак, а тамплиерам приходилось вступать на территорию короля, который еще совсем недавно так легко и бесцеремонно расправился с их могущественным покровителем папой Бонифацием VIII.

Уже давно до Бонифация VIII доходили слухи о том, что во Франции духовенство стало облагаться большими налогами и что король распоряжается так, как будто бы «на свете не существует папы». Папа резко выступил против короля, запретил ему взимание с духовенства налогов и вызвал в Рим некоторых прелатов, чтобы с ними обсудить меры борьбы против королевской политики. В ответ на это во Франции был воспрещен вывоз золота и серебра за границу и были созваны представители разных сословий, с тем чтобы они поддержали авторитет короля в его борьбе против «чрезмерных притязаний» папства. Тогда Бонифаций VIII издал знаменитую буллу «Unam Sanctum» (18 ноября

1302 г.), в которой говорилось, что существует единая Святая католическая церковь, которая имеет лишь одно тело и одну главу — Христа, его наместника на земле — апостола Петра и преемника последнего на папском престоле. Во власти папы находятся два меча.— «один, подчиняющийся другому, светский — духовному». «Духовная власть, правда, передана человеку, но она не человеческая, а Божеская, и кто не повинуется ей, противится воле Господней и подлежит принудительному спасению».

Решительный тон Бонифация VIII объяснялся отчасти тем, что французский король в это время потерпел поражение в борьбе с Англией, и папа надеялся на его вынужденное смирение. Он также рассчитывал и на то, что в лице Альбрехта Австрийского, которому папа предлагал корону Римской империи, ему удастся найти мощного союзника. Новому императору надлежало, по указанию папы, «стоять на страже созданного Богом порядка». Отныне французский король — уличный мальчишка, который забывает, что папа — это тот, кому Христос сказал: «Управляй народами лозою железною и разбей их, как сосуд глиняный». Французы этого заслуживали, так как, по словам папы, они «собаки».

Но расчет Бонифация VIII оказался ложным. Альбрехт вовсе не собирался вступать в конфликт с французским королем. Филипп Красивый, в свою очередь, не собирался прощать папе подобных обид. Государственный совет Франции по инициативе ближайшего советника короля — Гийома де Ногаре — обвинил Бонифация VIII в том, что он противозаконно занимает папский престол, и вынес решение о немедленном созыве церковного собора, который осудил бы папу как еретика, симониста и преступника.

По поручению Филиппа Красивого Ногаре отправился в Италию, организовал противников папы в небольшой отряд, подкупил многих и вместе с двумя кардиналами, которых Бонифаций VIII преследовал по личным мотивам, настиг папу в его резиденции — Ананьи, арестовал и избил его. Однако в Ананьи начались манифестации «против иностранцев», а вскоре из Рима прибыли для спасения сошедшего с ума Бонифация VIII 400 всадников, с которыми 86-летний папа перебрался в Рим, где через месяц, 11 октября 1303 года, умер.

Начались долгие поиски кандидата в папы. Общая растерянность привела к тому, что избран был безвольный монах Бенедикт XI (1303 —

1304), который должен был все и всех простить, за исключением Ногаре и некоторых других «прямых виновников чудовищного преступления, совершенного разбойниками». Однако «разбойники» не предстали перед судом, ибо некий молодой человек, одетый в монашеское платье, предложил Бенедикту XI от имени одной аббатисы несколько свежих винных ягод, от которых тот умер.

Снова начались лихорадочные поиски нового папы. В течение 11 месяцев велась борьба вокруг кандидатов. Филипп Красивый взял инициативу в свои руки. Отныне он сам собирался руководить политикой папы. По его настоянию понтифексом был избран никому не известный гасконский прелат Бертран де Го, который и стал папой Климентом V. Он и пригласил де Моле в Париж.

Получалось, что помимо Святой Земли храмовники к этому времени утратили и покровительство самого папы римского. Как самостоятельное государство, но только потерявшее собственную территорию в кровопролитной войне, тамплиеры не подчинялись никому в христианском мире, кроме понтифекса, но и он в лице Климента V полностью находился во власти французского короля. Орден стал напоминать колосса на глиняных ногах. Все говорило о возможной ловушке. Только слепой не видел опасности. Въезд в Париж становился политическим событием огромной важности.

В палатке Магистра помимо членов совета присутствовали и 60 рыцарей самого благородного и знатного происхождения. В течение нескольких часов заседали тамплиеры, и надежная стража охраняла их. Но обсуждали рыцари, в общем-то, самые простые вещи. Например, кто в каком ряду поедет, кто за кем последует. Везти ли казну под усиленной охраной по улицам Парижа и тем самым выказывать недоверие горожанам и самому королю, или оставить при мулах, груженных мешками с серебром, лишь рабов-эфиопов? Однако и это могло тоже оскорбить короля. Здесь обращало на себя внимание не только рабство, но и черная кожа сопровождающих. Вот истинные хранители золота, вот кто любит презренный металл больше всего на свете. А все знали о том, как любит король деньги, как сходит с ума от звона золотых монет.

Спор был долгим. Наконец решили бросить вызов и поднять свой голос в защиту избитого старика — папы римского Бонифация VIII. Это был риск, но тамплиеры умели рисковать и ни при каких обстоятельствах не собирались терять своего достоинства.

Обсуждалось также и то, как вести себя, если толпа не окажет рыцарям нужного почтения. Что можно было предпринять в подобном случае? Как следовало воздействовать на эмоции черни, которая, по данным разведки, уже была заражена предубеждением по отношению к членам ордена? Решили отправить вперед одного из молодых братьев, чтобы тот заранее предупредил капелланов и звонарей парижских церквей, принадлежащих ордену.

Магистр умело вел это довольно хлопотное и сложное совещание. Как самый старший по званию он обязан был следить за тем, чтобы ни один пункт устава ордена не был нарушен. Тамплиеры, как и все люди средневековья, придавали этикету религиозное, литургическое значение. То, что для современного человека могло бы показаться мелочью, несло особый, сакральный смысл.

Въезд в Париж для собравшихся был равен въезду Христа в Иерусалим. Следовало учесть каждую деталь. Из тщательно продуманных мелочей создавался определенный символический текст. Для человека средневековья не книга была основным источником информации, а символы, запоминающиеся детали жизни, которые он в своем сознании связывал в некий текст и по-своему толковал его.

Торжественный въезд тамплиеров в Париж являлся как бы посланием королю. Это послание должно было быть не дерзким, но твердым, и в нем прежде всего должно было ощущаться чувство собственного достоинства тех, кто по праву мог назвать себя автором этой ненаписанной страницы. Глазами своих подданных король обязательно прочтет предложенную его вниманию живую страницу, составленную из фигур рыцарей ордена навсегда утерянного в далекой Палестине храма. Перед ним провезут столько золота и серебра, сколько и не снилось алчному и вероломному Филиппу Красивому, а там будь что будет. Судьбе всегда надо бросать дерзкий вызов, как в памятной битве при Аскалоне.