Автор №11. Виктория Кузнецова

Текст 10.

Сэм практически на носочках передвигается по бункеру. Ему откровенно страшно. Одно дело, когда они с братом охотятся. Он знает – Дин придет на помощь, защитит. Но сейчас сам Дин – нечисть. Он ходит, сверкая черными глазницами, едва ли не шипит, видя Сэма. Дин громит бункер и пьет алкоголь. С садистским удовольствием раздирает на шмотья старые справочники, размахивая со всей дури топором, оставляет огромные зазубрины на мебели, выбивает со стен куски штукатурки. Дин беснуется зверем, едва ли не ломая себе кости. Но вдруг успокаивается, швыряет топор под ноги Сэму. И сумасшедше хохочет. Орет в лицо брату, напрягая до предела связки, что если он хочет, то может попытаться убить его, Дина. И что было бы даже не плохо ему, Дину, умереть. А потом наотмашь бьет Сэма поперек лица. Рассекает обе губы и оставляет глубокие царапины на щеке. И снова орет, что Сэм не реагирует, что ему плевать на брата. А Сэм стоит и самым кончиком языка слизывает струящуюся кровь. Он смотрит на брата, округлив глаза, в каком-то нереальном трансе. Ему представляется, будто Дин – плод воображения, измысленный уставшим мозгом и извращенной фантазией. И когда эта фантазия снова замахивается и со всей возможной силой бьет по лицу, Сэм отшатывается, пытаясь опереться о стол позади себя. Медленно отодвигается от Дина. В глазах двоятся реальности, и Сэм уже и сам точно не уверен, что он видит перед собой. Воображение изгибается, скручивается спиралью и снова ударяет. Да так метко, что Сэму заливается в рот соленая кровь из носа и моментально становится липкой рубашка. Он снова делает шаг назад, отступает от брата, хватая ртом воздух. А Дин наблюдает, как Сэм заваливается на бок, взмахивая ладонями.

Сэм приходит в себя на осколках битых ламп. Весь в засохшей крови. А на губах – горьковатый привкус алкоголя.

Сейчас Дин сидит в разгромленной библиотеке, пьет дорогущий виски из горла и дурниной орет: «Лестницу в небо». Издевается. С трудом добравшись до библиотеки, Сэм сидит за дверью прямо на полу и, глотая злые слезы, крутит в руках братов кулон. Тот самый свой детский рождественский подарок, который Дин носил многие годы. А потом выкинул в сердцах. Сэму показалось тогда, что с этим железным изображением божка Дин выкинул еще что-то важное. Что-то, от чего Сэму едко защемило сердце и захотелось сморгнуть. Тогда Сэм забрал оберег и носил во внутреннем кармане куртки.

И вот именно сейчас, когда Сэм слизывал с губ остатки алкоголя, получая от этого мазохистское удовольствие, ему и пришла в голову эта бредовая мысль.

Ведь, может же быть, что этот кулон действительно имел какую-то силу, а не был простой безделушкой. Сэм только не понимал, где найти сил справиться с Дином и заставить надеть кулон.

Пьяное пение за дверью прекратилось.

-Сэмми, долго планируешь там сидеть? Или думаешь, я не слышу, как ты там нюни распускаешь? Иди сюда, ко мне.

И Сэм сомнамбулически идет на голос брата.

-Что, думаешь, эта уловка поможет? Я соглашусь примерить безделушку, только чтобы посмотреть на твое обескураженное лицо, когда ничего не выйдет.

Дин сладко улыбается и тянет открытую ладонь. В свете лампы тускло-желтым вспыхивает и гаснет блик на рожке, пока Сэм опускает кулон в ладонь брату. И Дин просовывает голову в петлю шнурка и лишь на миг глаза подергивает чернотой, но Сэм отшатывается. И тут происходит то, чего они оба ожидали меньше всего: Дин вскидывается, вытягиваясь позвоночником, будто тетивой и тут же опадает на столешницу.

-Дин! Дин! Что с тобой, Дин? – Сэм кричит испуганным, не своим голосом, встряхивая брата за плечи.

- Сэмми, что ты кричишь? Что с тобой? Почему у тебя разбито лицо? В самом деле! – Дин совершенно нормален. Нет шального блеска в глазах и этой отвратительной издевательской улыбки. Только остаточный вкус алкоголя на Сэмовых губах.

НОМЕР ДВА. ДЖ2

Кожа к коже, сбитое дыхание, искусанные губы. Джаред широко лижет грудь под собой, кусает, дурея от всхлипов и стонов, давит ладонями на колени, раздвигая в разные стороны ноги. Джаред в восторге отъявленного грешника пред вратами рая. Ввинчивается полностью, одним плавным движением и замирает, сходя с ума от жаркой скользкой узости, от ходящих ходуном под пальцами ребер, от частящего родными губами молитвой собственного имени. Да, Господи Иисусе, Джаред готов воздвигнуть алтарь этим ногам, этим длинным аккуратным пальцам, девченочьим ресницам, буквально каждой золотой пылинке на коже. И дери его, Джареда, чёрт, если не улыбке. Всему тому, что он видит сейчас пред собой. Дженсену. Его Дженсену. Который так отчаянно сладко просит, целует, отдается. Только ему, Джареду. Остальные - не в счёт.

Светлая кожа в обрамлении расхристаной белой рубашки, смятые костюмные брюки, валяющиеся где-то на полу, роскошные лаковые ботинки - все это выглядит как-то совсем уж нереально. И Джаред рычит зверем, цепляясь за полы рубашки.

Все это больше похоже на всплеск истерического безумия, ведь, увести Дженсена с презентации собственной книги, затащить в подобие костюмерной, даже не дав оглядеться или прикрыть дверь, и начать целовать подбородок, скулы, щеки, губы - полный и окончательный сдвиг крыши. Джаред понимал, что их могут найти в любой момент, обнаружить, но, не смотря на это, продолжал судорожно тянуть ремень, пуговицы рубашки длинными пальцами, выпутывая их всего этого Дженсена. Чувствуя, как сам Дженс, торопливо проводя плечами, притирается ближе, всем телом. Как сам смазано оставляет на губах поцелуи, и откинув от себя пиджак, сам начинает расстегивать мелкие пуговички на рубашке Джареда. Наконец закончив с этим и вытянув из-за пояса полы рубашки, Дженсен цепляется дрожащий пальцами за Джаредов галстук, тянет ближе к себе, целует, так упоительно, так сладко, что в груди льется золото.

И вот сейчас Джаред, размашисто вбиваясь в тело, склоняется к Дженсеновой шее, оставляет метки укусов, помечает только своего Дженсена, только для себя. Чтобы больше никто не посмел и подумать о нем. Дженсен стонет высоким, будто не своим голосом, до синяков сжимает Джареду плечи, царапает короткими ногтями спину. Подаётся ему всем телом, желая заполучить больше, все, что есть.

Стоит только влажной ладонью провести по члену вверх и вниз, как Дженсен вскрикивая, изгибается под руками.

Джареду он кажется парусом, туго натянутым шквальным ветром – кожа так плотно обхватывает рёбра, что можно было бы обвести пальцами каждую проступившую косточку. Его голова запрокинута, и Джаред не в силах отвести глаз от беззащитно выставленного горла с отчётливо проступающей выпуклостью адамова яблока.
Его лицо почти не видно в темноте – только поблёскивают кромки зубов между бессильно приоткрытых расслабленных губ. Дженсен безвольно опадает на импровизированную постель из каких-то театральных костюмов. И Джаред медленно опускается на него, вдыхая запах горячего тела, мешающийся с парфюмом, тонким запахом сигарет и коньяка. Его запах, въевшийся под кожу и смешанный с кровью.

Сейчас Дженсен, с этим его маслянистым блеском зеленых глаз, влажно блестящими губами и криво застегнутой рубашкой выглядит так, будто во всем свете не найти ничего, более желанного и горячего. Уж Джаред-то знает, что так и есть.

НОМЕР ШЕСТЬ

15:39 p.m.

Осень в этом городе вечна. За высоким окном возвышаются однотипные многоэтажки. Грязно-серое небо одеялом растянуто на антеннах. Улицы заливает дождь. Осень в этом городе никуда не девается. Даже когда этот каменный зубатый гигант-город продрался сквозь слой мертвой почвы, осень уже была здесь.

В маленькой, холодной и сырой квартире, едва поскрипывая, крутится пластинка, и Том Уэйтс хрипит о Чикаго. Дженсен смотрит как на подоконник натекает лужица дождевой воды, пальцы раскручивают пачку красных Мальборо. Краем глаза он видит как Джаред медленно бродит по комнате, глупо переставляет с места на место какие-то пыльные безделушки. Дженсен знает, что и Джаред за ним наблюдает, смотрит из под ресниц своими рысими глазами. Знает, что Джаред чувствует все то, что чувствует он сам. И прямо в данный момент Дженсену кажется, что он смог бы полететь: открыть скрипучую, разбухшую от дождя, створку окна, ступить босыми ногами на скользкий холодный козырек и заложить головокружительный вираж между соседними облезлыми высотками, запутаться руками в сырых стылых ветках деревьев, насадиться грудью на них и так и повиснуть, глотая мокрым ртом ледяной ветер и капли дождя. Дженсен задыхается. По спине хлопают короткие серые крылья. И тут же следом опускаются теплые сухие руки. Дженсен дрожит, по лицу бегут капли дождя. Джаред греет тонкие крылья на спине перед собой, гладит мягкие перышки пальцами. Дженсен похож на воробушка. Он льнет к теплым рукам. А Джаред кажется ему лампой. Теплой желтой лампой, которую можно обхватить стылыми ладонями, и ледяной мертвой зеленью глаз смотреть, как с пальцев опадает красный лед, как солнечная вода жидким золотом катится по венам, ударяет в сердце, и заставляет его пульсировать, кроша мерзлоту вокруг себя.
___
20:07 p.m.

За окном сыплет огромными хлопьями снег. Улицы укутаны ледяной ватой. Небо провисло под тяжестью снега, и вместо звезд город слабо освещают светящиеся окна квартир. Пластинка скрепит: «Все, что тебе нужно – любовь»*. Дженсен смотрит на Джареда, сидящего перед ним.

Джаред катает в ладонях чашку с чаем и улыбается тонкими губами. Ему тепло. Ему тепло от оттаявшей зелени глаз перед собой. Тепло от проступивших на бледной коже веснушек. В углах кухни блестит желтый лимонный свет. Зашипев, пластинка умолкает, Дженсен, прикрывая зелень глаз, выпускает из алого рта струю горячего дыма, и Джаред тихо смеется, замечая на столе несколько белоснежных пушинок из самой теплоты воробьиных крылышек.

*- «All you need is love» - Beatles, 1967.